о раз  двадцать,  опустился  на  стул  и
мысленно стал держать военный суд, - для этого потребовались бы объединенные
усилия всех великих гениев, которые, пренебрегая своим  несчастливым  веком,
решили обратиться к потомству, но и  у  него  не  добились  успеха.  Сначала
капитан был слишком потрясен и расстроен, чтобы думать о чем бы то ни  было,
кроме  самого  письма;  и  даже  когда  мысли  его  обратились  к  различным
сопутствующим фактам, то оказалось,  что,  пожалуй,  лучше  было  бы  им  не
покидать первоначальной темы - так мало проясняли они  эти  факты.  В  таком
расположении духа капитан Катль, имея пред судом Точильщика,  и  только  его
одного, почувствовал великое облегчение, решив,  что  подозрения  падают  на
него; эта мысль столь  ясно  отразилась  на  физиономии  капитана,  что  Роб
запротестовал.
     - Ох, не надо, капитан! - вскричал Точильщик. - Не понимаю, как это  вы
можете! Что я сделал, чтобы так на меня смотреть?
     - Приятель, - сказал капитан Катль, - не кричи, пока тебя не обидели. И
что бы ты ни сделал, не наговаривай на себя.
     - Я ничего не делал и не наговаривал, капитан, - ответил Роб.
     - В таком случае, не уклоняйся, - внушительно сказал капитан, - и стань
на якорь.
     Глубоко чувствуя возложенную на него  ответственность  и  необходимость
тщательно расследовать это таинственное происшествие, как подобает человеку,
связанному с обеими сторонами, капитан Катль решил осмотреть место  действия
и не отпускать от себя Точильщика. Считая, что в настоящее время  этот  юнец
находится как бы под арестом, капитан колебался, не целесообразно  ли  будет
надеть ему наручники, связать ноги или привесить к ним груз; но  сомневаясь,
законны ли подобные действия, капитан  решил  только  придерживать  его  всю
дорогу за плечо и сбить с ног, если он окажет сопротивление.
     Однако Роб не оказал никакого сопротивления и, стало  быть,  подошел  к
дому мастера судовых инструментов, не испытав более суровых мер воздействия.
Так как ставни были еще закрыты, капитан прежде  всего  позаботился  открыть
лавку; когда же дневной  свет  проник  в  комнату,  капитан  с  его  помощью
приступил к дальнейшему расследованию.
     Первым делом он поместился на стуле в  лавке  в  качестве  председателя
торжественного  трибунала,  все  члены  коего  соединились  в  его  лице,  и
потребовал, чтобы Роб лег в постель под прилавком, указал точно  место,  где
он, проснувшись, обнаружил ключи и пакет, и  показал,  каким  образом  нашел
дверь  незапертой,  как  отправился  на   Бриг-Плейс,   -   причем   капитан
предусмотрительно приказал восстановить эту последнюю  сцену  не  выходя  за
порог, - и так далее и так далее. Когда все это было показано несколько раз,
капитан покачал головой  и,  по-видимому,  пришел  к  заключению,  что  дело
принимает дурной оборот.
     Затем капитан,  смутно  допуская  возможность  найти  тело,  предпринял
тщательные поиски по всему  дому:  с  зажженной  свечой  шарил  в  погребах,
засовывал  свой  крючок  за  двери,  больно  ударялся  головой  о  балки   и
запутывался в паутине. Поднявшись в спальню старика, они убедились, что в ту
ночь он не  ложился  в  постель,  а  только  прилег  поверх  одеяла,  о  чем
свидетельствовал еще сохранившийся на одеяле отпечаток.
     - И я думаю, капитан, - сказал  Роб,  осматривая  комнату,  -  что  эти
последние дни, когда мистер Джилс так часто приходил и уходил, он  понемногу
уносил мелкие веши, чтобы не привлекать внимания.
     - А! - таинственно произнес капитан. - Почему ты так думаешь, приятель?
     - Вот, например, - отвечал Роб, озираясь, - я не вижу его  прибора  для
бритья. И щеток его не вижу, капитан. И рубашек. И башмаков.
     По мере того, как перечислялись эти предметы, капитан Катль  специально
сосредоточивал внимание на деталях туалета Точильщика, - не обнаружится  ли,
что тот недавно ими пользовался или в настоящее время ими владеет.  Но  Робу
незачем было бриться, он, разумеется, был  не  причесан,  и  не  могло  быть
никаких сомнений в том, что свой костюм он носит давно.
     - А что бы ты сказал, не наговаривая на себя, - спросил  капитан,  -  в
котором часу он уклонился от курса? Ну?
     - Я думаю, капитан, - отвечал Роб, - что, должно быть, он  ушел  вскоре
после того, как я захрапел.
     - В котором  часу  это  было?  -  осведомился  капитан,  приготовившись
добиться точных сведений.
     - Как же я могу на это  ответить,  капитан?  -  возразил  Роб.  -  Знаю
только, что поначалу сон у меня крепкий, а под утро  -  чуткий;  и  если  бы
мистер Джилс прошел через лавку на рассвете, хотя бы даже на цыпочках, я  бы
уже непременно услышал, как он закрывает дверь.
     Трезво обсудив это показание, капитан Катль стал  склоняться  к  мысли,
что мастер судовых инструментов  скрылся  по  собственному  желанию;  такому
логическому выводу способствовало письмо,  адресованное  капитану,  которое,
будучи несомненно написано рукой  старика,  как  будто  без  особых  натяжек
подтверждало догадку, что тот решил  уйти  и  ушел  по  своей  воле.  Теперь
капитану предстояло подумать, куда он ушел и зачем? А так как  он  не  видел
никаких путей к решению первого вопроса, то  и  ограничил  свои  размышления
вторым.
     Когда капитан припомнил странное поведение старика и прощание с ним - в
тот вечер он не мог объяснить, почему оно было таким теплым, но  теперь  это
стало  понятно,  -  у  него  возникло  страшное  подозрение,   что   старик,
подавленный тревогой и тоской по Уолтеру, пришел к мысли о самоубийстве. Так
как он был не приспособлен к тяготам повседневной  жизни,  о  чем  частенько
говаривал сам, и несомненно выведен из равновесия неопределенным  положением
и надеждами, исполнение которых все откладывалось и откладывалось,  подобное
предположение  казалось  не  только  не  бессмысленным,  но   даже   слишком
правдоподобным.
     У него не было долгов, он  не  боялся  лишения  свободы  или  наложения
ареста на имущество - что же, если не припадок безумия, побудило его  бежать
из дому одного и тайком? Касательно же кое-каких вещей, взятых им  с  собой,
если он действительно их взял - а даже в этом они не были уверены, - он  мог
это сделать, рассуждал капитан, чтобы предотвратить  расследование,  отвлечь
внимание от своей гибели или  успокоить  того  самого  человека,  который  в
данный момент взвешивал все эти  возможности.  Таковы  были,  если  изложить
простым языком и в сжатой форме, окончательные выводы и сущность рассуждений
капитана Катля, которые не скоро приняли  это  направление  и  подобно  иным
публичным рассуждениям были сначала весьма сбивчивы и беспорядочны.
     Крайне удрученный и павший  духом,  капитан  Катль  почел  справедливым
освободить Роба из-под ареста, к коему его приговорил,  и  предоставить  ему
свободу при условии почетного надзора за ним, от  которого  не  намерен  был
отказываться. Наняв у маклера Броли человека, который должен был во время их
отлучек сидеть в лавке, капитан взял  с  собою  Роба  и  занялся  печальными
поисками смертных останков Соломона Джилса.
     Ни один полицейский участок, ни один  морг,  ни  один  работный  дом  в
столице не избежал посещения твердой глянцевитой шляпы. На пристанях,  среди
судов на берегу реки, вверх по течению, вниз по течению - всюду и везде, где
толпа была гуще, поблескивала она, словно шлем  героя  в  битве.  В  течение
целой недели капитан читал во всех газетах объявления обо всех  найденных  и
пропавших людях и во все часы дня отправлялся опознавать Соломона  Джилса  в
бедных  маленьких  юнгах,  упавших  за  борт,  и  в   высоких   темнобородых
иностранцах, принявших яд, "удостовериться, - говорил капитан Катль,  -  что
это не он". И в самом деле, это был не он,  и  у  доброго  капитана  другого
утешения не оставалось.
     Наконец  капитан  Катль  отказался  от   этих   попыток,   признав   их
безнадежными,  и  стал  размышлять,  что   надлежит   ему   теперь   делать.
Неоднократно  перечитав  письмо  своего  бедного  друга,  он  заключил,  что
первейшей его обязанностью является сохранить "для Уолтера домашний  очаг  в
старой лавке". Поэтому капитан принял решение переселиться  в  дом  Соломона
Джилса, заняться продажей инструментов и посмотреть, что из этого выйдет.
     Но  так  как  подобный  шаг  требовал  отказа  от  квартиры  у   миссис
Мак-Стинджер, а он знал, что эта энергическая женщина и слушать не станет  о
его переезде, капитан пришел к отчаянному решению сбежать.
     - Послушай-ка, приятель, - сказал капитан  Робу,  когда  в  голове  его
созрел этот замечательный план, - завтра меня не  будет  на  этом  рейде  до
ночи; быть может, приду после  полуночи.  Но  ты  будь  настороже,  пока  не
услышишь моего стука, а как только услышишь, беги и отопри дверь.
     - Слушаю, капитан, - сказал Роб.
     - Ты по-прежнему будешь числиться  в  этом  журнале,  -  снисходительно
продолжал капитан, - и можешь даже  получить  повышение,  если  мы  с  тобой
поладим Но завтра ночью, как только услышишь мой стук, в котором бы часу это
ни случилось, беги и проворней отворяй.
     - Будьте покойны, капитан, - отвечал Роб.
     - Дело в том, понимаешь  ли,  -  пояснил  капитан,  возвращаясь,  чтобы
растолковать ему это поручение, - что - кто знает! - возможна  и  погоня;  и
меня могут захватить, пока я буду ждать, если ты отопрешь не так проворно.
     Роб снова заверил капитана, что будет бдителен и расторопен, и капитан,
отдав это благоразумное распоряжение, в последний  раз  отправился  домой  к
миссис Мак-Стинджер.
     Сознание, что он явился туда в последний раз и скрывает жестокий умысел
под синим своим жилетом, внушило ему такой смертельный  страх  перед  миссис
Мак-Стинджер, что шаги этой леди внизу в течение целого дня приводили его  в
трепет. Вдобавок случилось так, что миссис Мак-Стинджер  была  в  прекрасном
расположении духа - мила и кротка,  как  овечка;  и  капитан  Катль  испытал
жестокие угрызения совести,  когда  она  поднялась  наверх  и  спросила,  не
приготовить ли ему чего-нибудь к обеду.
     - Вкусный пудинг из почек, капитан Катль, - сказала квартирная хозяйка,
- или баранье сердце. Не беда, если мне придется похлопотать.
     - Нет, благодарю вас, сударыня, - отвечал капитан.
     - Или жареную курицу, -  сказала  миссис  Мак-Стинджер,  -  с  телячьим
фаршем и яичным соусом. Право же, капитан  Катль,  устройте  себе  маленький
праздник!
     - Нет, благодарю вас, сударыня, - очень смиренно отвечал капитан.
     - Сдается мне, вы не в своей тарелке, и  вам  следует  подкрепиться,  -
сказала миссис Мак-Стинджер. - Почему бы не выпить в кои  веки  раз  бутылку
хереса?
     - Ну что ж, сударыня, - отозвался капитан, - если вы будете так добры и
выпьете со мною стаканчик-другой, я, пожалуй, не откажусь. Сделайте милость,
сударыня, - продолжал  капитан,  раздираемый  на  части  своею  совестью,  -
возьмите с меня квартирную плату за квартал вперед!
     -  А  зачем  это,  капитан  Катль?  -  возразила  миссис  Мак-Стинджер,
возразила резко, как показалось капитану.
     Капитан был испуган насмерть.
     - Вы бы мне оказали услугу, сударыня, если бы взяли, - робко сказал он.
- Я не умею беречь деньги. Они у меня уплывают. Я был бы очень  признателен,
если бы вы согласились.
     -  Ну  что  ж,  капитан  Катль,  -  потирая  руки,  сказала  ничего  не
подозревающая Мак-Стинджер, - делайте как хотите. Мне с моим  семейством  не
пристало отказываться, как не пристало и просить.
     - И не будете ли вы так добры, сударыня, - сказал капитан,  доставая  с
верхней полки  буфета  металлическую  чайницу,  в  которой  хранил  наличные
деньги, - подарить от меня ребятишкам по восемнадцати пенсов  каждому?  Если
вы ничего не имеете против, сударыня, скажите детям, чтобы они пришли  сюда.
Я был бы рад их видеть.
     Эти невинные Мак-Стинджеры уподобились кинжалам,  вонзившимся  в  грудь
капитана, когда  явились  гурьбой  и  стали  тормошить  его  с  безграничным
доверием, которое он так мало заслуживал. Вид Александра Мак-Стинджера,  его
любимца, был ему невыносим; голос Джулианы Мак-Стинджер, как две капли  воды
похожей на мать, привел его в трепет.
     Тем не менее капитан Катль соблюдал приличия более или менее сносно и в
течение часа или двух выдерживал весьма жестокое и  грубое  обхождение  юных
Мак-Стинджеров, которые, предаваясь  детским  забавам,  причинили  некоторый
ущерб глянцевитой шляпе, усевшись в нее  вдвоем,  как  в  гнездо,  и  колотя
башмаками по внутренней стороне тульи. Наконец капитан с грустью отпустил их
и, расставаясь с этими херувимами, испытывал мучительные угрызения совести и
скорбь человека, идущего на казнь.
     В ночной тишине капитан уложил более тяжелое свое имущество  в  сундук,
который запер на замок, намереваясь оставить его здесь, по всей вероятности,
навеки, ибо почти не было шансов на то, что найдется  когда-нибудь  человек,
достаточно отважный и дерзкий, чтобы прийти и потребовать его. Более  легкие
вещи капитан связал  в  узел,  а  столовое  серебро  разложил  по  карманам,
готовясь к побегу. В полуночный час, когда Бриг-Плейс покоилась  во  сне,  а
миссис Мак-Стинджер, окруженная своими младенцами, погрузилась в  сладостное
забытье, преступный капитан, на цыпочках спустившись в темноте по  лестнице,
открыл дверь, тихонько притворил ее за собой и пустился бежать.
     Преследуемый  образом  миссис  Мак-Стинджер,  вскакивающей  с  постели,
бегущей  за  ним  и  приводящей  его  обратно,  невзирая  на  свой   костюм,
преследуемый также сознанием своего чудовищного преступления, капитан  Катль
бежал во всю прыть, отнюдь не позволяя траве вырасти у него под ногами между
Бриг-Плейс и дверью старого мастера. Она распахнулась, едва он постучал, так
как Роб был настороже; а когда она была  заперта  на  задвижку  и  на  ключ,
капитан Катль почувствовал себя сравнительно в безопасности.
     - Ух! - озираясь, воскликнул капитан. - Вот так скачка!
     - Что-нибудь случилось, капитан? - крикнул пораженный Роб.
     - Нет, нет! - сказал капитан Катль, бледнея и прислушиваясь к шагам  на
улице. - Но помни, приятель, если какая-нибудь леди, кроме тех двух, которых
ты тогда видел, зайдет и  спросит  капитана  Катля,  непременно  скажи,  что
такого человека здесь не знают и никогда о  нем  не  слыхали;  запомни  это,
слышишь?
     - Постараюсь, капитан, - ответил Роб.
     - Ты можешь сказать, если хочешь, - нерешительно предложил  капитан,  -
что читал в газете об одном капитане, носящем эту фамилию, который отплыл  в
Австралию, эмигрировал с партией переселенцев, и все они  поклялись  никогда
сюда не возвращаться.
     Роб кивнул, давая понять, что уразумел эти инструкции, и капитан Катль,
пообещав сделать из него  человека,  если  он  будет  исполнять  приказания,
отослал зевающего мальчика спать под прилавок,  а  сам  поднялся  наверх,  в
спальню Соломона Джилса.
     Какие муки испытывал капитан на следующий  день  всякий  раз,  как  под
окнами мелькала какая-нибудь шляпка, и сколько  раз  он  выбегал  из  лавки,
ускользая от воображаемых Мак-Стинджер, и искал спасения на  чердаке,  -  не
поддается описанию. Но во избежание усталости, связанной  с  таким  способом
самосохранения, капитан завесил изнутри стеклянную дверь, ведущую из лавки в
гостиную, подобрал к ней ключ из присланной ему связки и пробуравил глазок в
стене. Выгоды этой  системы  фортификации  очевидны.  При  появлении  шляпки
капитан мгновенно убегал в крепость, запирался на ключ и тайком наблюдал  за
врагом. Убедившись, что тревога ложная, капитан мгновенно выбегал оттуда.  А
так как шляпки на улице  были  весьма  многочисленны,  а  тревога  неизменно
связана с их появлением, то капитан весь день только и делал, что  убегал  и
прибегал.
     Впрочем, в разгар этих упражнений капитан Катдь нашел  время  осмотреть
товар, о котором у него составилось общее  представление  (весьма  тягостное
для Роба), что, чем больше его протирать и чем ярче он будет  блестеть,  тем
лучше. Затем он наклеил ярлычки на некоторые  предметы,  привлекательные  на
вид, наугад назначив цены  от  десяти  шиллингов  до  пятидесяти  фунтов,  и
выставил их в окне к великому изумлению публики.
     Произведя эти улучшения, капитан Катль, окруженный инструментами,  стал
почитать себя причастным к науке; и по вечерам, в маленькой задней гостиной,
покуривая перед сном свою трубку, смотрел сквозь окно в потолке  на  звезды,
как будто они являлись его собственностью. В качестве торговца Сити он начал
интересоваться лорд-мэром, шерифами и корпорациями; кроме  того,  он  считал
своим долгом ежедневно читать  фондовые  бюллетени,  хотя  основы  навигации
нисколько не помогали ему понять, что  означают  эти  цифры,  и  он  мог  бы
прекрасно обойтись без дробей. К Флоренс капитан отправился  с  неожиданными
вестями о дяде Соле тотчас после того, как вступил во владение Мичманом;  но
она была в отъезде. Итак, капитан утвердился на своем новом жизненном посту;
не встречаясь ни с кем, кроме Роба Точильщика, и теряя счет  дням,  как  это
бывает с людьми, в чьей жизни произошли великие перемены,  он  размышлял  об
Уолтере, о Соломоне Джилсе и даже о самой миссис Мак-Стинджер, как о далеком
прошлом.

ГЛАВА XXVI

     Тени прошлого и будущем

     - Ваш покорнейший слуга, сэр, - сказал майор. - Черт возьми, сэр,  друг
моего друга Домби - мой друг, и я рад вас видеть.
     - Каркер, я  бесконечно  признателен  майору  Бегстоку  за  общество  и
беседы, - пояснил мистер Домби. - Майор Бегсток оказал мне  большую  услугу,
Каркер.
     Мистер Каркер-заведующий, со шляпой в  руке,  только  что  прибывший  в
Лемингтон и только что представленный майору,  показал  майору  двойной  ряд
зубов и заявил, что берет на себя смелость поблагодарить его от всего сердца
за столь разительную перемену к лучшему в  наружности  и  расположении  духа
мистера Домби.
     - Ей-богу, сэр, - отвечал майор, - благодарить меня не за что, так  как
это взаимная услуга. Такой великий человек,  сэр,  как  наш  друг  Домби,  -
продолжал майор, понизив голос, но  понизив  его  не  настолько,  чтобы  сей
джентльмен не мог расслышать, - помимо своей воли облагораживает и возвышает
своих друзей. Он  -  Домби  -  укрепляет  и  оживляет  нравственную  природу
человека, сэр.
     Мистер Каркер ухватился за это  выражение.  Нравственную  природу.  Вот
именно! Эти самые слова вертелись у него на языке.
     - Но когда мой друг Домби, сэр, - добавил майор, - говорит вам о майоре
Бегстоке, я убедительно прошу разрешить мне вывести из заблуждения и  его  и
вас. Он имеет в виду просто Джо, сэр, Джоя Б.,  Джоша  Бегстока,  Джозефа  -
грубого и непреклонного старого Джи, сэр. К вашим услугам!
     Чрезвычайно дружелюбное отношение мистера Каркера к майору и восхищение
мистера Каркера его грубостью, непреклонностью и простотой сверкали в каждом
зубе мистера Каркера.
     - А теперь, сэр, - сказал майор, - вам и Домби надо обсудить  чертовски
много дел.
     - О нет, майор! - заметил мистер Домби.
     - Домби, -  решительно  возразил  майор,  -  мне  лучше  знать.  Такому
выдающемуся человеку, как вы, колоссу коммерции,  мешать  не  следует.  Ваши
минуты  дороги.  Мы  встретимся  за  обедом.  В  промежутке  старый   Джозеф
постарается не попадаться на глаза. Мистер Каркер, обед ровно в семь.
     С  этими  словами  майор  -  физиономия  его  чрезвычайно  раздулась  -
удалился, но тотчас же просунул снова голову в дверь и сказал:
     - Прошу прощенья, Домби, вы ничего не хотите им передать?
     Мистер Домби, слегка смущенный, мельком взглянув на учтивого  хранителя
его коммерческих тайн, поручил майору передать привет.
     - Клянусь богом, сэр, - сказал майор, - вы должны  передать  что-нибудь
более сердечное, иначе старый Джо встретит отнюдь не радушный прием.
     - В таком случае, мое почтение,  майор,  если  вам  угодно,  -  отвечал
мистер Домби.
     -