ою  власть,  говоря
тоном слегка повелительным и  -  для  него  -  непринужденным:  "Послушайте,
Каркер, будьте добры, помогите мне!"  -  а  улыбающийся  джентльмен  помогал
всегда с удовольствием.
     Они осмотрели картины, стены, сторожевую башню и прочее; и так как к их
маленькой компании никто не присоединился, а майор,  переваривая  пищу,  был
сонлив и отошел на задний план, мистер Каркер стал общительным  и  любезным.
Сначала он обращался преимущественно  к  миссис  Скьютон;  но  так  как  эта
чувствительная леди пришла в такой экстаз от произведений искусств,  что  по
прошествии  четверти  часа  могла  только  зевать   (они   действуют   столь
вдохновляюще, - заметила она,  приводя  основания  для  подобных  проявлений
восторга), он перенес свое внимание на мистера Домби. Мистер  Домби  говорил
мало, замечая лишь  изредка:  "Совершенно  верно,  Каркер",  или:  "Неужели,
Каркер?" - но молчаливо поощрял Каркера продолжать беседу и весьма одобрял в
душе его поведение, считая, что кто-нибудь должен поддерживать  разговор,  и
полагая, что замечания Каркера, являвшиеся,  так  сказать,  ответвлением  от
родительского ствола, могут  позабавить  миссис  Грейнджер.  Мистер  Каркер,
отличавшийся удивительным  тактом,  ни  разу  не  позволил  себе  обратиться
непосредственно к леди; но она как будто прислушивалась, хотя и не  смотрела
на него, а раза два, когда он особенно настойчиво заявлял о своем  смирении,
по лицу ее скользнула слабая улыбка, напоминающая не  луч  света,  а  густую
черную тень.
     Когда Уорикский замок был, наконец, исчерпан, равно как и силы  майора,
не говоря уже о миссис Скьютон, чьи своеобразные проявления восторга  весьма
участились,  коляска  снова  была  подана,   и   они   поехали   осматривать
окрестности. Об одном из пейзажей мистер Домби церемонно заявил, что  эскиз,
сделанный - хотя бы и небрежно - прекрасной рукой  миссис  Грейнджер,  будет
служить ему  напоминанием  об  этом  приятном  дне,  хотя,  конечно,  он  не
нуждается ни в каких искусственных напоминаниях  о  том,  что  всегда  будет
высоко ценить (тут мистер Домби  отвесил  один  из  своих  поклонов).  Тощий
Уитерс, державший под мышкой  альбом  Эдит,  немедленно  получил  приказ  от
миссис Скьютон подать этот альбом, и коляска остановилась, чтобы Эдит  могла
сделать рисунок,  который  мистер  Домби  намеревался  хранить  среди  своих
сокровищ.
     - Боюсь, что я слишком вас утруждаю, - сказал мистер Домби.
     - Нисколько. Откуда вы хотели бы видеть его  зарисованным?  -  спросила
она, поворачиваясь к нему с таким же принужденным вниманием, как и раньше.
     Мистер Домби с новым поклоном, от которого затрещал его  накрахмаленный
галстук, просил, чтобы этот вопрос решила художница.
     - Мне бы хотелось, чтобы вы сами выбрали, - сказала Эдит.
     - В таком случае, - сказал мистер Домби, - предположим - отсюда.  Место
как будто подходящее для этой цели, или же... Каркер, как по-вашему?
     Невдалеке, на переднем плане, была  роща,  очень  похожая  на  ту,  где
мистер Каркер плел поутру паутину следов, и скамейка  под  деревом,  которая
очень напоминала то место, где паутина его оборвалась.
     - Осмелюсь обратить внимание миссис Грейнджер, - сказал  Каркер,  -  на
этот интересный,  пожалуй  даже  любопытный  вид,  который  открывается  вот
оттуда.
     Она посмотрела в ту сторону, куда он указывал хлыстом, и быстро подняла
на него глаза.  Вторично  они  обменялись  взглядом  с  тех  пор,  как  были
представлены друг другу, и этот взгляд был бы тожествен первому, если бы  не
был более выразителен.
     - Вы одобряете? - спросила Эдит мистера Домби.
     - Я буду в восторге, - ответил мистер Домби Эдит.
     Итак, коляска приблизилась к тому  месту,  которое  привело  в  восторг
мистера Домби; Эдит, не выходя из экипажа и раскрыв альбом  со  свойственным
ей горделивым равнодушием, начала рисовать.
     - Все мои карандаши притупились, - сказала она, отрываясь от  работы  и
перебирая их один за другим.
     - Разрешите мне, - сказал мистер Домби. - А впрочем, Каркер  это  лучше
сделает, он понимает в таких вещах.  Каркер,  не  будете  ли  вы  так  добры
заняться карандашами миссис Грейнджер.
     Мистер Каркер подъехал к дверце  коляски  с  той  стороны,  где  сидела
миссис Грейнджер, бросил поводья на шею лошади, с улыбкой и поклоном взял  у
нее из рук карандаши и, сидя в седле, начал очинивать их не спеша.  Покончив
с этим, он попросил разрешения держать карандаши и подавать их  ей  по  мере
надобности: таким образом, мистер Каркер, превознося удивительное мастерство
миссис Грейнджер, особенно в  зарисовке  деревьев,  оставался  около  нее  и
смотрел, как она рисует. В это время мистер  Домби  стоял,  выпрямившись  во
весь рост, в коляске, наподобие весьма респектабельного привидения,  и  тоже
смотрел, тогда как Клеопатра и майор ворковали, словно престарелые голубки.
     - Вам нравится или, может быть, сделать рисунок  более  законченным9  -
спросила Эдит, показывая эскиз мистеру Домби.
     Мистер Домби попросил не притрагиваться больше к рисунку это было  само
совершенство.
     - Изумительно! - сказал Каркер, обнажая красные десны  в  подтверждение
своей похвалы. - Я не думал,  что  увижу  нечто  столь  прекрасное  и  столь
необычайное.
     Эти слова могли относится к художнице не меньше, чем к эскизу; но вид у
мистера Каркера был такой открытый - не только рот, но и весь он с головы до
пят. Таким он оставался, пока не отложили в сторону рисунок,  сделанный  для
мистера Домби, и не убрали принадлежности для  рисования;  затем  он  вручил
карандаши (они были приняты с холодной благодарностью за помощь, но  его  не
удостоили взглядом) и, натянув поводья, отъехал и снова  двинулся  вслед  за
коляской.
     Он скакал, думая, быть может, что  даже  этот  банальный  набросок  был
сделан и вручен своему владельцу так, словно он выторгован и куплен.  Думая,
быть может, что она с величайшей готовностью согласилась на его просьбу,  но
все  же  ее  надменное  лицо,  склоненное  над  рисунком  или  обращенное  к
изображаемому на нем пейзажу,  было  лицом  гордой  женщины,  участвующей  в
гнусной и  недостойной  сделке.  Думая,  быть  может,  обо  всем  этом,  но,
разумеется, улыбаясь и непринужденно осматриваясь кругом, наслаждаясь свежим
воздухом и верховой  ездой  и  по-прежнему  зорко  следя  уголком  глаза  за
коляской.
     Прогулкой  среди  руин  Кенилуорта,  весьма  посещаемых   публикой,   и
обозрением еще нескольких пейзажей - большую часть коих  (напомнила  мистеру
Домби миссис Скьютон)  Эдит  уже  зарисовала,  в  чем  он  может  убедиться,
рассматривая ее рисунки, - закончилась эта экскурсия. Миссис Скьютон и  Эдит
были  доставлены  домой;  мистер  Каркер  получил  любезное  приглашение  от
Клеопатры зайти вечерком с мистером Домби и майором послушать игру  Эдит;  и
трое джентльменов отправились обедать к себе в гостиницу.
     Этот обед ничем не отличался от вчерашнего, только майор  стал  за  эти
двадцать четыре часа более торжествующим и менее таинственным. Снова пили за
здоровье Эдит. Снова мистер  Домби  был  приятно  смущен.  А  мистер  Каркер
выражал полное сочувствие и одобрение.
     Других гостей у миссис Скьютон не было. Рисунки Эдит были разбросаны по
комнате, пожалуй в большем количестве, чем обычно, а Уитерс, изнуренный паж,
подавал более крепкий чай. Была здесь арфа, стояло фортепьяно; и Эдит играла
и пела. Но даже музыкой Эдит, так сказать, платила по чеку мистера Домби все
с тем же непреклонным видом. К примеру.
     - Эдит, дорогая моя, - сказала миссис Скьютон спустя полчаса после чая,
- мистер Домби умирает от желания послушать тебя, я знаю.
     - Право же, мама, мистер Домби еще жив и может сказать это сам.
     - Я буду бесконечно признателен, - сказал мистер Домби.
     - Что вы хотите?
     - Фортепьяно? - нерешительно предложил мистер Домби.
     - Как угодно; вам остается только выбирать.  И  она  начала  играть  на
фортепьяно. Так же было и с арфой, и с пением, и с  выбором  вещей,  которые
она пела и играла. Это ледяное и вынужденное, но в то же  время  подчеркнуто
быстрое исполнение желаний, какие высказывал он ей, и только ей одной,  было
столь примечательно, что вопреки священнодействию игры в пикет оно не  могло
не привлечь зоркого внимания мистера Каркера. Не ускользнул от  него  и  тот
факт, что мистер Домби явно гордится своею властью и не прочь ее показать.
     Впрочем, мистер  Каркер  играл  так  хорошо,  -  то  с  майором,  то  с
Клеопатрой, с чьим бдительным взором, следящим за мистером Домби и  Эдит  не
могла соперничать ни одна рысь, что даже возвысился  в  глазах  леди-матери;
когда же, прощаясь, он посетовал на необходимость вернуться завтра  утром  в
Лондон, Клеопатра выразила уверенность (ибо родство  душ  -  явление  весьма
редкое), что встречаются они отнюдь не в последний раз.
     - Надеюсь, - сказал мистер Каркер, направившись к двери в сопровождении
майора и бросив выразительный взгляд на стоявшую поодаль пару. - Я тоже  так
думаю.
     Мистер Домби, величественно простившись с Эдит, наклонился  или  сделал
попытку наклониться над ложем Клеопатры и сказал вполголоса:
     - Я просил у миссис Грейнджер разрешения нанести ей визит завтра  утром
- с определенной целью, - и она разрешила мне зайти в двенадцать часов. Могу
я надеяться, что после этого буду иметь удовольствие, сударыня, застать  вас
дома?
     Клеопатра была столь взволнована и растрогана, услышав  эту  загадочную
речь, что могла только закрыть глаза, кивнуть головой  и  протянуть  мистеру
Домби руку, которую мистер Домби, хорошенько не  зная,  что  с  ней  делать,
подержал и выпустил.
     - Домби, идемте! - крикнул майор, заглянув в комнату.  -  Черт  побери,
сэр,  старый  Джо  весьма  не  прочь   предложить,   чтобы   отель   "Ройал"
переименовали и назвали его "Три веселых холостяка" в честь нас и Каркера.
     С этими словами майор похлопал Домби по спине,  подмигнул,  оглянувшись
через плечо, обеим леди - это сопровождалось устрашающим  приливом  крови  к
голове, - и увел его.
     Миссис Скьютон покоилась на софе, а Эдит молча  сидела  поодаль,  возле
арфы. Мать, играя веером, украдкой посматривала  на  дочь,  но  дочь  мрачно
задумалась, опустив глаза, и мешать ей не следовало.
     Так сидели они целый час, не  говоря  ни  слова,  пока  не  пришла,  по
обыкновению, горничная миссис Скьютон, чтобы приготовить  ее  постепенно  ко
сну. Этой служанке надлежало быть по вечерам не женщиной, а скелетом с косой
и  песочными  часами,  ибо  ее  прикосновение  было  прикосновением  Смерти.
Раскрашенная старуха сморщилась  под  ее  рукой;  фигура  съежилась,  волосы
упали, темные дугообразные брови превратились в жиденькие пучки седых волос,
бледные губы ввалились, кожа стала мертвенной  и  дряблой;  место  Клеопатры
заняла изможденная, желтая старуха с трясущейся головой и красными  глазами,
завернутая, как грязный узел, в засаленный фланелевый капот.
     Даже голос изменился, когда они снова остались одни и она обратилась  к
Эдит.
     - Почему ты не говоришь, - резко сказала она, - что  завтра  он  придет
сюда, как вы условились?
     - Потому что вы это знаете, мама, - ответила Эдит. - С какой  насмешкой
произнесла она это последнее слово!
     - Вы знаете, что он меня купил, - продолжала она. - Или  купит  завтра.
Он обдумал свою покупку; он  показал  ее  своему  другу;  пожалуй,  он  даже
гордится ею; он думает, что она ему подходит  и  будет  стоить  сравнительно
дешево; и завтра он купит. Боже, вот ради чего я жила и  вот  что  я  теперь
чувствую!
     Запечатлейте на  одном  прекрасном  лице  умышленное  самоуничижение  и
жгучее негодование  сотни  женщин,  сильных  в  страсти  и  гордости;  белые
дрожащие руки закрыли это лицо.
     - Что ты хочешь сказать? - спросила рассерженная мать.  -  Разве  ты  с
детства не...
     - С детства! - взглянув на  нее,  воскликнула  Эдит.  -  Когда  я  была
ребенком? Какое детство было у меня  по  вашей  милости?  Я  была  женщиной,
хитрой, лукавой, корыстной, заманивающей в сети мужчин,  раньше  чем  узнала
себя, вас или хотя бы поняла цель каждой новой  заученной  мною  уловки.  Вы
родили женщину. Посмотрите на нее. Сегодня она в полном блеске.
     И с этими словами она ударила себя рукой по  прекрасной  груди,  словно
хотела себя уничтожить.
     - Посмотрите на меня, - сказала она, -  на  меня,  которая  никогда  не
знала, что такое честное сердце и  любовь.  Посмотрите  на  меня,  обученную
заговорам и интригам в ту пору, когда дети забавляются  играми,  и  выданную
замуж в юности - по хитроумию я была уже старухой - за человека, к  которому
была совершенно равнодушна. Посмотрите на меня, которую он  оставил  вдовой,
покинув этот мир раньше, чем ему досталось наследство, -  кара,  заслуженная
вами! - и скажите мне, какова была с тех пор моя жизнь в течение десяти лет!
     - Мы прилагали все усилия, чтобы обеспечить тебе завидное положение,  -
отвечала мать. - Вот какова была твоя жизнь. И теперь ты этого достигла.
     - Нет невольницы на рынке,  нет  лошади  на  ярмарке,  которую  бы  так
выводили, предлагали, осматривали и выставляли  напоказ,  как  меня  за  эти
позорные десять лет, мама! - с пылающим  лицом  воскликнула  Эдит,  снова  с
горечью подчеркивая это последнее слово. - Разве это не правда? Разве  я  не
стала притчей во  языцех  для  мужчин?  Разве  за  мной  не  бегали  дураки,
распутники, юнцы и выжившие из ума старики  и  разве  не  бросали  меня,  не
уходили один за другим, потому что вы были слишком откровенны,  несмотря  на
всю вашу хитрость, - да, и слишком правдивы, несмотря на всю  эту  фальшь  и
притворство, так что о нас едва не пошла худая слава? Разве я не мирилась  с
разрешением  осматривать  меня  и  ощупывать  чуть  не  на  всех   курортах,
отмеченных на карте Англии? Разве меня не выставляли всюду  на  продажу,  не
торговали мной, пока я не утратила последнего уважения к  себе  и  не  стала
сама себе противна? Не это ли было мое позднее  детство?  Раньше  я  его  не
знала. Уж сегодня-то, во всяком случае, не говорите мне,  что  у  меня  было
детство.
     - Ты могла бы по крайней мере  раз  двадцать  сделать  хорошую  партию,
Эдит, - сказала мать, - если бы хоть немного поощряла...
     - Нет! Тот, кто берет меня, отверженную по  заслугам,  -  ответила  та,
подняв голову и содрогаясь от мучительного стыда и необузданной гордости,  -
пусть возьмет меня так, как берет этот человек, без всяких  условий  с  моей
стороны. Он видит меня на аукционе и решает, что не  худо  бы  меня  купить.
Пусть покупает! Когда он пришел досмотреть  меня  -  может  быть  предложить
цену, - он пожелал, чтобы  ему  показали  список  моих  совершенств.  Я  его
представила. Когда он хочет, чтобы  я  демонстрировала  одно  из  них,  дабы
оправдать  покупку  в  глазах  его  друзей,  я  его  спрашиваю,  что  именно
требуется, и выполняю приказание. Довольно! Он покупает по своей воле, знает
цену покупки и  власть  своих  денег;  а  я  желаю  ему  никогда  в  ней  не
разочароваться. Я не расхваливала себя и не настаивала на сделке; не  делали
этого и вы, поскольку я в состоянии была вас удержать.
     - Странно ты разговариваешь сегодня, Эдит, со своей матерью.
     - Мне тоже так кажется. Мне это кажется  более  странным,  чем  вам,  -
сказала Эдит. - Но мое воспитание давным-давно закончено. Теперь  я  слишком
стара и в конце  концов  пала  слишком  низко,  чтобы  избрать  новый  путь,
остановить вас и спасти себя. Семя тех чувств, что очищают сердце женщины  и
делают его правдивым и добрым, не запало в мое сердце, а больше  ничто  меня
не поддержит, раз я сама себя презираю. - Трогательная печаль послышалась  в
ее голосе, но она исчезла, когда Эдит снова заговорила, презрительно скривив
губы. - Итак, раз мы благородны и бедны, я  довольна,  что  мы  таким  путем
разбогатеем. Одно я могу сказать:  я  не  изменила  той  единственной  цели,
которую у меня хватило сил себе поставить, - я чуть было не  сказала:  имела
возможность, поскольку вы, мама, находитесь около меня, -  я  не  соблазняла
этого человека.
     - Этого человека! - воскликнула мать. -  Ты  говоришь  так,  как  будто
ненавидишь его!
     - А вы думали, что я его люблю? - отозвалась та, останавливаясь посреди
комнаты и оглядываясь. - А не назвать ли вам  того,  -  продолжала  она,  не
сводя глаз с матери, - кто уже прекрасно нас знает и видит  нас  насквозь  и
перед кем я чувствую еще меньше уважения и доверия к себе,  чем  даже  перед
самой собою, - до такой степени унизительна для меня его проницательность?
     - Полагаю, - холодно отвечала мать,  -  что  ты  нападаешь  на  бедного
злополучного... как его зовут?.. мистера Каркера. Отсутствие у тебя уважения
и доверия к себе, дорогая моя, в той  мере,  в  какой  оно  связано  с  этим
человеком (который на меня произвел приятное  впечатление),  вряд  ли  может
повлиять на твою семейную жизнь. Почему ты смотришь на  меня  таким  тяжелым
взглядом? Ты больна?
     Вдруг Эдит опустила голову, словно почувствовала острую боль, и закрыла
лицо руками; неудержимая дрожь пробежала по всему ее телу. Это скоро прошло,
и обычной своей походкой она вышла из комнаты.
     Тогда снова появилась горничная, которой бы надлежало быть скелетом, и,
подав руку своей хозяйке, по-видимому, утратившей не только  свои  прелести,
но и осанку, и получившей паралич вместе с фланелевым капотом, собрала  прах
Клеопатры и унесла его, дабы наутро он снова воскрес к жизни.

ГЛАВА XXVIII

     Перемены

     - Наконец-то, Сьюзен, -  сказала  Флоренс,  обращаясь  к  неподражаемой
Нипер, - настал день, когда мы можем вернуться в наш тихий дом!
     Сьюзен испустила выразительный вздох, почти  неописуемый,  и,  облегчив
затем свои чувства резким покашливанием, ответила:
     - И в самом деле очень тихий, мисс Флой, что  и  говорить!  Чрезвычайно
тихий.
     -  Случалось  ли  вам,  -  задумчиво  сказала  Флоренс  после  недолгих
размышлений, - случалось ли  вам,  когда  я  была  маленькой,  видеть  этого
джентльмена, который  вот  уже  три  раза  потрудился  заехать  сюда,  чтобы
поговорить со мной... кажется, три раза, Сьюзен?
     - Три раза, мисс, - отвечала Нипер. - В первый раз, когда вы  гуляли  с
этими Скет...
     Флоренс кротко посмотрела на нее, и мисс Нипер сдержалась.
     - С сэром Барнетом и его супругой, вот что я хотела сказать, мисс, и  с
молодым джентльменом. А потом еще два раза вечером.
     - Когда я была маленькой и когда у папы бывали гости, Сьюзен, не видели
ли вы когда-нибудь у нас этого джентльмена? - спросила Флоренс.
     - Знаете ли, мисс, - ответила, подумав, ее служанка, - право, я не могу
сказать, видала когда-нибудь я его или нет. Когда умерла ваша маменька, мисс
Флой, я только что к вам поступила, и  мое  место  было,  -  Нипер  обиженно
задрала нос, убежденная, что мистер Домби всегда умышленно  недооценивал  ее
заслуг, - наверху, под самым чердаком!
     - Да, верно, - по-прежнему задумчиво сказала  Флоренс,  -  вряд  ли  вы
могли знать, кто бывал в доме. Я совсем забыла.
     - Конечно, мы толковали о хозяевах и гостях, мисс, - продолжала Сьюзен,
- и, конечно, много разговоров  я  слышала,  хотя  кормилица,  служившая  до
миссис Ричардс, и отпускала  неприятные  замечания,  когда  я  бывала  в  их
компании; она все намекала на маленькие кувшины с длинными  ушками,  но  это
можно приписать тому, что бедняжка пристрастилась к вину, - заметила  Сьюзен
со снисходительно-спокойным видом, - потому-то ей и предложили уйти,  и  она
ушла.
     Флоренс, сидевшая  у  окна  своей  спальни,  опустив  голову  на  руку,
смотрела на улицу и вряд ли слышала, что говорит  Сьюзен:  так  глубоко  она
задумалась.
     - Во всяком случае, мисс, - продолжала Сьюзен, - я прекрасно помню, что
этот самый джентльмен, мистер Каркер, был и тогда уже чуть ли  не  таким  же
важ