дчинение ему  всего  и
всех, как только можно было пожелать. Порой  он  бывал  ребячлив,  не  прочь
поиграть и вообще угрюмостью не отличался; но была у него странная  привычка
сидеть иногда в своем детском креслице и сосредоточенно раздумывать;  в  эти
моменты он становился похож (и начинал изъясняться соответственно)  на  одно
из  тех  ужасных  маленьких  созданий  в  сказке,  которые  в  возрасте  ста
пятидесяти или двухсот лет разыгрывают странную роль подмененных ими  детей.
Эта  несвойственная  ребенку  задумчивость  часто  посещала  его  наверху  к
детской; иногда он впадал в нее внезапно, объявляя, что устал, - даже  когда
резвился с Флоренс или играл в лошадки с мисс Токс. Но никогда не погружался
он в нее  с  такою  неизбежностью,  как  в  то  время,  когда  его  креслице
переносили в комнату отца и он сидел там с ним после  обеда  у  камина.  Это
была самая странная пара, какую когда-либо  освещало  пламя  камина.  Мистер
Домби, такой прямой и торжественный, глядит на огонь; его маленькая копия со
старческим, старческим лицом, всматривается в красные дали с  напряженным  и
сосредоточенным вниманием мудреца.  Мистер  Домби  занят  сложными  мирскими
планами и проектами; маленькая копия занята бог весть  какими  сумасбродными
фантазиями, неоформившимися мыслями и неясными соображениями.  Мистер  Домби
одеревенел  от  крахмала  и  высокомерия;   маленькая   копия   -   в   силу
наследственности и вследствие  бессознательного  подражания.  Один  является
подобием другого, и тем не менее они чудовищно непохожи.
     Однажды, когда они оба долго сидели в глубокой тишине  и  мистер  Домби
знал, что ребенок не спит только потому, что изредка смотрел  ему  в  глаза,
где яркий огонь сверкал, как  драгоценный  камень,  маленький  Поль  нарушил
молчание:
     - Папа, что такое деньги?
     Неожиданный вопрос  имел  такое  непосредственное  отношение  к  мыслям
мистера Домби, что мистер Домби пришел в полное замешательство.
     - Что такое деньги, Поль? - повторил он. - Деньги?
     - Да, - сказал ребенок, опуская руки на подлокотники своего креслица  и
поворачивая старческое лицо к мистеру Домби, - что такое деньги?
     Мистер Домби был в затруднении. Он не прочь был дать сыну  какое-нибудь
объяснение,  включающее  такие  термины,  как   средство   обмена,   валюта,
обесценивание валюты, ценные бумаги,  золотое  обеспечение,  биржевые  цены,
рыночная цена драгоценных  металлов  и  так  далее,  но,  взглянув  вниз  на
маленькое креслице и увидев, как до него далеко, он ответил:
     - Золото, серебро, медь. Гинеи, шиллинги, полупенсы. Ты знаешь, что это
такое?
     - О да, я знаю, что это такое, - сказал Поль. - Я не об этом спрашиваю.
Я спрашиваю, что такое сами деньги?
     О, небеса, каким старым было его лицо, когда  он  снова  поднял  его  к
отцу!
     - Что такое сами деньги? - повторил мистер Домби, в изумлении отодвигая
стул, чтобы лучше разглядеть самонадеянный атом, предложивший такой вопрос.
     - Я спрашиваю, папа, что они могут сделать? - продолжал Поль,  скрестив
на груди руки (для этого они были едва  ли  достаточно  длинны)  и  переводя
взгляд с огня на отца, и снова на огонь, и снова на отца.
     Мистер Домби подвинул стул на прежнее место в погладил его по голове.
     - Скоро ты это будешь лучше знать, мой мальчик, - сказал он. -  Деньги,
Поль, могут сделать что угодно. - С этими словами он взял маленькую ручку  и
тихонько похлопал ею по своей руке.
     Но Поль постарался как можно скорее освободить руку и,  слегка  потирая
ею подлокотник кресла, словно ум его находился в ладони, а он его оттачивал,
и снова глядя на огонь, как будто  огонь  был  его  советчиком  и  суфлером,
повторил после короткой паузы:
     - Что угодно, папа?
     - Да. Что угодно. Почти, - сказал мистер Домби.
     - Что угодно - значит, все? Да, папа? - спросил сын,  не  замечая  или,
быть может, не понимая сделанной оговорки.
     - Это одно и тоже. Да, - сказал мистер Домби.
     - Почему деньги не спасли мою маму? - возразил ребенок. - Они жестокие,
правда?
     - Жестокие? -  повторил  мистер  Домби,  поправляя  галстук  и  как  бы
обиженный этой мыслью. - Нет. Хорошее не может быть жестоким.
     - Если они хорошие и  могут  делать  что  угодно,  -  Задумчиво  сказал
мальчуган, глядя на огонь, - я не понимаю, почему они не спасли мою маму.
     Сейчас он не обращался  с  вопросом  к  отцу.  Быть  может,  с  детской
проницательностью он понял, что его вопрос уже привел отца в смущение. Но он
вслух повторил свою мысль, словно для него она была совсем не новой и  очень
беспокоила его; и он сидел, подперев подбородок рукой, по-прежнему размышляя
и отыскивая объяснение в камине.
     Мистер Домби, оправившись от изумленья, чтобы не сказать  тревоги  (ибо
это был первый случай, когда ребенок заговорил с ним о  матери,  хотя  точно
так же сидел возле него каждый вечер), подробно разъяснил ему, что деньги  -
весьма могущественный дух, которым никогда и ни  при  каких  обстоятельствах
пренебрегать не следует, однако они  не  могут  сохранить  жизнь  тем,  кому
пришло время умереть; и что мы  все,  даже  в  Сити,  должны,  к  несчастью,
умереть, как бы мы ни  были  богаты;  он  разъяснил,  каким  образом  деньги
являются причиной того, что нас почитают, боятся, уважают, заискивают  перед
нами и восхищаются нами, как они делают нас влиятельными и великими в глазах
всех людей и как они могут очень часто отдалять даже смерть на долгое время.
Как, например, они обеспечили его маме услуги мистера Пилкинса, коими  часто
пользовался и он, Поль, а также великого доктора Паркера Пепса, которого  он
никогда не видел. И как  они  могут  сделать  все,  что  только  может  быть
сделано. Все это и еще кое-что в таком же духе мистер  Домби  внушал  своему
сыну, который слушал внимательно и как будто понимал большую часть того, что
ему говорили.
     - Но они не могут сделать меня сильным и совсем здоровым, верно,  папа?
- спросил Поль после недолгого молчания, потирая ручонки.
     - Ты и так силен и совсем здоров, - возразил мистер Домби. - Не  правда
ли?
     О, какое старческое лицо снова обратилось к нему, выражая  и  печаль  и
лукавство!
     - Ты такой же сильный и здоровый, какими обычно  бывают  малыши,  а?  -
продолжал мистер Домби.
     - Флоренс старше меня, но я не такой сильный и здоровый, как Флоренс, я
это знаю, - отвечал ребенок. - И я думаю, что, когда Флоренс была такой, как
я, она могла играть гораздо дольше не уставая. Иногда я так устаю, -  сказал
маленький Поль, грея руки и глядя сквозь  прутья  каминной  решетки,  словно
какой-то призрачный театр марионеток давал там представление, -  и  кости  у
меня болят (Уикем говорит - это болят кости), и я не знаю, что делать.
     - Да, но это бывает по вечерам, - сказал мистер Домби,  придвигая  свое
кресло к креслицу сына и ласково кладя руку ему на спину. - Малыши должны  к
вечеру уставать, тогда они лучше спят.
     - О, это бывает не вечером, папа, -  возразил  ребенок,  -  это  бывает
днем; и я ложусь на колени к Флоренс, а она мне поет. Ночью мне снятся такие
стра-а-ан-ные веши!
     И снова он стал греть руки и размышлять об этих вещах, точно старик или
юный гном.
     Мистер Домби был так изумлен, так встревожен и так растерян,  не  зная,
как продолжать разговор, что мог только сидеть, глядя при  свете  камина  на
своего мальчика и не отнимая руки от его  спины,  как  будто  ее  удерживало
какое-то магнитное притяжение. Потом он протянул другую руку  и  на  секунду
повернул к себе задумчивое личико сына. Но оно снова  обратилось  к  камину,
как только он его освободил,  и  не  отрывалось  от  колеблющегося  пламени,
покуда не пришла нянька укладывать мальчика спать.
     - Я хочу, чтобы за мной пришла Флоренс, - сказал Поль.
     - Вы не хотите идти со своей бедной  няней  Уикем,  мистер  Поль?  -  с
большим пафосом осведомилась она.
     - Не хочу, - ответил Поль, снова располагаясь  в  своем  креслице,  как
хозяин дома.
     Благословляя его невинность, миссис Уикем удалилась,  и  вскоре  вместо
нее вошла Флоренс. Ребенок тотчас вскочил с живостью и готовностью и,  желая
отцу спокойной ночи, поднял к нему такое повеселевшее, такое помолодевшее  и
такое совсем детское  лицо,  что  мистер  Домби,  хотя  и  успокоенный  этим
превращением, был крайне озадачен.
     Когда они вместе вышли из комнаты,  ему  послышалось  тихое  пение;  и,
вспомнив, как Поль говорил, что сестра поет ему, он полюбопытствовал открыть
дверь, чтобы послушать и посмотреть им вслед. Она  медленно  поднималась  по
большой широкой лестнице, держа его на руках; голова его  лежала  у  нее  на
плече, одна рука небрежно обвилась вокруг ее  шеи.  Так  поднимались  они  -
медленно, медленно; она все время пела, и иногда Поль мурлыкал, тихонько  ей
подпевая. Мистер Домби смотрел им вслед, пока они не  поднялись  на  верхнюю
площадку лестницы, - впрочем,  не  раз  останавливаясь  отдохнуть,  -  и  не
скрылись из виду; но и тогда он продолжал стоять и  смотреть,  пока  бледные
лучи луны, меланхолически  мерцавшей  сквозь  тусклое  окно  в  потолке,  не
прогнали его обратно, и его комнату.
     На следующий день миссис Чик и мисс Токс были  приглашены  к  обеду  на
совет; когда убрали со стола, мистер  Домби  открыл  заседание,  потребовав,
чтобы ему сообщили без смягчения и умолчания, все ли благополучно с Полем  и
что говорит о нем мистер Пилкинс.
     - Ребенок, - заметил  мистер  Домби,  -  не  так  крепок,  как  мне  бы
хотелось.
     - Со свойственной вам удивительной наблюдательностью, дорогой мой Поль,
- отвечала миссис Чик, - вы сразу попали в точку. Наш любимец,  пожалуй,  не
так крепок, как нам бы хотелось. Дело в том, что его дух не  по  силам  ему.
Душа его  слишком  велика  для  своей  оболочки.  Ах,  как  рассуждает  этот
прелестный ребенок! - продолжала миссис Чик, покачивая головой. -  Никто  бы
этому не поверил. Вот, например, вчера, Лукреция, замечания его  на  тему  о
похоронах...
     - Боюсь, - сказал мистер Домби, сердито перебивая ее, - что  кто-то  из
этих особ там, наверху, говорит  с  ребенком  на  неподобающие  темы.  Вчера
вечером он заговорил со мной о своих... о  своих  костях,  -  сказал  мистер
Домби, с раздражением подчеркивая это слово. -  Кому  какое  дело  до...  до
костей моего сына? Полагаю, он не какой-нибудь живой скелет *.
     - Отнюдь нет, - сказала миссис Чик с неописуемым выражением.
     - Надеюсь, - отозвался ее брат. - Затем - похороны! Кто говорит ребенку
о похоронах? Полагаю, мы - не гробовщики, не наемные немые плакальщики *, не
могильщики?
     - Отнюдь  нет,  -  вставила  миссис  Чик  с  тем  же  многозначительным
выражением.
     - Так кто же вбивает ему в голову такие мысли? - спросил мистер  Домби.
- Право же, вчера вечером я был крайне опечален и возмущен. Кто вбивает  ему
в голову такие мысли, Луиза?
     - Дорогой мой Поль, - сказала миссис Чик, помолчав секунду, - не  имеет
смысла производить расследование. Скажу вам откровенно, я  не  думаю,  чтобы
Уикем была особой,  отличающейся  веселым  нравом,  которую  можно  было  бы
назвать...
     - Дочерью Мома *, - тихонько подсказала мисс Токс.
     - Вот именно, -  сказала  миссис  Чип,  -  но  она  очень  внимательна,
услужлива и вовсе не самонадеянна; право же,  я  никогда  еще  не  встречала
такой сговорчивой женщины. Если милый ребенок, - продолжала миссис Чик таким
тоном, словно подводила итог тому, о чем предварительно уже говорилось, хотя
все  это  она  высказывала  впервые,  -  немножко  ослаблен  этим  последним
приступом болезни и отличается не таким завидным здоровьем, как было бы  нам
желательно, и если  организм  его  временно  ослабел  и  иногда  ему  трудно
пользоваться своими...
     Миссис Чик побоялась сказать "членами" после недавнего  выпада  мистера
Домби против костей и посему ждала помощи от мисс Токс,  которая,  оставаясь
верной своим обязанностям, подсказала: "конечностями".
     - Конечностями! - повторил мистер Домби.
     - Кажется, уважаемый врач упомянул сегодня утром о ногах,  не  так  ли,
дорогая моя Луиза? - сказала мисс Токс.
     - Ну, конечно, упомянул, моя милая, - отвечала  миссис  Чик  с  кроткой
укоризной. - Зачем вы меня об этом спрашиваете? Вы  сами  слышали.  Итак,  я
говорю, что если бы наш милый Поль временно потерял способность пользоваться
ногами, то это заболевание свойственно многим детям в  его  возрасте  и  его
нельзя предотвратить никакими заботами и уходом. Чем скорее вы это поймете и
с этим согласитесь, Поль, тем лучше.
     - Разумеется, вы должны знать. Луиза, - сказал мистер Домби, - что я не
подвергаю сомнению вашу родственную привязанность и вполне понятную заботу о
будущем главе моей фирмы. Мистер Пилкинс, полагаю, осматривал сегодня  утром
Поля? - спросил мистер Домби.
     - Да, осматривал, - отвечала сестра. - Мисс Токс  и  я  присутствовали.
Мисс Токс и я всегда присутствуем. Мы считаем  это  совершенно  необходимым.
Мистер Пилкинс осматривал его несколько дней тому  назад,  и  я  его  считаю
очень умным человеком. Он говорит: "Это пустяки!"  Я  могу  подтвердить  его
слова, если это имеет значение, а сегодня  он  посоветовал  морской  воздух.
Очень разумно, Поль, в этом я убеждена.
     - Морской воздух, - повторил мистер Домби, глядя на сестру.
     - Никакого основания для беспокойства, - сказала  миссис  Чик.  -  Моим
Джорджу и  Фредерику  обоим  прописывали  морской  воздух,  когда  они  были
приблизительно в таком же возрасте; и  мне  самой  его  прописывали  великое
множество раз. Я совершенно согласна с вами, Поль,  что,  быть  может,  там,
наверху, неосторожно заговаривают при нем  о  таких  вещах,  о  которых  его
маленькой головке лучше не задумываться; но, право же, я не знаю, как  этому
помочь,  когда  имеешь  дело  с  таким  сообразительным  ребенком.  Будь  он
обыкновенный ребенок это не имело бы никакого значения.  Кажется,  я  должна
сказать вместе с мисс Токс, что временная перемена места, воздух Брайтона  и
физическое и духовное воспитание, порученное такой благоразумной особе, как,
например, миссис Пипчин...
     - Кто такая миссис Пипчин, Луиза? - спросил  мистер  Домби,  испуганный
этим упоминанием имени, которого он никогда еще не слыхал.
     - Миссис Пипчин, дорогой мой Поль, - отвечала сестра, - пожилая леди, -
мисс Токс знает историю  всей  ее  жизни  -  которая  с  некоторого  времени
посвятила с большим успехом всю свою душевную  энергию  изучению  малюток  и
уходу за ними и у которой прекрасные связи. Муж ее умер  от  разрыва  сердца
при... Как вы сказали, милая моя, при каких обстоятельствах ее муж  умер  от
разрыва сердца? Я забыла точные данные.
     - При выкачивании воды из Перуанских копей. - отозвалась мисс Токс.
     - Конечно, сам он не занимался  выкачиванием,  -  сказала  миссис  Чик,
взглянув на брата, и действительно, это объяснение было необходимо, ибо мисс
Токс высказалась о покойном мистере Пипчине так,  словно  он  умер  у  ручки
насоса, - а вложил деньги в предприятие, которое  обанкротилось.  Я  считаю,
что миссис Пипчин поистине изумительно обращается с детьми. Я  слышала,  как
ее хвалили в избранном кругу еще в те времена, когда я была... ах, боже мой,
какого же роста? - Взгляд миссис Чик  блуждал  по  книжному  шкафу  и  бюсту
мистера Питта, находившемуся на высоте примерно десяти футов от пола.
     - Быть  может,  дорогой  мой  сэр,  -  заметила  мисс  Токс,  залившись
румянцем, - поскольку на меня столь определенно ссылаются, я обязана сказать
о миссис Пипчин, что похвала, с которой отозвалась о ней ваша милая  сестра,
вполне заслужена. Многие леди и джентльмены, ныне  ставшие  важными  членами
общества, были поручены ее заботам. Смиренная особа, которая сейчас беседует
с вами, некогда находилась на ее попечении. Думаю, что даже знатная молодежь
знакома с ее заведением.
     -  Насколько  я  понимаю,  эта  почтенная   особа   руководит   учебным
заведением, мисс Токс? - снисходительно осведомился мистер Домби.
     - Ах, не знаю, - ответила та, - вправе ли я употребить такое  название.
Это отнюдь не приготовительная школа. Быть может, я верно выражу свою мысль,
- с особой слащавостью продолжала мисс  Токс,  -  если  назову  это  детским
пансионом для особо избранных.
     - Отбор чрезвычайно строгий и тщательный, - добавила миссис Чик, бросив
взгляд на брата.
     - О, исключительно! - сказала мисс Токс.
     Все это имело значение. Хорошо было, что  муж  миссис  Пипчин  умер  от
разрыва сердца из-за Перуанских копей. Это говорило о  богатстве.  Вдобавок,
мистер Домби готов был впасть в отчаяние при мысли о том, что Поль  остается
здесь хотя бы еще на один час после того, как врач посоветовал  его  увезти.
Это была остановка и задержка в пути, который ребенку предстояло,  в  лучшем
случае, медленно пройти, прежде чем  будет  достигнута  цель.  Рекомендация,
данная миссис Пипчин его сестрой и мисс Токс, имела для  него  большой  вес,
ибо он знал, что  они  ревниво  относятся  ко  всякому  вмешательству  в  их
обязанности, и ни на  секунду  не  допускал  мысли,  что,  быть  может,  они
стремятся разделить ответственность, о  которой  он,  как  было  только  что
показано, имел свое установившееся мнение.  Умер  от  разрыва  сердца  из-за
Перуанских копей, размышлял мистер  Домби.  Что  ж,  весьма  респектабельная
смерть.
     - Если мы решим, наведя завтра справки, отправить Поля в Брайтон к этой
леди, кто поехал бы с ним? - подумав, спросил мистер Домби.
     - В настоящее время вряд ли можно послать ребенка куда бы  то  ни  было
без Флоренс, дорогой мой Поль, - нерешительно ответила сестра. -  Он  просто
без ума от нее. Он, конечно, очень мал, и у него свои причуды.
     Мистер Домби отвернулся, медленно подошел к книжному  шкафу  и,  открыв
его, достал книгу.
     - Еще кто-нибудь, Луиза? - спросил он, не поднимая глаз и  перелистывая
книгу.
     - Конечно, Уикем. Я бы сказала, что одной Уикем  вполне  достаточно,  -
ответила сестра. - Если Поль попадет к такой особе, как миссис Пипчин,  вряд
ли нужно посылать кого-то, кто бы за нею наблюдал. Конечно, вы  сами  будете
ездить туда по крайней мере раз в неделю.
     - Разумеется, - сказал мистер Домби и затем в течение часа сидел, глядя
на одну и ту же страницу и не прочтя ни слова.

     Эта знаменитая миссис Пипчин была  удивительно  некрасивая,  зловредная
старая леди, сутулая, с лицом пятнистым, как плохой  мрамор,  с  крючковатым
носом и жесткими серыми глазами,  по  которым,  казалось,  можно  было  бить
молотом как по наковальне, не нанося им никакого  ущерба.  По  крайней  мере
сорок лет прошло с тех пор, как  Перуанские  копи  свели  в  могилу  мистера
Пипчина, однако вдова его все еще носила черный  бомбазии  такого  тусклого,
густого, мертвого и мрачного тона,  что  даже  газ  не  мог  ее  осветить  с
наступлением темноты, и присутствие  ее  действовало  как  гаситель  на  все
свечи,  сколько   бы   их   ни   было.   Все   ее   называли   "превосходной
воспитательницей"; а тайна ее воспитания заключалась  в  том,  чтобы  давать
детям все, чего они не любят, и не давать того, что они  любят:  нашли,  что
этот прием оказывает чрезвычайно благотворное воздействие на их  нравы.  Она
была такой злющей старой леди, что был соблазн предположить, не произошла ли
какая-то ошибка в применении перуанских насосов, и не из  копей,  а  из  нее
были выкачаны досуха все воды радости и млеко человеческой нежности *.
     Замок этой людоедки и укротительницы детей находился в крутом  переулке
Брайтона, где почва была еще  более,  чем  в  других  местах,  кремнистой  и
бесплодной, а дома - еще более, чем в других местах, ветхими и жалкими;  где
маленькие палисадники отличались необъяснимым свойством не  рождать  ничего,
кроме ноготков,  что  бы  ни  было  там  посеяно,  и  где  улитки  постоянно
присасывались к парадным дверям и другим местам, которые  им