ся несколько часов.  Одна школа самбы неожиданно заявила,  что
другая школа использует элементы их мелодий.  Комментатор согласился,  что
эти утверждения не лишены оснований.
     О смерти Норивала Пасаринью не сообщалось.

                                 ГЛАВА 27

     - Ты  не  становишься  настоящим  бразильцем,  -  заметила  Лаура  за
обеденным столом. - Ты становишься карнавальным бразильцем.
     Когда Флетч добрался до своего номера в "Желтом попугае",  обожженный
солнцем,   покрытый  соляной  корочкой,   со   ступнями,   разве  что   не
обуглившимися от  короткой прогулки до машины от кромки воды,  Лаура ждала
его, свернувшись калачиком в удобном кресле, листая ноты. Ее интересовало,
где они пообедают,  она радовалась тому,  что будут наблюдать Карнавальный
парад из ложи Теудомиру да Косты.
     Флетч  устало  поздоровался с  ней.  Лаура  помогла ему  принять душ.
Улегшись на  кровать,  он  хотел заснуть.  Но  оказалось,  к  его  полному
изумлению,  что он  способен на более теплое приветствие.  Потом они вновь
приняли душ.
     Лаура одевалась, когда он вышел из ванной.
     На белых брюках и рубашке,  которые он приготовил себе на этот вечер,
лежал широкий ярко-красный кушак.
     - Это для меня? - спросил Флетч.
     - Из Байа.
     - Я должен его надеть?
     - На Карнавальный парад. Ты станешь настоящим бразильцем.
     - Я должен носить этот красный кушак без пиджака?
     - Да  кому  придет в  голову надевать пиджак поверх этого прекрасного
кушака?
     - Ух,  -  когда он  оделся,  Лаура помогла ему  завязать кушак.  -  Я
чувствую себя рождественским подарком.
     - Ты и  есть рождественский подарок.  Веселый рождественский подарок,
перевязанный красной лентой, для Лауры.
     Они решили пообедать в ресторане "Желтого попугая", на втором этаже.
     Через гигантские,  от  пола до потолка,  окна,  они видели ритуальные
костры на  Прайа  ди  Копакабана.  Суеверные люди  проводили всю  ночь  на
берегу,  поддерживая огонь,  написав  желание  или  название  болезни,  от
которой хотели избавиться,  на  листке бумажки.  Этот листок они бросали в
первую  приливную волну.  В  канун  Нового  года  на  берегу горели тысячи
костров.
     Администрация отеля утверждала,  что их  ресторан -  один из лучших в
мире. Во всяком случае, по площади кухня в два раза превосходила обеденный
зал.
     Они заказали мокэка, фирменное блюдо, которым славилась Байа.
     - Пока меня не  было,  ты  даже не раскрыл "Дону Флор и  ее два мужа"
Амаду.
     - Расскажи мне об этой книге.
     - Ты, конечно, сказал, что не можешь спать, но не смог и читать.
     - Не хватило времени.
     - Играл в карты с чечеточниками?
     - Немного облегчил их карманы.
     - Могу представить себе ту загородную гостиницу, куда вы ездили.
     - Там был бассейн.
     - Разъезжать весь день! Вы даже опоздали на бал в "Канекан". Кристина
сказала, что ты был одет ковбоем.
     - Тонинью уступил мне один из своих костюмов.
     - Я видела его в шкафу.
     - Он пришелся мне впору.
     - А потом всю ночь танцевал с этой французской кинозвездой, Жеттой.
     - Кроме меня, танцевать с ней было некому.
     - Еще бы.  Вообще-то бразильцы не такие. Только во время Карнавала. А
так бразильцы - очень серьезные люди.
     - Я понимаю.
     - Посмотри на  наши высотные здания.  Наши заводы.  Нашу крупнейшую в
мире гидроэлектростанцию. Все управляется теперь компьютерами. В аэропорту
система  громкой  связи  подключена к  компьютеру,  который  может  делать
объявления на всех языках. И все можно понять.
     Флетч начал считать костры на берегу.
     - Марилия Динис  и  я  сегодня ездили  в  фавелу  Сантуе Лима,  чтобы
встретиться с  семьей  Баррету  и  узнать  историю жизни  и  смерти  Жаниу
Баррету.
     Лауру, похоже, это не заинтересовало.
     - Тебе следовало бы  почитать романы Нелиды Пинон.  Тогда ты понял бы
что-нибудь  в  жизни  Бразилии.  Бразилия -  это  не  только  карнавальные
глупости. Бразилия совсем другая.
     - Я  знаю,  -  кивнул Флетч.  -  Если  набрать полную раковину воды и
убрать затычку,  в воронке вода будет вращаться против часовой стрелки.  У
вас же - по часовой.
     - Тем не менее... - она вытащила из рыбы косточку. - Вчера вечером, в
Байа, я наконец согласилась на концертный тур.
     - Концертный тур? Ты собираешься на гастроли?
     - Пианисты, не играющие на рояле, перестают быть пианистами.
     - Когда ты едешь? Куда?
     -   Примерно   через   месяц.   Сначала   Байа,   затем    Сан-Паулу,
Рио-де-Жанейро, Ресифэ. Друзья моего отца давно уже уговаривали меня.
     - Наверное, они считают, что тебе пора повзрослеть.
     - Я -  профессиональная пианистка.  Меня хвалят критики. Мне нравится
доносить до слушателей бразильскую музыку.
     - Такие гастроли требуют серьезной подготовки...
     - Да, конечно.
     - Долгих часов за пианино.
     - Да, возможно, с утра до вечера.
     - Ты будешь десерт?
     - Обязательно.
     Флетч заказал пирожки с вишнями.
     - Флетчер, что тебя тревожит?
     - Сон.
     - Ну что ты все шутишь!
     - Меня волнует мой сон.
     - Я полагаю, сон просто необходим, - кивнула Лаура.
     - У  меня есть еще  один повод для волнений.  Ты  помнишь женщину,  с
которой я собирался позавтракать вчера утром в отеле "Жангада"?
     - Какую женщину?
     - В зеленом платье, которую мы видели на улице.
     - Ты же не хотел ее видеть.
     - А теперь хочу. Ее зовут Джоан Коллинз Стэнуик. Она из Калифорнии.
     - Я так и подумала. У нее были такие глаза, будто она смотрит кино.
     - Она исчезла.
     - Люди исчезают в Бразилии,  Флетч, - Лаура потеряла интерес и к этой
теме. - Когда мы должны прибыть на Карнавальный парад?
     - Теу ждет нас к десяти. Я сомневаюсь, чтобы он сам пришел раньше.
     - Я никогда не смотрела Карнавальный парад из ложи.
     - Он пригласил меня, полагая, что к следующему параду меня в Бразилии
уже не будет.
     Лаура  промолчала,  доедая  пирожок.  Флетч  снова  оглядел костры на
берегу. С улицы доносились звуки самбы.
     - Карнавал... - выдохнул он.

                                 ГЛАВА 28

     - Добро пожаловать на Парад школ самбы,  -  Теу стоял в  дверях своей
ложи, в джинсах и тенниске. - Вы пообедали?
     - В отеле, - кивнул Флетч.
     Теу всмотрелся в глаза Флетча.
     - Вы не спали?
     - Еще нет.
     - Выпейте что-нибудь.
     - Если можно, карану. Теу дал сигнал бармену.
     - Лаура! - он прижал девушку к груди. - Отавью добрался до дому?
     - Конечно. Он лишь притворялся, что ему требуется Помощь.
     -  Я  думаю,  с  дочерьми  иначе  нельзя.  Нужно  притворяться,   что
нуждаешься в их помощи, хотя можешь обойтись без нее.
     Ложа оказалась больше,  чем ожидал Флетч.  Двадцать человек могли, не
мешая друг другу,  смотреть на  парад,  танцевать,  переходить с  места на
место.  Кроме того, имелась особая ниша для бармена и столика с сандвичами
и напитками.
     Флетч  увидел  Адриана  Фоусетта,   чету  Вияна,  родственников  Теу,
лондонского  биржевого  маклера  с   женой,   итальянского  автогонщика  с
подругой.  Жетта  одарила Флетча  недовольным взглядом.  Наверное,  ей  не
понравилось, как тот танцевал с ней. На Лауру она и не посмотрела.
     Все  восхищались костюмами друг  друга.  Лаура  нарядилась музыкантом
восемнадцатого столетия:  бриджи,  носки до колен,  рубашка с кружевами на
груди,  седой парик.  Сеньора Вияна спросила Лауру, принесла ли та с собой
пианино,   считая  этот   инструмент  необходимым  атрибутом  маскарадного
костюма.
     Прохаживаясь  по  ложе  с   бокалом  караны  в   руке,   Флетч  кожей
почувствовал нарастающее напряжение.
     Вокруг гремели тысячи барабанов.  Сотни  тысяч людей пели,  хлопали в
ладоши, криками приветствовали своих любимцев.
     На противоположной стороне трассы парада высились трибуны,  до отказа
заполненные зрителями. Яркие фонари освещали трассу, а жаркий, прокуренный
воздух с трибун поднимался вверх, образуя серое облако.
     - Карнавальный  парад  Рио-де-Жанейро  -  грандиознейший человеческий
спектакль во всем мире, - Теудомиру да Коста пришлось наклониться к самому
уху Флетча, чтобы тот его услышал. - За исключением войны.
     Парад начинается в воскресенье, в шесть часов вечера, и заканчивается
после  полудня  в  понедельник.  Участвуют в  нем  порядка двенадцати школ
самбы, по три тысячи костюмированных танцоров и музыкантов в каждой.
     - Я  не  уверен,  что  смогу выдержать еще  три  карнавальных дня,  -
поделился своими  проблемами Адриан  Фоусетт.  -  Возбуждение и  депрессия
одинаково отражаются на человеке. Выпивают из него всю энергию. Я уже едва
держусь на ногах.
     - Пережить Карнавал -  свидетельство сильного характера,  -  ответила
Лаура. - Все дело в правильном восприятии.
     - Следующей проходит школа Гуарниэри,  -  Теу выглянул из ложи. - Да,
Гуарниэри, - он повернулся к Флетчу. - После нее - школа Сантус Лима.
     Трасса парада,  на авениде Маркиза ди Сапукай,  составляла ровно одну
милю.
     По левую сторону трассы тянулись трибуны,  высокие,  как многоэтажные
дома,  заполненные десятками тысяч людей.  Они занимали места с полудня, в
самую жару за  шесть часов до  начала парада.  И  почти все  оставались на
трибунах до  его окончания,  то есть проводили на них чуть больше двадцати
четырех часов.
     По   правую  сторону  находились  ложи,   под  матерчатыми  навесами,
обошедшиеся   владельцам   в   кругленькую  сумму.   Они   предназначались
государственным деятелям,  бразильским и иностранным знаменитостям, просто
богатым  людям.   Трибуны  и   ложи  разделяла  сама  трасса,   шириной  с
трехполосное шоссе.
     Трасса  эта  отделяла  яркое  солнце  от  приятной тени,  болезни  от
здоровья, бедность от богатства.
     Также с  правой стороны трассы стояли вышки,  в десять метров каждая,
на  которых сидели судьи по  костюмам,  музыке,  танцам и  так далее.  Они
сидели не шевелясь,  с каменными лицами, многие в темных очках, не столько
защищающих от  солнца,  как скрывающих выражение глаз,  которое могло быть
неправильно истолковано.  Их  имена держались в  тайне от  публики до  дня
парада.  А оценки зачастую оказывались столь противоречивы и запутаны, что
результаты объявлялись лишь на четвертый день, в четверг.
     Слева,  наискосок от  ложи  да  Коста,  у  самого  начала трассы,  за
бревенчатой  изгородью,  теснились  сотни  одетых  в  маскарадные  костюмы
барабанщиков школы  Гуарниэри.  С  барабанами  всех  размеров  и  тембров.
Барабанщикам требовался час,  чтобы каждый нашел свое место в  строю и все
барабаны поймали единый  ритм.  Но  вот  ритм  найден,  громкость звучания
достигла максимума,  и  тогда  барабанный бой  захватывал всех  участников
парада,  наполнял их  уши,  их голоды,  их нервные системы,  контролировал
биение сердец,  заставлял глаза наливаться кровью, руки и ноги - двигаться
в  такт,  кости -  вибрировать.  Бой  барабанов объединял всю школу самбы,
превращая ее в единое и неразрывное целое.
     Все гости да Коста уже стояли у  поручня,  отделяющего ложу от трассы
парада. Лаура сняла парик и расстегнула воротник рубашки. Лица блестели от
пота.  Глаза чуть  выкатились вперед,  вены на  висках вибрировали в  такт
барабанам.  Теу,  как хозяин, держался сзади. Высокого роста, он и так все
видел.
     А  по  трассе парада,  мимо оркестра,  прошла Абрэ-алас,  открывающая
колонну Гуарниэри.  Эта группа танцоров,  двигаясь,  естественно,  в  такт
барабанам,  в  ярких сверкающих костюмах,  показывала,  к какому времени и
месту относилось действо,  разыгрываемое школой.  На  этот раз школа самбы
Гуарниэри переносила зрителей на амазонскую плантацию девятнадцатого века.
Бальные платья,  с юбками,  натянутыми на обручи,  чуть более широкие, чем
следовало,  с  чуть  зауженными корсажами,  гетры у  мужчин чуть  длиннее,
сюртуки   чуть   пошире   в   плечах,   цилиндры  чуть   повыше,   чем   в
действительности.   Так  виделась  жизнь  на  плантации  рабам.   Подобное
преувеличение смешило.  И  одновременно  являло  собой  победу  над  такой
жизнью.
     Следом за Абрэ-алас двигалась гигантская платфор ма. Целиком  скрытый
под ней грузовик вез громадную раскрытую книгу, чтобы каждый мог прочитать
G.R.Е.S. GUARNIERI (Гремиу Рекреативу Эскола ди Самба Гуарниэри).  Зрителю
давали  понять,  что  школа  самбы  копирует  историю,  ту  историю,   что
подтверждена документально, которая, правда, может  оказаться  шуткой  или
преувеличением, поскольку документальных подтверждений  прошлого  очень  и
очень мало.
     Платформа уступила место Комисан ди Френте,  шеренге мужчин в деловых
костюмах,  на ходу танцующих самбу.  Зрители,  разумеется,  понимали,  что
перед ними стареющие танцоры,  многократно принимавшие участие в  парадах,
выбранные за их заслуги и мастерство в совет директоров школы. Разумеется,
редко кто из них действительно входил в состав совета. Настоящие директора
в эти минуты трудились в поте лица, обеспечивая четкую организацию парада.
Вся эта армада -  танцоры,  барабанщики,  платформы на грузовиках - должна
была двигаться с одинаковой скоростью, одна миля в час, в ровном строю, не
сближаясь и не растягиваясь, сохраняя гармонию цвета и движения.
     Шеренгу мужчин подпирала первая,  и самая лучшая,  танцевальная пара,
Порта  Бандейра и  Мэстрэ Сала,  несущая знамя и  Мастер танца.  Женщина и
мужчина,  оба лет двадцати пяти -  тридцати, в самом соку, в расцвете сил,
наряженные,  какой бы ни была общая идея парада,  в костюмы восемнадцатого
века.  Лучшие,  абсолютно лучшие танцоры фавелы,  танец  которых доставлял
всем  несказанное  удовольствие.  И  действительно,  их  танцевальный  шаг
поражал  воображение.  Рисунок  накладывался на  рисунок,  движение  -  на
движение,  рождая маленькое чудо.  И  они продвигались вперед со скоростью
одна миля в час. В танце же женщина размахивала знаменем, с эмблемой школы
самбы на одной стороне и символом представляемой в этом году основной идеи
парада - на другой. От нее требовалось, чтобы все зрители могли разглядеть
обе стороны полотнища.
     Мало того,  что участники парада выдерживали постоянную скорость, все
они,  танцоры,  директора,  барабанщики, пели самба энреду, песню, которую
представляла школа самбы в этом году, причем пели во весь голос.
     А затем, одна за другой, перед ними продефилировали группы  танцоров,
сотни людей в каждой,  все  в  одинаковых  костюмах,  как  бы  подчеркивая
главные особенности основной идеи. Одна ала  сменяла  другую.  Вот  прошли
индейцы Амазонской впадины, танцуя так, как  должно  быть,  танцевали  они
когда-то.  Затем  опять  появились  костюмы  времен  плантаций,   но   уже
подогнанные в размер, подчеркивающие красоту жителей фавелы, их веселость,
легкость движений, радость, испытываемую ими от участия в параде.
     Среди ал плыли и Фигурас ди Дэстагуэ,  фигуры, играющие важную роль в
раскрытии идеи  парада,  на  этот раз  гигантские чучела амазонских птиц и
обезьян.
     Все  эти  группы проходили мимо оркестра,  грохочущего за  деревянной
изгородью у самого начала трассы.
     В ложе да Силвы Жетта едва держалась на ногах. Чувствовалось, что она
совсем  запарилась в  костюме  солдата  Иностранного Легиона.  Спиной  она
привалилась к стойке,  подбородок упал на грудь.  Открытые глаза,  похоже,
ничего не видели.
     В  составе каждой школы  самбы обязательно должна быть  ала,  костюмы
которой относятся к периоду первых парадов в Рио-де-Жанейро.  После засухи
1877 года женщины,  эмигрировавшие из Байа,  медленно танцевали на главной
улице Рио-де-Жанейро в длинных белых платьях,  в воскресенье перед великим
постом,  приглашая мужчин присоединиться к ним.  Вот и сейчас мимо ложи да
Косты прошла ала дес Байанас,  состоящая из одних женщин,  с  черной,  как
эбонит, кожей, в развевающихся белых платьях Байа.
     Адриан Фоусетт что-то сказал Флетчу.
     - Что? - прокричал тот в ответ, не расслышав.
     Адриан сложил ладони рупором и наклонился к уху Флетча.
     - Какое счастье,  что вся эта энергия,  мастерство, упорство уходят в
танцы,  а не в революцию!
     Флетч покивал, показывая, что услышал его. Между  группами  танцоров,
помимо гигантских птиц и  обезьян,  двигались  и  платформы,  изображающие
сцены амазонской жизни. На одной зеленели джунгли,  населенные  роскошными
женщинами в набедренных  повязках,  с  перьями  райских  птиц  в  волосах,
гибкими юношами в масках змей, ползающих по  скалам,  и  детьми  в  масках
мартышек, скачущих по деревьям. На другой  платформе  поднялась  индейская
деревня с настояцим костром, вокруг которого  танцевали  фигуры  в  масках
каких-то рыб и чудовищ.
     В  середине колонны ехал маленький автобус,  со смонтированной внутри
звукоусилительной установкой,  динамики которой,  искусно  замаскированные
под большие цветы,  торчали во все стороны. На крыше автобуса, одетый, как
эстрадный певец,  стоял Пуксадур ди Самба,  с  микрофоном у рта,  и во всю
мощь  легких пел  песню,  представляемую школой самбы в  этом  году:  "Как
Амазонка,    течет   наша   история,    глубокая,   загадочная,   широкая,
складывающаяся из многих ручейков и речушек, дарующая нам жизнь".
     Еще  несколько групп  танцоров ступили  на  трассу  парада,  а  затем
оркестр покинул свой загон и  присоединился к  общей колонне.  Целая армия
барабанщиков,  числом не менее тысячи или более того,  от пятнадцати лет и
старше,  одетые в одинаковые сверкающие костюмы, бьющие в барабаны, поющие
песню школы самбы,  танцующие,  шли  они  мимо ложи.  Шум стал оглушающим.
Наверное,  большей  громкости  не  выдержали бы  ни  земля,  ни  небо,  не
рассыпавшись на мелкие осколки.
     А  завершала парад главная,  самая важная,  самая красивая платформа.
Школа  Гуарниэри  представила  на   суд  зрителей  пароход,   едва  ли  не
полноразмерный  пароход  девятнадцатого  века,   белоснежный,  сверкающий,
разряженный,  словно свадебный торт. Рубка гордо плыла в вышине. Дым валил
из трубы.  То и дело поднималась и опускалась заглушка свистка, но в общем
шуме самого свистка слышно не  было.  Вид верхних палуб,  кабин,  зала для
танцев   парохода   мгновенно   создавал   ощущение   великолепного   дня,
великолепных людей, великолепного путешествия, великолепного образа жизни.
Не   спеша   крутились  боковые  колеса   парохода,   словно   преодолевая
сопротивление воды.  Но  вот  проплыла мимо ложи высокая корма,  за  ней -
последняя ала, и представление школы закончилось, наполнив сердца зрителей
радостью и желанием встретиться вновь, годом позже, на следующем параде.
     - Я  думаю,  вы  хотите сказать мне,  что  жизнь будет продолжаться и
после Карнавала, - сказал Флетч.
     Он и Теу стояли у бара. Теу рассмеялся и протянул ему сандвич.
     Остальные гости тоже потянулись к бару, чтобы выпить и перекусить.
     - Неужели мы вернемся в реальность? - не унимался Флетч.
     - Реальность забилась куда-то вовнутрь,  -  заметил Адриан Фоусетт, -
сжалась в комочек и дает о себе знать легким попискиванием.
     Шум на  трассе парада чуть поутих.  На другой стороне,  за деревянной
изгородью, настраивался оркестр школы Сантус Лима.
     Жетта положила руку на плечо Флетчу.
     - Вы - чей-то подарок?
     Флетч расправил красный кушак.
     - Подарок, - кивнул он. - То ли из прошлого, то ли из будущего.
     - Вас доставили на самолете?
     - Вы с Лаурой приехали на метро? - спросил Теу с полным ртом.
     - Да,  - честно ответил Флетч. - Никогда еще мне не доводилось видеть
такой современной, чистой, удобной подземной транспортной системы.
     В нарядах рождественского подарка и музыканта восемнадцатого столетия
Флетч и Лаура приехали на Карнавальный парад на  метро,  как  и  советовал
Теу. Ни машина,  ни  такси  не  пробились  бы  ближе,  чем  на  пять-шесть
километров к авениде Маркиза ди Сапукай.
     Десятилетний Жаниу Баррету проследовал за  Флетче