он  дерзнет
еще раз заговорить с ней в таком тоне, она безусловно прогонит его домой.
     В это время Уитерс Изнуренный подал чай, а мистер Домби снова обратился
к Эдит.
     -  По-видимому,  общества  здесь  почти  нет?  -  сказал  мистер  Домби
свойственным ему величественным, джентльменским тоном.
     - Да, кажется. Мы никого не видим.
     - Ах, в самом деле, - откликнулась со своего ложа миссис Скьютон,  -  в
настоящее время здесь нет людей, с которыми нам хотелось бы встречаться.
     - Им не хватает сердца, - с улыбкой сказала  Эдит.  Сумеречная  улыбка:
так странно сочетались в ней свет и мрак.
     - Как видите, милая  Эдит  посмеивается  надо  мной!  -  сказала  мать,
покачивая головой,  которая  иной  раз  покачивалась  непроизвольно,  словно
параличное  дрожанье  возникало   время   от   времени,   протестуя   против
вспыхивающих бриллиантов. - Злюка!
     - Если не ошибаюсь, вы бывали здесь раньше? - спросил мистер Домби.  Он
по-прежнему обращался к Эдит.
     - О, не раз. Кажется, мы бывали всюду.
     - Красивые места!
     - Да, должно быть. Все так говорят.
     - Твой кузен Финикс в восторге от них, Эдит, - вставила мать со  своего
ложа.
     Дочь слегка повернула изящную головку  и,  чуть-чуть  приподняв  брови,
словно с кузеном Финиксом следовало считаться меньше, чем с  кем  бы  то  ни
было из смертных, снова перевела взгляд на мистера Домби.
     - Мне надоели эти окрестности - надеюсь, к чести  для  моего  вкуса,  -
сказала она.
     - Пожалуй, у вас есть для этого  основания,  сударыня,  -  ответил  он,
посматривая на висевшие и разбросанные вокруг рисунки, в  которых  он  узнал
окрестные пейзажи, - если эти прекрасные зарисовки сделаны вами.
     Красавица ничего ему не ответила и сидела,  сохраняя  вид  поразительно
надменный.
     - Я не ошибся? - спросил мистер Домби. - Их рисовали вы?
     - Да.
     - И вы играете, как я уже знаю.
     - Да.
     - И поете?
     - Да.
     На все эти вопросы она отвечала со странной неохотой и словно борясь  с
собой, что уже было отмечено, как характеристическая особенность ее красоты.
Однако она  не  была  смущена  и  вполне  владела  собой.  Не  было  у  нее,
по-видимому, и желания уклониться от разговора, ибо она не отводила взора от
собеседника и - поскольку это было для нее возможно -  оказывала  ему  знаки
внимания, даже тогда, когда он молчал.
     - По крайней мере у вас много средств против  скуки,  -  сказал  мистер
Домби.
     - Каково бы ни было их действие, - отвечала она,  -  теперь  вы  знаете
все. Больше никаких у меня нет.
     -  Могу  ли  я  познакомиться  с  ними?  -  с  напыщенной  галантностью
осведомился мистер Дом6и, полошив рисунок, который держал в руке, и указывая
на арфу.
     - О, разумеется! Если хотите!
     С этими словами она встала, прошла мимо кушетки  матери,  бросив  в  ее
сторону высокомерный взгляд - взгляд мимолетный, но (если бы кто-нибудь  его
видел) выражавший очень многое и затененный той сумеречною улыбкой,  которая
улыбкой не была, - и вышла из комнаты.
     Майор, получив к тому времени полное прощение,  придвинул  к  Клеопатре
маленький столик и сел играть с нею в пикет.  Мистер  Домби,  не  зная  этой
игры, подсел к ним поучиться, пока не вернулась Эдит.
     - Надеюсь, мы услышим музыку, мистер Домби? - сказала Клеопатра.
     - Миссис Грейнджер любезно обещала, - сказал мистер Домби.
     - А! Это очень приятно. Объявляете игру, майор?
     - Нет, сударыня, - сказал майор. - Не могу.
     - Вы варвар, - отозвалась леди, - испортили мне игру. Вы любите музыку,
мистер Домби?
     - Чрезвычайно, - был ответ мистера Домби.
     - Да. Музыка очень приятна, - сказала Клеопатра, глядя на свои карты. -
В ней столько сердца... смутные воспоминания о  прошлом  существовании...  и
многое другое... поистине  очаровательно.  Знаете,  -  хихикнула  Клеопатра,
перевертывая  валета  треф,  который  был  ей  сдан  вверх  ногами,  -  если
что-нибудь могло бы побудить меня оборвать нить  жизни,  то  только  желание
узнать, в чем же тут дело и что это значит; столько есть волнующих тайн,  от
нас сокрытых! Майор, ваш ход!
     Майор сделал ход, а мистер Домби, подсевший,  чтобы  обучаться,  вскоре
пришел бы в  полное  замешательство,  если  бы  хоть  какое-нибудь  внимание
обращал на игру, но он сидел, гадая, когда же вернется Эдит.
     Наконец она вернулась и подошла к арфе, а мистер Домби  встал  и,  стоя
подле нее, слушал. Он не был любителем музыки и понятия не имел о  тем,  что
она играет, но он видел, как она склоняется над арфой и, быть может,  слышал
в звучании струн какую-то далекую,  понятную  одному  ему,  музыку,  которая
укрощала чудовище железной дороги и смягчала его жестокость.
     Клеопатра за пикетом не дремала. Глаза у нее блестели, как у  птицы,  и
взор не был прикован к картам,  а  пронизывал  комнату  из  конца  в  конец,
останавливаясь на арфе, исполнительнице, слушателе - на всем.
     Окончив играть, высокомерная красавица встала и, приняв благодарность и
комплименты мистера Домби с таким же видом, как и раньше, подошла к роялю.
     Эдит Грейнджер, любую песенку, только не эту! Эдит Грейнджер, вы  очень
красивы, и туше у вас блестящее, и голос глубокий и звучный,  но  только  не
эту песенку, которую его покинутая дочь пела его умершему сыну!
     Увы! Он ее не узнает; а  если  бы  и  узнал,  какая  песенка  могла  бы
взволновать этого черствого человека?  Спи,  одинокая  Флоренс,  спи!  Пусть
безмятежны будут твои сны, хотя ночь  стала  темной  и  тучи  надвигаются  и
грозят разразиться градом!

ГЛАВА XXII

     Кое-что о деятельности мистера Каркера-заведующего

     Мистер Каркер-заведующий сидел за конторкой, как всегда приглаженный  и
вкрадчивый, просматривая те письма, какие надлежало ему  распечатать,  делая
на  них  пометки  и  распоряжения,  которых  требовало  их   содержание,   и
распределяя их небольшими пачками, чтобы переправить в  различные  отделения
фирмы. В то утро писем поступило немало,  и  у  мистера  Каркера-заведующего
было много дела.
     Вид человека, занятого такой  работой,  просматривающего  пачку  бумаг,
которую  он  держит  в  руке,  раскладывающего   их   отдельными   стопками,
приступающего к другой пачке и пробегающего ее содержание, сдвинув  брови  и
выпятив губы, - распределяющего, сортирующего и обдумывающего, - легко может
внушить  мысль  о  каком-то  сходстве  с  игроком  в  карты.  Лицо   мистера
Каркера-заведующего вполне соответствовало такой причудливой мысли. Это было
лицо человека, который старательно изучил  свои  карты,  который  знаком  со
всеми сильными и слабыми сторонами игры, мысленно отмечает  карты,  падающие
вокруг него, знает в точности, каковы они, чего им недостает и что они дают,
и который достаточно умен, чтобы угадать карты других игроков и  никогда  не
выдавать своих.
     Письма были на разных языках, но мистер  Каркер-заведуюший  читал  все.
Если бы нашлось что-нибудь в конторе Домби и Сына, чего он не мог  прочесть,
значит не хватало бы одной карты в колоде. Он читал с молниеносной быстротой
и комбинировал при этом одно письмо с другим и одно дело с другим,  добавляя
новый материал к пачкам - примерно так  же,  как  человек  сразу  распознает
карты и мысленно разрабатывает  комбинации  после  сдачи.  Пожалуй,  слишком
хитрый  как  партнер  и  бесспорно  слишком  хитрый  как  противник,  мистер
Каркер-заведующий сидел в косых лучах солнца, падавших на него через окно  в
потолке, и разыгрывал свою партию в одиночестве.
     И хотя инстинктам кошачьего племени, не только дикого, но и  домашнего,
чужда игра в карты, однако мистер Каркер-заведующий с головы до пят  походил
на кота, когда нежился в полоске летнего тепла и света, сиявшей на его столе
и на полу, словно стол и пол были кривым циферблатом солнечных часов, а  сам
он - единственной цифрой на нем. С волосами и бакенбардами, всегда тусклыми,
а в ярком солнечном свете более бесцветными,  чем  обычно,  и  напоминающими
шерсть рыжеватого в пятнах кота; с длинными ногтями, изящно  заостренными  и
отточенными, с врожденной антипатией к малейшему грязному пятнышку,  которая
побуждала его иной раз отрываться от работы, следить за падающими  пылинками
и смахивать их со своей нежной белой руки и глянцевитой  манжеты,  -  мистер
Каркер-заведующий, с лукавыми манерами,  острыми  зубами,  мягкой  поступью,
зорким взглядом, вкрадчивой речью, жестоким сердцем и пунктуальностью, сидел
за своей работой с примерной настойчивостью  и  терпением,  словно  караулил
возле мышиной норки.
     Наконец все письма были разобраны, за исключением  одного,  которое  он
отложил  для  особо  внимательного   просмотра.   Заперев   в   ящик   более
конфиденциальную корреспонденцию, мистер Каркер-заведующий позвонил.
     - Почему вы являетесь на звонок? - так встретил он брата.
     - Рассыльный вышел, и я его должен заменить, - был смиренный ответ.
     - Вы - заменить его? - пробормотал заведующий. - Вот  как!  Это  делает
мне честь! Возьмите!
     Указав на кучки  распечатанных  писем,  он  презрительно  повернулся  в
кресле и сломал печать письма, которое держал в руке.
     - Мне не хочется беспокоить вас, Джеймс, - сказал брат, собирая письма,
- но...
     - Вы хотите мне что-то сказать! Я так и знал. Ну?
     Мистер Каркер-заведующий не поднял глаз и не перевел их  на  брата,  он
по-прежнему не отрывал их от письма, которого, однако, не развертывал.
     - Ну? - резко повторил он.
     - Меня беспокоит Хэриет.
     - Хэриет? Какая Хэриет? Я не знаю никого, кто бы носил это имя.
     - Она нездорова и очень изменилась за последнее время.
     - Она очень изменилась много лет назад, - отозвался заведующий,  -  вот
все, что я могу сказать.
     - Мне кажется,.. если бы вы согласились меня выслушать...
     - Зачем мне вас выслушивать, брат Джон? -  возразил  заведующий,  делая
саркастическое ударение на последних двух словах и вскидывая голову,  но  не
поднимая глаз. - Повторяю вам, много лет назад Хэриет Каркер  сделала  выбор
между своими двумя  братьями.  Она  может  в  нем  раскаиваться,  но  должна
остаться при нем.
     - Поймите меня правильно. Я не говорю, что она в  нем  раскаивается.  С
моей  стороны  было  бы  черной  неблагодарностью  намекать  на   что-нибудь
подобное, - возразил тот. - Хотя, поверьте мне, Джеймс, я огорчен ее жертвой
так же, как и вы.
     - Как я! - воскликнул заведующий. - Как я?
     - Огорчен ее выбором, - тем, что вы называете ее выбором, - так же, как
вы им рассержены, - сказал младший.
     - Рассержен? - повторил тот, показывая все свои зубы.
     - Недовольны. Подставьте любое слово. Вы знаете, что  я  хочу  сказать.
Ничего оскорбительного нет в моих словах.
     - Оскорбительно все, что вы делаете, - отвечал брат, внезапно бросив на
него грозный взгляд, который через секунду уступил место улыбке,  еще  более
широкой, чем та, что обычно растягивала его губы. - Будьте добры  взять  эти
бумаги. Я занят.
     Его вежливость была настолько язвительнее гнева, что младший двинулся к
двери. Но дойдя до нее и оглянувшись, он сказал:
     - Когда Хэриет тщетно пыталась ходатайствовать за  меня  перед  вами  в
период вашего первого справедливого негодования и  первого  моего  позора  и
когда она ушла от вас, Джеймс, чтобы разделить мою несчастную участь и,  под
влиянием ложно  направленной  любви,  посвятить  себя  обесчещенному  брату,
потому что, кроме нее, у него никого не было и он обречен был на  гибель,  -
тогда она была молода и красива. Мне кажется, если бы вы увидели ее  теперь,
если бы вы повидались с нею, - она бы вызвала у вас восхищение и жалость.
     Заведующий  наклонил  голову  и  оскалил  зубы,  словно  в   ответ   на
какую-нибудь незначительную фразу  собирался  сказать:  "Ах,  боже  мой!  Да
неужели?" - но не проронил ни слова.
     - Тогда мы думали, и вы  и  я,  что  она  выйдет  замуж  и  будет  жить
счастливо и беззаботно, - продолжал  брат.  -  О,  если  бы  вы  знали,  как
радостно отказалась она от этих надежд, как  радостно  пошла  по  тропе,  ею
избранной, и ни разу не оглянулась, - вы бы никогда не сказали, что  ее  имя
вам незнакомо! Никогда!
     Снова заведующий наклонил голову и оскалил зубы, как бы говоря:  "Право
же, это замечательно! Вы меня удивляете!" И снова он не произнес ни звука.
     - Могу я продолжать? - робко спросил Джон Каркер.
     - Идти своей дорогой? - отозвался  улыбающийся  брат.  -  Да,  сделайте
милость.
     Со вздохом Джон Каркер пошел к двери, но голос  брата  удержал  его  на
дороге.
     - Если она пошла и продолжает  радостно  идти  своим  путем,  -  сказал
заведующий, бросив на конторку все  еще  не  развернутое  письмо  и  глубоко
засунув руки в карманы, - можете ей передать, что  я  так  же  радостно  иду
своим путем. Если она ни разу не оглянулась, можете ей передать, что  иногда
я оглядываюсь, чтобы припомнить, как она перешла на вашу сторону, и что  мое
решение не менее твердо, - тут он очень сладко улыбнулся, - чем мрамор.
     - Я ничего ей не говорю о вас. Мы никогда не  упоминаем  вашего  имени.
Раз в году, в день вашего рождения, Хэриет неизменно  говорит:  "Вспомним  о
Джеймсе и пожелаем ему счастья". Но больше мы ничего не говорим.
     - В таком случае, - отозвался тот, - будьте добры  сказать  это  самому
себе. Повторяйте почаще, как урок, дабы в разговоре со  мной  избегать  этой
темы. Я не знаю никакой Хэриет Каркер. Такой особы нет на свете. Быть может,
у вас есть сестра - радуйтесь этому. У меня ее нет.
     Мистер Каркер-заведуюший  снова  взял  письмо  и  с  насмешливо-учтивой
улыбкой махнул, указывая на дверь. Развернув его, когда брат вышел, и мрачно
поглядев ему вслед после его ухода, он уселся поудобнее  в  своем  кресле  и
начал внимательно читать письмо.
     Оно было написано рукой его  могущественного  шефа,  мистера  Домби,  и
послано  из  Лемингтона.  Хотя  все  прочие  письма  мистер  Каркер   быстро
просматривал, это  письмо  он  читал  медленно,  взвешивая  каждое  слово  и
напрягая все силы, чтобы отгадать его истинный смысл. Прочитав его один раз,
он начал снова перечитывать и отметил следующие места:  "Перемена  оказалась
для меня благотворной, и я еще не расположен назначить день  возвращения"...
"Я хочу, чтобы вы, Каркер, постарались как-нибудь приехать  сюда  ко  мне  и
лично доложили, как идут дела"... "Я забыл сказать вам о молодом  Гэе.  Если
он не уехал на "Сыне и наследнике" или если "Сын и наследник" еще  в  доках,
пошлите какого-нибудь другого молодого человека, а его оставьте пока в Сити.
Я еще не решил".
     - Вот неудача! - проговорил мистер Каркер-заведующий,  растягивая  рот,
словно он был сделан из резины. - Ведь Гэй уже далеко!
     Однако это место в постскриптуме снова привлекло его внимание и зубы.
     - Кажется, - сказал  он,  -  мой  добрый  друг  капитан  Катль  мельком
заметил, что в тот день Гэй был взят на буксир. Как жаль, что он так далеко!
     Он сложил письмо и сидел, играя им, постукивая по столу и вертя его так
и этак, - проделывая, быть может, то же самое и с его содержанием,  -  когда
мистер Перч, рассыльный, тихонько постучал в дверь,  вошел  на  цыпочках  и,
сгибаясь  всем  корпусом  при  каждом  шаге,  словно  для  него   величайшим
удовольствием было отвешивать поклоны, положил на стол какие-то бумаги.
     - Угодно ли вам сказать, что вы заняты, сэр?  -  спросил  мистер  Перч,
потирая руки и почтительно склоняя голову к плечу, словно чувствуя,  что  не
подобает ему держать ее высоко в присутствии такой особы, и желая убрать  ее
по возможности подальше.
     - Кто меня спрашивает?
     - Видите ли, сэр, - тихим голосом сказал мистер Перч,  -  сейчас,  сэр,
никто, о ком стоило бы говорить. Мистер Джилс, мастер судовых  инструментов,
сэр, зашел, говорит, по делу о каком-то платеже, но я ему намекнул, сэр, что
вы чрезвычайно заняты, чрезвычайно заняты.
     Мистер  Перч   кашлянул,   прикрывшись   рукой,   и   ждал   дальнейших
распоряжений.
     - Еще кто-нибудь?
     - Я, сэр, -  сказал  мистер  Перч,  -  не  брал  бы  на  себя  смелость
докладывать, сэр, что есть еще кто-нибудь, но этот самый мальчишка,  который
был здесь вчера, сэр, и на прошлой  неделе,  опять  вертится  поблизости;  и
ужасно это несолидно, сэр,  -  добавил  мистер  Перч,  сделав  паузу,  чтобы
притворить дверь, - когда он насвистывает воробьям во дворе и заставляет  их
отзываться на свист.
     - Вы говорили, что он хочет получить работу, не так ли, Перч? - спросил
мистер Каркер, откидываясь на спинку кресла и глядя на служителя.
     - Видите ли, сэр, - сказал мистер Перч, снова кашлянув  в  руку,  -  он
действительно так говорил, что нуждается в месте, и полагает, что ему  можно
было бы дать какую-нибудь работу в доках, раз он умеет удить рыбу, но...
     Мистер Перч покачал головой, выражая этим крайнее свое недоверие.
     - Что он говорит, когда приходит? - спросил мистер Каркер.
     - Сэр, - сказал мистер Перч, еще раз кашлянув в руку, каковым кашлем он
всегда выражал свое смирение, если другого способа не мог придумать,  -  его
замечания обычно сводятся к  тому,  что  он  выражает  почтительное  желание
увидеть одного из джентльменов и что он хочет  зарабатывать  на  жизнь.  Но,
видите ли, сэр, - добавил Перч, понизив голос до шепота и повернувшись, дабы
для сохранения тайны толкнуть дверь рукой и коленом, словно  можно  было  ее
притворить еще плотнее, хотя она была уже закрыта, - трудно  стерпеть,  сэр,
когда такой мальчишка шныряет здесь и говорит, что его мать была  кормилицей
молодого хозяина нашей фирмы и по этому случаю он надеется, что наша фирма о
нем позаботится. Право же, сэр, - заметил мистер Перч, -  хотя  миссис  Перч
кормила в ту пору  грудью  самую  цветущую  девчурку,  какую  мы  когда-либо
дерзали прибавить к нашему семейству, я бы не осмелился намекнуть,  что  она
способна доставить материнское молоко фирме, хотя бы это и было желательно!
     Мистер Каркер оскалил на него зубы, как акула, но сделал  это  с  видом
рассеянным и озабоченным.
     - Быть может,  -  почтительно  заметил  мистер  Перч,  после  короткого
молчания и снова кашлянув, - мне следовало бы  ему  сказать,  что,  если  он
появится здесь еще раз, его посадят в тюрьму и оттуда не выпустят! Но, право
же, я его побаиваюсь, сэр, и мог бы дать в этом присягу,  потому  как  я  по
натуре своей робок и нервы у меня расшатаны нынешним положением миссис Перч.
     - Покажите мне этого парня, Перч, - сказал мистер Каркер.  -  Приведите
его сюда!
     -  Слушаюсь,  сэр.  Прошу  прощения,  сэр,  -   сказал   мистер   Перч,
задержавшись у двери, - с виду он грубоват, сэр.
     - Неважно. Если он здесь, приведите его. Затем я приму мистера  Джилса.
Попросите его подождать.
     Мистер Перч поклонился и, закрыв дверь столь старательно  и  заботливо,
словно не собирался возвращаться сюда в течение недели, отправился на поиски
во двор, к воробьям. Когда он ушел, мистер Каркер стал  в  излюбленную  свою
позу перед камином и уставился на дверь; он подобрал нижнюю губу,  изобразил
улыбку, обнажившую верхний ряд зубов, и как-то странно насторожился.
     Рассыльный не замедлил вернуться в сопровождении  лары  тяжелых  сапог,
которые, шагая по коридору, грохотали, как ящики. Бесцеремонно бросив:  "Ну,
пошевеливайся!" - весьма необычное обращение в его устах, - мистер Перч ввел
крепко сложенного пятнадцатилетнего парня с круглым красным  лицом,  круглой
коротко остриженной головой, круглыми черными глазами,  округлыми  руками  и
ногами и круглым  туловищем,  который,  довершая  округлость  своей  фигуры,
держал в руке круглую шляпу, лишенную полей.
     Повинуясь  кивку  мистера  Каркера,  Перч,  введя  посетителя  к  этому
джентльмену, поспешил удалиться. Как  только  они  остались  лицом  к  лицу,
мистер Каркер, не произнеся ни единого слова, схватил мальчика  за  горло  и
начал трясти так, чт