сумерек,  и  тишина   навеяла   на   Флоренс   глубокую
задумчивость. На минуту она забылась, вспоминая  тот  день,  когда  человек,
который лежал сейчас здесь, такой изменившийся, познакомил ее с новой мамой.
Она вздрогнула, когда Уолтер, облокотившись на  спинку  стула,  коснулся  ее
плеча.
     - Дорогая моя, - сказал Уолтер, -  внизу  тебя  ждет  один  джентльмен,
который хотел бы с тобою поговорить.
     Ей  показалось,  что  Уолтер  смотрит  серьезно  и  озабоченно,  и  она
спросила, не случилось ли что-нибудь.
     - Нет, нет, дорогая! - сказал Уолтер. - Я  видел  этого  джентльмена  и
поговорил с ним.
     Флоренс взяла его под руку и, оставив  отца  на  попечении  черноглазой
миссис Тутс, занимавшейся шитьем с таким рвением, на какое  только  способны
черноглазые женщины, сошла вниз вместе с мужем. В уютной маленькой гостиной,
выходившей окнами в сад, сидел джентльмен, который при виде  Флоренс  встал,
чтобы пойти ей  навстречу,  но,  подчиняясь  своеобразному  устройству  ног,
свернул в сторону и остановился, лишь наткнувшись на стол.
     Тогда Флоренс припомнила кузена Финикса, которого  сначала  не  узнала,
так как деревья перед окнами отбрасывали густую тень. Кузен Финикс пожал  ей
руку и поздравил со вступлением в брак.
     - Я очень сожалею о том, что ранее не  имел  возможности  принести  вам
свои поздравления, - сказал кузен Финикс, усаживаясь после  того,  как  села
Флоренс,  -   но,   собственно   говоря,   случилось   столько   мучительных
происшествий, следовавших, если можно  так  выразиться,  по  пятам  друг  за
другом, что я сам находился в чертовски скверном состоянии и  решительно  не
мог появляться в обществе. Я довольствовался своим собственным обществом, и,
право же, не очень-то приятно человеку,  бывшему  высокого  мнения  о  своих
возможностях, узнать, что  он  способен  надоесть  самому  себе,  собственно
говоря, до последней крайности.
     Какое-то  замешательство  и  тревога,  отражавшиеся  в  манерах   этого
джентльмена, который всегда оставался джентльменом, несмотря на свойственные
ему маленькие безобидные странности, а также вид Уолтера навели  Флоренс  на
мысль, что за этим следует нечто более  непосредственно  связанное  с  целью
визита.
     - Я говорил моему другу мистеру Гэю, если он разрешит мне называть  его
этим именем, - сказал кузен Финикс, - с какою  радостью  я  узнал  о  полном
выздоровлении своего друга Домби. Надеюсь, мой друг Домби не допустит, чтобы
потеря состояния подействовала на него угнетающе. Не могу сказать, чтобы мне
самому случилось потерять большое  состояние:  большого  состояния  у  меня,
собственно говоря, никогда не было. Но то, что я мог потерять, я  потерял  и
не замечаю, чтобы меня  это  очень  беспокоило.  Мой  друг  Домби  чертовски
честный человек, - таково общее мнение, - и полагаю, ему весьма  утешительно
будет об этом узнать. Даже Томи Скрюзер - человек в высшей степени  желчный,
с которым мой друг Гэй, вероятно,  знаком,  -  ничего  не  может  сказать  в
опровержение этого факта.
     Флоренс еще живее,  чем  прежде,  почувствовала,  что  за  этим  должно
последовать какое-то  сообщение,  и  с  нетерпением  ждала  его  -  с  таким
нетерпением, что кузен Финикс сказал, как бы отвечая на вопрос:
     - Видите ли, мы с моим другом Гэем рассуждали о том, прилично ли  будет
просить вас об одном  одолжении,  и  мой  друг  Гэй,  который  с  величайшей
сердечностью и искренностью  пошел  мне  навстречу,  за  что  я  ему  весьма
признателен, разрешил мне обратиться к вам с  этой  просьбой.  Я  знаю,  что
такую милую леди, как прелестная и безупречная дочь моего  друга  Домби,  не
придется долго  упрашивать,  но  я  счастлив,  что  заручился  поддержкой  и
одобрением моего друга Гэя. Так, например, в те времена, когда я  заседал  в
парламенте, если кто-нибудь хотел внести предложение - что случалось  редко,
так как нас держали в руках  и  лидеры  обеих  партий  требовали  строжайшей
дисциплины, а это было чертовски хорошо для рядовых вроде меня,  потому  что
нам не позволяли постоянно выставлять  себя  напоказ,  чего  многие  из  нас
страстно добивались, - так вот, говорю я, в те времена, когда  я  заседал  в
парламенте, если кому-нибудь разрешалось выступить со своим крохотным пустым
предложеньицем, он всегда считал долгом заявить о своей приятной уверенности
в том, что его чувства встретят отклик в  сердце  мистера  Питта  *,  этого,
собственно говоря, кормчего, благополучно выдержавшего шторм. Вслед за  этим
чертовски много парней немедленно разражалось  восторженными  возгласами,  и
это вдохновляло оратора. Но, собственно говоря, эти  парни,  получив  приказ
выражать величайший восторг при упоминании о  мистере  Питте,  стали  такими
знатоками своего дела, что это имя всегда их будило. В сущности, они понятия
не имели, о чем идет речь, и Разговорчивый Браун  -  Браун  из  министерства
финансов, который выпивал сразу четыре  бутылки,  -  с  ним,  возможно,  был
знаком отец моего друга Гэя, ибо в то время моего друга Гэя еще не  было  на
свете, - так вот этот Браун говаривал, что если  бы  кто-нибудь  встал  и  с
прискорбием сообщил палате, что в кулуарах корчится в предсмертных судорогах
какой-нибудь достопочтенный член парламента и фамилия этого  достопочтенного
члена парламента - Питт, обязательно раздались бы восторженные крики.
     Это упорное нежелание изложить цель визита привело в смятение  Флоренс,
и, волнуясь все больше и больше, она переводила взгляд с кузена  Финикса  на
Уолтера.
     - Право же, дорогая моя, ничего плохого не случилось, - сказал Уолтер.
     - Клянусь честью, ничего  плохого  не  случилось,  -  подтвердил  кузен
Финикс, и я глубоко огорчен тем, что вызвал у вас хотя бы минутную  тревогу.
Смею вас уверить, ничего плохого не случилось. Одолжение, о котором  я  хочу
вас просить, заключается всего-навсего в том... но, право  же,  это  кажется
таким необычайным, что я был бы бесконечно признателен моему другу Гэю, если
бы он потрудился сломать... собственно говоря, сломать лед.
     Услыхав такую мольбу, а также видя обращенный к нему  умоляющий  взгляд
Флоренс, Уолтер сказал:
     - Дорогая моя, дело очень простое:  не  согласишься  ли  ты  поехать  в
Лондон с этим джентльменом, которого ты хорошо знаешь?
     - Прошу прощения - и с моим другом Гэем! - перебил кузен Финикс.
     - И со мною. Навестить одну особу.
     - Кого? - спросила Флоренс, переводя взгляд с одного на другого.
     - Если бы мне разрешено было просить, чтобы вы не требовали  ответа  на
этот вопрос, - сказал кузен Финикс, - я взял бы на себя смелость  обратиться
к вам с такой просьбой.
     - А ты знаешь, Уолтер? - спросила Флоренс.
     - Да.
     - И считаешь, что я должна ехать?
     - Да. Я уверен, что таково было бы и твое мнение.  Хотя,  по  некоторым
причинам, мне хорошо  понятным,  пожалуй,  лучше  сейчас  ничего  больше  не
говорить.
     - Если папа еще спит или если он проснулся, но может обойтись без меня,
я сейчас же поеду, - сказала Флоренс.
     Спокойно поднявшись и бросив на них слегка встревоженный, но доверчивый
взгляд, она вышла из комнаты.
     Когда она вернулась, чтобы ехать с ними,  они  беседовали  о  чем-то  у
окна, и Флоренс могла только удивляться, что именно побудило их сойтись  так
близко за такой короткий срок. Но ее не удивил  взгляд,  полный  гордости  и
любви, какой бросил на нее муж,  оборвав  разговор,  когда  она  вошла;  так
смотрел он на нее всегда.
     - Я оставлю моему другу Домби свою визитную карточку,  -  сказал  кузен
Финикс, - от всей души уповая, что с каждым днем к нему  будут  возвращаться
здоровье и силы. И надеюсь, мой друг Домби окажет  мне  честь,  считая  меня
человеком, который, собственно говоря, чертовски восхищается той репутацией,
какою он пользуется как британский купец и чертовски порядочный человек. Мое
поместье пришло в полный упадок, но если мой друг Домби  будет  нуждаться  в
перемене климата и пожелает поселиться там, он  увидит,  что  это  в  высшей
степени здоровая местность, - да иначе и быть не может, потому что скука там
невыносимая.  Если  мой  друг  Домби  страдает  упадком   сил   и   разрешит
порекомендовать ему средство, которое мне часто  помогало  -  мне  случалось
иногда чувствовать ужасную дурноту, ибо я вел довольно беспутный образ жизни
в те  времена,  когда  люди  жили  беспутно,  -  я  бы,  собственно  говоря,
посоветовал яичный желток, взбитый с сахаром и мускатным  орехом  в  стакане
хереса; выпивать по утрам с сухариком. Джонсон, державший зал для  бокса  на
Бонд-стрит, человек весьма сведущий,  о  котором  мой  друг  Гэй  несомненно
слышал, говорил, бывало, что, тренируясь перед выступлением  на  ринге,  они
заменяли херес ромом. В данном случае я бы рекомендовал херес, так  как  мой
друг Домби еще не оправился от болезни, вследствие чего ром может  броситься
ему... собственно говоря, в голову  и  привести  его  в  чертовски  скверное
положение.
     Произнеся эту речь, кузен Финикс явно пребывал в нервическом  состоянии
и тревоге.  Затем,  предложив  руку  Флоренс  и  по  мере  сил  удерживая  в
повиновении свои непокорные ноги, казалось, твердо решившие идти в  сад,  он
повел ее к двери и усадил в карету, которая ждала у подъезда. Затем в карету
сел Уолтер, и они тронулись в путь.
     Проехали они  миль  шесть  или  восемь.  Стало  смеркаться,  когда  они
проезжали по  скучным  благопристойным  улицам  в  западной  части  Лондона.
Флоренс вложила свою руку в руку Уолтера и очень внимательно, с возрастающей
тревогой присматривалась к каждой новой улице, в которую они сворачивали.
     Когда карета остановилась, наконец,  на  Брук-стрит,  перед  тем  самым
домом, где была отпразднована злополучная  свадьба  мистера  Домби,  Флоренс
спросила:
     - Уолтер, что же это значит? Кого я здесь увижу?
     Уолтер успокоил ее, но ничего не ответил, тогда  она  окинула  взглядом
фасад и увидела, что все окна закрыты, как будто дом необитаем. Кузен Финикс
уже вышел из кареты и предложил ей руку.
     - Разве ты не пойдешь со мной, Уолтер?
     - Нет, я останусь здесь. Не дрожи так,  дорогая  Флоренс!  Тебе  нечего
бояться.
     - Я это знаю, Уолтер, раз ты здесь,  так  близко  от  меня.  Я  в  этом
уверена, но...
     Дверь бесшумно распахнулась, хотя никто не стучал,  и  Флоренс,  только
что вдыхавшая летний вечерний воздух, вошла с  кузеном  Финиксом  в  душный,
скучный дом. Более угрюмый и хмурый, чем когда бы то ни было, он,  казалось,
стоял запертым со дня свадьбы и с той поры накапливал в своих стенах  уныние
и мрак.
     Флоренс с трепетом поднялась по темной лестнице и  остановилась  вместе
со своим провожатым у двери в гостиную. Кузен Финикс молча  открыл  дверь  и
жестом попросил ее пройти в следующую комнату, тогда как сам он был  намерен
остаться здесь. После минутного колебания Флоренс повиновалась.
     За столом у окна сидела леди,  которая,  казалось,  что-то  писала  или
рисовала; повернувшись лицом к  угасающему  дневному  свету,  она  опиралась
головой на руку. Флоренс,  нерешительно  сделав  несколько  шагов,  внезапно
застыла на месте, словно потеряв способность двигаться. Леди оглянулась.
     - Боже мой! - вскричала она. - Что же это значит?
     - Нет, нет! - воскликнула Флоренс, отшатнувшись,  когда  та  встала,  и
вытянув перед собой руки, чтобы отстранить ее. - Мама!
     Они стояли и смотрели друг на друга. Страсти и  гордыня  наложили  свою
печать на лицо Эдит, но оно осталось прекрасным  и  величественным.  А  лицо
Флоренс, несмотря на весь ее ужас, говорило о жалости, скорби и  благодарных
нежных воспоминаниях. Лица обеих выражали  изумление  и  страх.  Обе,  такие
неподвижные и молчаливые, смотрели друг на друга, разделенные черной бездной
неизгладимого прошлого.
     Флоренс  первая  прервала  молчание.  Разрыдавшись,  она   воскликнула,
потрясенная до глубины души:
     - О мама, мама! Зачем пришлось нам встретиться вот так? Зачем  вы  были
так добры ко мне, когда больше никого у меня не было,  если  нам  предстояла
вот такая встреча?
     Эдит стояла перед ней безмолвная и словно оцепеневшая. Она не  спускала
с нее глаз.
     - Я не смею об этом думать, - продолжала Флоренс. - Я только что была с
папой. Он болен. Теперь мы всегда вместе, больше мы никогда не  расстанемся.
Если вы хотите, чтобы я попросила его простить вас, я это  сделаю,  мама.  Я
почти уверена, что теперь он простит,  если  я  его  попрошу.  И  пусть  бог
простит вас и пошлет вам утешение!
     Та не ответила ни слова.
     - Уолтер - я вышла за него замуж, и у нас родился сын, -  робко  сказал
Флоренс, - Уолтер здесь, у подъезда, он привез меня сюда. Я скажу  ему,  что
вы раскаиваетесь, что вы стали другой, - Флоренс с грустью смотрела на  нее.
- Я знаю, он вместе со мной будет просить папу. Что же еще могу я сделать?
     Эдит, все такая же неподвижная,  с  остановившимся  взглядом,  нарушила
молчание и медленно проговорила:
     -  Пятно  на  вашем  имени,  на  имени  вашего  мужа,  вашего  ребенка.
Подумайте, можно ли это когда-нибудь простить, Флоренс?
     - Можно ли простить, мама? Вам это уже простили! От всей души, и Уолтер
и я. Вы можете быть совершенно уверены,  если  такая  уверенность  даст  вам
утешение. Вы... вы... - замялась Флоренс, -  вы  не  говорите  о  папе,  но,
конечно, вы хотите, чтобы я вымолила у него прощение для вас. Я уверена.
     Она не ответила ни слова.
     - Я сделаю это! - продолжала  Флоренс.  -  Если  вы  мне  позволите,  я
принесу вам его прощение, и тогда нам можно будет расстаться  иначе  -  так,
как расстались бы мы в былое время. Я попятилась,  мама,  -  кротко  сказала
Флоренс, подходя ближе, - я отступила от вас не из боязни, и  я  не  считаю,
что вы можете меня запятнать. Я хочу только исполнить свой долг по отношению
к папе. Я ему очень дорога, и он мне очень дорог. Но мне никогда не  забыть,
как вы были добры ко мне! О,  молите  бога,  мама,  -  воскликнула  Флоренс,
бросаясь в ее объятия, - молите бога, чтобы он простил вам этот грех и позор
и простил мне то, что я сейчас делаю (если это грешно) и не могу не  делать,
помня, чем вы для меня были!
     Эдит, словно сломленная этими  объятиями,  упала  на  колени  и  обняла
руками ее шею.
     - Флоренс! - вскричала она. - Мой светлый ангел! Прежде чем мною  снова
овладеет безумие, прежде чем вернется мое упорство и поразит  меня  немотою,
верьте мне - я не виновна.
     - Мама!
     - Виновна во многом! Виновна в том, что разверзла между нами  пропасть.
Виновна в том, что должно отделять меня до конца моей жизни от целомудрия  и
чистоты - прежде всего от вас! Виновна в слепой  и  страстной  ненависти,  в
которой даже теперь я не раскаиваюсь, не могу и не хочу раскаиваться!  Но  я
не согрешила с тем - умершим! Клянусь богом!
     Все еще не поднимаясь с колен, она воздела обе руки и поклялась в этом.
     - Флоренс! - продолжала она. - Флоренс, самая чистая  и  непорочная  из
всех, кого я знаю, Флоренс, которую я люблю и которая много лет назад  могла
бы сделать меня другим человеком и заставила на время измениться даже  такую
женщину, как я, верьте мне, в этом я не повинна, и позвольте  мне  снова,  в
последний раз, прижать эту милую головку к моему разбитому сердцу!
     Она была растрогана и плакала. Если бы в прежние годы это  случалось  с
ней чаще, она бы не была теперь так несчастна.
     - Ничто в мире, - воскликнула  она.  -  не  могло  бы  вырвать  у  меня
признание в том, что я не виновна! Ни любовь, ни ненависть, ни  надежда,  ни
угрозы! Я сказала, что скорее умру, но не пророню ни слова. Я могла  бы  это
сделать, и я бы это сделала, если бы мы не встретились, Флоренс!
     - Надеюсь, - послышался голос кузена Финикса, который появился в дверях
и стал  топтаться  на  пороге,  -  надеюсь,  моя  прелестная  и  безупречная
родственница простит мне, что я, прибегнув к маленькой хитрости, устроил это
свидание. Не стану утверждать, будто раньше мне не приходило в  голову,  что
моя прелестная и безупречная родственница  имела  несчастье  опозорить  себя
связью с этим белозубым человеком, ныне покойным,  ибо,  собственно  говоря,
приходится наблюдать весьма странные союзы такого рода, заключенные  в  этом
мире, который поражает нас  чертовски  непонятными  сочетаниями  и  является
самой непостижимой вещью из всех нам известных. Но, как я уже сообщал  моему
другу Домби, я не мог признать  виновность  моей  прелестной  и  безупречной
родственницы, пока преступление ее не будет окончательно доказано. Когда  же
этого человека,  ныне  покойного,  настигла,  собственно  говоря,  чертовски
ужасная  смерть,  я   понял,   что   ее   положение   должно   быть   крайне
затруднительным. Сознавая также, что наша семья, оказывавшая ей слишком мало
внимания, заслуживает некоторого порицания и что семья эта - беззаботная,  а
моя тетка, хотя и чертовски жизнерадостная женщина, была, пожалуй, не  самой
лучшею из матерей, я взял  на  себя  смелость  разыскать  ее  во  Франции  и
предложить помощь, поскольку может оказать помощь человек, не имеющий  почти
никаких средств... По этому случаю моя прелестная и безупречная родственница
удостоила заявить, что, по ее мнению, я - чертовски славный парень  в  своем
роде, и поэтому она принимает мою поддержку. Собственно говоря, я принял это
как любезность со стороны моей прелестной и безупречной родственницы, потому
что я становлюсь немощным,  а  ее  заботливость  доставляет  мне  величайшее
утешение.
     Эдит, усадив Флоренс на диван, махнула рукой,  как  будто  просила  его
ничего больше не говорить.
     - Моя прелестная и безупречная родственница, - продолжал кузен  Финикс,
не переставая топтаться в дверях, - извинит меня, если ради ее блага, и ради
себя самого, и ради моего друга Домби, чья  прелестная  и  безупречная  дочь
приводит нас в такое восхищение, я разверну до конца нить  своих  замечаний.
Она, вероятно, не забыла, что с самого начала мы с ней никогда не  упоминали
о ее побеге. Мое мнение всегда было таково, что тут кроется какая-то  тайна,
которую она при желании могла бы осветить.  Но  так  как  моя  прелестная  и
безупречная родственница - женщина чертовски решительная, я знал, что с ней,
собственно говоря, шутки плохи, а потому и избегал всяких споров. Однако  не
так давно я нашел уязвимую точку - нежную привязанность к дочери моего друга
Домби, - и тогда я сообразил,  что,  если  мне  удастся  устроить  свидание,
неожиданное  для  обеих  сторон,  оно  может   привести   к   благодетельным
результатам.  И  вот,  находясь  частным  образом  в  Лондоне  и   собираясь
отправиться на юг Италии, где мы, собственно говоря, намерены  обосноваться,
пока не переселимся в иной, вечный дом  -  чертовски  неприятная  мысль  для
всякого человека, - я принялся разузнавать  о  местожительстве  моего  друга
Гэя, прекрасного и удивительно чистосердечного  человека,  которого,  должно
быть, знает моя прелестная и безупречная родственница, и мне посчастливилось
привезти  сюда  его  милую  жену.  А  теперь,  -  заключил  кузен  Финикс  с
неподдельным, искренним  чувством,  прорывавшимся  сквозь  легкомысленный  и
небрежный тон, - я заклинаю мою родственницу не останавливаться на  полпути,
но по мере сил загладить то зло, в совершении которого  она  повинна,  -  не
ради  семейной  чести,  не  ради  ее  собственной  репутации,  не  ради  тех
соображений, которые она, в силу неблагоприятно  сложившихся  обстоятельств,
стала почитать мелкими, а только потому, что это не добро, а зло.
     После этого ноги кузена Финикса согласились его  увести.  Оставив  Эдит
наедине с Флоренс, он притворил за собой дверь.
     Эдит, сидевшая рядом с Флоренс,  несколько  минут  молчала.  Потом  она
вынула из-за корсажа небольшой пакет.
     - Я долго спорила с собой, - тихо сказала она, - нужно ли это  записать
на случай скоропостижной смерти или какой-нибудь катастрофы, но я  не