- Если ты не чудовище, каким я иной раз тебя  считаю,  -  чистосердечно
заявила миссис Чик, - то ты мог бы, сидя здесь, не мурлыкать своих  песенок.
В силах ли кто бы  то  ни  было,  имеющий  хотя  бы  отдаленное  сходство  с
мужчиной, видеть эту разодетую тещу Поля, кокетничающую с майором Бегстоком,
присутствием которого мы обязаны, как и многими  другими  приятными  вещами,
твоей Лукреции Токс...
     - Моей Лукреции Токс, моя дорогая? - переспросил изумленный мистер Чик.
     - Да! - весьма сурово отвечала миссис Чик. - Твоей Лукреции Токс! Итак,
я спрашиваю, как можно видеть эту тещу Поля, и эту надменную  жену  Поля,  и
эти непристойные старые пугала с оголенными спинами и плечами, и вообще весь
этот прием - видеть и в то же  время  насвистывать!  -  На  последнем  слове
миссис  Чик  сделала  презрительное  ударение,  заставившее   мистера   Чика
вздрогнуть. - Это остается для меня, благодарение богу, тайной!
     Мистер Чик подобрал губы так, что уже невозможно было ни мурлыкать,  ни
свистеть, и принял глубокомысленный вид.
     - Но, надеюсь, мне известно, чего я вправе ждать, -  продолжала  миссис
Чик, задыхаясь от негодования, - хотя Поль забыл о моих правах. Я  как  член
семьи не намерена сидеть здесь, если на меня не обращают внимания. Я -  пока
еще не пыль под ногами миссис Домби, пока еще  нет!  -  сказала  миссис  Чик
таким тоном, как будто ждала, что это случится  примерно  послезавтра.  -  Я
уеду! Я не стану говорить (как бы я там ни думала), что все это было затеяно
с единственною целью унизить меня и оскорбить. Я просто уеду! Мое отсутствие
пройдет незамеченным!
     С этими словами миссис  Чик  величественно  встала  и  взяла  под  руку
мистера Чика, который вышел с ней из комнаты после  получасового  пребывания
на заднем плане. И нужно отдать должное проницательности  миссис  Чик  -  ее
отсутствие прошло совершенно незамеченным.
     Но среди приглашенных негодовала не только она;  ибо  гости  из  списка
мистера Домби  (все  еще  попадавшие  в  затруднительное  положение)  дружно
негодовали против гостей из списка миссис Домби, которые смотрели на  них  в
монокль и вслух недоумевали, что это за люди;  тогда  как  гости  из  списка
миссис Домби жаловались на усталость, а  юная  особа  с  открытыми  плечами,
потеряв кавалера в лице веселого юноши, кузена Финикса (который уехал  после
обеда), призналась  по  секрету  тридцати  -  сорока  друзьям,  что  скучает
смертельно. Все  старые  леди  с  грузом  на  голове  имели  основания  быть
недовольными миссис Домби; а директора и председатели  компаний  сошлись  во
мнении, что если уж Домби должен был жениться, то лучше  бы  он  женился  на
особе, более подходящей ему по возрасту, не такой красивой и более  богатой.
Эта  категория  джентльменов  высказала  уверенность,  что  Домби   поддался
слабости и ему еще  предстоит  раскаяться.  Вряд  ли  хоть  один  гость,  за
исключением робких гостей, не считал, что мистер или миссис Домби  отнеслись
к нему с пренебрежением или обидели  его;  было  обнаружено,  например,  что
бессловесная особа женского пола в черной бархатной шляпе лишилась дара речи
только потому, что леди в малиновом бархате повели к столу раньше,  чем  ее.
Даже  у  робких  гостей  характер  испортился  -  либо  от   злоупотребления
лимонадом, либо от того, что и на  них  повлияло  общее  настроение;  и  они
обменивались друг с другом саркастическими шутками и шепотом  выражали  свое
осуждение на лестницах и в закоулках. Общее неудовольствие и  замешательство
столь широко распространилось, что лакеи, собравшиеся в  холле,  чувствовали
его не меньше, чем гости наверху. Даже слуги  с  факелами,  ожидавшие  перед
домом, заразились этой болезнью и сравнивали празднество  с  похоронами,  на
которых не слышно плача и никто из присутствующих не упомянут в завещании.
     Наконец разошлись все гости, а также и слуги с факелами, и улица, столь
долго запруженная экипажами, опустела; и при  догорающих  свечах  никого  не
видно было в комнатах, кроме мистера Домби и мистера  Каркера,  беседовавших
поодаль, и миссис Домби  и  ее  матери.  Первая  сидела  на  диване,  вторая
возлежала в позе Клеопатры, ожидая прибытия своей  горничной.  Когда  мистер
Домби закончил разговор с Каркером, последний приблизился с  подобострастным
видом, чтобы попрощаться.
     - Надеюсь, - сказал он,  -  утомление,  вызванное  этим  очаровательным
вечером, не отразится завтра на миссис Домби.
     - Миссис Домби, - подойдя, сказал мистер Домби, -  в  достаточной  мере
избегала утомления, чтобы избавить вас  от  всякого  беспокойства  по  этому
поводу. К сожалению, я должен сказать, миссис Домби, мне бы хотелось,  чтобы
в такой день, как сегодня, вы менее усердно остерегались утомления.
     Она  бросила  на  него  высокомерный  взгляд  и,  считая  ниже   своего
достоинства смотреть на него, молча отвернулась.
     - Я сожалею, сударыня, - продолжал мистер Домби,  -  что  вы  не  сочли
своим долгом... Она снова посмотрела на него.
     - ...своим долгом, сударыня, - продолжал мистер Домби, -  оказать  моим
друзьям больше внимания. Кое-кто из тех, кем вам угодно было, миссис  Домби,
столь  явно  пренебречь  сегодня,  уверяю  вас,  делает  вам   честь   своим
посещением.
     - Вам известно, что мы здесь не одни? - отозвалась она, глядя  на  него
пристально.
     - Нет! Каркер! Прошу вас, останьтесь. Я настаиваю, чтобы вы остались! -
воскликнул мистер Домби, помешав этому джентльмену бесшумно удалиться. - Как
вы знаете, сударыня, мистер Каркер  пользуется  моим  доверием.  Предмет,  о
котором я говорю, известен ему не хуже, чем мне. Разрешите довести до вашего
сведения, миссис Домби, что, по моему мнению, эти богатые, влиятельные  лица
оказывают честь мне. - И мистер Домби выпрямился, словно  воздал  им  сейчас
величайшие почести.
     - Я вас спрашиваю, - повторила она, не спуская  с  него  презрительного
взгляда, - известно ли вам, что мы здесь не одни, сэр?
     - Я должен просить, - выступив вперед, сказал мистер Каркер, - я должен
умолять и настаивать, чтобы меня отпустили. Как бы ни была  незначительна  и
маловажна эта размолвка...
     Тут миссис Скьютон, которая не спускала глаз с  лица  дочери,  перебила
его.
     - Милая моя Эдит,- сказала она,- и дорогой мой Домби, наш  превосходный
друг мистер Каркер, ибо я, право же, должна назвать его так...
     Мистер Каркер прошептал:
     - Слишком много чести.
     - ...воспользовался теми самыми словами, которые готовы были  сорваться
у меня с языка, и я бог весть сколько времени умирала от желания  произнести
их при первом удобном случае. Незначительная и маловажная! Милая моя Эдит  и
дорогой мой Домби, неужели мы не знаем, что любая  размолвка  между  вами...
Нет, Флауэрс, не сейчас.
     Флауэрс, горничная, при виде джентльменов поспешила удалиться.
     - ...Что любая размолвка между  вами,-  продолжала  миссис  Скьютон,  -
которые живут душа в душу и связаны чудеснейшими узами чувства, должна  быть
незначительной и маловажной? Какие слова могут выразить это лучше?  Никакие!
Поэтому я с  радостью  пользуюсь  этим  ничтожным  случаем,  этим  пустяшным
случаем, в котором так полно обнаружилась  Природа,  и  ваши  индивидуальные
качества, и все такое, что вызывает слезы у  матери,-  пользуюсь  для  того,
чтобы сказать, что я не придаю происшедшему ни малейшего значения и  вишу  в
этом только развитие низменных элементов Души! И в  отличие  от  большинства
тещ (какое отвратительное слово, дорогой Домби!), которые,  как  я  слыхала,
существуют в этом, боюсь, слишком искусственном мире, я в  подобных  случаях
не подумаю вмешиваться в ваши  дела  и  в  конце  концов  не  могу  особенно
огорчаться из-за  таких  маленьких  вспышек  факела  этого...  как  его  там
зовут... не купидон, а другое очаровательное создание.  Говоря  это,  добрая
мать смотрела на обоих своих детей зорким  взглядом,  который,  быть  может,
выражал твердое и хорошо  обдуманное  намерение,  таившееся  за  бессвязными
словами. Намерение это заключалось в том, чтобы предусмотрительно  отойти  в
сторонку, не слышать в будущем бряцания их цепи и укрыться за  притворной  и
наивной верой в их взаимную любовь и преданность друг другу.
     - Я указал миссис Домби,- величественно промолвил  мистер  Домби,-  что
именно в ее поведении в самом начале нашей супружеской  жизни  вызывает  мое
неудовольствие и что, настаиваю  я,  должно  быть  исправлено.  Каркер,-  он
кивнул головой, отпуская его,- спокойной ночи!
     Мистер Каркер поклонился надменной молодой жене, чьи  сверкающие  глаза
были  устремлены  на  мужа,  и,  направляясь  к  двери,  задержался  у  ложа
Клеопатры, чтобы со смиренным  и  восторженным  почтением  поцеловать  руку,
которую она милостиво ему протянула.
     Если бы его красивая жена разразилась упреками, изменилась в  лице  или
хотя бы одним словом  нарушила  свое  упорное  молчание  теперь,  когда  они
остались вдвоем (ибо Клеопатра удалилась со всею поспешностью), мистер Домби
мог  бы  выступить  в  защиту  своих  прав.  Но  перед   этим   напряженным,
уничтожающим презрением, с каким она, посмотрев  на  него,  опустила  глаза,
словно считала его недостойным и слишком ничтожным,  чтобы  ему  возражать,-
перед безграничным пренебрежением и высокомерием, с каким она сидела  в  тот
миг, перед холодной, неумолимой решимостью, с какою она как будто давила его
и отшвыривала,- он был беспомощен. И  он  оставил  ее  во  всем  величии  ее
красоты, дышавшей презрением к нему.
     Был ли он настолько малодушен, что умышленно подкараулил ее час  спустя
на старой лестнице, там, где видел когда-то Флоренс в лунном свете, с трудом
поднимавшуюся по ступеням, с маленьким  Полем  на  руках?  Или  он  случайно
очутился здесь в темноте и, подняв глаза, увидел, как она выходит со  свечой
из той комнаты, где спала Флоренс, и снова заметил, как изменилось это лицо,
которое он не мог смягчить?
     Но оно не могло измениться так, как  изменилось  его  лицо.  В  великой
своей гордыне и гневе он не знал о той тени, которая упала на  его  лицо,  в
темном углу, в вечер их  возвращения,  и  с  тех  пор  появлялась  часто,  и
омрачала его сейчас, когда он смотрел наверх.

ГЛАВА XXXVII

     Несколько предостережений

     На следующий день Флоренс, Эдит и миссис Скьютон  сидели  вместе,  а  у
подъезда ждала карета, чтобы везти их на прогулку. Ибо  теперь  у  Клеопатры
снова была своя галера, а за обедом Уитерс, уже не изнуренный,  в  куртке  с
подбитою ватой грудью и в штанах  военного  покроя,  стоял  за  ее  креслом,
которое было уже не на колесах, и  больше  не  бодался.  В  эти  дни  волосы
Уитерса лоснились от помады, он носил лайковые перчатки,  и  от  него  пахло
одеколоном.
     Они собрались в комнате Клеопатры. Змея древнего Нила *  (да  не  будет
это принято за оскорбление) покоилась на софе, маленькими  глотками  попивая
свой утренний шоколад в три часа дня, а Флауэрс, горничная, пристегивала  ей
девственные рукавчики и оборочки и совершала  над  ней  церемонию  домашнего
коронования,  водружая  на  голову  бархатную  шляпку   персикового   цвета;
искусственные розы на ней покачивались необычайно эффектно, когда параличное
дрожание заигрывало с ними подобно легкому ветерку.
     - Кажется, я немножко нервна сегодня утром, Флауэрс, -  сказала  миссис
Скьютон. - У меня руки дрожат.
     - Вчера вы были душою общества, сударыня, -  отозвалась  Флауэрс,  -  а
сегодня вам приходится за это расплачиваться.
     Эдит, которая поманила Флоренс к окну и смотрела на улицу, стоя  спиной
к своей почтенной матери, занимавшейся туалетом, вдруг отшатнулась от  окна,
словно сверкнула молния.
     - Дорогое мое дитя, - томно  воскликнула  Клеопатра,  -  неужели  и  ты
нервна?! Не говори мне, милая Эдит - что ты, всегда такая  сдержанная,  тоже
становишься мученицей, как твоя мать с ее несчастной натурой! Уитерс, кто-то
стучит.
     - Визитная карточка, сударыня,  -  сказал  Уитерс,  подавая  ее  миссис
Домби.
     - Я уезжаю, - сказала та, не взглянув на карточку.
     - Дорогая моя, - промолвила миссис Скьютон,  растягивая  слова,  -  как
странно давать такой ответ, даже не узнав, кто пришел. Подайте сюда, Уитерс.
Ах, боже мой, милочка, да  ведь  это  мистер  Каркер!  Такой  рассудительный
человек!
     - Я уезжаю, - повторила Эдит таким  повелительным  тоном,  что  Уитерс,
подойдя к двери, строго сказал  ожидавшему  слуге:  "Миссис  Домби  уезжает.
Ступайте", - и захлопнул перед ним дверь.
     Но через несколько  минут  слуга  вернулся  и  шепнул  что-то  Уитерсу,
который снова, и не очень охотно, предстал перед миссис Домби.
     - Простите, сударыня, мистер Каркер  свидетельствует  свое  почтение  и
просит,  если  можно,  уделить  ему  одну  минуту  для  делового  разговора,
сударыня.
     - Право же, дорогая моя, - сказала миссис Скьютон самым нежным голосом,
ибо выражение лица дочери не предвещало  добра,  -  если  ты  разрешишь  мне
высказать мое мнение, я бы посоветовала...
     - Просите его сюда,  -  сказала  Эдит.  Когда  Уитерс  пошел  исполнять
приказание, она добавим, бросив хмурый взгляд на мать:
     - Раз он приходит по вашему совету, пусть войдет в вашу комнату.
     - Могу я... не уйти ли мне? - быстро спросила Флоренс.
     Эдит утвердительно кивнула головой, но, направляясь  к  двери,  Флоренс
встретила  входящего  гостя.  С   тою   же   неприятной   фамильярностью   и
снисходительностью, с какою он говорил всегда, обратился он к ней и  теперь,
заговорив самым вкрадчивым тоном; он выразил надежду, что она здорова...  об
этом незачем  было  спрашивать,  достаточно  взглянуть  на  ее  лицо,  чтобы
получить ответ... он едва имел  честь  узнать  ее  вчера  вечером,  так  она
изменилась... Он придерживал дверь, когда она  уходила,  и  втайне  сознавая
свою власть над нею, с испугом отшатнувшейся  от  него,  не  смог  до  конца
скрыть это чувство, несмотря на всю свою почтительность и учтивость.
     Затем он склонился на  секунду  над  любезно  протянутой  рукой  миссис
Скьютон и, наконец, поклонился Эдит. Холодно, не глядя на него, она ответила
на его приветствие и, не садясь сама и не приглашая его сесть, ждала,  чтобы
он заговорил.
     Хотя она и опиралась на свою гордость и власть  и  призвала  на  помощь
свой непреклонный дух, однако ее прежняя уверенность в том, что с первого же
дня знакомства этот человек знал ее и ее мать с худшей стороны,  что  каждое
перенесенное ею унижение было таким же явным для него, как и для нее, что он
читал ее жизнь, словно какую-то гнусную  книгу,  и  перелистывал  перед  нею
страницы, бросая быстрые  взгляды  и  меняя  интонации,  чего  никто  другой
заметить не мог, - все это ослабляло ее и подрывало ее силы. Когда она гордо
стояла перед  ним  и  ее  властное  лицо  требовало  от  него  смирения,  ее
презрительно  сжатые  губы  отвергали  его,  грудь  тяжело   вздымалась   от
возмущения его присутствием, а темные  ресницы  угрюмо  опускались,  скрывая
блеск глаз, чтобы ни один луч не упал  на  него,  когда  он  глядел  на  нее
покорно, с умоляющим, обиженным видом, но всецело подчиняясь ее воле, -  она
в глубине души сознавала, что в действительности победа и торжество  на  его
стороне и он прекрасно это знает.
     - Я позволил себе добиваться чести увидеть вас, - начал мистер  Каркер,
- и я осмелился указать, что пришел по делу, потому что...
     - Быть может,  мистер  Домби  поручил  вам  передать  мне  какое-нибудь
порицание? - спросила Эдит. - Мистер Домби оказывает вам  такое  необычайное
доверие, сэр, что вряд ли вы меня удивите сообщением, что именно  в  этом  и
заключается ваше дело.
     - У меня нет никакого поручения к леди, которая украшает своим  блеском
его имя, - сказал мистер Каркер. - Но я в своих собственных интересах умоляю
эту  леди  быть  справедливой  к  смиренному  слуге,  взывающему  к  ней   о
справедливости... к  простому  подчиненному  мистера  Домби...  к  человеку,
который занимает скромное положение... и подумать о том, что вчера вечером я
был совершенно беспомощен и не мог уклониться,  когда  меня  заставили  быть
свидетелем весьма мучительных объяснений.
     - Дорогая моя Эдит,  -  тихим  голосом  промолвила  Клеопатра,  опуская
лорнет, - право же, это очаровательно со  стороны  мистера...  как  его  там
зовут. И в этом столько сердца!
     -  Ибо  я  осмеливаюсь,  -  продолжал  мистер  Каркер,  с  почтительной
признательностью обращаясь к миссис Скьютон, -  я  осмеливаюсь  назвать  это
мучительными объяснениями, хотя таковыми они были только для  меня,  который
имел несчастье при этом присутствовать. Столь незначительная размолвка между
патронами - между теми, кто питает друг к другу бескорыстную любовь и  готов
принести себя в жертву, - это ничто. Как  выразилась  вчера  вечером  весьма
правильно и с таким чувством сама миссис Скьютон, это - ничто.
     Эдит не могла смотреть на него, но через несколько секунд она спросила:
     - А ваше дело, сэр...
     - Эдит, милая моя, - сказала миссис Скьютон, - мистер Каркер все  время
стоит. Дорогой мистер Каркер, прошу вас, присядьте.
     Он ничего не ответил матери, но не спускал  глаз  с  надменной  дочери,
словно от нее одной ждал приглашения и  решил  его  добиться.  Эдит  вопреки
своему желанию села и легким движением руки  предложила  ему  сесть.  Ничего
более холодного, более высокомерного и дерзкого  не  могло  быть,  чем  этот
жест, выражающий неуважение и сознание собственного превосходства,  но  Эдит
боролась даже против такой уступки, и она была вырвана  у  нее.  Этого  было
достаточно! Мистер Каркер сел.
     - Разрешите ли вы  мне,  сударыня,  -  начал  Каркер,  ослепляя  миссис
Скьютон белизною своих зубов, - разрешите  ли  вы,  обладая  таким  глубоким
пониманием и  такою  чувствительностью,  сообщить  кое-что  миссис  Домби  и
предоставить ей право передать это вам, ее лучшему и искреннейшему  другу...
ближайшему после мистера Домби?
     Миссис Скьютон хотела удалиться, но Эдит остановила ее. Эдит остановила
бы и его и с негодованием приказала бы ему говорить открыто  или  замолчать,
если бы он не сказал, понизив голос:
     - Мисс Флоренс... молодая леди, которая только что вышла из комнаты.  -
Эдит позволила ему  продолжать.  Теперь  она  смотрела  на  него.  Когда  он
наклонялся с величайшей деликатностью и уважением, приближаясь к  ней  и  со
смиренной улыбкой показывая свои зубы, выстроившиеся в  боевом  порядке,  ей
хотелось убить его на месте.
     - Положение мисс Флоренс,  -  снова  начал  он,  -  было  печальным.  Я
затрудняюсь говорить об этом с вами, так как ваша привязанность к  ее  отцу,
естественно, заставляет вас чутко и ревниво прислушиваться к каждому  слову,
которое имеет к нему отношение.  -  Его  речь  всегда  была  вкрадчивой,  но
невозможно описать  ту  вкрадчивость,  с  какою  он  произнес  эти  слова  и
произносил другие, сходные с ними по смыслу. - Но могу ли  я,  как  человек,
который также, хотя и по-иному, предан мистеру Домби и неизменно  восхищался
и восхищается характером мистера Домби, могу  ли  я  сказать,  не  оскорбляя
ваших  чувств  супруги,  что  на  мисс  Флоренс,  к  несчастью,  не  обращал
внимания... ее отец? Могу ли я сказать - ее отец?
     Эдит ответила:
     - Мне это известно.
     -  Вам  это  известно!  -  повторил  мистер  Каркер,   по-видимому,   с
глубочайшим облегчением. - Это снимает у меня тяжесть с сердца.  Могу  ли  я
надеяться, что вам известен источник этого невнимания,  каковое  объясняется
гордостью мистера Домби, вернее - его характером?
     - Вы можете не останавливаться на  этом,  сэр,  -  заметила  она,  -  и
поскорее перейти к тому, что вы хотели сказать.
     - Конечно, сударыня, я понимаю, - ответил мистер Каркер, - верьте  мне,
я прекрасно понимаю, что в ваших глазах мистер Домби не нуждается ни в каком
оправдании. Но прошу вас судить о моем сердце по вашему  сердцу,