ду,  лежащей,  как
полагал он, у его ног, и не прислал мне даже этого жалкого подарка в  память
о прошлом, очень довольный тем, что меня отправят за океан, где я больше уже
не буду для него помехой, где я умру и сгнию? Как вы думаете, кто это был?
     - Почему вы мне задаете такой вопрос? - повторила Хэриет.
     - Почему вы дрожите, - сказала Элис, касаясь рукой ее руки и заглядывая
ей в лицо. - Не потому ли, что ответ готов сорваться с ваших  губ?  Это  был
ваш брат Джеймс.
     Хэриет дрожала все сильнее и сильнее, но не отвела глаз под пристальным
взглядом, устремленным на нее.
     - Когда я узнала, что вы его сестра, - это случилось в  ту  ночь,  -  я
вернулась сюда, измученная, с больной ногой, чтобы с  презрением  отвергнуть
ваш подарок. В ту ночь я почувствовала, что могла  бы  идти,  измученная,  с
больною ногой, на край света,  чтобы  заколоть  его  в  каком-нибудь  глухом
месте, укрытом от чужих взоров. Понимаете ли вы, какое  все  это  имело  для
меня значение?
     - Понимаю! Боже мой, зачем же вы опять пришли сюда?
     - Потом я увидела его, - сказала Элис, сжимая ей руку и всматриваясь  в
лицо. - Я следила за ним при  ярком  дневном  свете.  Если  искра  ненависти
только тлела в моей груди, она разгорелась в яркое пламя,  когда  мои  глаза
остановились на нем. Вам известно, что он причинил зло  гордому  человеку  и
сделал его своим смертельным врагом. Что, если я дала о нем  сведения  этому
человеку?
     - Сведения? - повторила Хэриет.
     - Что, если я отыскала того, кто знает тайну вашего брата,  знает,  как
он бежал, знает, куда он бежал со своей спутницей? Что, если я заставила его
рассказать все известное ему, от слова до слова, в присутствии этого  врага,
который спрятался и все слышал? Что, если в то время я сидела, глядя в  лицо
этому врагу, и видела, как оно утрачивает человеческие черты?  Что,  если  я
видела, как он, обезумев, бросился в погоню? Что, если я знаю теперь:  он  в
пути - дьявол в образе человека - и через несколько часов настигнет его?
     - Уберите вашу руку! - отпрянув, воскликнула  Хэриет.  -  Уйдите!  Ваше
прикосновение приводит меня в ужас!
     - Все это я сделала, - продолжала та, так же пристально глядя на Хэриет
и не обращая внимания на ее  восклицание.  -  Разве  голос  мой  и  лицо  не
убеждают в том, что действительно я это сделала? Вы верите тому, что  я  вам
говорю?
     - Боюсь, что должна поверить! Отпустите мою руку!
     - Подождите еще минуту! Еще минуту. Вы  можете  понять,  сколь  глубока
была жажда мести, если она так долго не утихала и толкнула меня на этот шаг?
     - Это ужасно! - воскликнула Хэриет.
     - Стало быть, - хриплым голосом сказала Элис, - теперь, когда вы  снова
видите меня, а я смиренно стою на коленях, касаюсь вашей руки, смотрю вам  в
лицо, вы можете поверить, что мои слова - не простое признание и что борьба,
какая шла в моей душе, была страшной. Я стыжусь произносить эти слова, но  я
почувствовала сострадание. Я презираю себя! Я боролась с собою весь  день  и
всю прошлую ночь, но я без всякой причины чувствую к нему  сострадание  и...
если это возможно, хочу исправить то,  что  я  сделала.  Только  бы  они  не
встретились теперь, когда его преследователь ослеплен и потерял голову. Если
бы вы видели его вчера вечером, когда он ушел,  вы  бы  поняли,  как  велика
опасность.
     - Как ее предотвратить? Что я могу сделать? - вскричала Хэриет.
     - Всю ночь напролет, -  торопливо  продолжала  та,  -  мне  снился  он,
залитый кровью, и, однако, я не спала. Весь день я чувствовала, что он подле
меня.
     - Что я могу сделать? - повторила Хэриет, содрогаясь при этих словах.
     - Если кто-нибудь может  написать  ему,  или  отправить  посланца,  или
поехать к нему, пусть не теряет времени. Он в  Дижоне!  Вы  знаете  название
этого города и где он находится?
     ~ Да!
     - Предостерегите его, что тот, кого он сделал своим врагом, вне себя от
бешенства,  и  плохо  он  знает  этого  человека,  если  не  страшится   его
приближения. Скажите ему, что тот уже в пути, - я это знаю! - и не теряет ни
секунды. Настаивайте, чтобы он уехал, пока не поздно - если еще не поздно, -
и не встречался с ним. Какой-нибудь месяц  может  иметь  огромное  значение.
Только бы их встреча не произошла по моей вине! Где угодно, только  не  там!
Когда угодно, только не теперь! Пусть его враг последует за  ним  и  разыщет
его сам, но без моей помощи! Довольно с меня той тяжести, какую я несу...
     Огонь больше не освещал ее черных как смоль волос, ее  лица  и  горящих
глаз; ее рука не касалась руки Хэриет. И там, где она стояла,  не  было  уже
никого.

ГЛАВА LIV

     Беглецы

     Время - одиннадцать часов вечера; место - номер во  французском  отеле,
состоящий из нескольких комнат: темной,  холодной  передней,  или  коридора,
столовой, гостиной, спальни, второй гостиной, или  будуара,  который  меньше
остальных комнат и расположен в глубине. На главную лестницу выходит  только
одна двустворчатая дверь, но в каждой  комнате  по  две-три  двери:  комнаты
сообщаются между собой, а также с узкими ходами в стенах, ведущими, как  это
нередко бывает в таких домах, на заднюю лестницу  с  незаметным  выходом  на
улицу. Номер расположен в бельэтаже окнами во двор,  но  не  занимает  всего
этажа целиком - настолько велико здание отеля, состоящее из четырех корпусов
с квадратным двором посредине.
     В этих комнатах царила роскошь, в  достаточной  мере  поблекшая,  чтобы
казаться  меланхолической,  и  в  достаточной  мере   ослепительная,   чтобы
затруднять повседневную жизнь показным великолепием. Стены  и  потолки  были
позолочены и расписаны; полы до блеска натерты воском; малиновая  драпировка
нависала фестонами над окнами, дверьми и зеркалами, а канделябры, изогнутые,
как ветви деревьев или рога зверей, выступали из обшитых  панелью  стен.  Но
днем, когда жалюзи (сейчас спущенные) бывали подняты, можно  было  подметить
на этой пышности следы, оставленные временем и пылью,  солнцем,  сыростью  и
дымом; заметно было, что помещение пустовало часто и подолгу,  ибо  к  таким
невзгодам показные  игрушки  жизни  оказываются  чувствительными,  как  сама
жизнь, и чахнут, словно люди, запертые в тюрьме. Даже ночь и  пучки  горящих
свечей не могли стереть эти следы, хотя при  этом  блеске  они  отступали  в
тень.
     В тот вечер только в одной комнате - меньшей из  перечисленных  выше  -
можно было увидеть ослепительный  блеск  восковых  свечей,  их  отражение  в
зеркалах, позолоту и яркие краски. Наблюдателю,  стоящему  в  передней,  где
тускло горела лампа, и глядящему  сквозь  ряд  темных  комнат,  эта  комната
казалась сверкающей, как драгоценный камень. В центре  этого  сияния  сидела
красивая женщина - Эдит.
     Она была одна. Все та же непокорная, высокомерная женщина. Щеки  слегка
впали, глаза как будто сделались больше и сверкали ярче, но надменная осанка
осталась тою же. Никаких признаков стыда на ее лице; запоздалое раскаяние не
согнуло  ее  горделивой  шеи.  По-прежнему  властная  и   величественная   и
по-прежнему равнодушная к себе самой и  ко  всему  остальному,  она  сидела,
опустив темные глаза, и кого-то ждала.
     У нее не было ни книги, ни рукоделия, никакого занятия,  ничего,  кроме
собственных мыслей, чтобы скоротать медлительное время. Какое-то  намерение,
достаточно упорное, чтобы заполнить любое ожидание,  владело  ею.  С  крепко
сжатыми губами, которые дрожали, если она хоть на мгновение  переставала  за
собою следить, с раздувавшимися ноздрями, со стиснутыми руками, она сидела и
ждала. И намерение, владевшее ею, клокотало у нее в груди.
     Когда в замке наружной двери повернулся ключ и в  передней  послышались
шаги, она встрепенулась и крикнула: "Кто там?" Ей ответили по-французски,  и
два лакея, звеня подносами, вошли, чтобы накрыть стол к ужину.
     Она спросила, кто приказал им это сделать.
     - Мосье отдал распоряжение, когда ему угодно было  занять  этот  номер.
Мосье сказал, когда остановился здесь на час en route {По дороге  (франц.).}
и оставил письмо для мадам... Мадам, конечно, его получила?
     - Да.
     Тысяча извинений! Внезапное опасение, что письмо, быть может,  позабыли
передать, повергло его - лысого бородатого лакея из соседнего ресторана -  в
отчаяние. Мосье сказал, что ужин должен быть готов к этому  часу,  а  также,
что в письме он предупреждает мадам об отданном распоряжении.  Мосье  оказал
честь "Золотой голове", выразив желание, чтобы ужин был изысканный и тонкий.
Мосье убедится в том, что "Золотая голова" оправдает это доверие.
     Эдит больше ничего не сказала и  задумчиво  следила  за  тем,  как  они
сервировали стол на две персоны и поставили бутылки с вином. Прежде чем  они
закончили, она встала и, взяв лампу, прошла в спальню, а оттуда в  гостиную,
и торопливо, но внимательно осмотрела все двери, в особенности  ту,  которая
вела из спальни в проход в стене. Из этой двери она вынула ключ  и  вставила
его с наружной стороны. Затем она вернулась.
     Слуги - второй был смуглым желчным субъектом в куртке, гладко выбритым,
с коротко остриженными черными волосами -  завершили  свои  приготовления  и
стояли, созерцая стол. Первый лакей осведомился у мадам,  скоро  ли,  по  ее
мнению, приедет мосье.
     Она этого не знала. Ей это было безразлично.
     Pardon! {Простите! (франц.)} Ужин готов! К  нему  следовало  приступить
немедленно. Мосье (который говорит по-французски, как ангел или как  француз
- это одно и то же) весьма выразительно заявил о своей  пунктуальности.  Да,
английская нация славится своей пунктуальностью. Ах! Что за шум?  Боже  мой,
это мосье. Вот он!
     Действительно, мосье,  которого  впустил  другой  лакей,  шел,  сверкая
зубами, по темным комнатам, напоминающим вход  в  пещеру,  и,  войдя  в  эту
обитель света и красок, обнял мадам и обратился к ней по-французски,  назвав
ее своей очаровательной женой.
     - Боже мой! Мадам вот-вот упадет в обморок! Мадам так обрадовалась, что
ей стало дурно! - Лысый бородатый слуга заметил это и вскрикнул.
     Но мадам только отпрянула и содрогнулась. Прежде чем были  сказаны  эти
слова, она уже стояла, положив руку на бархатную спинку кресла, выпрямившись
во весь рост и с неподвижным лицом.
     - Франсуа полетел в "Золотую голову" за  ужином.  В  таких  случаях  он
летает как ангел или  птица.  Багаж  мосье  находится  в  его  комнате.  Все
приготовлено. Сию минуту будет подан ужин.
     Лысый лакей сопровождал  эти  слова  поклонами  и  улыбками,  и  вскоре
появился ужин.
     Горячие блюда были принесены на жаровне, холодные уже стояли на  столе,
а запасные приборы на буфете. Мосье остался  доволен  сервировкой.  Так  как
стол был маленький, она показалась ему очень удобной. Пусть поставят жаровню
на пол и уходят. Он сам будет брать блюда.
     - Простите, - вежливо сказал лысый, - это немыслимо!
     Мосье был другого мнения. Сегодня  он  ни  в  чьих  услугах  больше  не
нуждался.
     - Но мадам... - начал лысый.
     По словам мосье, у мадам была своя горничная. Этого было достаточно.
     Тысяча извинений! Нет! У мадам не было никакой горничной.
     - Я приехала сюда одна, - сказала Эдит. - Мне так хотелось. Я  привыкла
путешествовать, я не нуждаюсь в услугах. Пусть никого ко мне не присылают.
     Итак, мосье, упорствуя в  своем  немыслимом  желании,  пошел  вслед  за
обоими слугами к наружной двери, чтобы запереть ее на ночь. В  дверях  лысый
обернулся, отвесил поклон и заметил, что мадам по-прежнему стояла,  опираясь
на бархатную спинку  кресла,  не  обращала  никакого  внимания  на  мосье  и
смотрела прямо перед собой.
     Когда шум  запираемой  Каркером  двери  пронесся  по  всем  комнатам  и
долетел, как бы приглушенный и  придавленный,  до  этой  последней  и  самой
отдаленной  комнаты,  он  слился  в  ушах  Эдит  с  боем   соборных   часов,
возвестивших полночь. Она слышала, как Каркер остановился, также  как  будто
прислушиваясь, а затем направился к ней, в молчании протягивая длинную  цепь
шагов и по дороге  захлопывая  за  собой  все  двери.  Ее  рука  на  секунду
оторвалась от бархатного кресла, чтобы придвинуть ближе  лежавший  на  столе
нож; потом она приняла прежнюю позу.
     - Странно, что вы приехали сюда одна, дорогая! - сказал он, входя.
     - Что это значит? - воскликнула  она.  Она  сказала  это  таким  резким
тоном, так гневно повернула голову, так неприветливо взглянула на него и так
мрачно сдвинула брови, что он, с лампой в руке, остановился, смотря на  нее,
словно она лишила его способности двигаться.
     - Я говорю: как странно, что вы  приехали  сюда  одна!  -  повторил  он
наконец, поставив лампу и улыбаясь самой учтивой своей улыбкой. - Право, это
была излишняя предосторожность, которая могла даже повредить. Вы должны были
нанять горничную в  Гавре  или  Руане,  и  времени  у  вас  для  этого  было
достаточно, хотя вы, дорогая, - самая  капризная  и  привередливая  из  всех
женщин, а также и самая красивая.
     Она бросила на него странный взгляд, но продолжала стоять, опираясь  на
спинку кресла, и не произнесла ни слова.
     - Я никогда еще не видел  вас  такой  очаровательной,  как  сегодня,  -
добавил Каркер. - Действительность превосходит даже  тот  образ,  который  я
хранил в памяти во время этого мучительного испытания и который  я  созерцал
денно и нощно.
     Ни слова. Ни  взгляда.  Глаза  ее  были  совершенно  скрыты  опущенными
ресницами, но голова высоко поднята.
     - Суровы, жестоки были условия испытания! - с улыбкой продолжал Каркер.
- Но все они выполнены, остались в прошлом, и тем чудеснее,  тем  безопаснее
настоящее! Мы найдем приют в Сицилии.  В  этом  самом  безмятежном  и  тихом
уголке земного шара мы с вами, мое сокровище, будем вознаграждены за прежнее
рабство.
     Он весело направился к ней, но она мгновенно схватила со  стола  нож  и
отступила на шаг.
     - Ни с места, или я вас убью! - крикнула она.
     Эта внезапная перемена, происшедшая  в  ней,  напряженная  ненависть  и
безграничное отвращение,  сверкнувшие  в  глазах  и  отразившиеся  на  лице,
заставили его остановиться, словно перед ним вспыхнуло пламя.
     - Ни с места! - сказала она. - Не подходите ко  мне,  если  вам  дорога
жизнь!
     Они смотрели друг на друга. Лицо его выражало ярость и изумление, но он
поборол эти чувства и шутливо сказал:
     - Полно, полно! Ведь мы одни, и никто нас не видит и не слышит. Неужели
вы думаете запугать меня этой притворной добродетелью?
     - Неужели вы думаете запугать меня,  -  страстно  возразила  она,  -  и
заставить отказаться от любой намеченной мною цели и любого  принятого  мною
решения, если будете напоминать мне о том, что  мы  здесь  одни  и  неоткуда
ждать помощи? Меня, которая умышленно приехала сюда одна? Если бы я  боялась
вас, разве не стала бы я вас избегать? Если бы я боялась вас, разве была  бы
я здесь глухой ночью и разве сказала бы вам то, что намерена сказать?
     -  Что  же  именно,  прелестная  капризница?  -  спросил  он.  -  Более
прелестная, чем любая другая женщина в наилучшем расположении духа.
     - Я ничего вам не скажу, пока вы не сядете вон на тот стул, -  ответила
она, - или скажу только одно: не подходите ко мне! Ни  шагу  дальше!  Говорю
вам, если вы сделаете еще один шаг, - господь мне свидетель, я убью вас!
     - Уж не принимаете ли вы меня за своего супруга? - усмехнулся он.
     Не удостаивая его ответом, она вытянула  руку,  указывая  на  стул.  Он
закусил  губу,  нахмурился,  засмеялся  и  сел,  не  в  силах  скрыть  своей
растерянности, нерешительности, нетерпения, нервно кусая ногти и посматривая
на нее искоса с чувством горького  разочарования,  хотя  он  и  притворялся,
будто его забавляет ее каприз.
     Она положила нож на стол и, коснувшись рукой корсажа, сказала:
     - Здесь у меня спрятан отнюдь не любовный сувенир.  Не  желая  еще  раз
выносить ваше прикосновение, я обращу этот предмет против вас  -  теперь  вы
это знаете - с большей охотой, чем против любой из пресмыкающихся тварей!
     Он сделал попытку весело засмеяться и попросил ее поскорее доиграть эту
комедию, так как ужин стынет. Но украдкой он бросил на нее еще более  хмурый
и раздраженный взгляд и с глухим проклятьем топнул ногой.
     - Сколько раз, - продолжала  Эдит,  мрачно  глядя  на  него,  -  вы  со
свойственной вам наглостью и подлостью наносили  мне  оскорбления  и  обиды?
Сколько раз своим вкрадчивым тоном, своими насмешливыми словами и  взглядами
вы поливали меня грязью  за  мою  помолвку  и  замужество?  Сколько  раз  вы
обнажали и растравляли мою рану - любовь к этой милой, заброшенной  девушке?
Сколько раз вы раздували огонь, на котором я корчилась в течение двух лет, и
подстрекали меня к жестокой мести в минуты ужаснейшей для меня пытки?
     - Не сомневаюсь, сударыня, - ответил он, - что  вы  добросовестно  вели
подсчет, и он довольно точен. Полно, Эдит! Все это было уместно по отношению
к этому бедняге - вашему супругу...
     - А что, если бы, -  начала  она,  следя  за  ним  с  таким  горделивым
пренебрежением и отвращением, что он  невольно  съежился,  как  ни  старался
храбриться, - что, если бы все прочие причины презирать его  развеялись  как
дым и место их заняла бы только одна - то, что  вы  были  его  советчиком  и
любимцем?
     - По этой-то причине вы и бежали со мной? - язвительно спросил он.
     -  Да,  и  потому-то  мы  находимся  лицом  к  лицу  в  последний  раз.
Несчастный! Сегодня ночью мы встретились и сегодня ночью расстанемся. Потому
что я ни на минуту здесь не останусь после того, как выскажу все!
     Он злобно повернулся к ней и схватился рукою  за  стол,  но  не  встал,
ничего не ответил и воздержался от угроз.
     - Я, - сказала она, немигающим взором глядя ему  в  глаза,  -  женщина,
которую с самого детства позорили и ожесточали. Меня предлагали и отвергали,
выставляли  напоказ  и  расхваливали,  пока  я  не  почувствовала  глубокого
отвращения ко всему. Все мои способности и таланты, которые могли бы служить
мне источниками утешения, были выброшены на рынок, чтобы повысить мне  цену,
словно уличный глашатай объявлял о них во всеуслышание. Мои нищие, но гордые
друзья взирали на это с одобрением, и всякая связь между  нами  порвалась  в
моем сердце. Нет среди них никого, к кому бы я была привязана хотя  бы  так,
как могу  привязаться  к  комнатной  собачке.  Я  осталась  одна  на  свете,
прекрасно помня о том, каким бездушным  был  для  меня  этот  свет  и  какое
бездушной частицей его была я сама. Вы это знаете, и знаете также,  что  мой
успех в обществе не имеет для меня никакой цены.
     - Да. Мне так казалось, - проговорил он.
     - И вы на это рассчитывали! - подхватила она. - И  потому  преследовали
меня. Я дошла до того, что не могла оказывать никакого сопротивления,  кроме
безразличия к повседневным трудам тех  рук,  которым  я  была  обязана  этим
безразличием. Зная, что мое замужество по крайней мере помешает им торговать
мною вразнос, я допустила, чтобы меня продали так же позорно, как продают на
невольничьем рынке рабыню с петлей на шее. Вы это знаете!
     - Да, - сказал он, оскалив все зубы. - Я это знаю.
     - И на это рассчитывали! - повторила она. - И потому преследовали меня.
После свадьбы я убедилась, что не защищена от позора -  от  домогательств  и
преследования. Они были слишком очевидны: казалось, будто  они  написаны  на
бумаге грубейшими словами и бумагу постоянно суют мне  в  руку.  Я  была  не
защищена от преследования некоего гнусного негодяя и почувствовала,  что  до
сей поры я еще не знала, что такое унижение. Этот позор навлек на  меня  мой
муж, он погрузил меня в этот позор собственными  руками  и  по  своей  воле,
делал это сотни раз. И вот,  лишившись  по  вине  этих  двоих  людей  покоя,
принуждаемая этими двумя  людьми  отказаться  от  последних  крох  нежности,
уцелевших во мне, либо на