Поль,  -  повторил  он.  -  Я  ему
объяснил, и он понял. Больше я ничего не желаю слушать.
     Так как он указал рукой на дверь, Уолтеру оставалось только поклониться
и уйти. Мисс Токс,  видя,  что  капитан  собирается  сделать  то  же  самое,
вмешалась.
     - Дорогой мой сэр, -  сказала  она,  обращаясь  к  мистеру  Домби,  чья
щедрость вызвала и у нее и у миссис Чик  потоки  слез,  -  мне  кажется,  вы
кое-что оставили без внимания. Простите меня, мистер Домби, мне кажется,  по
благородству своей натуры и благодаря свойственному ей величию  вы  упустили
из виду одну деталь.
     - Неужели, мисс Токс?.. - сказал мистер Домби.
     - Джентльмен с ... инструментом,  -  молвила  мисс  Токс,  взглянув  на
капитана Катля, - оставил на столе возле вашего локтя...
     - Ах, боже мой! - воскликнул мистер Домби, отметая  от  себя  имущество
капитана, словно это в самом деле были крошки. - Уберите это. Благодарю вас,
мисс Токс: вы  проявили  свойственную  вам  осмотрительность.  Будьте  добры
убрать это, сэр!
     Капитан Катль понял, что ему остается только  подчиниться.  Но  он  был
столь  потрясен  великодушием  мистера  Домби,  отказавшегося  от  сокровищ,
нагроможденных подле него, что, уложив чайные ложки и  щипцы  для  сахара  в
один карман, а наличные деньги в другой и медленно опустив большие карманные
часы в предназначенный для  них  склеп,  он  не  мог  удержаться,  чтобы  не
схватить левую руку этого джентльмена своей левой и  единственной  рукой  и,
сильными своими пальцами держа ее раскрытой, не прикоснуться к ней в  порыве
восторга  своим  крючком.  От  такого  проявления   теплых   чувств   и   от
прикосновения холодного железа мистер Домби содрогнулся всем телом.
     Затем капитан Катль  с  великим  изяществом  и  галантностью  поцеловал
несколько раз свой крючок, приветствуя леди; и, особо попрощавшись с Полем и
Флоренс, вышел вместе с Уолтером. Флоренс, сильно  взволнованная,  бросилась
было вслед за ними, чтобы передать привет  старому  Солю,  но  мистер  Домби
окликнул ее и приказал остаться в комнате.
     -  Неужели  ты  никогда  не  станешь   Домби,   милое   мое   дитя?   -
патетически-укоризненным тоном вопросила миссис Чик.
     - Дорогая тетя, - сказала Флоренс,  -  не  сердитесь  на  меня.  Я  так
благодарна папе.
     Она подбежала бы к нему и обвила бы руками его шею, если бы посмела; но
она не смела и только посматривала на него с благодарностью, в то время  как
он сидел в раздумье, изредка бросая на  нее  тревожный  взгляд,  но  главным
образом  следя  за  Полем,  который  прохаживался  по  комнате  с   чувством
собственного достоинства, порожденного тем, что он дал денег молодому Гэю.
     А молодой Уолтер Гэй - что сказать о нем?
     Он был в восторге  от  того,  что  избавил  старика  от  бейлифов  *  и
маклеров, и спешил к дяде с доброй вестью. Он был в восторге  от  того,  что
все уладит и устроит завтра же до полудня, будет сидеть вечером в  маленькой
задней гостиной со  старым  Солем  и  капитаном  Катлем,  и  мастер  судовых
инструментов снова оживет,  обретет  надежды  на  будущее,  убедившись,  что
Деревянный Мичман  вновь  стал  его  собственностью.  Но  следует  признать,
нисколько  не  осуждая  его  благодарности  к  мистеру  Домби,  что   Уолтер
чувствовал себя униженным и удрученным. Когда еще не расцветшие наши надежды
гибнут безвозвратно от  резкого  порыва  ветра,  вот  тогда-то  мы  особенно
склонны рисовать себе, какие бы могли быть цветы, если бы  они  расцвели;  и
теперь, когда Уолтер чувствовал  себя  отрезанным  от  величественных  высот
Домби бездной нового и страшного падения, чувствовал, что при этом  все  его
прежние сумасбродные фантазии развеялись по ветру,  он  начал  догадываться,
что в недалеком будущем они могли бы его  привести  к  безобидным  мечтам  о
завоевании Флоренс.
     Капитан видел все в совершенно другом свете.  Он,  казалось,  уверовал,
что  свидание,  при  котором  он  присутствовал,  было  в   высшей   степени
удовлетворительным и обнадеживающим, и всего два-три шага  отделяли  его  от
формальной помолвки Флоренс и Уолтера, и что последнее  событие  если  и  не
окончательно  упрочило  виттингтоновские  надежды,  то,  во  всяком  случае,
чрезвычайно им благоприятствовало. Воодушевленный этой уверенностью, а также
радуясь улучшению дел своего старого друга, он даже попытался, угощая  их  в
третий раз за этот вечер балладой о "Красотке Пэг", сделать замену,  вставив
имя "Флоренс", но, убедившись, что это нелегко, ибо терялась рифма со словом
"Пэг" (благодаря коей героиня была изображена, как не имеющая соперниц),  он
напал на счастливую мысль изменить его во Флэг, что и исполнил с  лукавством
почти сверхъестественным и голосом поистине оглушительным, несмотря  на  то,
что близок был час, когда ему предстояло вернуться в жилище страшной  миссис
Мак-Стинджер.

ГЛАВА XI

     Выступление Поля на новой сцене

     Организм миссис Пипчин был сделан из такого твердого металла,  несмотря
на подверженность его плотским слабостям, вызывающим необходимость в  отдыхе
после отбивных котлет и требующим перед отходом ко  сну  такого  снотворного
средства, как сладкое мясо, что он совершенно опрокинул предсказания  миссис
Уикем и не обнаруживал никаких признаков упадка. Но так как  сосредоточенный
интерес Поля к старой леди не уменьшался, миссис Уикем не  желала  отступить
ни на дюйм с позиции, ею занятой. Укрепившись и окопавшись на своем рубеже с
помощью Бетси Джейн - дочери своего дяди, она дружески советовала мисс  Бери
быть готовой к худшему и предупреждала, что тетка ее в  любой  момент  может
взлететь на воздух, как пороховой завод.
     Бедная Бери приняла все это  добродушно  и,  как  всегда,  работала  не
покладая рук; совершенно убежденная в том,  что  миссис  Пипчин  -  одна  из
достойнейших особ в мире, она ежедневно приносила себя в  жертву  на  алтарь
этой благородной старухи. Но выходило как-то так, что  все  жертвоприношения
Бери ставились в заслугу миссис Пипчин друзьями и поклонниками миссис Пипчин
и согласовывались и связывались с тем меланхолическим фактом,  что  покойный
мистер Пипчин разбил свое сердце на Перуанских копях.
     Так, например, был некий честный  розничный  торговец  колониальными  и
прочими товарами, в общении которого с миссис  Пипчин  всегда  была  в  ходу
маленькая записная книжка в засаленном красном  переплете,  по  поводу  коей
между  заинтересованными  сторонами  не  прекращались  тайные  совещания   и
конференции в коридоре, устланном циновками, и за закрытой дверью  гостиной.
Юный  Байтерстон  (чей  нрав  сделало  мстительным  палящее  солнце   Индии,
воздействовавшее на его кровь) не раз смутно намекал на неоплаченные счета и
на отсутствие однажды, уже на его памяти, желтого  сахарного  песку  к  чаю.
Этот торговец, холостяк,  не  придающий  значения  внешней  красоте,  сделал
как-то честное предложение, домогаясь руки Бери,  каковое  миссис  Пипчин  с
возмущением и презрением отвергла. Все говорили о том, сколь  это  похвально
со стороны миссис Пипчин, вдовы  человека,  который  умер  из-за  Перуанских
копей, и  каким  стойким,  благородным,  независимым  характером  отличается
старая леди. Но никто ни слова не сказал о бедной Бери,  которая  проплакала
шесть недель (выдерживая все это время жестокие головомойки от своей  доброй
тетки) и, потеряв всякую надежду, обречена была остаться старой девой.
     - Бери вас очень любит, правда? - спросил однажды Поль  миссис  Пипчин,
когда они сидели вместе с котом у камина.
     - Да, - сказала миссис Пипчин.
     - Почему? - спросил Поль.
     - Почему? - повторила сбитая с толку старая леди. - Как можно  задавать
такие вопросы, сэр? Почему вы любите свою сестру Флоренс?
     - Потому, что она очень добрая, - сказал Поль. - Нет другой такой,  как
Флоренс.
     - Ну, что ж! - резко отозвалась миссис Пипчин. - И другой такой, как я,
полагаю, тоже нет.
     - Неужели нет? - спросил Поль, наклоняясь вперед  в  своем  креслице  и
глядя на нее очень пристально.
     - Нет, - сказала старая леди.
     - Я этому рад, - заметил Поль, задумчиво  потирая  руки.  -  Это  очень
хорошо.
     Миссис Пипчин не  осмелилась  спросить  -  почему,  чтобы  не  получить
какого-нибудь  совершенно  уничтожающего  ответа.   Но,   в   возмездие   за
оскорбление, нанесенное ее чувствам,  она  до  позднего  часа  так  изводила
мистера Байтерстона, что он в тот же вечер начал  готовиться  к  сухопутному
путешествию домой, в Индию, и припрятал за ужином  четверть  ломтя  хлеба  и
кусок голландского сыра, начав таким образом запасаться провизией на дорогу.
     Около года миссис Пипчин охраняла  и  опекала  маленького  Поля  и  его
сестру. Дважды они ездили домой, но всего на  несколько  дней,  и  регулярно
каждую неделю навещали мистера Домби в гостинице. Мало-помалу Поль  окреп  и
мог обходиться без своей коляски; но он по-прежнему был  худым  и  слабым  и
оставался все тем же старообразным, тихим, мечтательным ребенком, каким был,
когда его только что поручили заботам  миссис  Пипчин.  Как-то  в  субботний
вечер, в сумерки, великий переполох поднялся в замке вследствие неожиданного
извещения о том, что мистер Домби явился с  визитом  к  миссис  Пипчин.  Все
общество немедленно улетучилось из гостиной наверх, словно унесенное вихрем,
захлопали двери спален, послышался топот над головой,  и  мистер  Байтерстон
получил немало тумаков от миссис Пипчин, успокаивавшей  таким  образом  свои
смятенные чувства, после чего черное бомбазиновое  платье  достойной  старой
леди омрачило приемную, где мистер Домби созерцал незанятое креслице  своего
сына и наследника.
     - Миссис Пипчин, - сказал мистер Домби, - как поживаете?
     - Благодарю вас, сэр, - сказала миссис Пипчин, - сравнительно  недурно,
принимая во внимание...
     Миссис Пипчин всегда прибегала  к  такому  обороту  речи.  Он  означал:
принимая во внимание ее добродетели, жертвы и прочее.
     - Я не могу рассчитывать, сэр, на прекрасное здоровье, - сказала миссис
Пипчин, садясь и переводя дух, - но я признательна и за то, каким пользуюсь.
     Мистер Домби наклонил голову с удовлетворенным видом  клиента,  который
знает, что как раз за это он и платит определенную сумму каждые три  месяца.
Помолчав, он продолжал:
     - Миссис  Пипчин,  я  взял  на  себя  смелость  явиться  к  вам,  чтобы
посоветоваться относительно сына. Я давно уже собирался это сделать,  но  со
дня  на  день  откладывал,  выжидая,  пока  здоровье  его  не  восстановится
окончательно. На этот счет у вас нет никаких опасений, миссис Пипчин?
     - Брайтон оказал весьма благотворное действие, сэр, -  ответила  миссис
Пипчин. - Да, весьма благотворное.
     - Я предполагаю, - сказал мистер Домби, - оставить его в Брайтоне.
     Миссис Пипчин потерла руки и уставилась своими серыми глазами на огонь.
     - Но, - продолжал  мистер  Домби,  вытянув  указательный  палец,  -  но
возможно, что теперь произойдет перемена, и он будет вести здесь иной  образ
жизни. Короче говоря, миссис Пипчин, такова цель моего  посещения.  Мой  сын
растет, миссис Пипчин. Он несомненно растет.
     Было что-то меланхолическое в том торжествующем виде, с каким  произнес
это мистер Домби. Ясно было, каким долгим кажется ему  детство  Поля  и  что
надежды он возлагает на более позднюю  стадию  его  существования.  Жалость,
пожалуй, странное слово в применении к человеку  столь  надменному  и  столь
холодному, и тем не менее в тот миг он казался достойным ее объектом.
     - Ему шесть лет! - сказал мистер Домби, поправляя галстук, быть может с
целью скрыть улыбку, которая, ни на секунду не осветив его  лица,  казалось,
только скользнула по поверхности и скрылась, не найдя для себя  местечка.  -
Боже мой, мы и оглянуться не успеем, как шесть превратится в шестнадцать.
     - Десять  лет,  -  прокаркала  безжалостная  Пипчин,  холодно  сверкнув
жесткими серыми глазами и мрачно покачав склоненной головой, - большой срок.
     - Это зависит от обстоятельств, - возразил мистер Домби. - Как  бы  там
ни было, миссис Пипчин, моему  сыну  шесть  лет,  и,  боюсь,  не  приходится
сомневаться в том, что в занятиях он отстал от многих детей своего возраста,
вернее от детей столь же юных лет, - сказал мистер Домби, быстро отвечая  на
лукавый, как показалось ему, огонек в холодных глазах. - Да,  "юных  лет"  -
более подходящее выражение. Но, миссис Пипчин, вместо того  чтобы  отставать
от своих сверстников, мой сын должен их опередить -  далеко  опередить.  Его
ждет высокое положение, которое ему предстоит занять. Нет ничего  случайного
или ненадежного в  будущей  карьере  моего  сына.  Жизненный  его  путь  был
расчищен, подготовлен и намечен  до  его  рождения.  С  образованием  такого
молодого джентльмена медлить не  следует.  В  нем  не  должно  быть  никаких
изъянов. Следует заняться им очень настойчиво и серьезно, миссис Пипчин.
     - Что ж, сэр, - сказала миссис Пипчин, - я  ничего  не  могу  возразить
против этого.
     - Я был совершенно уверен, миссис Пипчин, - одобрительно заметил мистер
Домби, - что такая здравомыслящая особа, как вы, не могла бы и не желала  бы
возражать.
     - Много говорится всяких глупостей  о  том,  что  молодежь  не  следует
вначале слишком принуждать, а нужно прибегать к  ласке,  и  прочее,  сэр,  -
сказала миссис Пипчин, нетерпеливо потирая  горбатый  нос.  -  В  мое  время
никогда так не думали, и незачем думать так теперь. "Заставляйте их"  -  вот
мое мнение.
     - Уважаемая, ваша репутация заслужена вами, - отвечал мистер Домби, - и
я прошу вас верить, миссис  Пипчин,  что  я  более  чем  удовлетворен  вашей
превосходной  системой  воспитания  и  с   величайшим   удовольствием   буду
рекомендовать ее всякий раз, когда скромная моя рекомендация, -  надменность
мистера Домби, когда он умышленно умалял свое значение, была безгранична,  -
может оказаться полезной. Я подумывал о докторе Блимбере, миссис Пипчин.
     - О моем соседе, сэр? - отозвалась миссис Пипчин. - Я считаю  заведение
доктора превосходным. Я слыхала, что там правила очень строгие и что с  утра
до ночи там занимаются только учением.
     - И плата очень высокая. - добавил мистер Домби.
     - И плата очень высокая, сэр, - повторила миссис Пипчин, ухватившись за
этот факт, словно, умалчивая о нем,  она  умалчивала  об  одном  из  главных
достоинств заведения.
     - Я советовался с доктором,  миссис  Пипчин,  -  сказал  мистер  Домби,
озабоченно придвигая свое кресло ближе к камину, - и он  отнюдь  не  считает
Поля слишком юным. Он говорил о нескольких сверстниках Поля, которые изучали
греческий. Если и возникают у меня, миссис  Пипчин,  некоторые  опасения  по
поводу этой перемены, то они касаются  другого  пункта.  У  моего  сына,  не
знавшего матери, постепенно развилась сильная - слишком  сильная  -  детская
любовь к сестре. Что если разлука с нею... - Мистер Домби не  сказал  больше
ни слова и сидел молча.
     -  Пустяки!  -  воскликнула  миссис  Пипчин,  встряхивая  свою   черную
бомбазиновую юбку и обнаруживая все качества людоедки. - Если ей это  не  по
вкусу, мистер Домби, нужно, чтобы она это переварила.
     Добрая леди тотчас попросила извинения за такое  вульгарное  выражение,
но сказала (и сказала правду), что  именно  этим  способом  она  обучала  их
уму-разуму.
     Мистер Домби подождал, пока миссис Пипчин перестала вскидывать и трясти
головой и хмуриться на легион Байтерстонов и Пэнки, а затем сказал спокойно,
но внося поправку:
     - Я говорю о нем, уважаемая. О нем.
     Система миссис  Пипчин  легко  допустила  бы  применение  этого  метода
лечения и к любому недомоганию Поля, но так как  жесткие  серые  глаза  были
достаточно зорки и видели, что рецепт, который мистер Домби, быть  может,  и
признавал  эффективным  по  отношению  к  дочери,  не   является   наилучшим
лекарством для сына, то она, уяснив себе этот пункт, заявила,  что  перемена
обстановки, новое общество, другой образ жизни в заведении доктора  Блимбера
и науки, которыми он должен овладеть, весьма скоро  приведут  к  отчуждению.
Так как это согласовалось с надеждой и уверенностью самого мистера Домби, то
у этого джентльмена составилось еще  более  высокое  мнение  об  уме  миссис
Пипчин; а так как миссис Пипчин в то же  время  выразила  скорбь  по  поводу
разлуки со своим милым маленьким другом (каковая разлука  не  была  для  нее
ошеломляющим ударом: она давно ее ждала и вначале предполагала, что  мальчик
пробудет у нее не дольше трех месяцев), у него создалось  не  менее  высокое
представление о бескорыстии миссис  Пипчин.  Было  ясно,  что  он  тщательно
обдумал этот вопрос, ибо  составил  план,  с  которым  познакомил  людоедку:
поместить Поля в заведение доктора пансионером на полугодие и на  это  время
оставить Флоренс в замке, чтобы брат мог  навещать  ее  по  субботам.  Таким
образом он отучится постепенно, - сказал мистер Домби, вспомнив, быть может,
что Поля отлучили от груди сразу.
     В конце свидания  мистер  Домби  выразил  надежду,  что  миссис  Пипчин
сохранит за собою пост главной наставницы и  руководительницы  его  сына  во
время его обучения в Брайтоне; затем, поцеловав Поля,  пожал  руку  Флоренс,
узрел мистера Байтерстона в его парадном воротничке и  довел  до  слез  мисс
Пэнки,  погладив  ее  по  голове  (каковое  место  было  у  нее  чрезвычайно
чувствительно вследствие привычки миссис Пипчин  стучать  по  нему,  как  по
бочонку, костяшками пальцев), после чего  отправился  в  гостиницу  обедать,
приняв решение, что  теперь,  когда  Поль  так  вырос  и  окреп,  он  должен
безотлагательно приступить к усиленному  прохождению  курса  обучения,  дабы
подготовиться к тому блестящему положению, какое предстоит ему занять, и что
доктор Блимбер должен немедленно взять его в свои руки.
     Всякий раз, когда доктор Блимбер забирал  в  руки  какого-нибудь  юного
джентльмена, тот мог не сомневаться,  что  попадет  в  надежные  тиски.  Сам
доктор занимался обучением не более десяти юных джентльменов,  хотя  у  него
всегда был наготове запас учености на сотню,  и  делом  и  наслаждением  его
жизни было кормить сей ученостью до отвала злосчастную десятку.
     В сущности, заведение  доктора  Блимбера  было  большой  теплицей,  где
постоянно   работал   форсирующий   аппарат.   Все    мальчики    расцветали
преждевременно.  Умственный  зеленый  горошек  созревал   к   рождеству,   а
интеллектуальная  спаржа  -  круглый  год.  Под  надзором  доктора  Блимбера
математический  крыжовник  (и  очень  кислый)  обычно  появлялся   в   самую
неожиданную пору года, и притом на молодых побегах.  Все  виды  греческих  и
латинских овощей приносились самыми сухими ветками и в самый лютый  мороз  -
Природа не имела ровно  никакого  значения.  Для  каких  бы  плодов  ни  был
предназначен юный джентльмен, доктор Блимбер так  или  иначе  заставлял  его
приносить плоды установленного образца.
     Все это было  очень  приятно  и  искусно,  но  система  насильственного
выращивания имела и свою оборотную сторону.  Не  было  надлежащего  вкуса  у
скороспелых продуктов,  и  они  плохо  сохранялись.  Мало  того,  один  юный
джентльмен с распухшим носом  и  чрезвычайно  большой  головой  (старший  из
десятка, который "прошел через все") в один прекрасный день  вдруг  перестал
цвести и остался в заведении просто в  виде  стебля.  Говорили,  что  доктор
хватил через край с молодым Тутсом и что тот утратил  мозги,  когда  у  него
начали пробиваться усы.
     Как бы там ни было, молодой Тутс жил у  доктора  Блимбера;  он  обладал
самым грубым голосом и самым жалким умом, украшал свою рубашку  булавками  и
носил кольцо в жилетном кармане, дабы украдкой надевать  на  мизинец,  когда
ученики выходили на прогулку; постоянно влюблялся с первого взгляда в нянек,
которые понятия не имели о его существовании, и в час отхода ко  сну  взирал
на освещенный газом мир ск