нную душу, которая, хотя ее и отвергли  и  оттолкнули,
была преисполнена нежности, долго остававшейся без  ответа,  и  в  тоскливом
одиночестве, вызванном этой утратой,  обращалась  к  отцу  в  надежде  найти
утешение и самой его утешить, - что бы ни почувствовала мисс  Токс,  но  она
была растрогана. На секунду она забыла о величии миссис Чик; быстро погладив
Флоренс по щеке,  она  отвернулась  и,  не  дожидаясь  указаний  сей  мудрой
матроны, не удержалась от слез.
     Сама  миссис  Чик  на  секунду  утратила  присутствие  духа,  коим  так
гордилась, и оставалась безмолвной, глядя на прекрасное юное  лицо,  которое
так долго, так упорно и терпеливо было обращено  к  маленькой  кроватке.  Но
обретя голос, который являлся синонимом присутствия духа  -  право  же,  это
было одно и то же, - она ответила с достоинством:
     - Флоренс, дорогое моя дитя, твой бедный папа бывает временами  немного
странным: и спрашивать меня о нем - значит задавать вопрос  о  предмете,  на
понимание которого я не притязаю. Мне кажется, я имею на твоего  папу  более
сильное влияние, чем кто-нибудь другой. Однако я могу сказать только, что он
говорил со мною очень мало и видела я его всего раза два  и  каждый  раз  не
более одной минуты, да и тогда я его почти не  видела,  так  как  у  него  в
комнате темно. Я сказала твоему папе: "Поль!"  -  вот  точное  выражение,  к
которому я прибегла: "Поль! Почему вы не примете какого-нибудь возбуждающего
средства?" Твой папа отвечал неизменно: "Луиза, будьте добры оставить  меня.
Мне ничего не нужно. Мне лучше побыть одному". Лукреция, если бы завтра меня
заставили принести присягу в суде, - продолжала миссис Чик, - не сомневаюсь,
я не остановилась бы перед тем, чтобы клятвенно повторить эти самые слова.
     Мисс Токс выразила свое восхищение, сказав:
     - Моя Луиза всегда методична!
     - Одним словом, Флоренс, - продолжала тетка, - мы с твоим бедным  папой
почти не разговаривали, вплоть до сегодняшнего дня, когда я сообщила  твоему
папе, что сэр Барнет и леди Скетлс прислали чрезвычайно любезную  записку...
Наш ненаглядный мальчик! Леди Скетлс любила  его,  как...  Где  мой  носовой
платок?
     Мисс Токс подала платок.
     - ...Чрезвычайно любезную записку, предлагая, чтобы ты навестила  их  с
целью переменить обстановку. Заметив твоему папе, что, по моему мнению, мисс
Токс и я можем вернуться теперь  домой  (с  чем  он  вполне  согласился),  я
осведомилась, нет ли у него каких-нибудь возражений против  того,  чтобы  ты
приняла это приглашение. Он сказал: "Нет, Луиза, никаких!"
     Флоренс подняла заплаканные глаза.
     - Но если, Флоренс, тебе больше хочется остаться здесь,  чем  погостить
там или поехать со мной...
     - Мне бы этого гораздо больше хотелось, тетя, - был тихий ответ.
     - В таком случае, дитя, - сказала миссис Чик, -  поступай  как  знаешь.
Должна сказать, что это странный выбор. Но ты всегда была странной. Казалось
бы, в твоем возрасте и после того, что случилось, - милая моя мисс  Токс,  я
опять потеряла носовой платок, - каждый был бы рад уехать отсюда.
     - Мне бы не хотелось думать, - сказала Флоренс,  -  что  все  стараются
покинуть этот дом. Мне бы не хотелось думать, что комнаты... его...  комнаты
наверху остаются пустыми и мрачными, тетя.  Я  предпочла  бы  побыть  теперь
здесь. О, мой брат! Мой брат!
     Это был естественный взрыв  чувств,  который  нельзя  подавить;  и  они
прорвались бы даже сквозь пальцы рук, которыми она закрыла лицо.  Страждущая
и измученная грудь должна получить облегчение, иначе бедное раненое одинокое
сердце затрепещет, как птица со сломанными крыльями, и разобьется.
     - Ну, что ж, дитя! - помолчав, заметила миссис Чик. - Ни в каком случае
не хотела бы я сказать  тебе  что-нибудь  неласковое,  и,  конечно,  ты  это
знаешь. Итак, ты останешься здесь и будешь поступать, как  тебе  вздумается.
Никто не будет вмешиваться в твои дела, Флоренс, и я  уверена,  никто  и  не
захочет вмешиваться. Флоренс покачала головой, печально соглашаясь.
     - Не успела я заметить  твоему  бедному  папе,  что  ему  следовало  бы
развлечься  и  попытаться  восстановить  свои   силы,   временно   переменив
обстановку, - продолжала миссис Чик, - как он уведомил меня, что принял  уже
решение уехать ненадолго из города. Право же, я надеюсь, что он уедет  очень
скоро. Чем скорее, тем лучше. Но, кажется,  нужно  привести  в  порядок  его
личные бумаги после того несчастья, которое так потрясло всех нас, -  понять
не могу, что случилось с моим платком; Лукреция, дайте мне ваш, моя милая...
- и этим он будет заниматься один-два вечера в  своей  комнате.  Твой  папа,
дитя, - самый настоящий Домби, какой только может  быть,  -  сказала  миссис
Чик, с большим старанием вытирая глаза  уголками  платка  мисс  Токс.  -  Он
сделает усилие. За него можно не бояться.
     - Могла бы я, тетя, - дрожа, спросила Флоренс,  -  что-нибудь  сделать,
чтобы...
     - Ах, боже мой, дорогое мое дитя, - быстро перебила миссис Чик, - о чем
ты говоришь? Если твой папа сказал мне  -  я  тебе  передала  подлинные  его
слова: "Луиза, мне ничего не нужно, мне  лучше  побыть  одному",  -  как  ты
полагаешь, что сказал бы он тебе? Ты не должна показываться  ему  на  глаза,
дитя. Об этом нечего и думать.
     - Тетя, - сказала Флоренс, - я пойду лягу.
     Миссис Чик одобрила это решение и отпустила ее, напутствовав  поцелуем.
Но мисс Токс под предлогом поисков  потерянного  носового  платка  поднялась
вслед за нею наверх и попыталась, улучив минутку, утешить  ее,  несмотря  на
величайшее  неодобрение  Сьюзен  Нипер.  Ибо  мисс  Нипер  в  пылу   усердия
пренебрежительно  отзывалась  о  мисс  Токс,  как  о  крокодиле;  однако  ее
сочувствие казалось искренним  и  отличалось  тем  преимуществом,  что  было
бескорыстно,  -  таким  путем  вряд  ли  можно  было  заслужить   чью-нибудь
благосклонность.
     И неужели не было никого ближе и дороже,  чем  Сьюзен,  чтобы  ободрить
сердце, истерзанное тоскуй? Никого, кого можно было  бы  обнять,  ни  одного
лица, к которому можно было обратить свое лицо? Никого не было, кто нашел бы
слово утешения для такой глубокой скорби? Неужели Флоренс была так одинока в
суровом мире, что больше ничего не оставалось ей? Ничего! Лишившись сразу  и
матери и брата - ибо с потерей маленького Поля  первая  утрата  еще  сильнее
придавила ее своей тяжестью, - она не могла обратиться за помощью ни к кому,
кроме Сьюзен. О, кто расскажет, как сильно нуждалась  она  в  помощи  первое
время!
     Первое время, когда  жизнь  в  доме  вошла  в  привычную  колею,  когда
разъехались все, кроме слуг, а отец заперся в своих комнатах, Флоренс  могла
только  плакать,  бродить  по  дому,  а  иногда,  под  наплывом  мучительных
воспоминаний, убежать к себе в комнату, заломить руки, броситься  ничком  на
кровать, не находя никакого утешения -  ничего,  кроме  горькой  и  жестокой
тоски. Обычно это случалось при виде какого-нибудь уголка  или  веши,  тесно
связанных с Полем; из-за этого первое время злосчастный дом превратился  для
нее в место пыток.
     Чистой любви несвойственно  гореть  так  неистово  и  так  немилосердно
долго. Пламя более грубое и более земное терзает грудь, его  приютившую;  но
священный огонь с небес так же тихо мерцает в сердце, как в тот  час,  когда
он осенил головы собравшихся двенадцати  *  и  каждому  показал  его  брата,
просветленного и невредимого. Когда этот образ явился им, вскоре обрели  они
вновь и безмятежное лицо, мягкий голос, любящий взгляд, тихое доверие и мир;
вот так и Флоренс - хотя и продолжала плакать -  плакала  более  спокойно  и
лелеяла воспоминание.
     Прошло немного времени, и золотая вода, струящаяся по стене на  прежнем
месте, в прежний  тихий  час,  медленно  убывая,  притягивала  ее  спокойный
взгляд. Прошло немного времени, и снова она часто  бывала  в  этой  комнате;
сидела здесь одна, такая  же  терпеливая  и  кроткая,  как  и  тогда,  когда
дежурила у  кроватки.  Если  она  вдруг  остро  ощущала,  что  эта  кроватка
опустела, она могла стать перед нею на колени  и  молить  бога  -  это  было
излияние ее переполненного сердца - о том, чтобы  некий  ангел  любил  ее  и
помнил о ней.
     Прошло немного времени, и в унылом доме, таком большом  и  мрачном,  ее
тихий голос в сумерках,  медленно  и  иногда  прерываясь,  запел  ту  старую
песенку, которую Поль так часто слушал,  прислонив  голову  к  ее  плечу.  А
потом, когда совсем стемнело, чуть слышная музыка зазвучала в  комнате;  она
играла и пела так тихо, что это было похоже скорее на горестное воспоминание
о том, как она пела по его просьбе, в тот последний вечер, чем на песню.  Но
это повторялось часто, очень часто, в сумеречном одиночестве; и  прерывистое
журчание мелодии еще дрожало  на  клавишах,  когда  слезы  заглушали  нежный
голос.
     Так обрела она мужество взглянуть на рукоделие, которым заняты были  ее
пальцы, когда она сидела рядом с ним на морском берегу; так  прошло  немного
времени, и она снова принялась за рукоделие, питая к  нему  какую-то  нежную
привязанность, словно оно было наделено сознанием и помнило о Поле; и,  сидя
у окна, около портрета матери, в нежилой  комнате,  давно  заброшенной,  она
проводила часы в раздумье.
     Почему ее темные глаза так  часто  отрывались  от  этой  работы,  чтобы
взглянуть  на  дом,  где  жили  румяные   дети?   Они   не   напоминали   ей
непосредственно об ее утрате, ибо это были девочки, четыре сестренки.  Но  у
них, как и у нее, не было матери, и - был отец.
     Легко было угадать, когда его нет дома и  дети  ждут  его  возвращения,
потому что старшая девочка всегда одевалась и поджидала  его  в  гостиной  у
окна или на балконе; и когда он появлялся, ее внимательное личико  озарялось
радостью, а другие дети у высокого окна,  и  всегда  на  страже,  хлопали  в
ладоши, барабанили по подоконнику и окликали его. Старшая девочка спускалась
в холл, брала его за руку и вела по лестнице, а позднее Флоренс видела,  как
она сидит возле него или у него на коленях или ласково  обнимает  за  шею  и
разговаривает с  ним;  и  хотя  они  оба  всегда  бывали  веселы,  он  часто
вглядывался в лицо дочери, словно находил в ней сходство с матерью,  которой
не было в живых. Иногда  Флоренс  не  могла  больше  смотреть  и,  залившись
слезами, пряталась за занавеску, как бы в испуге,  или  быстро  отходила  от
окна. Однако она невольно возвращалась; и забытая работа вскоре снова падала
у нее из рук.
     Прежде этот дом пустовал. Так  продолжалось  довольно  долго.  Однажды,
когда она не жила дома, эта семья сняла его; здание отремонтировали и заново
по красили; появились птицы и цветы; дом принял теперь совсем другой вид. Но
она никогда не думала об этом. Дети и их отец поглощали ее внимание.
     Когда отец  кончал  обедать,  она  видела  в  открытые  окна,  как  они
спускались вниз со своей гувернанткой или няней и собирались у  стола;  а  в
тихие летние дни их детские голоса и звонкий смех доносились через  улицу  в
унылую комнату, где она сидела. Потом  они  карабкались  вверх  по  лестнице
вместе с ним и возились около него на диване или прижимались к его коленям -
настоящий букет маленьких лиц, - а он, по-видимому, рассказывал им  какую-то
историю. Или они выбегали на  балкон,  и  тогда  Флоренс  быстро  пряталась,
опасаясь, что веселье их будет нарушено, если они увидят ее в черном платье,
сидящую здесь в одиночестве.
     Старшая девочка оставалась с отцом, когда младшие уходили,  и  готовила
ему чай - какой счастливой маленькой хозяйкой была она тогда!  -  и  сидела,
беседуя с ним, иногда у окна, иногда в глубине комнаты,  пока  не  приносили
свечи. Он сделал ее своим товарищем, хотя она была на несколько  лет  моложе
Флоренс; и за своей книжкой или рабочей шкатулкой она умела быть степенной и
очаровательно серьезной, как взрослая. Когда им приносили свечи, Флоренс  из
своей темной комнаты не боялась смотреть  на  них.  Но  в  определенный  час
девочка  говорила:  "Спокойной  ночи,  папа",  -  и  шла  спать,  а  Флоренс
всхлипывала и дрожала, когда та поднимала к нему лицо... больше  Флоренс  не
могла смотреть.
     Однако, прежде чем самой лечь спать, она снова и  снова,  отрываясь  от
той простой песни, которая в былое время так часто убаюкивала Поля, и от той
другой - тихой, нежной, прерывистой мелодии, возвращалась мысленно  к  этомe
дому. Она постоянно о нем думала и следила за ним, но это оставалось тайной,
которую она хранила в своей юной груди.
     А скрывалась ли в груди Флоренс - Флоренс, такой искренней и правдивой,
Флоренс, столь достойной любви, какую Поль к ней  питал,  о  которой  шептал
слабым голосом в последнюю минуту, Флоренс, чье прекрасное лицо отражало  ее
чистую душу,  которая  трепетала  в  каждом  звуке  ее  кроткого  голоса,  -
скрывалась ли в этой юной груди еще какая-нибудь тайна? Да. Еще одна.
     Когда все в доме засыпали и огни были погашены, она потихоньку выходила
из своей комнаты, бесшумно ступая, спускалась  по  лестнице  и  подходила  к
двери отца. К ней, чуть дыша, прислонялась она лицом и головой и  с  любовью
прижималась губами. Каждую ночь она опускалась перед ней на холодный  пол  в
надежде услышать хотя бы его  дыхание;  и  охваченная  одним  всепоглощающим
желанием -  выказать  ему  свою  привязанность,  быть  утешением  для  него,
склонить его к тому, чтобы он принял любовь своего одинокого  ребенка,  она,
если бы посмела, упала бы перед ним на колени со смиренной мольбой.
     Никто этого не знал. Никто об этом не думал. Дверь всегда была закрыта,
и он сидел взаперти. Раза два он уходил, и в доме  говорили,  что  он  очень
скоро уедет за город, но он жил в этих комнатах, жил один, и никогда  ее  не
видел и не спрашивал о ней. Быть может, он и не знал, что  она  находится  в
доме.
     Однажды, через неделю после похорон, Флоренс сидела за  работой,  когда
явилась Сьюзен; не то плача, не то смеясь, она доложила о приходе гостя.
     - Гость? Ко мне,  Сьюзен?  -  спросила  Флоренс,  с  удивлением  подняв
голову.
     - Да, это и в самом деле чудо, не  правда  ли,  мисс  Флой?  -  сказала
Сьюзен. - Но я хочу, чтобы у вас было много гостей, право же,  хочу,  потому
что от этого вам только лучше будет, и мне кажется, чем  скорее  мы  с  вами
поедем хотя бы к этим старым Скетлсам, мисс, тем лучше для нас обеих,  а  я,
может быть, и не желаю жить в большом обществе, мисс Флой, но все-таки я  не
устрица.
     Воздадим должное мисс Нипер - она больше  заботилась  о  своей  молодой
хозяйке, чем о себе, и это было видно по ее лицу.
     - Ну, а гость, Сьюзен? - сказала Флоренс.
     Сьюзен с истерическим фырканьем, которое столько же походило  на  смех,
сколько на рыдание, и столько же на рыдание, сколько на смех, ответила:
     - Мистер Тутс!
     Улыбка, появившаяся на лице Флоренс, через секунду исчезла, и глаза  ее
наполнились слезами. Но все же это была  улыбка,  и  она  доставила  великое
удовольствие мисс Нипер.
     - Я почувствовала точь-в-точь то же самое, мисс Флой, - сказала Сьюзен,
утирая глаза передником и покачивая головой. - Как только я увидела в  холле
этого блаженного, мисс Флой,  я  сперва  расхохоталась,  а  потом  не  могла
удержаться от слез.
     Сьюзен Нипер невольно начала всхлипывать  снова.  Тем  временем  мистер
Тутс, который поднялся вслед за нею наверх,  не  ведая  о  произведенном  им
впечатлении, Заявил о своем присутствии, постучав в  дверь,  и  вошел  очень
бойко.
     - Как поживаете,  мисс  Домби?  -  сказал  мистер  Тутс.  -  Я  здоров,
благодарю вас, как ваше здоровье?
     Мистер Тутс - не было на свете человека лучше его,  хотя,  быть  может,
нашлось бы несколько голов более ясных, -  заботливо  придумал  эту  длинную
речь с целью доставить облегчение  как  Флоренс,  так  и  самому  себе.  Но,
обнаружив, что промотал свое имущество, в сущности, неразумно, расточив  все
сразу, прежде чем он сел на стул, и прежде чем Флоренс  вымолвила  слово,  и
даже прежде чем сам он переступил  через  порог,  он  счел  уместным  начать
сначала.
     - Как поживаете,  мисс  Домби?  -  сказал  мистер  Тутс.  -  Я  здоров,
благодарю вас; как ваше здоровье?
     Флоренс подала ему руку и сказала, что хорошо себя чувствует.
     - Я себя чувствую прекрасно, - сказал мистер  Тутс,  садясь.  -  Да,  я
прекрасно себя чувствую. Не помню, - сказал мистер Тутс, минутку подумав,  -
чтобы я когда-нибудь чувствовал себя лучше; благодарю вас.
     - Очень мило, что вы пришли, - сказала  Флоренс,  принимаясь  за  свое,
рукоделие. - Я очень рада вас видеть.
     Мистер Тутс отвечал  хихиканьем.  Подумав,  что  это  может  показаться
слишком развязным, он заменил его вздохом. Подумав, что это может показаться
слишком меланхолическим, он заменил его хихиканьем. Не совсем довольный  как
тем, так и другим, он засопел.
     - Вы были очень добры к моему дорогому брату, - сказала Флоренс, в свою
очередь повинуясь естественному желанию выручить его этим замечанием.  -  Он
часто рассказывал мне о вас.
     - О, это не имеет никакого значения, - поспешно сказал мистер  Тутс.  -
Тепло, не правда ли?
     - Прекрасная погода, - отвечала Флоренс.
     - Мне она по душе! - сказал мистер  Тутс.  -  Вряд  ли  я  когда-нибудь
чувствовал себя так хорошо, как сейчас; очень вам благодарен.
     Сообщив об этом любопытном и неожиданном факте, мистер Тутс  провалился
в глубокий кладезь молчания.
     - Кажется, вы расстались  с  доктором  Блимбером?  -  сказала  Флоренс,
помогая ему выкарабкаться.
     - Надеюсь, - ответил мистер Тутс. И снова полетел вниз.
     Он пребывал на дне, по-видимому захлебнувшись, по крайней  мере  десять
минут. По истечении этого срока он вдруг всплыл на поверхность и сказал:
     - Ну, всего хорошего, мисс Домби.
     - Вы уходите? - спросила Флоренс, вставая.
     - Впрочем,  не  знаю.  Нет,  еще  не  сейчас,  -  сказал  мистер  Тутс,
совершенно неожиданно усаживаясь снова. - Дело  в  том...  видите  ли,  мисс
Домби!..
     - Говорите со мной смелее, - с тихой улыбкой сказала Флоренс, - я  была
бы очень рада, если бы вы поговорили о моем брате.
     - В самом деле? - отозвался мистер Тутс, и каждая черточка его лица,  в
общем не слишком выразительного, дышала сочувствием. - Бедняга Домби!  Право
же, я никогда не думал, что Берджесу и Ко - это  модные  портные  (но  очень
дорогие), о которых нам случалось беседовать, - придется шить это платье для
такого случая. - Мистер Тутс был в трауре. - Бедняга Домби! Послушайте! Мисс
Домби! - выпалил Тутс.
     - Что? - отозвалась Флоренс.
     - Есть один друг, к которому он последнее время был очень  привязан.  Я
подумал, что, может быть,  вам  приятно  было  бы  получить  его  как  некий
сувенир. Вы помните, как он вспоминал о Диогене?
     - О да! Да! - воскликнула Флоренс.
     - Бедняга Домби! Я тоже помню, - сказал мистер Тутс.
     При виде плачущей Флоренс мистеру Тутсу великого труда стоило перейти к
следующему пункту, и он чуть было не свалился опять в колодезь. Но хихиканье
помогло ему удержаться у самого края.
     - Видите ли, - продолжал он, - мисс Домби! Я  бы  мог  украсть  его  за
десять шиллингов, если бы они его не отдали, и я бы украл, но, кажется,  они
рады были от него избавиться. Если вы  хотите  его  взять,  он  у  двери.  Я
нарочно привез его к вам. Это, знаете ли, не  комнатная  собачка,  -  сказал
мистер Тутс, - но вы ничего против не имеете, правда?
     Действительно, в этот момент Диоген  -  в  чем  они  вскоре  убедились,
посмотрев вниз на улицу, - выглядывал из окна наемного кабриолета, куда  его
- с целью доставить к месту назначения - заманили  под  предлогом,  будто  в
соломе крысы. По правде говоря, из всех собак он меньше всего был  похож  на
комнатную собачку и, охваченный нетерпеливым  желанием  вырваться  на  волю,
имел вид весьма непривлекательный, когда отрывисто тявкнул,  скривив  пасть,
и, потеряв