он не вставал с  постели,
что Поль с радостью исполнил. Миссис Пипчин  снова  появилась  незадолго  до
прихода лекаря, а спустя некоторое время  добрая  молодая  женщина,  которая
чистила печку, когда Поль увидел ее в то первое утро (каким далеким казалось
оно теперь!), принесла ему завтрак. Был  еще  один  консилиум  где-то  очень
далеко, - или же  Полю  опять  это  приснилось,  -  а  затем  лекарь,  снова
появившись с доктором Блимбером и миссис Блимбер, сказал:
     - Да, я  думаю,  доктор  Блимбер,  теперь  мы  можем  освободить  этого
молодого джентльмена от книг: вакации уже на носу.
     - Несомненно, - сказал  доктор  Блимбер.  -  Дорогая  моя,  пожалуйста,
сообщите об этом Корнелии.
     - Непременно, - сказала миссис Блимбер.
     Лекарь, наклонившись, пристально посмотрел в глаза  Полю,  пощупал  ему
голову, пульс и выслушал сердце с таким вниманием и заботливостью, что  Поль
сказал:
     - Благодарю вас, сэр.
     - Наш юный друг, - заметил доктор Блимбер, - никогда не жаловался.
     - О да! - ответил лекарь. - Вряд ли он стал бы жаловаться.
     - Вы находите, что ему гораздо лучше? - осведомился доктор Блимбер.
     - О, ему гораздо лучше, сэр, - ответил лекарь.
     Поль по свойственной ему странной привычке начал размышлять о том,  чем
могли быть заняты в тот момент мысли лекаря, - так задумчиво ответил  он  на
два замечания доктора Блимбера. Но поскольку лекарь случайно встретил взгляд
своего  маленького  пациента,  когда  тот  пустился  в   эти   умозрительные
изыскания, и тотчас же вывел  его  из  раздумья  веселой  улыбкой,  то  Поль
улыбнулся в ответ и бросил свои размышления.
     Весь день он пролежал в постели, дремал, грезил и  смотрел  на  мистера
Тутса, но на  следующий  день  встал  и  спустился  вниз.  О,  чудо!  Что-то
случилось с большими стенными часами, и рабочий, стоявший на стремянке, снял
с них циферблат и при свете свечи ковырял  инструментами  в  механизме!  Это
было великое событие для Поля, который уселся  на  ступеньку  и  внимательно
следил за операцией, то и дело  посматривая  на  циферблат,  прислоненный  к
стене, и чувствуя некоторое смущение при мысли,  что  циферблат  подмигивает
ему.
     Рабочий на стремянке был очень вежлив; когда, увидев Поля,  он  сказал:
"Как поживаете, сэр?" - Поль вступил с ним в разговор и сообщил ему, что был
не совсем здоров. Когда  лед  был  таким  образом  сломан,  Поль  задал  ему
множество вопросов о часах-курантах и о том, дежурят ли  по  ночам  люди  на
колокольнях, чтобы заставить часы бить,  и  как  звонят  в  колокола,  когда
умирают люди, и отличается ли этот  звон  от  свадебного  звона,  или  живым
только чудится, что он заунывен. Убедившись, что новый его знакомый не очень
хорошо осведомлен, для чего в старину по вечерам  звонили  в  колокол,  Поль
рассказал  ему  об  этом  обычае,  а  также   спросил   его   как   человека
практического, какого он мнения о затее короля Альфреда * измерять время при
помощи горящих свечей, на что рабочий  отвечал,  что,  по  его  мнению,  она
погубила бы торговлю часами, если бы снова вернулись к  этой  затее.  Короче
говоря, Поль наблюдал, пока часы не приняли обычного своего вида и не начали
снова задавать свой степенный вопрос, после чего рабочий, сложив инструменты
в длинную корзинку, пожелал ему всех  благ  и  ушел.  Но  предварительно  он
шепнул что-то лакею у двери, причем употребил слово "чудаковат", - Поль  это
слышал.
     Что такое "чудаковатость" и почему она вызывала сожаление у людей?  Что
бы это могло быть?
     Свободный теперь от занятий, он часто об этом думал; хотя не так часто,
как могло бы случиться, если бы ему нужно было думать о  меньшем  количестве
вещей. А их было очень много, и он думал все время, с утра до вечера.
     Прежде всего о Флоренс, которая придет на  вечеринку.  Флоренс  увидит,
что мальчики его любят, и это ее обрадует. Вот об этом он  думал  постоянно.
Пусть Флоренс убедится, что они ласковы и добры к нему  и  что  он  стал  их
маленьким любимцем, и тогда она будет вспоминать  о  тех  днях,  которые  он
здесь провел, без особой грусти. Быть может, благодаря этому у Флоренс легче
будет на душе, когда он сюда вернется.
     Когда он сюда вернется!  Пятьдесят  раз  в  день  его  маленькие  ножки
бесшумно взбирались по лестнице в его комнату: он собирал свои книги  и  все
свое имущество и складывал все, вплоть до последней мелочи,  чтобы  взять  с
собою домой! Незаметно было, чтобы маленький Поль собирался сюда  вернуться;
никаких приготовлений к этому, никаких намеков на это не было во  всем,  что
он думал и делал, за исключением  мимолетной  мысли,  связанной  с  сестрой.
Наоборот, блуждая по дому в этом сосредоточенном расположении духа, он думал
обо всем ему близком так, словно должен был с этим  расстаться  навсегда,  а
потому-то и надо было думать об очень многом, с утра до вечера.
     Надо было заглянуть в комнаты наверху и подумать о том, как будет в них
пусто, когда он уедет; и поинтересоваться, сколько безмолвных дней,  недель,
месяцев и лет будут они оставаться такими же торжественными и  тихими.  Надо
было подумать о том, будет ли здесь бродить когда-нибудь другой мальчик ("не
от мира сего", как и он), которому откроются такие же странные  изменения  в
узорах обоев и вощанки, и расскажет ли кто-нибудь этому мальчику о маленьком
Домби, который жил здесь когда-то.
     Надо было подумать о портрете на лестнице, который всегда провожал  его
задумчивым взглядом, когда он проходил, поглядывая через плечо,  и  который,
если он шел не один, все-таки смотрел как будто только на него, а не на  его
спутника. Надо было хорошенько подумать о гравюре, висевшей в другом  месте,
на которой в центре потрясенной группы людей  одна  фигура,  ему  известная,
фигура с сиянием вокруг головы - добрая, кроткая  и  милосердная  -  стояла,
указывая вверх.
     У окна его спальни сотни мыслей сливались с этими и приходили  одна  за
другой, одна за другой, как набегающие волны. Где  живут  эти  дикие  птицы,
которые в ненастную погоду всегда кружатся над морем; откуда  поднимаются  и
где зарождаются облака; откуда мчится ветер в стремительном своем  полете  и
где он останавливается; может ли то  место,  где  они  так  часто  сидели  с
Флоренс и смотрели вдаль и рассуждали обо всем, - может ли  оно  н  без  них
оставаться точь-в-точь таким, каким было; могло ли оно  остаться  таким  для
Флоренс, если бы он был где-нибудь далеко, а она сидела там одна.
     Надо было подумать также о мистере Тутсе и  мистере  Фидере,  бакалавре
искусств; обо всех мальчиках, и о докторе Блимбере, и о миссис Блимбер, и  о
мисс Блимбер, о доме, и о тетке, и о мисс Токс; об отце, Домби  и  Сыне,  об
Уолтере и его бедном старом дяде, получившем деньги, в которых он  нуждался,
и об этом капитане с хриплым голосом и железной рукой. Помимо  всего  этого,
надо было сделать в течение дня  множество  маленьких  визитов:  побывать  в
классной комнате, в кабинете доктора Блимбера,  в  комнате  миссис  Блимбер,
мисс Блимбер и у собаки. Ибо теперь он  пользовался  правом  разгуливать  по
всему дому;  а  так  как  ему  хотелось  расстаться  со  всеми  в  наилучших
отношениях, он по-своему старался всем услужить. То он находил нужные  места
в книге для Бригса, который всегда их терял; то отыскивал слова в лексиконах
для других молодых джентльменов, попавших в  затруднительное  положение;  то
помогал миссис Блимбер мотать шелк; то приводил в  порядок  письменный  стол
Корнелии; то пробирался даже в кабинет доктора и, сидя  на  ковре  близ  его
ученых ног, потихоньку поворачивал  глобусы  и  отправлялся  в  кругосветное
путешествие или совершал полет среди далеких звезд.
     Короче говоря, в те дни перед самыми каникулами, когда  прочие  молодые
джентльмены выбивались из сил, восстанавливая в  памяти  все  пройденное  за
полугодие, Поль был таким привилегированным учеником, какого никогда еще  не
видали в этом доме. Он сам едва мог этому поверить; однако проходили часы  и
дни, а свободу он сохранял; и маленького Домби ласкали все.  Доктор  Блимбер
был так внимателен к нему, что однажды за  обедом  приказал  Джонсону  выйти
из-за стола, когда тот необдуманно назвал его "бедненьким Домби"; по  мнению
Поля, это было, пожалуй, сурово и жестоко, хотя в тот момент он  вспыхнул  и
удивился, почему Джонсон его жалеет. Справедливость доктора была, по  мнению
Поля, тем более сомнительна, что накануне вечером он ясно слышал,  как  этот
великий авторитет согласился с замечанием (высказанным миссис Блимбер),  что
бедненький милый Домби стал еще более "не от мира сего". Вот тогда-то Поль и
начал подумывать о том, что быть не от мира сего - значит быть очень худым и
слабым,  быстро  уставать  и  чувствовать  желание  где-нибудь   прилечь   и
отдохнуть; а он не мог не замечать, что эта склонность развивается у него со
дня на день.
     Наконец настал день вечеринки, и доктор Блимбер сказал за завтраком:
     -  Джентльмены,  мы  возобновим  наши  занятия  двадцать  пятого  числа
следующего месяца.
     Мистер Тутс немедленно сбросил иго рабства, надел кольцо и вскоре после
этого, упомянув в случайном разговоре о докторе, назвал его "Блимбер". Такая
вольность вызвала у старших учеников чувство восторга и  зависти;  но  более
юные умы были устрашены и как будто удивлялись, что потолок не рухнул  и  не
раздавил его.
     Как за завтраком, так и за обедом не было сделано ни одного  намека  на
вечернюю церемонию, но в доме весь день царила суматоха, и  во  время  своих
скитаний  Поль  познакомился  с   многочисленными   странными   скамьями   и
подсвечниками и повстречался с арфой в зеленом пальто, стоявшей на  площадке
перед дверью гостиной. А за обедом  голова  миссис  Блимбер  имела  какой-то
странный вид, как будто волосы ее были закручены слишком  туго;  и  хотя  на
обоих висках мисс Блимбер красовались накладные букли, ее собственные  кудри
под ними были как будто завернуты в бумагу, и вдобавок в театральную  афишу,
ибо над одним стеклом ее сверкающих очков Поль прочел: "Королевский  театр",
а над другим: "Брайтон".
     Под вечер в дортуарах юных джентльменов  был  грандиозный  парад  белых
жилетов и галстуков и стоял такой сильный запах паленых  волос,  что  доктор
Блимбер послал наверх лакея с приветом и пожелал узнать, не пожар ли в доме.
Но в действительности это был всего лишь парикмахер, который завивал молодых
джентльменов и в пылу усердия перегрел щипцы.
     Когда Поль оделся,  -  что  было  сделано  быстро,  ибо  он  чувствовал
недомогание и сонливость и не мог заниматься  туалетом  очень  долго,  -  он
спустился в гостиную,  где  застал  доктора  Блимбера,  прогуливающегося  по
комнате, в вечернем костюме, но с таким величественным и безучастным  видом,
как будто он  попросту  не  допускал  возможность,  что  к  нему  кто-нибудь
заглянет. Затем появилась миссис Блимбер, очаровательная, на взгляд Поля,  и
надевшая такое множество юбок, что нужно  было  совершить  целую  экскурсию,
чтобы обойти вокруг нее. Мисс Блимбер спустилась вскоре после своей матушки,
непомерно перетянутая, но прелестная.
     Вслед за ними прибыли мистер  Тутс  и  мистер  Фидер.  Каждый  из  этих
джентльменов держал в руке свою шляпу, словно жил где-нибудь далеко  отсюда;
а когда дворецкий доложил о них, доктор Блимбер  сказал:  "А-а-а!  Ах,  боже
мой!" - и, казалось, был чрезвычайно рад  их  видеть.  Мистер  Тутс  сверкал
драгоценными  камнями  и  пуговицами  и  придавал   такое   значение   этому
обстоятельству, что, пожав руку доктору и поклонившись миссис Блимбер и мисс
Блимбер, отвел Поля в сторонку и спросил:
     - Что вы об этом думаете, Домби?
     Но, несмотря  на  такую  скромную  уверенность  в  себе,  мистер  Тутс,
казалось, пребывал в нерешительности по поводу того, надлежит ли  застегнуть
нижнюю пуговицу жилета и следует ли, при трезвом учете  всех  обстоятельств,
отвернуть  или  выправить  манжеты.  Заметив,  что  у  мистера  Фидера   они
отвернуты, мистер Тутс отвернул свои; но так как у следующего гостя  манжеты
были выправлены, мистер Тутс выправил свои. Что касается пуговиц жилета,  не
только нижних, но и верхних, то по мере прибытия гостей вариации стали столь
многообразны,  что  Тутс  все  время  теребил  пальцами  эту  принадлежность
туалета, точно играл на каком-то инструменте, и,  по-видимому,  находил  эти
неустанные упражнения весьма затруднительными.
     Когда  все  молодые  джентльмены,  завитые,   в   тугих   галстуках   и
лакированных туфлях, держа в руках  новенькие  шляпы,  собрались,  причем  о
появлении каждого было доложено дворецким,  пришел  учитель  танцев,  мистер
Бепс, в сопровождении миссис Бепс, с которой миссис Блимбер  была  в  высшей
степени любезна. Мистер Бепс был очень серьезный джентльмен с медлительной и
размеренной речью; не простояв и пяти  минут  под  лампой,  он  заговорил  с
Тутсом (который молчаливо сравнивал его лакированные туфли со своими) о том,
что стали бы вы делать с сырьем, когда оно прибывает в ваши порты в обмен на
ваше золото. Мистер Тутс,  которому  вопрос  показался  туманным,  предложил
"сварить его". Но мистер Бепс как будто не считал такую меру целесообразной.
     Поль выскользнул из своего уголка на диване, среди подушек,  служившего
ему наблюдательным пунктом, и спустился в комнату, где был  сервирован  чай,
чтобы встретить Флоренс, которой не видел почти две недели, так как  прошлую
субботу и воскресенье оставался у доктора Блимбера  во  избежание  простуды.
Вскоре она пришла с живыми цветами в руках, такая красивая в своем  скромном
бальном платье, что, когда она опустилась на колени, чтобы  обнять  Поля  за
шею и поцеловать его (так как никого здесь не было, кроме его приятельницы и
еще одной молодой женщины, которые разливали чай),  он  едва  мог  заставить
себя отпустить ее или отвести взгляд от ее сияющих и любящих глаз.
     - Что случилось, Флой? - спросил  Поль,  почти  уверенный,  что  увидел
слезу.
     - Ничего, милый, ничего, - отвечала Флоренс.  Поль  осторожно  коснулся
пальцем ее щеки - да, это была слеза!
     - Что же это, Флой? - сказал он.
     - Мы вместе поедем домой, и я буду ухаживать за  тобой,  мой  милый,  -
сказала Флоренс.
     - Ухаживать за мной? - повторил Поль.
     Поль не мог понять, какое это  имеет  отношение  к  слезе,  почему  обе
молодые  женщины  смотрели  так  серьезно  и  почему  Флоренс   на   секунду
отвернулась, а потом повернула к нему лицо, вновь светившееся улыбкой.
     - Флой, - проговорил Поль, держа и руке локон ее темных волос, -  скажи
мне, дорогая: как ты думаешь, я - не от мира сего?
     Сестра засмеялась, приласкала его и ответила: "Нет".
     - Потому что я знаю, они так говорят. - продолжал Поль, - и мне хочется
знать, что они хотят этим сказать, Флой.
     Туг раздался громкий стук в дверь. Флоренс поспешила отойти к столу,  и
больше они об этом  не  говорили.  Поль  снова  удивился,  увидев,  что  его
приятельница шепчет что-то Флоренс, как будто утешает ее, но прибытие  новых
гостей отвлекло его от этой мысли.
     Это были сэр Барнет Скетлс, леди Скетлс и  юный  мистер  Скетлс.  После
вакаций мистеру Скетлсу предстояло поступить в школу, и  в  комнате  мистера
Фидера постоянно прославляли его отца,  который  был  в  палате  общин  и  о
котором мистер Фидер сказал, что когда он поймает взгляд спикера (чего ждали
от него вот уже три или четыре года), то можно предвидеть, как  он  отхлещет
радикалов.
     - Ну, а это что за комната? - обратилась  леди  Скетлс  к  приятельнице
Поля, Милии.
     - Кабинет доктора Блимбера, сударыня, - был ответ...
     Леди Скетлс обозрела его в лорнет и с одобрительным кивком сказала сэру
Барнету Скетлсу: "Очень хорошо". Сэр Барнет  Скетлс  согласился,  но  мистер
Скетлс смотрел подозрительно и недоверчиво.
     - Ну, а этот малютка, - сказала леди Скетлс, поворачиваясь к Полю. - Он
один из...
     - Один из молодых джентльменов, сударыня, - сказала приятельница Поля.
     - Как же вас зовут, мое бедное дитя? - осведомилась леди Скетлс.
     - Домби, - отвечал Поль.
     Сэр Барнет Скетлс тотчас вмешался и заявил, что имел честь  встретиться
с отцом Поля на публичном обеде, и  выразил  надежду,  что  он  находится  в
добром здравии. Затем Поль услышал, как он  говорил  леди  Скетлс:  "Сити...
очень богат... в высшей степени респектабелен... доктор упоминал об этом". А
затем он сказал Полю:
     - Пожалуйста, передайте вашему  милому  папе,  что  сэр  Барнет  Скетлс
весьма рад, что он находится в добром здравии, и посылает ему  свой  горячий
привет.
     - Хорошо, сэр, - отвечал Поль.
     - Молодец! - сказал сэр Барнет Скетлс. - Барнет, - обратился он к юному
мистеру Скетлсу,  который,  назло  предстоящему  ученью,  налег  на  кекс  с
коринкой, - с этим молодым человеком  тебе  следует  познакомиться.  С  этим
молодым человеком ты можешь  познакомиться,  -  сказал  сэр  Барнет  Скетлс,
выразительно подчеркивая свое позволение.
     -  Какие  глаза!  Какие  волосы!  Какое  прелестное  личико!   -   тихо
воскликнула леди Скетлс, взирая в лорнет на Флоренс.
     - Моя сестра, - сказал Поль, представляя ее.
     Скетлсы были теперь вполне удовлетворены.  А  так  как  леди  Скетлс  с
первого  взгляда  почувствовала  расположение  к  Полю,   они   все   вместе
отправились наверх; сэр Барнет Скетлс взял на себя заботу о Флоренс, а  юный
Барнет следовал за ними.
     Юный Барнет недолго пребывал на заднем плане после того, как они  вошли
в гостиную,  ибо  доктор  Блимбер  в  одну  минуту  выдвинул  его,  заставив
танцевать с Флоренс. Поль не заметил, чтобы тот был  особенно  счастлив  или
проявлял что-нибудь,  кроме  угрюмости  и  слабой  заинтересованности  своим
занятием; но поскольку Поль слышал, как леди Скетлс сказала миссис  Блимбер,
отбивавшей такт веером, что ее дорогой мальчик явно без ума от этого  ангела
- мисс  Домби,  -  то,  по-видимому,  Скетлс-младший  пребывал  в  состоянии
блаженства, отнюдь этого не обнаруживая.
     Маленький Поль усмотрел странное  стечение  обстоятельств  в  том,  что
никто не занял его места среди подушек; и когда он вернулся в комнату,  все,
помня, что это место принадлежит ему, расступились,  давая  ему  возможность
снова его занять. И никто не останавливался перед ним, когда  заметили,  как
приятно ему видеть Флоренс среди танцующих; напротив,  все  старались  стать
так, чтобы он мог все время следить за нею. Все  были  очень  добры  -  даже
незнакомые ему люди, которых вскоре появилось очень много, -  и  то  и  дело
подходили и заговаривали с ним, спрашивали, как он себя чувствует, не  болит
ли у него голова, и не устал ли он. Он был им очень признателен за доброту и
внимание и, прислонясь к подушкам в своем уголке на диване, где сидели также
миссис Блимбер и  леди  Скетлс,  наблюдал  и  был  очень  счастлив;  Флоренс
приходила и подсаживалась к нему после каждого тура.
     Флоренс сидела бы с ним весь вечер и предпочла бы вовсе  не  танцевать,
но Поль заставил ее, сказав, какое удовольствие это  ему  доставляет.  И  он
сказал правду, потому что сердечко его расширялось и лицо горело,  когда  он
видел, как все восхищаются ею и каким прелестным цветком  была  она  в  этой
комнате.
     Из своего гнездышка среди подушек Поль мог видеть и слышать чуть ли  не
все происходящее, словно все это делалось для его развлечения. Помимо прочих
мелких инцидентов, им  замеченных,  он  увидел,  как  мистер  Бепс,  учитель
танцев, вступил в разговор с сэром Барнетом Скетлсом и вскоре  спросил  его,
как спрашивал мистера Тутса, что стали бы вы  делать  с  сырьем,  когда  оно
прибывает в ваши порты в обмен на ваше золото. Сэр Барнет Скетлс многое имел
сказать  по  этому  вопросу  и  сказал;  но   вопрос   как   будто   остался
неразрешенным,  ибо  мистер  Бепс  возразил:  да,  но,  предположим,  Россия
выступит со своими жирами; после чего сэр Барнет чуть ли  не  онемел  и