евного  его
волнения. Радость и восторг, испытываемые капитаном, разливались по всей его
физиономии и делали ее поистине лучезарной.
     Гордость, с какою капитан смотрел на  загорелые  щеки  и  смелые  глаза
своего мальчика, вновь обретенного, гордость, какую он  испытывал  при  виде
его молодости и благородной энергии, при виде  оживленного  лица,  дышавшего
искренностью, могла бы зажечь этот свет, озаривший лицо капитана. Восхищение
и сочувствие, с какими он обращал взгляд на Флоренс, чья красота,  грация  и
невинность  вряд  ли  завоевали  бы  ей  более  преданного   и   ревностного
приверженца, чем он, также могли возыметь такое  действие.  Но  это  сияние,
которое он разливал вокруг, могло достигнуть полного блеска только благодаря
тому, что  он  созерцал  обоих  вместе,  и  из  этого  созерцания  рождались
ослепительные мечты, реявшие вокруг них и бросившиеся в голову капитану.
     Капитан Катль прекрасно понимал, - хотя все время пребывал в смятении и
не раз убегал ненадолго в лавку, - понимал,  что  они  беседовали  о  бедном
старом дяде Соле и обсуждали мельчайшие подробности, имевшие отношение к его
исчезновению; что отсутствие старика и невзгоды Флоренс умеряли их  радость;
что они освободили Диогена, которого капитан заблаговременно заманил наверх,
опасаясь, как бы он снова не залаял. Но ему и в  голову  не  приходило,  что
Уолтер смотрел на Флоренс как-то по-новому и словно с  далекого  расстояния;
не приходило в голову, что Уолтер часто посматривал на милое лицо, но  когда
она  поднимала  на  Уолтера  глаза,  тот  избегал  ее   открытого   взгляда,
говорившего о сестринской любви. Такую возможность капитан мог допустить  не
больше, чем поверить, что возле него находится не сам Уолтер, а его призрак.
Он видел их вместе, юных и прекрасных, он знал их прошлое, и под его широким
синим жилетом не оставалось местечка для каких бы то ни было  чувств,  кроме
восхищения такой парой и благодарности за то, что они снова вместе.
     Они засиделись до позднего часа. Капитан охотно просидел бы  так  целую
неделю. Но Уолтер встал и начал прощаться.
     - Вы уходите, Уолтер! - воскликнула Флоренс. - Куда?
     - Временно он повесил свою койку за углом у Броли,  маленькая  леди,  -
ответил капитан. - На расстоянии оклика, Отрада Сердца!
     - Вам из-за меня приходится уйти, Уолтер, -  сказала  Флоренс.  -  Ваше
место заняла бесприютная сестра.
     - Дорогая мисс Домби, - нерешительно отозвался Уолтер, - если не  будет
дерзостью называть вас так...
     - Уолтер! - воскликнула она с удивлением.
     - ...Теперь, когда я  так  счастлив,  имея  возможность  видеть  вас  и
говорить с вами, лишь сознание, что я оказываю вам маленькую  услугу,  может
сделать меня еще счастливее! Куда бы я только не пошел и чего бы я не сделал
ради вас!
     Она улыбнулась и назвала его братом.
     - Вы так изменились, - сказал Уолтер.
     - Я изменилась? - перебила она.
     - Для меня, - тихо сказал Уолтер, словно размышляя вслух.  -  Для  меня
изменились. Я оставил вас, когда вы были ребенком, а теперь вижу  вас...  о,
совсем другую...
     - Но по-прежнему вашей сестрой, Уолтер! Вы не забыли,  что  мы  обещали
друг другу, когда прощались?
     - Можно ли забыть! - Но больше он ничего не добавил.
     - Но если бы вы... если бы страдания и опасности изгнали  это  обещание
из вашей памяти - к счастью, этого не случилось! - вспомнили  бы  вы  о  нем
теперь, Уолтер, когда вы видите меня бедной и покинутой? Когда  у  меня  нет
другого дома, кроме этого, и никаких друзей, кроме тех  двух,  которые  меня
сейчас слушают?
     - Вспомнил! Видит бог, что вспомнил бы! - воскликнул Уолтер.
     - Уолтер! - сквозь слезы сказала Флоренс. -  Милый  брат!  Укажите  мне
какой-нибудь путь в жизни... какой-нибудь скромный путь, чтобы я могла  идти
этим путем одна, трудиться и думать иногда  о  вас  -  о  человеке,  который
защитит меня и позаботится обо мне, как о сестре! О, помогите мне, Уолтер, я
так нуждаюсь в помощи!
     - Мисс Домби! Флоренс! Я готов умереть за вас! Но у  вас  есть  друзья,
гордые и богатые. Ваш отец...
     - Нет, нет! Уолтер! - Она вскрикнула и  сжала  голову  руками  с  таким
ужасом, что он замер на месте. - Не произносите этого слова!
     С тех пор он никогда не мог забыть ее голоса и взгляда в  тот  миг.  Он
чувствовал: проживи он еще по лет - никогда ему этого не забыть.
     Куда-нибудь, куда угодно - только не домой! Все миновало, все  исчезло,
все потеряно и разбито! Нерассказанная повесть о нанесенном ей оскорблении и
страданиях заключалась в этом возгласе и взгляде.  И  он  почувствовал,  что
никогда ему этого не забыть, и он не забыл.
     Она прильнула своим кротким личиком к плечу капитана и рассказала,  как
и почему она убежала. Если бы каждая пролитая ею при этом горькая слеза была
проклятием, упавшим на голову того, кого она не называла и не порицала, - со
страхом подумал Уолтер, - для него это было бы меньшим злом,  нежели  утрата
такой глубокой и сильной любви.
     - Полно, милочка!  -  сказал  капитан,  когда  она  умолкла  (пока  она
говорила, капитан  слушал  ее  с  величайшим  вниманием,  сдвинув  набекрень
глянцевитую шляпу и разинув рот). - Стоп, стоп, мое  сокровище!  Уольр,  мой
дорогой мальчик, отчаливай на ночь, а красавицу оставь на мое попечение.
     Уолтер обеими руками взял ее руку, поднес к губам и  поцеловал.  Теперь
он знал, что она и в самом деле была бесприютной беглянкой. Хотя  такой  она
была ему еще дороже, чем окруженная богатством и роскошью, подобающей ей  по
положению, но ему казалось, что теперь она более недосягаема, чем даже в  те
времена, когда стояла на высоте, которая  вызывала  головокружение  у  него,
отдавшегося мальчишеским грезам.
     Капитан Катль, отнюдь не смущаемый  подобными  размышлениями,  проводил
Флоренс  до  ее  комнаты  и  время  от  времени  становился  на  стражу   на
зачарованной площадке перед ее дверью - ибо для него это место было поистине
зачарованным, - пока не  успокоился  на  ее  счет  и  не  улегся  спать  под
прилавком. Покидая свой пост,  он  не  мог  удержаться,  чтобы  не  крикнуть
восторженно в замочную скважину: "Утонул! Не  правда  ли,  красавица?"  -  а
спустившись вниз, еще раз попытался спеть строфу из "Красотки Пэг".  Но  она
почему-то застряла у него в горле, и он ничего не мог с ней поделать.  Тогда
он лег спать, и ему приснилось, что старый  Соль  Джилс  женился  на  миссис
Мак-Стинджер и сия леди держит его в плену,  в  потайной  комнате,  и  морит
голодом.

ГЛАВА L

     Сетования мистера Тутса

     В мансарде в доме Деревянного  Мичмана  пустовала  комната,  которая  в
былые времена служила Уолтеру спальней. Разбудив капитана рано утром, Уолтер
предложил  перенести  туда  из  маленькой  гостиной  наилучшую  мебель   для
украшения комнаты, чтобы Флоренс, проснувшись, могла  вступить  во  владение
ею.  Так  как  для  капитана  Катля  ничего  не  могло  быть  приятнее,  чем
раскраснеться и  запыхаться,  потрудившись  ради  такого  дела,  то  он  (по
собственному его выражению) приступил с охотой. И часа  через  два  мансарда
превратилась в своеобразную каюту на суше, украшенную избранными  вещами  из
гостиной, включая даже восточный фрегат; капитан повесил его над  камином  и
пришел в такой восторг, что в течение получаса ничего не мог делать и только
созерцал его с восхищением, то отступая от камина, то снова подходя к нему.
     Никакие увещания Уолтера не могли заставить  капитана  завести  большие
часы, взять назад чайницу или прикоснуться к  щипцам  для  сахара  и  чайным
ложкам.
     - Нет, мой мальчик, - неизменно отвечал капитан на такую просьбу, - это
маленькое имущество я передал в совместное владение.
     Эти слова он повторял торжественно и внушительно, очевидно предполагая,
что они имеют силу парламентского акта и что в такой  форме  передача  будет
окончательной, если он сам не испортит дела, вновь признав себя владельцем.
     Переселение Флоренс в другую - более уединенную - комнату  было  удобно
для нее и в то же время давало возможность водворить Мичмана на обычный  его
наблюдательный пост, а также снять ставни  с  окон  лавки.  Хотя  ничего  не
подозревавший капитан придавал мало значения этой последней  церемонии,  она
была отнюдь не лишней: ставни, оставшиеся накануне закрытыми, вызвали  такое
волнение в этих краях,  что  дом  мастера  судовых  инструментов  удостоился
необычайного внимания, и с восхода до заката солнца на него  таращили  глаза
группы зевак, расположившихся на  противоположном  тротуаре.  Бездельники  и
гуляки были чрезвычайно заинтересованы  судьбой  капитана;  они  ползали  по
грязи, заглядывая сквозь решетку в погреб под  окном  лавки,  и  воображали,
будто могут разглядеть фрак капитана, повесившегося  в  углу.  Однако  такое
решение его участи энергически оспаривалось противной  партией,  полагавшей,
что он убит молотком и лежит  на  лестнице.  Вот  почему  все  почувствовали
некоторое разочарование, когда предмет этих толков появился  рано  поутру  в
дверях лавки, бодрый и жизнерадостный, словно ничего  с  ним  не  случилось.
Бидл   из   этого   квартала,   человек   честолюбивый,   который   надеялся
присутствовать при взламывании  двери  и  в  полной  парадной  форме  давать
показание перед коронером *, не удержался,  чтобы  не  сказать  соседу,  что
лучше бы этот парень в глянцевитой шляпе не проделывал таких  штук  -  каких
именно он не объяснил, - присовокупив, что он, бидл, будет за ним следить.
     - Капитан Катль, - задумчиво сказал Уолтер, когда они стояли  в  дверях
лавки, отдыхая после трудов и глядя на знакомую старую улицу;  час  был  еще
очень ранний, - все это время не было никаких известий о дяде Соле?
     - Никаких, мой мальчик, - ответил капитан, покачивая головой.
     - Отправился разыскивать меня, добрый, славный старик, - сказал Уолтер,
- а вам ни разу не написал! Но почему? Вот здесь, в этом письме, которое  вы
передали мне, - он достал из кармана пакет, вскрытый в  присутствии  мудрого
Бансби, - он говорит, что вы можете почитать его умершим, если  ни  разу  не
услышите о нем до того дня, как вскроете этот  пакет.  Сохрани  нас  бог  от
такого несчастья! Но, ведь вы бы услыхали о нем, даже если бы он и  в  самом
деле умер! Конечно, кто-нибудь написал бы вам по его просьбе, если бы он сам
не мог этого сделать, и сообщил бы: "Такого-то числа умер в моем доме",  или
"у меня на руках", или еще что-нибудь в этом роде "мистер Соломон  Джилс  из
Лондона, который просил передать вам свой последний привет и последние  свои
пожелания".
     На капитана,  который  доселе  никогда  еще  не  достигал  таких  высот
умозаключений, произвела огромное впечатление открывшаяся перед ним  широкая
перспектива, и он ответил, глубокомысленно покачивая головой:
     - Хорошо сказано, мой мальчик, хорошо сказано!
     - Вот о чем я думал, - впрочем, о многом я думал в эту бессонную  ночь,
- краснея, сказал Уолтер - и я твердо верю, капитан Катль, что мой дядя Соль
(да благословит его бог!) жив и вернется к нам. Я не очень  удивляюсь  тому,
что он уехал! Не говоря уже об этом тяготении ко  всему  чудесному,  которое
всегда было ему свойственно, и о горячей его любви ко мне, перед которой все
в его жизни отступало на задний план, - а ведь никто не знает  этого  лучше,
чем я, нашедший в нем самого доброго отца (голос Уолтера  стал  невнятным  и
хриплым, и он отвернулся, глядя куда-то вдоль улицы), - так вот,  не  говоря
уже обо всем этом, мне часто приходилось читать и слышать о том, как люди, у
которых  близкий  и  дорогой  им   родственник   потерпел   кораблекрушение,
переселялись в такие места на берегу моря,  куда  вести  о  пропавшем  судне
могли дойти хотя бы на час или  на  два  часа  раньше,  а  иногда  они  даже
совершали весь рейс до места назначения судна, словно это путешествие  могло
доставить им какие-нибудь сведения. Мне кажется, я бы и сам так  сделал,  и,
быть может, даже скорее, чем многие другие. Но почему дядя не  написал  вам,
хотя он несомненно собирался написать, или как  мог  он  умереть  где-то  на
чужбине, а вы об этом не узнали, - я решительно не понимаю!
     Капитан Катль, покачивая головой, заметил, что даже Джек  Бансби  этого
не понимал, а ведь он-то мог высказать хорошо оснащенное мнение.
     - Будь  мой  дядя  легкомысленным  юношей,  которого  веселая  компания
вздумала бы заманить в какой-нибудь трактир, чтобы там расправиться с ним  и
завладеть находящимися при нем деньгами, - сказал  Уолтер,  -  или  будь  он
бесшабашным матросом, сошедшим на берег с жалованием  за  два-три  месяца  в
кармане, я бы мог допустить, что он исчез. Но  я  не  могу  этому  поверить,
зная, каков он был... и каков он есть, надеюсь.
     - Уольр, мой мальчик, как же  это  ты  в  таком  случае  объясняешь?  -
осведомился капитан, глядя на нею пристально и пребывая в глубоком раздумье.
     - Капитан Катль, - ответил Уолтер, - я  не  знаю,  чем  это  объяснить.
Должно быть, он ни разу не написал. Ведь это не подлежит сомнению?
     - Если бы Соль Джилс что-нибудь написал, мой мальчик,  то  где  же  его
депеша? - осведомился капитан, приводя веский довод.
     - Допустим, он дал кому-нибудь поручение, -  сказал  Уолтер,  -  а  тот
забыл о письме, или выбросил по небрежности, или потерял. Даже такая догадка
кажется мне более вероятной, чем то - другое предположение.  Короче  говоря,
капитан Катль, я не в силах обсуждать другое предположение,  не  могу  и  не
хочу этого.
     - Это надежда, Уольр, - глубокомысленна заметил капитан, - надежда! Это
она тебя  воодушевляет.  Надежда  -  это  буй,  а  чтобы  найти  это  место,
перелистай свою "Певчую птичку" *, раздел чувствительных  песен:  но  знаешь
ли, мой мальчик, надежда, как и всякий другой буй, только плавает  на  одном
месте, а направить ее никуда  нельзя.  Кроме  изображения  надежды  на  носу
корабля есть еще якорь, - продолжал капитан, - но какой толк от якоря,  если
я не нахожу дна, чтобы бросить его?
     Капитан Катль произнес эту  речь  не  столько  от  своего  собственного
имени, сколько от лица разумного, рассудительного гражданина, который обязан
уделить крупицу своей мудрости неопытному юнцу. Но при этом лицо его  сияло,
озаренное новой надеждой, которой он заразился от Уолтера, и в заключение он
весьма кстати похлопал его по спине и с энтузиазмом воскликнул:
     - Ура, мой мальчик! Я разделяю твое мнение. Уолтер ответил ему  веселым
смехом и сказал:
     - Еще одно слово о дяде, капитан Катль. Я думаю, быть не может, что  он
послал письмо обычным Порядком -  через  почтовую  контору  или  с  почтовым
пароходом. Понимаете?..
     - Да, да, мой мальчик, - одобрительно сказал капитан.
     - И вы не могли прозевать письмо. Не так ли?
     - Уольр, - сказал капитан, тщетно стараясь принять суровый вид, - разве
я не был начеку в ожидании вестей от человека науки,  старого  Соля  Джилса,
твоего дяди, разве я не был начеку день и ночь с той поры, как его  потерял?
Разве не было у меня тяжело на сердце, и разве я не поджидал все время и его
и тебя? Во сне и наяву разве не стоял я на своем посту и разве  унизился  бы
до того, чтобы его покинуть, пока этот Мичман еще дел и невредим?
     - О да, капитан Катль! - воскликнул Уолтер,  схватив  его  за  руку.  -
Знаю! - И знаю также, сколько преданности и  искренности  во  всем,  что  вы
говорите и чувствуете. Я  в  этом  уверен.  А  вы  не  сомневайтесь  в  моей
уверенности так же, как и в том, что я переступил через порог этой  двери  и
снова держу в своей руке эту честную руку. Ведь вы не сомневаетесь?
     - Нет, нет, Уольр, - ответил капитан с сияющей физиономией.
     - Больше я не рискую делать никаких  предположений,  -  сказал  Уолтер,
горячо пожимая жесткую руку капитана, который в свою очередь  с  не  меньшей
охотой пожал ему руку. - Добавлю  только  одно,  капитан  Катль:  боже  меня
сохрани, чтобы я прикоснулся к имуществу  моего  дяди!  Все,  что  он  здесь
оставил, находится на попечении честнейшего из всех управляющих и лучшего из
всех людей, и если этого человека зовут не Катль, то,  значит,  нет  у  него
имени. А теперь, лучший из друзей, поговорим о... мисс Домби.
     Что-то изменилось в манере Уолтера, прежде  чем  он  вымолвил  эти  два
слова; а когда он их произнес, доверчивость и бодрость  как  будто  покинули
его.
     - Я полагал, прежде чем мисс Домби остановила меня вчера вечером, когда
я заговорил об ее отце... вы помните, как было дело? - начал Уолтер.
     Капитан прекрасно это помнил и кивнул головой.
     - Да, прежде я полагал, - продолжал Уолтер, - что на нас лежит  тяжелая
обязанность убедить ее, чтобы она вступила в общение со  своими  друзьями  и
вернулась домой.
     Капитан слабым голосом пробормотал: "Стоп!", или "Держись крепче!", или
еще  что-то  подходящее  к  случаю;  но  вследствие  величайшего   смятения,
вызванного подобным сообщением, голос у него был  такой  слабый,  что  можно
было только строить догадки.
     - Но с этим покончено! - сказал Уолтер. - Теперь я думаю  иначе.  Я  бы
скорее согласился вновь очутиться на том обломке разбитого судна, на котором
я со дня своего спасения так часто плавал во сне по волнам, остаться на нем,
пойти ко дну и умереть!
     -  Ура,  мой  мальчик!  -  воскликнул  капитан  в  порыве  неудержимого
восторга. - Ура! Ура! Ура!
     - Подумать только, что она, такая юная, такая добрая  и  прекрасная,  -
продолжал Уолтер, - которой уготована была другая судьба, должна вступить  в
борьбу с этим жестоким миром! Но мы видели ту пропасть, какая отрезала ее от
всего прошлого, хотя никто, кроме нее самой, не знает глубины этой пропасти.
И возврата нет.
     Капитан Катль, не совсем понимая смысл  этих  слов,  отнесся  к  ним  с
величайшим одобрением и заметил глубоко сочувственным тоном, что ветер  дует
попутный.
     - Ей не следует оставаться здесь одной, не так ли, капитан Катль?  -  с
беспокойством осведомился Уолтер.
     - Право же, мой мальчик, я этого не  знаю,  -  ответил  капитан.  -  Ты
теперь здесь и можешь составить ей компанию, и раз вас соединяет...
     - Дорогой капитан Катль! - перебил Уолтер. - Вы  говорите  -  я  теперь
здесь! Мисс Домби по чистосердечию своему и невинности смотрит на меня,  как
на брата; но каково было бы мое коварство, если бы я притворился, будто верю
в свои права на родственные отношения... если бы я притворился, будто  забыл
о том, что долг чести запрещает мне так поступать!
     - Уольр, мой мальчик, - сказал  капитан,  снова  обнаруживая  некоторые
признаки смятения, - разве не может быть никаких прав, кроме...
     - О! - воскликнул Уолтер. - Неужели вы бы хотели, чтобы  она  перестала
меня уважать - она! - и между мною и ее ангельским лицом навсегда опустилась
завеса, если я стану добиваться ее любви,  пользуясь  тем,  что  она,  такая
доверчивая и такая беззащитная, нашла здесь приют? Да что же это  я  говорю!
Ведь нет в мире никого, кто бы осудил меня с  большею  строгостью,  чем  вы,
если бы я мог это сделать!
     - Уольр, мой мальчик, - сказал капитан, все больше и больше  омрачаясь,
- если есть какая-нибудь помеха, препятствующая двум людям соединиться узами
во храме - а ты перечитай это место и отметь его, - я бы объяснил  это  тем,
что они уже помолвлены с кем-то еще. Но, стало быть, не может  быть  никаких
иных прав? Неужели их нет, мой мальчик?
     Уолтер махнул рукой, давая отрицательный ответ.
     - Знаешь ли, мой мальчик, - медленно проговорил  капитан,  -  не  стану
отрицать, что меня это ошеломило, и я растерялся. Но что касается  маленькой
леди, Уольр, то, как бы я ни был разочарован, почтение и уважение  к  ней  я
почитаю своим долгом, а потому я иду за тобою в кильватере, мой  мальчик,  и
чувствую, что ты поступаешь надлежащим образом. Так, стало быть, нет никаких
иных прав? - снова повторил капитан, с удрученным видом  созерцая  развалины
своего рухну