ят  значительные  убытки.  Мы  очень  сожалеем.  Ничего  не
поделаешь! Такова жизнь!
     Мистер Каркер приводил в порядок  ногти  перочинным  ножом  и  улыбался
капитану, который стоял у двери и смотрел на него.
     - Мне чрезвычайно жаль бедного Гэя, - сказал Каркер, - и  жаль  экипаж.
Как мне известно, на борту  находился  кое-кто  из  лучших  наших  служащих.
Всегда так бывает. К тому же  много  семейных.  Утешительно  думать,  что  у
бедного Гэя не было семьи, капитан Катль!
     Капитан стоял, потирая подбородок и  не  спуская  глаз  с  заведующего.
Заведующий бросил взгляд на нераспечатанные письма,  лежавшие  на  столе,  и
взял газету.
     - Не могу ли я чем-нибудь вам служить, капитан  Катль?  -  спросил  он,
отрываясь от газеты, улыбаясь и выразительно посматривая на дверь.
     - Я бы хотел, чтобы вы разрешили одно недоумение, сэр, которое не  дает
мне покоя, - отозвался капитан.
     - Да? - воскликнул заведующий. - Что же это  за  недоумение?  Позвольте
мне, капитан Катль, вас поторопить. Я очень занят.
     - Послушайте, сэр, - сказал капитан, приблизившись к  нему  на  шаг,  -
перед тем, как мой друг Уольр отправился в это злополучное плавание...
     - Ну, ну, капитан Катль, - с улыбкой перебил заведующий, - не  говорите
таким тоном о злополучном плавании. Мы здесь, любезный, никакого отношения к
злополучным плаваниям не имеем. Должно быть, вы раненько пропустили  сегодня
свой  первый  стаканчик,  капитан,  если  забываете  о   том,   что   всякое
путешествие, как морское, так и сухопутное, сопряжено с риском. Неужели  вас
тревожит предположение, что этот молодой... как его  там  зовут...  погублен
штормом, который поднялся  против  него  тут,  в  этой  конторе?  Стыдитесь,
капитан! Сон и содовая вода - вот наилучшее средство против такой тревоги.
     - Мой мальчик, - медленно  промолвил  капитан,  -  для  меня  вы  почти
мальчик, так что мне незачем извиняться за  случайно  сорвавшееся  слово,  -
если вам доставляют удовольствие такие шутки, значит вы не  тот  джентльмен,
за которого я вас принимал, а если вы не тот джентльмен, за которого  я  вас
принимал, то, стало быть, у меня, пожалуй, есть основания беспокоиться. Дело
обстоит  так,  мистер  Каркер:  перед  тем  как  бедный  мальчик,   выполняя
полученный приказ, отправился в путь, он мне сказал,  что  это  путешествие,
как ему точно известно, ничего общего не имеет  с  его  личной  выгодой  или
повышением по службе. Я считал, что он ошибается, и  так  и  сказал  ему,  а
затем пришел сюда, главный ваш начальник  отсутствовал,  и  я  задал  вам  с
подобающей учтивостью два-три вопроса для собственного  успокоения.  На  эти
вопросы вы ответили - ответили откровенно. Теперь, когда все кончено и нужно
претерпеть то, чего нельзя изменить - а вы, как человек ученый, перелистайте
книгу и,  найдя  это  место,  отметьте  его,  -  теперь  я  бы  почувствовал
успокоение, услыхав еще раз, что я не ошибся и  исполнил  свой  долг,  когда
скрыл от старика слова Уольра, и что, в  самом  деле,  дул  попутный  ветер,
когда он развернул паруса, держа курс на Барбадосскую гавань. Мистер Каркер,
- продолжал капитан с присущим ему  добродушием,  -  когда  я  был  здесь  в
последний раз, мы с вами очень  весело  беседовали.  Если  я  не  так  весел
сегодня из-за этого бедного мальчика и если  я  погорячился,  вызвав  у  вас
замечания, которых лучше не слышать, то зовут меня Эдуард Катль, и я прошу у
вас прощения.
     - Капитан Катль, - с величайшей  учтивостью  отвечал  заведующий,  -  я
вынужден просить вас об одном одолжении.
     - О каком именно, сэр? - осведомился капитан.
     - Будьте так любезны, потрудитесь выйти, - сказал заведующий,  указывая
рукой на дверь, - и можете произносить свои  несуразные  речи  где-нибудь  в
другом месте.
     Все шишки на лице капитана побелели от изумления  и  негодования;  даже
красный ободок на лбу  побледнел,  как  бледнеет  радуга  среди  сгущающихся
облаков.
     - Вот что я вам скажу, капитан Катль,  -  продолжал  заведующий,  грозя
указательным пальцем и  показывая  ему  все  зубы,  но  по-прежнему  любезно
улыбаясь, - я был слишком снисходителен к  вам,  когда  вы  явились  сюда  в
первый раз. Вы принадлежите к  категории  людей  лукавых  и  дерзких.  Желая
спасти молодого... как его там зовут... которому грозила опасность  вылететь
отсюда, я оказал вам снисхождение - однажды,  и  только  однажды.  А  теперь
ступайте, мой друг!
     Капитан был буквально пригвожден к полу и утратил дар речи.
     - Ступайте, - сказал добродушно  заведующий,  подобрав  фалды  фрака  и
широко расставив ноги на  каминном  коврике,  -  как  и  подобает  разумному
человеку, и не принуждайте нас указывать вам на дверь или прибегать  к  иным
крутым мерам.  Будь  мистер  Домби  сейчас  здесь,  вам,  капитан,  пожалуй,
пришлось бы удалиться с большим позором. Я же только говорю - ступайте!
     Капитан, прижав свою тяжелую руку к груди, словно желая облегчить  себе
глубокий вздох, осмотрел мистера Каркера с ног до  головы,  а  затем  окинул
взглядом маленькую комнату, как бы не совсем понимая, где и в каком обществе
он находится.
     - Вы хитры,  капитан  Катль,  -  развязно  продолжал  мистер  Каркер  с
непринужденной откровенностью светского  человека,  который  слишком  хорошо
знает свет, чтобы тревожиться из-за проступков, его лично не  касающихся,  -
однако и вас можно раскусить - вас и вашего отсутствующего  друга,  капитан.
Кстати, что вы сделали с вашим отсутствующим другом?
     Снова капитан прижал руку к груди. Еще раз испустив глубокий вздох,  он
наказал себе: "Держись крепче!" - но шепотом.
     -  Вы  занимаетесь  милыми  заговорами,  устраиваете  милые  совещания,
назначаете милые свидания, принимаете милых гостей, не так  ли,  капитан?  -
спросил Каркер, насупив брови, но по-прежнему  скаля  зубы.  -  Но  это  уже
дерзость - являться затем сюда! Это не вяжется с  вашим  благоразумием!  Вы,
заговорщики, беглецы, должны быть более рассудительны.  Сделайте  мне  такое
одолжение, ступайте!
     - Приятель! - задыхаясь,  выговорил  капитан  приглушенным  и  дрожащим
голосом, судорожно сжимая свой тяжелый кулак. - Многое хотелось бы  мне  вам
сказать, во я и сам не знаю, где запрятаны у меня сейчас слова. Для меня мой
молодой друг Уольр утонул только вчера вечером, и это сбивает меня с  толку.
Но мы с вами еще сойдемся борт о борт, приятель, - сказал капитан,  поднимая
свой крючок, - если будем живы!
     - Неосмотрительно это будет с вашей стороны, любезный, если сойдемся, -
с тою же откровенностью отозвался заведующий, -  ибо  предупреждаю  вас,  вы
можете не сомневаться в том, что я вас поймаю и уличу. Я не притязаю на  то,
чтобы быть  более  нравственным,  чем  ближние  мои,  любезный  капитан,  но
доверием этой фирмы или кого либо из членов фирмы злоупотреблять не следует,
равно как не следует его подрывать, пока у меня есть глаза и уши.  Прощайте!
- сказал мистер Каркер, кивнув головой.
     Капитан Катль, посмотрев на него пристально  (мистер  Каркер  не  менее
пристально посмотрел на капитана), вышел из конторы, а мистер Каркер остался
стоять перед камином, широко расставив ноги,  любезный  и  безмятежный,  как
будто душа его была так же незапятнана, как и  его  чистое,  белое  белье  и
гладкая, нежная кожа.
     Проходя мимо, капитан бросил взгляд на конторку, за которой,  как  было
ему известно, сидел когда-то бедный Уолтер; теперь за ней  занимался  другой
юноша едва ли не с таким же свежим и веселым лицом, какое было у  Уолтера  в
тот день, когда они откупорили в маленькой  гостиной  предпоследнюю  бутылку
знаменитой старой мадеры. Вызванное таким образом воспоминание послужило  на
пользу капитану; в разгар гнева оно растрогало его и заставило прослезиться.
     Когда капитан вернулся во владения Деревянного Мичмана и уселся в  углу
темной лавки, негодование его, как бы ни было оно велико, не могло  одержать
верх над горем. Казалось, гнев не просто оскорблял память  об  умершем,  но,
настигнутый смертью, угасал перед лицом ее. Все оставшиеся в живых негодяи и
лжецы теряли всякое значение по сравнению с честностью и правдивостью одного
умершего друга.
     В таком расположении духа честный капитан, кроме  потери  Уолтера,  мог
уяснить себе только одно: вместе с Уолтером едва ли  не  весь  мир  капитана
Катля пошел ко дну. Если он упрекал себя - и очень жестоко -  за  потворство
невинной лжи Уолтера, то достаточно много думал  он  и  о  мистере  Каркере,
которого никакие моря не могли вернуть, и  о  мистере  Домби,  который,  как
понял он теперь, находился за пределами человеческого оклика,  и  об  Отраде
Сердца, с которой нельзя было ему теперь встречаться, и  о  "Красотке  Пэг",
этой крепко сколоченной из тикового дерева  и  хорошо  снаряженной  балладе,
которая налетела на скалу и разбилась в рифмованные щепки. Капитан,  сидя  в
темной лавке, размышлял об этом уже не помня о нанесенном ему оскорблении, и
с такой тоскою созерцал пол, будто перед ним и в самом деле  проплывали  все
эти обломки.
     Однако капитан не забывал о том, чтобы по мере  своих  сил  прилично  и
благопристойно почтить память бедного Уолтера.  Очнувшись  и  разбудив  Роба
Точильщика (который в искусственном полумраке крепко заснул), капитан  вышел
из дому со своим слугой, следовавшим за ним по пятам, и с ключом от  входной
двери, хранившимся в кармане, и отправился  в  один  из  магазинов  готового
платья, коими изобилует  восточная  часть  Лондона,  где  тотчас  купил  два
траурных костюма - один для Роба Точильщика, на редкость узкий, и  один  для
самого себя, на редкость  просторный.  Затем  он  приобрел  для  Роба  некое
подобие  шляпы,  заслуживающей  особого  восхищения  своей   соразмерностью,
удобной и пригодной как для моряка, так и для грузчика угля;  этакая  шляпа,
обычно называемая зюйдвесткой, являлась новинкой  в  лавке  мастера  судовых
инструментов. В эти одеяния, которые, по словам продавца, пришлись  как  раз
впору, - что можно было объяснить лишь исключительно благоприятным стечением
обстоятельств и фасоном, какого не запомнят старожилы, - капитан и Точильщик
облеклись немедленно, явив собой зрелище, приводившее в изумление всех,  кто
его созерцал.
     В таком преображенном виде капитан принял мистера Тутса.
     - Я застигнут врасплох, приятель, - сказал капитан,  -  и  могу  только
подтвердить дурные вести. Передайте молодой  женщине,  чтобы  она  осторожно
довела их до сведения молодой леди, и пусть они обе никогда больше  обо  мне
не вспоминают - не забудьте сказать об этом, - хотя я буду думать о  них  по
ночам, когда на море бушует ураган и  волны  вздымаются,  как  горы,  а  вы,
братец, перелистайте вашего доктора Уотса *  и,  когда  отыщете  это  место,
отметьте его.
     Капитан отложил до  более  подходящего  момента  разрешение  вопроса  о
дружбе, предложенной ему мистером Тутсом. По правде  говоря,  капитан  Катль
впал  в  такое  уныние,  что  в  тот  день  готов  был  отказаться  от   мер
предосторожности,   принятых   против    неожиданного    нашествия    миссис
Мак-Стинджер, примириться со своей  судьбой  и  -  что  бы  ни  случилось  -
оставаться невозмутимым. Однако с наступлением вечера он слегка оправился  и
долго рассказывал об Уолтере Робу Точильщику, не забывая  время  от  времени
похваливать внимание и преданность Роба. Роб, не краснея, выслушивал горячие
похвалы  капитана,  сидел,  тараща  на  него  глаза,  старался  сочувственно
хныкать,  притворялся  добродетельным  и  (как  и  подобает  юному   шпиону)
запоминал  каждое  слово,  подавая  надежды  сделаться  со  временем  ловким
обманщиком.
     Роб улегся и быстро заснул, а капитан снял нагар со свечи, надел очки -
занявшись торговлей инструментами, он счел нужным носить очки, хотя глаза  у
него были как у ястреба, - и развернул молитвенник на отпевании. И вот  так,
читая шепотом в маленькой гостиной и время от времени останавливаясь,  чтобы
утереть слезы, капитан честно и простодушно предал тело Уолтера пучине.

ГЛАВА  XXXIII

     Контрасты

     Бросим взгляд на два дома; они  не  стоят  бок  о  бок,  они  разделены
большим расстоянием, хотя оба находятся  неподалеку  от  великой  столицы  -
Лондона.
     Первый расположен в зеленой и  лесистой  местности  близ  Норвуда.  Это
небольшой дом; он не притязает на величину, но построен прекрасно и  отделан
со вкусом.
     Лужайка, мягкий, отлогий склон, цветник, купы деревьев,  среди  которых
видны  грациозные  ясени  и  ивы,  оранжерея,  летняя  веранда  с  душистыми
ползучими  растениями,  обвивающими  колонны,  простота  наружной   отделки,
благоустроенные службы (все это - в небольших  размерах,  отвечающих  нуждам
простого коттеджа) наводят на мысль об изысканном комфорте, какой, вероятно,
можно найти только во дворце. Это наблюдение соответствует действительности,
ибо внутреннее убранство дома отличается изяществом и роскошью. Яркие цвета,
превосходно подобранные, поражают глаз на каждом шагу - в мебели (ее размеры
удивительно гармонируют с видом и величиной комнат), на стенах, на  полу,  -
окрашивая и смягчая свет, врывающийся в окна  и  застекленные  двери.  Здесь
есть также несколько прекрасных гравюр и картин; в причудливых  закоулках  и
нишах много книг, а на столах игры, азартные  или  требующие  мастерства,  -
фантастические  шахматные  фигуры,  кости,  трик-трак,  карты  и,   наконец,
бильярд.
     И,  однако,  несмотря  на  все  это  богатство  и  комфорт,  в  воздухе
чувствуется что-то нездоровое. Не потому ли, что  ковры  и  подушки  слишком
мягки, слишком заглушают шум и те, кто здесь ходит или отдыхает, делают  все
как бы украдкой? Не потому  ли,  что  гравюры  и  картины  не  увековечивают
высоких мыслей или деяний, не отображают  природы  в  поэтических  пейзажах,
замках и хижинах, а являют собою лишь сочетания линий и  красок?  Не  потому
ли, что книги выносят все свои богатства  на  переплет  и,  если  судить  по
большинству заглавий, они под стать гравюрам и картинам? Не потому  ли,  что
изобилию и красоте дома то и дело противоречит преувеличенное смирение, чуть
заметно проглядывающее, которое фальшиво так  же,  как  и  лицо  на  слишком
правдиво написанном портрете, висящем  на  стене,  либо  как  его  оригинал,
восседающий в кресле за завтраком  под  этим  портретом?  Или,  быть  может,
потому, что  оригинал  -  хозяин  дома,  -  вдыхая  ежедневно  этот  воздух,
незаметно распространяет свое влияние на все, что его окружает?
     В кресле сидит мистер Каркер-заведуюший. Пестрый  попугай  в  блестящей
клетке на столе теребит клювом проволоку и  прогуливается  вниз  головой  по
куполу, сотрясая свое жилище  и  испуская  пронзительные  крики;  но  мистер
Каркер не обращает внимания на птицу  и  с  задумчивой  улыбкой  смотрит  на
картину, висящую на противоположной стене.
     - Да, просто удивительное случайное сходство, - говорит он.
     Быть может, это Юнона, может быть, жена Потифара или  полная  презрения
нимфа - торговцы называли ее то так, то этак - в зависимости  от  спроса  на
рынке.  На  картине  изображена  женщина,  замечательно  красивая,  которая,
повернувшись спиной к зрителю, но обратив  к  нему  лицо,  бросает  на  него
горделивый взгляд.
     Она похожа на Эдит.
     Небрежно махнув рукой в сторону картины -  что  это:  угроза?  нет,  но
нечто, похожее  на  угрозу;  знак  торжества?  нет,  но  что-то  похожее  на
торжество; воздушный поцелуй, дерзко сорвавшийся с уст? нет, но это похоже и
на поцелуй, - он снова приступает к завтраку и окликает рассерженную  птицу,
которая, забравшись в подвешенный в клетке позолоченный обруч,  напоминающий
огромное обручальное кольцо, раскачивается для собственного увеселения.
     Второй дом находится  также  за  Лондоном,  но  в  другом  направлении,
неподалеку от Великой северной дороги, некогда оживленной, а теперь  забытой
и покинутой всеми, кроме путников,  бредущих  пешком.  Это  бедный  домишко,
меблированный скудно, почти нищенски, но  очень  чистый;  а  простые  цветы,
посаженные у крыльца, и узкий  палисадник  свидетельствуют  о  старании  его
украсить. Местность, где он расположен, так же мало  похожа  на  деревню  со
всеми ее преимуществами, как и на город. Это не город и не деревня.  Первый,
подобно великану в дорожных сапогах, перешагнул через  нее  и  опустил  свою
кирпично-известковую подошву далеко впереди;  но  на  пространстве,  которое
перешагнул великан, расположилась какая-то гнилая  деревушка,  а  не  город;
здесь, среди немногочисленных высоких труб, день и ночь извергающих  дым,  и
среди кирпичных заводов и  проселков,  где  скошена  трава,  где  повалились
заборы, где растет  пыльная  крапива,  где  еще  сохранилась  местами  живая
изгородь и куда еще заглядывает иной раз  птицелов,  хотя  и  клянется,  что
больше сюда не заглянет, - здесь находится этот второй дом.
     В нем живет та, что покинула первый дом из любви к отверженному  брату.
С ней ушел из того дома дух искупления и отошел от хозяина единственный  его
ангел-хранитель;  но  хотя  его  привязанность  к  ней  угасла  после  этого
неблагородного и оскорбительного, по его мнению, поступка и хотя он  в  свою
очередь окончательно ее покинул, память о ней еще  жива  даже  в  его  душе.
Пусть свидетельствует об этом ее цветник, куда он  никогда  не  заходит,  но
который содержится, несмотря на все переделки, стоившие немало хозяину дома,
в таком виде, будто она покинула его только вчера.
     Хэриет Каркер изменилась с тех пор, и на ее красоту  упала  тень  более
тяжелая, чем та, какую может без посторонней помощи набросить Время, как  бы
ни было оно всемогуще, - тень тревоги, печали и ежедневной борьбы за  жалкое
существование. Но красота еще сохранилась; красота кроткая, тихая, скромная,
которую нужно отыскивать, ибо она не умеет выставлять себя напоказ; если  бы
умела - она была бы иной.
     Да. Эта хрупкая, маленькая, терпеливая  женщина,  одетая  в  чистенькое
платье из простой материи и не замечательная ничем, кроме скучных,  домашних
добродетелей, столь мало общего имеющих с обычным представлением о  героизме
и величии, если только их луч не озаряет жизнь великих мира сего, - а  тогда
эти добродетели можно отыскать на небесах, сияющие,  как  созвездие,  -  эта
хрупкая, маленькая, терпеливая  женщина,  опирающаяся  на  человека  еще  не
старого, но изможденного и седого, - его сестра, которая одна пришла к нему,
покрывшему себя позором, вложила свою руку в его и с кротким спокойствием  и
решимостью бодро повела его по каменистой тропе.
     - Еще рано, Джон, - говорит она. - Почему ты уходишь так рано?
     - Всего на несколько минут раньше, чем обычно, Хэриет. Раз у меня  есть
время, мне бы хотелось - такая уж причуда - пройти мимо того дома, где  я  с
ним расстался.
     - Жаль, что я его не знала и ни разу не видела, Джон.
     - И это к лучшему, дорогая моя, если вспомнить о его участи.
     - Но я бы не могла сожалеть о нем больше, даже если  бы  и  знала  его.
Разве твоя скорбь не моя? Но если бы я его знала, может быть, ты,  говоря  о
нем, считал бы, что я разделяю твои чувства больше, чем теперь.
     - Милая моя сестра! Разве я не уверен в том, что нет такой  печали  или
радости, которую ты не разделяла бы со мной?
     - Надеюсь, что уверен, Джон, потому что так оно и есть!
     - Разве могла бы ты стать мне милее или ближе, чем сейчас? - сказал  ее
брат. - Мне кажется, что ты его знала, Хэриет, и  разделяла  мои  чувства  к
нему.
     Она обвила  его  шею  рукой,  опиравшейся  на  его  плечо,  и  ответила
нерешительно:
     - Нет, не вполне.
     - Да, ты права, - сказал он. - Ты думаешь, что я  не  причинил  бы  ему
вреда, если бы позволил себе ближе познакомиться с ним?
     - Думаю? Нет, не думаю, а знаю.
     - Богу известно, что умышленно я бы не причинил ему  зла,  -  отозвался
он, грустно покачивая головой. - Но его репутация была сл