ыми, так как они засыхали один за другим,  а
он все не возвращался, ежедневно приготовлять что-нибудь для  него  и  робко
оставлять возле обычного его места  какую-нибудь  вещь,  напоминающую  о  ее
присутствии. Сегодня  это  была  раскрашенная  подставочка  для  его  часов;
назавтра она боялась оставить  ее  здесь  и  приносила  какую-нибудь  другую
безделушку собственного изделия, которая  меньше  бросалась  в  глаза.  Быть
может, просыпаясь среди ночи, она  вздрагивала  при  мысли  о  том,  что  он
вернется и сердито отшвырнет безделушку; и в туфлях на босу ногу,  с  сильно
бьющимся сердцем, бежала вниз и забирала ее. Иногда она  только  прижималась
лицом к его письменному столу и оставляла на нем слезу и поцелуй.
     По-прежнему никто об этом не знал. Если слуги не  обнаружили  этого  во
время ее отсутствия - а все  они  относились  к  комнатам  мистера  Домби  с
благоговейным ужасом, - тайна была так же сокрыта в ее груди, как и то,  что
тайне предшествовало. Флоренс прокрадывалась в комнаты отца в сумерках, рано
утром и в те часы, когда прислуга обедала или ужинала внизу. И  хотя  каждый
уголок в них делался красивее и веселее благодаря ее заботам, она входила  и
выходила бесшумно, как солнечный луч, с тою лишь разницей, что оставляла  за
собою свет.
     Призраки сопровождали Флоренс в ее блужданиях по гулкому дому и  сидели
с нею в опустевших комнатах. Жизнь ее была как  бы  волшебным  видением,  ее
одиночество рождало мысли, способствовавшие тому, что эта жизнь  становилась
фантастическою и нереальною. Она так часто мечтала о том, как  сложилась  бы
ее жизнь, если бы отец мог ее полюбить, что иногда на секунду почти верила в
это и, отдавшись полету  фантазии,  казалось,  вспоминала,  как  они  вместе
оберегали могилу ее брата, как беззаветно разделили между собой его  сердце,
как их соединило дорогое воспоминание о нем; как часто они беседуют о нем  и
как добрый отец, глядя на  нее  ласково,  говорит  об  их  общей  надежде  и
уповании на бога. Случалось - она воображала, будто ее мать жива. О, счастье
- броситься ей на шею и прильнуть к ней всей любящей и доверчивой  душой!  И
снова уныние заброшенного дома, когда надвигается вечер и нет никого!
     Но была одна мысль, вряд ли ясная для нее самой,  но  упорная,  которая
поддерживала Флоренс в ее усилиях и укрепляла постоянством цели ее преданное
юное сердце, подвергавшееся столь жестоким испытаниям. К ней в душу, как и в
души тех, кого заставляют  страдать  тяжкие  несчастья,  связанные  с  нашей
смертной природой, закрались торжественные  надежды,  возникшие  в  туманном
мире за пределами этой жизни, и, словно  тихая  музыка,  нашептывали  они  о
встрече ее брата с матерью в той далекой стране, о том, что оба они помнят о
ней, нашептывали о том, что они любят ее и ей сочувствуют, и о том,  что  им
известно, как она проходит свой земной путь. Для Флоренс  сладким  утешением
было отдаваться этим мыслям вплоть до того дня, когда ей пришло в  голову  -
это случилось вскоре после того, как она в последний раз видела отца у  него
в комнате, поздней ночью, - когда ей пришло в голову,  что,  тоскуя  по  его
сердцу, для нее закрытому, она может восстановить против него души  умерших.
Может быть,  безумно,  нелепо,  ребячливо  было  так  думать  и  дрожать  от
полуосознанной мысли, но в этом сказалась ее любящая натура; и с  того  часа
Флоренс старалась залечить жестокую рану в груди и думать только с  надеждой
о человеке, чья рука нанесла эту рану.
     Отец не знал - с той поры она убедила себя в этом, - как сильно она его
любит. Она была очень молода, у нее не было матери, и  ей  было  неведомо  -
либо по своей вине, либо по вине случая, - как  открыть  ему,  что  она  его
любит.  Она  будет  терпеливой,  постарается  овладеть  со   временем   этим
искусством и достигнуть того, чтобы он лучше узнал свое единственное дитя.
     Это стало целью ее жизни. Утреннее  солнце  освещало  поблекший  дом  и
встречало в душе его  одинокой  хозяйки  это  решение  по-прежнему  ярким  и
свежим. Это решение воодушевляло  ее  во  всех  повседневных  занятиях;  ибо
Флоренс надеялась, что чем больше знаний она приобретает, тем приятнее будет
отцу, когда он узнает ее и полюбит. По временам с тоскою и  со  слезами  она
сомневалась, преуспела ли она хоть в чем-нибудь  настолько,  чтобы  радостно
удивить его, когда они станут друзьями. Иногда она старалась угадать, нет ли
такой отрасли знания, которая может заинтересовать его больше, чем другие. И
всегда, за  книгами,  нотами,  рукоделием,  во  время  утренних  прогулок  и
вечерних молитв, она видела перед собой свою всепоглощающую  цель.  Странное
занятие для ребенка - изучать путь к сердцу жестокого отца.
     Когда летние  сумерки  сгущались  в  ночь,  по  улице  проходило  много
беззаботных пешеходов, которые смотрели с противоположной стороны  улицы  на
мрачный дом и видели в окне юную фигуру, столь не вязавшуюся с  этим  домом;
ее глаза были устремлены на загорающиеся звезды,  и  беспокоен  был  бы  сон
прохожих, если бы они знали, о чем  она  так  упорно  размышляет.  Репутация
дома,  якобы  посещаемого  привидениями,  не  улучшилась  бы  у  тех  робких
обывателей, которых поражал его мрачный вид, если бы они могли прочесть  его
историю на хмуром фасаде, когда они проходили  мимо,  занятые  повседневными
своими делами и опасливо оглядываясь. Но Флоренс преследовала свою священную
цель, о которой никто не подозревал и  в  достижении  которой  никто  ей  не
помогал; она думала только о том, как заставить отца  понять,  что  она  его
любит, и ни на мгновение даже в мыслях его не упрекала.
     Так жила Флоренс одна в заброшенном доме, и день проходил  за  днем,  а
она по-прежнему жила одна, и  скучные  стены  смотрели  на  нее  безучастным
взглядом,  словно,  уподобляясь  Горгоне,  они  приняли   решение   обратить
молодость ее и красоту в камень.
     Как-то утром Сьюзен Нипер стояла перед своей молодой хозяйкой,  которая
складывала  и  запечатывала  написанное  ею  письмо,  и  всем  своим   видом
показывала, что она знает и одобряет его содержание.
     - Лучше поздно, чем никогда, дорогая мисс Флоренс, - сказала Сьюзен,  -
и, по моему мнению, даже визит к этим старым Скетлсам будет даром небесным.
     - Очень  мило  со  стороны  сэра  Барнста  и  леди  Скетлс,  Сьюзен,  -
отозвалась Флоренс, мягко поправляя фамильярное замечание этой молодой  леди
по  адресу  упомянутого  семейства,  -  с  такою   любезностью   возобновить
приглашение.
     Мисс Нипер, которая была, вероятно, самой фанатической особой в мире  и
вносила свои пристрастья во все дела, большие и  малые,  постоянно  объявляя
войну обществу, поджала губы и покачала  головой,  как  бы  выражая  протест
против любого намека на бескорыстие Скетлсов и готовность доказать на  суде,
что за свою любезность они будут щедро вознаграждены присутствием Флоренс.
     - Уж они-то знают, что делают!  -  пробормотала  мисс  Нипер,  втягивая
носом воздух. - Можете не сомневаться в Скетлсах!
     - По правде говоря, Сьюзен, мне не особенно хочется ехать  в  Фулем,  -
задумчиво промолвила Флоренс, - но следовало бы съездить. Пожалуй, так будет
лучше.
     - Гораздо лучше, - вставила Сьюзен, снова выразительно качнув головой.
     - И хотя, - продолжала Флоренс, - я бы  предпочла  поехать,  когда  там
никого нет, а не теперь, во время вакаций, когда  в  доме  гостит  молодежь,
все-таки я с благодарностью приняла приглашение.
     - А я скажу на это, мисс Флой: веселитесь! -  отвечала  Сьюзен.  -  Ах,
цербер!
     Это последнее восклицание, которым  мисс  Нипер  в  ту  пору  частенько
заканчивала фразы, относилось, по предположениям лиц, обитавших ниже  уровня
холла, к мистеру Домби и выражало страстное  желание  мисс  Нипер  высказать
сему джентльмену благосклонное свое мнение о нем. Она никогда  не  объясняла
этого восклицания, и, стало быть, в нем была прелесть тайны, не говоря уже о
чрезвычайной выразительности.
     - Как долго нет  никаких  известий  об  Уолтере,  Сьюзен!  -  помолчав,
заметила Флоренс.
     - Долго, мисс Флой! - отозвалась ее служанка. - А Перч, - он только что
приходил сюда за письмами... но какое значение  имеет,  что  он  говорит!  -
воскликнула Сьюзен, покраснев и замявшись. - Много он знает!
     Флоренс быстро подняла глаза, и румянец залил ее лицо.
     - Если у меня, - сказала Сьюзен Нипер, явно преодолевая какое-то тайное
беспокойство и тревогу, глядя в упор на свою молодую хозяйку и в то же время
стараясь раздуть в себе гнев при воспоминании о безобидном мистере Перче,  -
если у меня не больше мужества, чем у этого глупейшего из мужчин,  я  готова
впредь никогда не гордиться своими волосами, заложить их  за  уши  и  носить
простой чепец без всяких оборок,  пока  смерть  не  избавит  меня  от  моего
ничтожества. Я, быть может, не амазонка, мисс Флой, и не хотела бы так  себя
уродовать, но во всяком случае, надеюсь, я не из тех, кто отчаивается.
     - Отчаивается! В чем? - в ужасе воскликнула Флоренс.
     - Да ни в чем, мисс, - сказала Сьюзен. - Ах, боже мой, ни  в  чем!  Все
дело только в этой козявке, Перче, которого  всякий  может  раздавить  одним
пальцем, и, право же, это было бы счастьем для всех, если бы кто-нибудь  над
ним сжалился и оказал ему эту услугу.
     - В чем он отчаивается? Корабль  погиб,  Сьюзен?  -  сильно  побледнев,
спросила Флоренс.
     - Нет, мисс, - ответила Сьюзен. - Посмел бы он только сказать мне это в
лицо! Нет, мисс, но он бормочет что-то о  дурацком  имбире,  который  мистер
Уолтер должен был прислать миссис Перч,  и  печально  покачивает  головой  и
выражает надежду, что, может быть, имбирь еще будет получен, но,  во  всяком
случае, говорит, теперь уж он никак не поспеет к сроку, но может пригодиться
к  следующему  разу,  и,  право  же,  -  продолжала  мисс  Нипер  с  гневным
презрением, - этот человек выводит меня из терпения, потому  что  хотя  я  и
много могу вынести, но я не верблюд и, насколько  мне  известно,  -  минутку
подумав, добавила Сьюзен, - не дромадер.
     - Что он еще говорит, Сьюзен? - с беспокойством спросила Флоренс. -  Вы
мне расскажете?
     - Да как бы я могла не рассказать вам все  до  последнего  слова,  мисс
Флой! - сказала Сьюзен. - Так вот, мисс, он говорит, что уже болтают об этом
корабле, и что не бывало еще случая, чтобы о корабле,  пустившемся  в  такое
плавание, так долго не было никаких известий, и что жена  капитана  заходила
вчера в контору и казалась немного встревоженной, но ведь это всякий мог  бы
сказать, мы это и раньше знали.
     - Перед отъездом я должна навестить  дядю  Уолтера,  Сьюзен,  -  быстро
сказала Флоренс. - Надо повидаться с ним сегодня утром. Пойдемте сейчас  же,
Сьюзен!
     Так как мисс Нипер не нашла никаких возражений против этого предложения
и вполне его одобрила, они  быстро  собрались  в  путь,  вышли  на  улицу  и
направились к Маленькому Мичману.
     То состояние духа, в каком бедный Уолтер шел к капитану Катлю  в  день,
когда вексель попал к маклеру  Броли  и  когда  приказ  о  наложении  ареста
мерещился ему даже на церковных шпилях, очень напоминало состояние  Флоренс,
которая шла сейчас к дяде  Солю;  разница  была  лишь  в  том,  что  Флоренс
страдала еще сильнее при мысли, не была ли она сама  виновницей  опасностей,
обрушившихся на Уолтера, и мучительной тревоги у всех, кому он был дорог,  в
том числе и у нее самой. Мерещилось ей, что все  возвещает  неуверенность  и
беспокойство. Флюгеры на шпилях и крышах таинственно намекали  на  шторм  и,
словно призрачные пальцы, указывали на гибельные  волны,  где,  быть  может,
плавали  обломки  потерпевших  крушение  судов,  и   на   них   убаюкивались
беспомощные люди, погружаясь в сон, такой же глубокий, как  бездонные  воды.
Когда Флоренс добралась до Сити и  проходила  мимо  беседующих  между  собою
джентльменов, она боялась услышать, что они говорят о корабле и  сообщают  о
его гибели. Суда на картинах и гравюрах, борющиеся  с  набегающими  волнами,
приводили ее в ужас. Дым и облака, хотя и плывшие  медленно,  плыли  слишком
быстро, по мнению встревоженной Флоренс, и вызывали  опасение,  что  в  этот
момент буря бушует в океане.
     Неизвестно, была ли Сьюзен  Нипер  так  же  взволнована,  но  поскольку
внимание ее было сосредоточено на стычках с мальчишками всякий раз,  как  им
приходилось пробиваться в толпе, -  ибо  между  нею  и  этой  разновидностью
человечества существовала врожденная антипатия, которая неизменно  давала  о
себе знать, когда бы им ни случилось столкнуться, - вряд ли у нее оставалось
время для каких-либо умствований.
     Поравнявшись  с  Деревянным  Мичманом,  стоявшим   на   противоположной
стороне, и стараясь улучить момент, чтобы перейти улицу, они в первую минуту
удивились: у двери старого мастера они увидели  круглоголового  мальчишку  с
толстой физиономией, обращенной к небу, который, пока они смотрели на  него,
неожиданно засунул в свой огромный рот по два пальца каждой руки и с помощью
такого приспособления, приманивая высоко летавших голубей, издал на редкость
пронзительный свист.
     - Старший сын миссис Ричардс, мисс, - сказала  Сьюзен,  -  и  крест  ее
жизни!
     Полли заходила поведать Флоренс о воскресших надеждах на своего сына  и
наследника, и  потому  Флоренс  была  подготовлена  к  этой  встрече;  итак,
воспользовавшись удобной минутой,  они  обе  перебежали  улицу,  не  обращая
больше внимания на мучителя миссис Ричардс. Этот любитель спорта,  не  ведая
об их приходе, снова издал свист еще громче, а  потом  заорал  вне  себя  от
возбуждения:  "Бродяги!  Го-о-оп!   Бродяги!",   каковое   обращение   столь
подействовало на совестливых голубей, что,  раздумав  лететь  прямехонько  в
какой-нибудь  город  на  севере  Англии,  -  а  таково  было,   по-видимому,
первоначальное их намерение, - они стали кружиться и  замедлять  лет,  после
чего первенец миссис Ричардс снова пронзил их  свистом  и  заорал,  заглушая
уличный шум: "Бродяги! Го-о-оп! Бродяги!"
     Из этого восторженного состояния он был неожиданно выведен и  возвращен
на землю тычком мисс Нипер, впихнувшей его в лавку.
     - Так вот как ты раскаиваешься! А миссис Ричардс терзалась  из-за  тебя
столько месяцев! - сказала Сьюзен, входя вслед за ним. - Где мистер Джилс?
     Роб, бросив возмущенный  взгляд  на  мисс  Нипер,  смягчился  при  виде
вошедшей Флоренс, поднес пальцы к волосам, приветствуя последнюю,  и  сказал
первой, что мистера Джилса нет дома.
     - Приведи его домой, - повелительно сказала мисс  Нипер,  -  и  передай
ему, что здесь моя молодая леди.
     - Я не знаю, куда он пошел, - сказал Роб.
     - Так вот как ты раскаиваешься!  -  воскликнула  Сьюзен  с  язвительным
упреком.
     - Ну, как же я могу пойти и привести его, если не знаю,  куда  идти?  -
захныкал затравленный Роб. - Можно ли быть такой неразумной!
     - Мистер Джилс сказал, когда он вернется? - спросила Флоренс.
     - Да, мисс, - отвечал Роб, снова прикладывая пальцы  к  волосам.  -  Он
сказал, что будет дома сейчас же после полудня; часа через два, мисс.
     - Он очень беспокоится о своем племяннике? - осведомилась Сьюзен.
     - Да, мисс,  -  отозвался  Роб,  предпочитая  обращаться  к  Флоренс  и
пренебрегая Нипер. - Я бы сказал, что он беспокоится, очень беспокоится.  Он
и четверти часа не проводит дома, мисс. Пяти  минут  не  может  посидеть  на
месте.  Он  слоняется,  как...  ну,  совсем  как  бродяга,  -  сказал   Роб,
наклонившись, чтобы посмотреть в окно на голубей, и уже поднес  было  пальцы
ко рту, собираясь свистнуть, но вовремя удержался.
     - Вы знаете друга мистера  Джилса,  которого  зовут  капитан  Катль?  -
осведомилась Флоренс после недолгого раздумья.
     - Того, что с крючком, мисс? -  откликнулся  Роб,  выразительно  согнув
левую руку. - Да, мисс. Он здесь был третьего дня.
     - А с тех пор не бывал? - спросила Сьюзен.
     - Нет, мисс, - ответил Роб, по-прежнему обращаясь к Флоренс.
     - Быть может, Сьюзен, дядя  Уолтера  пошел  туда,  -  сказала  Флоренс,
обращаясь к ней.
     - К капитану Катлю, мисс? - вмешался Роб.  -  Нет,  мисс,  он  не  туда
пошел. Он приказал передать капитану Катлю, если тот зайдет, как он удивлен,
что капитана не было вчера, и просил, чтобы капитан  Катль  подождал  здесь,
пока он вернется.
     - Вы знаете, где живет капитан Катль? - спросила Флоренс.
     Роб ответил утвердительно  и,  обратившись  к  засаленной  пергаментной
книге, лежавшей на конторке, вслух прочел адрес.
     Флоренс снова повернулась к своей служанке и начала  совещаться  с  ней
вполголоса, а круглоглазый Роб, памятуя о тайном  приказе  своего  патрона.,
смотрел и слушал. Флоренс предложила отправиться к капитану Катлю, узнать от
него самого, как он относится к отсутствию известий о "Сыне и наследнике", и
если удастся, то привести его сюда, чтобы утешить дядю Соля. Сначала  Сьюзен
слегка возражала, ссылаясь  на  большое  расстояние;  но  когда  ее  хозяйка
упомянула о наемной карете, она взяла назад свое возражение и дала согласие.
Разговор продолжался  несколько  минут,  прежде  чем  они  пришли  к  такому
заключению, а в это время таращивший глаза Роб внимательно следил за  обеими
собеседницами и прислушивался то к одной, то к другой, словно его  назначили
быть судьей в споре.
     Наконец Роб был послан за каретою, а посетительницы остались  в  лавке;
когда он вернулся, они сели  в  экипаж,  наказав  передать  дяде  Солю,  что
непременно заглянут к нему  на  обратном  пути.  Роб,  провожавший  взглядом
карету,  пока  она  не  скрылась  из  виду,  как  скрылись   и   голуби,   с
сосредоточенным видом уселся за конторку и, дабы сохранить в памяти все, что
произошло, записал это на маленьких клочках бумаги, не скупясь  на  чернила.
Можно было не опасаться, что эти документы выдадут что бы то ни  было,  если
случайно будут потеряны, ибо задолго до того, как просыхали  чернила,  слова
превращались для Роба в непроницаемую тайну, словно он ни малейшего  участия
не принимал в их написании.
     Пока  он  был  поглощен  этой  работой,   наемная   карета,   преодолев
неслыханные препятствия в виде разводных мостов, немощеных улиц,  непроезжих
каналов, караванов бочек, огородов, засаженных бобами, маленьких прачечных и
других подобных препон, коими изобилует эта местность, остановилась на  углу
Бриг-Плейс. Выйдя здесь из кареты, Флоренс и Сьюзен Нипер  пошли  по  улице,
отыскивая обитель капитана Катля.
     К несчастью, случилось так, что  в  этот  день  у  миссис  Мак-Стинджер
происходила генеральная уборка. В такие дни  миссис  Мак-Стинджер  пробуждал
ото сна полисмен, стучавший в дверь без  четверти  три  утра,  а  она  редко
ложилась спать раньше двенадцати часов ночи.  Главная  цель  этой  процедуры
заключалась,  по-видимому,  в  том,  что  на  рассвете  миссис  Мак-Стинджер
выносила всю мебель в садик, весь день слонялась по дому в патенах  *,  а  в
сумерки снова вносила мебель в дом. Эта церемония приводила в великий трепет
голубят - юных Мак-Стинджеров, которым в таких случаях не только некуда было
ступить, но и обычно доставалось немало ударов клювом от родительницы,  пока
продолжался торжественный обряд.
     В тот момент, когда Флоренс и Сьюзен Нипер  появились  у  двери  миссис
Мак-Стинджер, сия достойная, но грозная особа тащила по коридору  Александра
Мак-Стинджера - двух  лет  и  трех  месяцев  от  рождения  -  дабы  насильно
поместить его в сидячем положении на тротуаре; лицо у Александра  почернело,
ибо он задыхался после заслуженного наказания, а в  таких  случаях  холодная
тротуарная плита обычно оказывалась прекрасным средством для  восстановления
сил.
     Чувства миссис Мак-Стинджер, как женщины  и  матери,  были  оскорблены,
когда  она  подметила  сострадательный   взгляд   Флоренс,   обращенный   на
Александра.  Посему   миссис   Мак-Стинджер,   отдавая   предпочтение   этим
благороднейш