Таких рассуждений я никак не могу допустить.
     Поль счел самым благоразумным ничего не  говорить;  поэтому  он  только
посмотрел на очки мисс Блимбер.  Мисс  Блимбер,  серьезно  покачав  головой,
обратилась к лежащей перед ней бумаге.
     - "Анализ характера П. Домби". Если память мне не изменяет,  -  сказала
мисс  Блимбер,  прерывая  чтение,  -  анализ,  противопоставленный  синтезу,
определяется Уокером * так: "Разложение объекта наших чувств или  интеллекта
на первоначальные  его  элементы".  Противопоставленный  синтезу,  заметьте.
Теперь вы знаете, что такое анализ, Домби.
     Домби как будто был не  совсем  ослеплен  светом,  пролившимся  на  его
интеллект, однако он слегка поклонился мисс Блимбер.
     - "Анализ, - продолжала мисс Блимбер,  устремив  взгляд  на  бумагу,  -
характера П. Домби. Я нахожу, что природные  способности  Домби  чрезвычайно
хороши и что прилежание его заслуживает такой же оценки. Принимая восемь  за
наше мерило и высшую отметку, я нахожу, что каждое  из  этих  качеств  Домби
измеряется шестью и тремя четвертями!"
     Мисс Блимбер приостановилась, чтобы посмотреть, как принял эту  новость
Поль. Хорошенько не зная, что означают шесть и три  четверти  -  то  ли  это
шесть фунтов пятнадцать шиллингов, шесть пенсов три  фартинга,  шесть  футов
три дюйма, шесть часок сорок  пять  минут,  или  шесть  каких-то  предметов,
которых он еще не проходил, с какими-то  тремя  неизвестными  четвертями.  -
Поль потер руки и посмотрел прямо на мисс Блимбер. Оказалось, что этот ответ
не хуже всякого другого,  какой  он  мог  дать,  и  Корнелия  продолжала:  -
"Запальчивость  -  два.  Эгоизм  -  два.  Склонность  к  дурному   обществу,
проявившаяся в отношении человека по имени Глаб, первоначально  -  семь,  но
впоследствии уменьшилась. Поведение, приличествующее джентльмену, - четыре и
постепенно улучшается". Теперь, Домби, я хочу обратить особое ваше  внимание
на общие замечания в конце этого анализа. Поль приготовился слушать с особым
вниманием.
     - "Что касается общих  замечаний,  -  продолжала  мисс  Блимбер,  читая
громким голосом и через каждые два слова  обращая  свои  очки  на  маленькую
фигурку, - можно сказать о Домби, что способности и наклонности его хороши и
что он сделал такие успехи, на какие при данных обстоятельствах  можно  было
рассчитывать. Но достойно сожаления, что этот молодой джентльмен  отличается
странностями (как принято говорить -  "не  от  мира  сего")  в  характере  и
поведении и что,  не  проявляя  таких  черт,  которые  явно  заслуживали  бы
порицания, он часто бывает очень непохож на других молодых джентльменов  его
возраста и общественного положения". Ну-с, Домби, -  сказала  мисс  Блимбер,
кладя бумагу на стол, - вы это понимаете?
     - Кажется, понимаю, сударыня, - сказал Поль.
     - Этот анализ, Домби, -  продолжала  мисс  Блимбер,  -  будет,  как  вы
знаете, послан домой вашему уважаемому отцу. Разумеется, ему очень неприятно
будет узнать, что у вас есть странности в характере и поведении. Разумеется,
это неприятно и для нас, ибо, видите ли, Домби, мы не можем вас любить  так,
как этого бы хотели.
     Она задела больное место ребенка. По  мере  того  как  приближался  его
отъезд, он с каждым днем все больше заботился втайне о том, чтобы все в доме
его любили. По какой-то скрытой причине, очень смутно им сознаваемой, а быть
может, и вовсе не сознаваемой, он чувствовал, как постепенно усиливается его
нежность чуть ли не ко всем и ко всему в  этом  доме.  Ему  нестерпимо  было
думать, что они останутся совершенно равнодушны к нему, когда он уедет.  Ему
хотелось, чтобы они вспоминали о нем хорошо,  и  он  поставил  себе  задачей
умилостивить даже большую охрипшую лохматую собаку, сидевшую на цепи  позади
дома, которая сначала приводила его в ужас, чтобы и  она  почувствовала  его
отсутствие, когда его здесь не будет.
     Мало помышляя о том, что  он  лишний  раз  обнаруживает  несходство  со
своими сверстниками, бедный крошечный Поль изложил все это как  можно  лучше
мисс Блимбер и  умолял  ее,  несмотря  на  официальный  анализ,  постараться
полюбить его. К миссис Блимбер, которая присоединилась к ним, он обратился с
такою же просьбой; а когда эта леди даже в его присутствии не  удержалась  и
упомянула, как бывало нередко, о его  странностях,  Поль  ответил  ей,  что,
конечно, она права и, по-видимому, это вошло у него в плоть и кровь,  но  он
не совсем понимает, в чем здесь дело, и надеется, что она посмотрит  на  это
сквозь пальцы, потому что он любит их всех.
     - Конечно, не так люблю, - сказал Поль застенчиво и в  то  же  время  с
полной откровенностью, являвшейся одной из своеобразнейших и  обаятельнейших
черт этого ребенка, - не так люблю, как Флоренс;  это  было  бы  невозможно.
Ведь вы не могли на это рассчитывать, сударыня!
     - О, вы, маленький чудак! - прошептала миссис Блимбер.
     - Но я очень привязан здесь ко всем, - продолжал Поль, - и мне было  бы
грустно уезжать и думать, что кто-то радуется  моему  отъезду  или  ему  это
безразлично.
     Теперь миссис Блимбер окончательно убедилась в том, что  Поль  -  самый
странный ребенок в мире, а  когда  она  рассказала  доктору  о  происшедшем,
доктор не опровергал мнения жены. Но он  сказал,  как  говорил  уже  раньше,
когда Поль только что прибыл, что учение свое дело сделает, а затем прибавил
то же, что говорил в тот раз:
     - Развивай его, Корнелия! Развивай его!
     Корнелия развивала его со всей энергией, на какую была способна, и Полю
жилось нелегко. Но, помимо приготовления уроков, он давно уже  наметил  себе
другую цель, которую никогда не терял из виду  и  упорно  преследовал:  быть
кротким, услужливым, тихим ребенком, всегда старающимся заслужить  любовь  и
привязанность окружающих; и хотя его часто можно было застать на старом  его
местечке на лестнице или наблюдающим волны и облака из окна  его  уединенной
спальни, теперь он чаще бывал с  другими  мальчиками,  скромно  оказывая  им
маленькие добровольные услуги.  В  результате  даже  среди  этих  суровых  и
сосредоточенных юных затворников,  умерщвлявших  плоть  под  кровом  доктора
Блимбера, Поль был объектом всеобщего интереса, хрупкой маленькой  игрушкой,
которую все любили и с которой никому  не  пришло  бы  в  голову  обращаться
грубо. Но он не мог изменить свою натуру, а следовательно, не мог изменить и
"анализ", и посему все они пришли к тому заключению, что Домби - "не от мира
сего".
     Были, впрочем, некоторые льготы, связанные с такой репутацией, которыми
никто другой не  пользовался.  Эти  льготы  не  были  бы  распространены  на
ребенка, менее чудаковатого, и уже одно это имело большое значение.
     Когда остальные, отправляясь  спать,  ограничивались  поклоном  доктору
Блимберу и семейству, Поль протягивал ручонку и смело пожимал руку  доктора,
а также миссис Блимбер, а также мисс Корнелии. Если нужно  было  отвести  от
кого-нибудь  грозящее  ему  наказание,  Поль  всегда  был  делегатом.   Даже
подслеповатый  молодой  человек  однажды  советовался  с  ним   относительно
разбитого стекла и фарфора. И ходили смутные слухи, что дворецкий, взирая на
него с благосклонностью, какой сей  суровый  человек  доселе  не  удостаивал
никого из смертных мальчиков, иногда подливал ему портер  в  столовое  пиво,
чтобы Поль окреп.
     Помимо этих чрезвычайных  привилегий,  Поль  имел  свободный  доступ  в
комнату мистера Фидера, откуда он дважды выводил на  свежий  воздух  мистера
Тутса в обморочном состоянии после неудачной попытки выкурить отвратительную
сигару - одну из той пачки, которую этот молодой человек тайком приобрел  на
морском берегу у отчаяннейшего контрабандиста, сообщившего по  секрету,  что
за его голову, живую или мертвую, таможня назначила награду в двести фунтов.
Уютная комната была у мистера Фидера;  кровать  стояла  в  другой  маленькой
комнатке, смежной, а флейта, на которой мистер Фидер еще не умел играть, но,
по его словам, поставил себе целью научиться, висела над камином. Было здесь
также несколько книг и удочка, ибо, по словам мистера Фидера, он  несомненно
научится удить рыбу, когда у него будет свободное  время.  С  тою  же  целью
мистер  Фидер  приобрел   прекрасный   маленький,   изогнутый,   подержанный
корнета-пистон,   шахматную   доску   и   шахматы,   испанскую   грамматику,
принадлежности  для  рисования  и  пару  перчаток   для   бокса.   Искусство
самозащиты, по словам мистера Фидера,  он  решительно  намеревался  изучить,
считая это долгом каждого человека, так как  оно  дает  возможность  оказать
покровительство женщине, попавшей в беду.
     Но величайшим сокровищем мистера  Фидера  была  большая  зеленая  банка
нюхательного табаку, которую мистер Тутс привез ему в подарок  по  окончании
последних вакаций и за которую заплатил очень дорого, так как она безусловно
принадлежала принцу-регенту*. Ни мистер  Тутс,  ни  мистер  Фидер  не  могли
угоститься ни одной понюшкой, даже самой умеренной, чтобы не расчихаться  до
судорог. Тем не менее великим удовольствием было для  них  смочить  табак  в
табакерке холодным  чаем,  размешать  его  на  листе  пергамента  ножом  для
разрезания бумаги и время от времени заниматься  его  потреблением.  Набивая
себе нос, они претерпевали ужасную пытку со стойкостью мучеников и,  попивая
в промежутках столовое пиво, наслаждались всеми прелестями разгула.
     Для маленького Поля, молча  сидевшего  в  их  компании  возле  главного
своего патрона, мистера Тутса,  было  в  этих  беспутных  занятиях  какое-то
жуткое очарование; а когда  мистер  Фидер  заводил  речь  о  мрачных  тайнах
Лондона и сообщал мистеру Тутсу, что  намерен  во  время  ближайших  каникул
изучить эти тайны внимательно, со всех сторон, и с  этой  целью  договорился
поселиться в пансионе у двух старых девствующих леди в Пекеме, Поль  смотрел
на  него,  словно  тот  был  героем  какой-нибудь  книги   путешествий   или
невероятных приключений, и готов был опасаться такого отчаянного человека.
     Войдя как-то вечером в эту комнату, когда  каникулы  уже  приближались,
Поль увидел, что мистер Фидер  заполняет  пробелы  в  каких-то  отпечатанных
письмах, а мистер Тутс складывает и заклеивает  другие,  уже  заполненные  и
разложенные перед ним. Мистер Фидер сказал:
     - Ага, Домби, вот и вы! - ибо они были всегда ласковы с ним и рады  его
видеть; а затем добавил, бросив ему одно из писем: - А вот для  вас,  Домби.
Это вам.
     - Мне, сэр? - сказал Поль.
     - Пригласительный билет вам, - отвечал мистер Фидер.
     Поль взглянул: на билете было выгравировано, - только его имя  и  число
написаны были рукою мистера Фидера, - что доктор  и  миссис  Блимбер  просят
мистера П. Домби пожаловать на вечеринку, в среду, семнадцатого сего месяца,
что она назначена на половину восьмого и что будут танцевать кадриль. Мистер
Тутс, взяв такой же листок бумаги, в свою очередь показал ему, что доктор  и
миссис Блимбер просят  мистера  Тутса  пожаловать  на  вечеринку,  в  среду,
семнадцатого сего месяца, назначенную на  половину  восьмого;  причем  будут
танцевать кадриль. Поль убедился также, взглянув на стол, за  которым  сидел
мистер  Фидер,  что  доктор  и  миссис  Блимбер  просят  и  мистера   Бригса
пожаловать,  и  мистера  Тозера  пожаловать,  и  всех  молодых  джентльменов
пожаловать по тому же приятному поводу.
     Затем мистер Фидер, к великой радости Поля, сообщил, что приглашена его
сестра, что это событие завершает полугодие и что каникулы начнутся в тот же
день, и он, если хочет, может уехать с сестрой после вечеринки, -  тут  Поль
перебил его и сказал, что этого он очень хочет. Затем мистер  Фидер  сообщил
ему о необходимости изящнейшим почерком написать доктору и  миссис  Блимбер,
что мистер П. Домби  польщен  и  будет  счастлив  посетить  их  согласно  их
любезному приглашению. Наконец мистер Фидер сказал, что он  хорошо  сделает,
если не будет  упоминать  о  празднестве  в  присутствии  доктора  и  миссис
Блимбер;  ибо  эти  приготовления   ведутся   на   началах   классицизма   и
великосветского тона и что предполагается, будто доктор и миссис Блимбер,  с
одной стороны, а молодые джентльмены, с  другой,  в  качестве  особ  ученых,
понятия не имеют о предстоящем.
     Поль   поблагодарил   мистера   Фидера   за   эти   указания,   спрятал
пригласительный билет в карман и  уселся,  как  всегда,  на  скамейку  возле
мистера Тутса. Но голова Поля, которая давно уже побаливала, а иногда бывала
очень тяжелой и сильно болела, была в тот вечер такой затуманенной,  что  он
принужден был подпереть ее рукою. Однако она опускалась  все  ниже  и  ниже,
приникла к колену мистера Тутса и тут и осталась, словно  ей  не  предстояло
снова подняться.
     Не было у него  никаких  оснований  оглохнуть;  но,  должно  быть,  это
случилось, - подумал он, - ибо вскоре услышал, что мистер Фидер окликает его
под самым ухом и тихонько встряхивает, желая привлечь его внимание. А  когда
он с испугом поднял голову и осмотрелся кругом, он  увидел,  что  в  комнате
находится доктор Блимбер, что окно раскрыто и лоб у него смочен водой,  хотя
было действительно очень странно, каким образом все это произошло помимо его
ведома.
     - А! Ну-ну! Прекрасно! Как себя чувствуете сейчас,  мой  юный  друг?  -
ободряюще сказал доктор Блимбер.
     - Очень хорошо, благодарю вас, сэр, - отвечал Поль.
     Но, по-видимому, случилось что-то неладное с полом, так как он  не  мог
стоять на нем твердо;  да  и  со  стенами,  ибо  они  обнаружили  склонность
вращаться, и остановить их можно было только глядя на них очень  пристально.
В то же время голова мистера Тутса казалась такой большой и  находилась  так
далеко, что это было не совсем естественно; а когда он взял  Поля  на  руки,
чтобы отнести наверх, Поль с изумлением заметил, что дверь находится  совсем
не там, где он предполагал ее увидеть,  и  в  первый  момент  он  готов  был
подумать, что мистер Тутс собирается пройти прямо через дымоход.
     Было очень любезно со стороны мистера Тутса отнести его так  ласково  в
верхний этаж дома, и Поль сказал ему об этом. Но мистер  Тутс  ответил,  что
сделал бы гораздо больше, если бы это было возможно; да он и сделал  больше,
ибо помог Полю раздеться и с величайшей заботливостью уложил его в  постель,
а затем сел у кровати и  очень  долго  хихикал;  а  мистер  Фидер,  бакалавр
искусств, склонившись над кроватью, вздыбил костлявой  рукой  свою  короткую
щетину на голове, а затем  притворился,  будто  нападает  на  Поля  по  всем
правилам науки по случаю его полного выздоровления, и это было так забавно и
так мило со стороны мистера Фидера, что Поль, не зная,  нужно  ему  смеяться
или плакать, и плакал и смеялся одновременно.
     Как испарился мистер Тутс, а мистер Фидер превратился в миссис Пипчин -
Полю не пришло в голову спросить, да он этим вовсе и не  интересовался;  но,
увидев, что вместо мистера Фидера в ногах кровати стоит  миссис  Пипчин,  он
воскликнул:
     - Миссис Пипчин, не говорите Флоренс!
     - О чем не говорить Флоренс, мой  маленький  Поль?  -  спросила  миссис
Пипчин, обойдя кровать и опускаясь на стул.
     - Обо мне, - сказал Поль.
     - Нет, нет, не скажу, - сказала миссис Пипчин.
     - Как вы думаете, миссис Пипчин, что я хочу сделать, когда  вырасту?  -
осведомился Поль, поворачиваясь на подушке к ней лицом и  задумчиво  опуская
подбородок на сложенные руки.
     Миссис Пипчин не могла угадать.
     - Я хочу, - сказал  Поль,  -  положить  все  свои  деньги  в  банк,  не
заботиться о том, чтобы их стало еще больше, уехать за город с моей  дорогой
Флоренс, где будет красивый сад, поля и леса, и жить там с ней всю жизнь!
     - Вот как? - воскликнула миссис Пипчин.
     - Да, - сказал Поль. - Вот что я хочу сделать, когда я...
     Он запнулся и на секунду задумался.
     Серые глаза миссис Пипчин всматривались в его сосредоточенное лицо.
     - Если я вырасту, - сказал Поль.
     Затем он тотчас же начал рассказывать  миссис  Пипчин  о  вечеринке,  о
приглашении Флоренс, о том, как он будет гордиться  тем  восхищением,  какое
она вызовет у всех мальчиков, о том, как они добры к нему и любят  его,  как
он их любит и как он всему этому рад. Затем  он  сообщил  миссис  Пипчин  об
анализе и о том, что он, конечно, не от мира сего, и пожелал  узнать  мнение
миссис Пипчин по этому поводу, а также, известно ли ей, почему это случилось
и что это значит. Миссис  Пипчин,  избрав  легчайший  способ  выпутаться  из
затруднения, начисто отрицала этот факт, но Поль  далеко  не  удовлетворился
таким ответом и столь испытующе смотрел на миссис Пипчин  в  ожидании  более
правдивых слов, что она принуждена была встать и  выглянуть  в  окно,  чтобы
уйти от его взгляда.
     Некий, всегда уравновешенный лекарь, который посещал  заведение,  когда
заболевал кто-нибудь из молодых  джентльменов,  каким-то  образом  проник  в
комнату и появился у постели вместе с  миссис  Блимбер.  Как  очутились  они
здесь и долго ли пробыли, - Поль не знал; но, увидев их, он уселся в постели
и подробно ответил на все вопросы лекаря и шепнул ему, что,  право,  Флоренс
ничего не должна знать об этом и что он твердо  решил,  чтобы  она  была  на
вечеринке. Он много болтал с лекарем, и они расстались наилучшими  друзьями.
Потом, лежа с закрытыми глазами, он слышал,  как  лекарь  сказал,  выйдя  из
комнаты и где-то очень далеко, - или ему это приснилось, -  что  наблюдается
отсутствие жизненной силы ("что бы  это  могло  быть?"  -  подумал  Поль)  и
организм чрезвычайно ослаблен; что  мальчуган  твердо  решил  расстаться  со
своими школьными товарищами семнадцатого и поэтому следует удовлетворить его
желание, если ему не станет хуже; что он рад был узнать от миссис  Пипчин  о
переезде мальчугана к родным в Лондон, назначенном на восемнадцатое; что  он
еще раньше, как только лучше ознакомится с  болезнью,  сам  напишет  мистеру
Домби; что сейчас нет прямых оснований для... для чего? - Поль не  расслышал
слова; и что у мальчугана живой ум, но он - не от мира сего.
     Что это значит "не от мира сего",  -  с  замирающим  сердцем  размышлял
Поль, - что это за особенность, так явно выраженная  в  нем,  так  отчетливо
видимая столь многими?
     Он не мог это понять и  не  мог  долго  утруждать  себя  размышлениями.
Миссис Пипчин снова была возле него, словно и не уходила (он думал, что  она
вышла вместе с доктором, но, быть может, все это был сон), и вскоре у нее  в
руках таинственным образом появились стакан и бутылка, и она  наполнила  для
него стакан. После этого он получил очень вкусное желе, которое принесла ему
сама миссис Блимбер; и тогда он почувствовал себя  так  хорошо,  что  миссис
Пипчин после настойчивых его просьб  отправилась  домой,  а  Бригс  и  Тозер
пришли ложиться спать. Бедный Бригс ужасно жаловался на свой  анализ  -  его
разлагающее действие не могло бы быть сильнее, будь это настоящий химический
процесс; но он был очень ласков с Полем, так же как и Тозер, так  же  как  и
все остальные, ибо все до единого заходили к нему  перед  сном  и  говорили:
"Как вы себя чувствуете сейчас, Домби?" - "Не унывайте, маленький Домби!"  и
прочее. Когда Бригс лег в постель, он долго не спал, все еще сетуя  на  свой
анализ и говоря, что, конечно, он совершенно неверен, и даже убийце  они  не
могли бы дать анализа хуже, и что бы сказал доктор Блимбер,  если  бы  сумма
его собственных карманных денег зависела от такого анализа. Очень  легко,  -
заявил  Бригс,  -  делать  из  мальчика  галерного  раба  в  течение  целого
полугодия, а потом заносить в анализ, что он лентяй, и каждую неделю  дважды
оставлять его втихомолку без обеда, а потом заносить в анализ, что он жаден;
но это не значит, - полагает он, - что надо этому подчиниться,  не  так  ли?
Ох! Ах!
     На следующее утро, прежде чем приняться за гонг, подслеповатый  молодой
человек поднялся наверх к Полю и сказал ему, чтобы