ти на замысле, похвальном или  дурном,  какая  в  тот  момент
могла отражаться на ее лице, в голосе или манере, она вытянулась на кушетке,
снова бесконечно вялая и томная; в этот момент в комнату вошла Эдит.
     Эдит, такая красивая  и  величественная,  но  такая  холодная  и  такая
неприступная! Едва кивнув майору Бегстоку и бросив проницательный взгляд  на
мать, она откинула занавеску у окна и села, глядя на улицу.
     - Дорогая моя Эдит, - сказала миссис Скьютон, - где же это ты  была?  Я
так хотела тебя видеть, моя милая.
     - Вы  сказали,  что  заняты,  и  я  не  входила,  -  ответила  она,  не
оборачиваясь.
     - Это было жестоко по отношению к старому Джо,  сударыня,  -  подхватил
майор со свойственной ему галантностью.
     - Это было очень жестоко, я знаю, - сказала она,  по-прежнему  глядя  в
окно, сказала с таким невозмутимым презрением, что майор был сбит с толку  и
не мог придумать никакого ответа.
     - Майор Бегсток, милая моя  Эдит,  -  промолвила  ее  мать,  растягивая
слова, - который, как тебе известно, самый бесполезный и неприятный  человек
на свете...
     - Право же, мама, это ни  к  чему,  -  повернувшись,  сказала  Эдит,  -
оставьте эту манеру разговаривать. Мы совсем одни. Мы друг друга знаем.
     Спокойное презрение, отразившееся на  ее  прекрасном  лице,  презрение,
явно обращенное на нее самое не меньше, чем на них, было  так  глубоко,  что
притворная улыбка матери, хотя и была такой привычной, на секунду сбежала  с
губ.
     - Милая моя девочка... - начала она снова.
     - Еще не женщина? - улыбнувшись, сказала Эдит.
     - Какая  ты  сегодня  странная,  дорогая  моя.  Позволь  тебе  сказать,
милочка, что майор Бегсток принес  любезнейшую  записку  от  мистера  Домби,
который предлагает позавтракать с ним завтра  и  отправиться  в  Уорик  и  в
Кенилуорт. Ты поедешь, Эдит?
     - Поеду ли я? - повторила она, сильно покраснев,  и,  прерывисто  дыша,
повернулась к матери.
     - Я знала, дорогая, что ты поедешь, - беззаботно  отозвалась  та.  -  Я
спросила, как ты говоришь, для приличия. Вот письмо мистера Домби, Эдит.
     - Благодарю вас.  У  меня  нет  ни  малейшего  желания  читать  его,  -
последовал ответ.
     - В таком случае, пожалуй, я отвечу на  него  сама,  -  сказала  миссис
Скьютон, - хотя у меня была мысль просить тебя  взять  на  себя  роль  моего
секретаря, дорогая моя.
     Так как Эдит не шевельнулась и не дала никакого ответа, миссис  Скьютон
попросила майора придвинуть к ней столик, и откинуть крышку,  и  достать  ей
перо и бумагу, каковые галантные услуги майор оказал с великой покорностью и
преданностью.
     - Передать привет от тебя, Эдит, дорогая  моя?  -  осведомилась  миссис
Скьютон, не выпуская пера из рук, прежде чем приписать постскриптум.
     - Все, что вам  угодно,  мама,  -  не  оборачиваясь,  отозвалась  та  с
величайшим равнодушием.
     Миссис Скьютон написала то, что ей  было  угодно,  не  добиваясь  более
точных указаний, и вручила письмо майору, который,  приняв  это  драгоценное
поручение,  сделал  вид,  будто  прячет  письмо  у  сердца,  но   вследствие
ненадежности своего жилета поневоле опустил его  в  карман  панталон.  Затем
майор весьма элегантно и рыцарски распрощался с обеими леди, на что  старшая
ответила, не изменяя обычной своей манере, тогда как младшая, не  переставая
глядеть в окно, наклонила голову чуть заметно, так что любезнее было  бы  по
отношению к майору обойтись без всякого поклона и предоставить  ему  сделать
заключение, что она ничего не слышала или не заметила.
     "Что касается перемены в ней, сэр, - размышлял на обратном  пути  майор
(день был солнечный и жаркий, и майор приказал  туземцу  с  легким  багажом,
идти впереди, а сам шествовал в тени заброшенного на чужбину принца), -  что
касается перемены, сэр, томления и тому подобного, то на эту  удочку  Джозеф
Бегсток не  попадется.  Нет,  сэр!  Это  не  пройдет!  Ну,  а  что  касается
разногласия между ними  или  пропасти,  как  выражается  мамаша,  -  будь  я
проклят, сэр, если это не похоже на правду! И это очень странно! Ну, что  ж,
сэр! - пыхтел майор. - Эдит Грейнджер  и  Домби  -  прекрасная  пара;  пусть
решают спор поединком. Бегсток ставит на победителя!"
     Майор, увлеченный своими мыслями, произнес эти последние  слова  вслух,
вследствие чего злосчастный туземец остановился и  оглянулся,  полагая,  что
они  обращены  к  нему.  Раздраженный  до   последней   степени   нарушением
субординации, майор (хотя в  тот  момент  он  раздувался  от  прекраснейшего
расположения духа) ткнул туземца между ребер своею тростью  и  с  небольшими
промежутками не переставал подталкивать его вплоть до самой гостиницы.
     Не менее раздражен был майор, когда одевался к обеду, во время  каковой
процедуры на темнокожего слугу сыпался град всевозможных предметов,  начиная
с сапога, кончая головной щеткой и включая все, что попадалось под руку  его
хозяину. Ибо майор кичился тем, что великолепно вымуштровал  туземца,  и  за
малейшее нарушение дисциплины карал его,  применяя  такого  рода  наказания.
Добавим к этому, что он держал туземца при себе как средство, отвлекающее от
подагры и всех прочих недугов, духовных и телесных; и туземец,  по-видимому,
недаром получал жалованье, которое, впрочем, было невелико.
     Наконец майор, расточив все  снаряды,  бывшие  в  его  распоряжении,  и
наградив туземца таким  количеством  новых  кличек,  что  у  того  были  все
основания подивиться богатству английского языка,  подчинился  необходимости
повязать галстук; нарядившись и почувствовав прилив  жизнерадостности  после
своих упражнений, он спустился вниз развлекать Домби и его правую руку.
     Домби еще не приходил, но правая рука была на месте, и зубные сокровища
были, по обыкновению, к услугам майора.
     - Ну, сэр, - сказал майор, - что вы поделывали с тех пор,  как  я  имел
счастье вас видеть? Прогулялись?
     - Гуляли не больше получаса, - ответил Каркер. - Мы были так заняты.
     - Дела? - сказал майор.
     - Нужно было покончить с разными мелочами, - отозвался  Каркер.  -  Но,
знаете ли... Это совсем несвойственно мне, воспитанному в школе недоверия  и
обычно не расположенному к общительности,  -  начал  он,  перебивая  себя  и
говоря обаятельно чистосердечным  тоном,  -  но  к  вам  я  чувствую  полное
доверие, майор Бегсток.
     - Вы делаете мне честь, сэр. Мне вы можете доверять.
     - В таком случае, понимаете ли, - продолжал Каркер, - мне  кажется  что
мой друг... пожалуй, следовало бы сказать наш друг...
     - Вы имеете в виду Домби, сэр? - воскликнул майор. - Мистер Каркер,  вы
видите меня - вот я стою здесь, перед вами? Видите вы Дж. Б.?
     Он был в достаточной мере толстым и в достаточной мере синим, чтобы его
увидеть; и мистер Каркер сообщил, что имеет удовольствие видеть его.
     - В таком случае, сэр, вы видите человека, который  пойдет  в  огонь  и
воду, чтобы услужить Домби, - заявил майор Бегсток.
     Мистер Каркер улыбнулся и сказал, что в этом не сомневается.
     - Знаете ли, майор, - продолжал он, - возвращаясь  к  тому,  с  чего  я
начал, я нашел, что сегодня наш друг  был  менее  внимателен  к  делам,  чем
обычно.
     - Да? - отозвался обрадованный майор.
     - Я нашел его слегка рассеянным и не расположенным к сосредоточенности.
     - Ей-богу, сэр, - вскричал майор, - тут замешана леди!
     - Действительно, я начинаю верить, что это так, - ответил Каркер. - Мне
казалось, вы шутили, когда как будто намекнули на  это;  я  ведь  знаю  вас,
военных...
     Майор разразился лошадиным кашлем и потряс головой и  плечами,  как  бы
говоря: "Да, мы веселые ребята, этого нельзя  отрицать".  Затем  он  схватил
мистера Каркера за петлю фрака и, выпучив глаза, зашептал ему  на  ухо,  что
она - необычайно обаятельная женщина, сэр. Что она - молодая вдова, сэр. Что
она из хорошей семьи, сэр. Что Домби влюблен в нее по уши, сэр,  и  что  это
прекрасная партия для обеих сторон; ибо у нее красота, хорошее происхождение
и таланты, а у Домби богатство; чего же еще может желать  супружеская  пара?
Заслышав шаги мистера Домби за дверью, майор оборвал  свою  речь,  заключив,
что завтра утром мистер Каркер увидит ее и будет судить сам; от  умственного
напряжения и разговора хриплым шепотом у майора слезились глаза, и он  сидел
пыхтя, пока не подали обед.
     Подобно некоторым другим благородным животным, майор  показал  себя  во
всем блеске во время кормежки. В тот день он сверкал ослепительно  за  одним
концом стола, а мистер Домби испускал более слабое сияние за  другим,  тогда
как Каркер ссужал свои лучи то одному, то другому светилу или  направлял  их
на оба вместе, в зависимости от обстоятельств.
     За первым и вторым блюдом майор обычно бывал серьезен, так как туземец,
исполняя тайный  приказ,  окружал  его  прибор  всевозможными  соусниками  и
бутылочками, и майор был не на шутку занят,  вытаскивая  пробки  и  смешивая
содержимое на своей  тарелке.  Вдобавок  у  туземца,  на  столике  у  стены,
находились различные приправы и пряности, коими майор ежедневно обжигал себе
желудок, не говоря уже о странных сосудах, из которых он  наливал  неведомые
жидкости в стакан майора. Но в тот день майор Бегсток, даже несмотря на  эти
многочисленные занятия, находил время быть общительным, и общительность  его
выражаюсь в чрезвычайном лукавстве, направленном  на  то,  чтобы  просветить
мистера Каркера и обнаружить состояние духа мистера Домби.
     - Домби, - сказал майор, - вы ничего не кушаете. В чем дело?
     - Благодарю вас, - ответил этот джентльмен, - я ем; у меня сегодня  нет
аппетита.
     - Что же с ним случилось, Домби? - спросил майор. - Куда  он  делся?  У
наших друзей вы его не оставили, в этом я могу поклясться, так как я ручаюсь
за то, что сегодня за завтраком никакого аппетита у них не было.  Во  всяком
случае, я готов поручиться за одну из них; но за которую - не скажу!
     Тут майор подмигнул Каркеру и преисполнился таким лукавством,  что  его
темнокожий слуга принужден был, не дожидаясь приказаний,  похлопать  его  по
спине, иначе тот, вероятно, исчез бы под столом.
     В конце обеда, иными  словами,  когда  туземец  приблизился  к  майору,
собираясь разливать первую бутылку шампанского, майор стал еще лукавее.
     - Наливай до краев, негодяй, - сказал майор, поднимая свой бокал.  -  И
мистеру  Каркеру  наливай  до  краев.  И  мистеру  Домби.   Клянусь   богом,
джентльмены, - сказал майор,  подмигивая  своему  новому  другу,  тогда  как
мистер Домби с проницательным видом смотрел в тарелку, - этот бокал вина  мы
посвятим божеству; Джо гордится знакомством с ним и  издали  им  восхищается
смиренно и почтительно. Имя его - Эдит - сказал майор, - божественная Эдит!
     - За здоровье божественной Эдит! - воскликнул улыбающийся Каркер.
     - Да, разумеется, за здоровье Эдит, - сказал  мистер  Домби.  Появление
лакеев с новыми блюдами побудило майора стать еще лукавее, но вместе  с  тем
серьезнее.
     - Хотя в своей  компании  Джо  Бегсток  может  и  пошутить  и  серьезно
поговорить об этом предмете, сэр, - сказал майор, приложив палец к  губам  и
обращаясь конфиденциально к Каркеру, - но это имя для него слишком священно,
чтобы делать его достоянием этих молодцов, да и других тоже! Ни слова,  сэр,
пока они здесь!
     Это было почтительно и пристойно со стороны майора - мистер Домби  явно
это чувствовал.  Хотя  и  смущенный,  при  всей  своей  ледяной  холодности,
намеками майора, мистер Домби отнюдь не возражал против такого  подшучивания
- это было очевидно - и даже поощрял его.  Пожалуй,  майор  был  недалек  от
истины,  когда  предположил  в  то  утро,  что  великий   человек,   слишком
высокомерный, чтобы открыто посоветоваться со  своим  премьер-министром  или
довериться ему по такому, вопросу, тем не менее хотел бы ввести его  в  курс
дела. Как бы там ни было, пока майор пользовался своей  легкой  артиллерией,
мистер Домби частенько поглядывал на мистера Каркера  и,  казалось,  следил,
какое впечатление на него производит этот обстрел.
     Но майор, залучив слушателя внимательного и столь  часто  улыбавшегося,
что равного ему не было во всем мире, "короче говоря, дья-явольски умного  и
приятного", как не раз говаривал он впоследствии, не намерен  был  отпускать
его, ограничившись лукавыми намеками по адресу мистера Домби. Поэтому, когда
убрали  со  стола,  майор  показал  себя  молодцом  и  в  более  широкой   и
значительной области, рассказывая  полковые  анекдоты  и  отпуская  полковые
шуточки с  такой  удивительной  расточительностью,  что  Каркер  устал  (или
притворился усталым) от смеха и восхищения; а  мистер  Домби  взирал  поверх
своего накрахмаленного галстука с  таким  видом,  словно  был  собственником
майора или величественным вожаком, который радуется, что его медведь  хорошо
пляшет.
     Когда майор настолько охрип от еды, питья и демонстрации своих талантов
собеседника, что не мог уже говорить внятно, приступили к кофе. После  этого
майор  осведомился   у   мистера   Каркера-заведующего,   явно   не   ожидая
утвердительного ответа, играет ли он в пикет.
     - Да, я немного играю в пикет, - сказал мистер Каркер.
     - Быть может, и в трик-трак? - нерешительно спросил майор.
     - Да, я немного играю также  и  в  трик-трак,  -  отвечал  обремененный
зубами человек.
     - Мне кажется, Каркер играет  во  все  игры,  -  сказал  мистер  Домби,
располагаясь на диване в позе человека, выточенного из  дерева  и  лишенного
связок и суставов, - и играет хорошо.
     И в самом деле, он играл в эти две  игры  с  таким  совершенством,  что
майор был поражен и спросил его наобум, играет ли он в шахматы.
     - Да, немного играю и в шахматы, -  ответил  Каркер.  -  Мне  случалось
играть и выигрывать партию, не глядя на доску; это просто трюк.
     -  Ей-богу,  сэр,  -  сказал  майор,  тараща   глаза,   -   вы   полная
противоположность Домби, который ни в какие игры не играет.
     - О! Отозвался заведующий. - У него никогда не было  нужды  приобретать
столь ничтожные познания.  Таким,  как  я,  они  бывают  иной  раз  полезны.
Например, сейчас, майор Бегсток, когда они дают мне возможность сразиться  с
вами.
     Быть может, виной тому были лживые уста, такие мягкие и растянутые,  но
эта краткая речь, смиренная и раболепная, смахивала на рычание; и на секунду
могло показаться, что белые зубы вот-вот вонзятся в  руку  того,  перед  кем
этот человек пресмыкается. Но майор вовсе об этом не думал; а  мистер  Домби
лежал, погруженный в размышления,  с  полузакрытыми  глазами,  пока  длилась
игра, затянувшаяся до ночи.
     К тому времени мистер Карьер, одержавший  победу  весьма  повысился  во
мнении майора - настолько, что, когда, отправляясь ко сну, он распрощался  с
майором у порога его  комнаты,  майор  в  виде  особой  любезности  приказал
туземцу, который обычно спал на тюфяке, разложенном  на  полу  у  двери  его
господина, торжественно проводить мистера Каркера со свечой по  коридору  до
его комнаты.
     На поверхности зеркала в номере мистера Каркера было тусклое пятно,  и,
быть может, зеркало давало искаженное  отражение.  Но  в  тот  вечер  в  нем
отразилось лицо человека, который мысленно  видел  толпу  людей,  спящих  на
земле у его ног,  подобно  бедному  туземцу  у  двери  своего  господина,  -
человека, который пробирался между ними, злобно посматривая  вниз,  но  пока
еще не напирал ногой обращенные к нему липа.

ГЛАВА XXVII

     Тени сгущаются

     Мистер  Каркер-заведующий  встал   вместе   с   жаворонками   и   вышел
прогуляться, наслаждаясь летним утром. Мысли его - а он на  ходу  размышлял,
сдвинув брови, - вряд ли парили в высоте, как жаворонки, или устремлялись  в
этом направлении; вернее, они держались  около  своего  гнезда  на  земле  и
шныряли в пыли и среди червей. Но ни одна птица, поющая высоко  в  небе,  не
была менее доступна человеческому взору, чем мысли мистера Каркера. Он столь
безупречно владел своим лицом, что очень немногие могли  бы  определить  его
выражение словом, более точным, чем веселое или задумчивое. Сейчас оно  было
крайне задумчивым. Когда  жаворонок  поднялся  выше,  мистер  Каркер  глубже
погрузился в размышления. Когда песня жаворонка зазвенела чище и громче,  он
провалился в более торжественное и сосредоточенное молчание. Наконец,  когда
жаворонок стремительно спустился, вместе с льющейся  песней,  неподалеку  от
него в зеленеющую пшеницу, которая под утренним  ветерком  покрылась  рябью,
как река, он очнулся от  задумчивости  и  осмотрелся  кругом  с  неожиданной
улыбкой,  столь  учтивой  и  приятной,  точно  ему  предстояло  умилостивить
многочисленных зрителей; и после такого  пробуждения  он  уже  не  впадал  в
задумчивость; согнав с лица морщины, словно опасаясь, что в противном случае
оно нахмурится и  выдаст  тайну,  он  шел  и  улыбался  -  по-видимому,  для
практики.
     Быть может, заботясь о первом впечатлении, мистер Каркер был одет в  то
утро очень тщательно и изящно. Хотя его костюм  всегда  отличался  некоторой
строгостью в подражание великому человеку, которому он служил, однако мистер
Каркер не доходил до чопорности мистера  Домби  -  быть  может  потому,  что
считал ее нелепой, и потому также, что, поступая таким образом, находил  еще
один способ подчеркнуть, сколь ощутительны для  него  разница  и  расстояние
между ними. Действительно, кое-кто утверждал, что в этом отношении он точный
- и отнюдь не лестный - комментарий к своему ледяному  патрону,  но  человек
склонен искажать  факты,  а  мистер  Каркер  не  был  ответствен  за  дурные
наклонности людей.
     Опрятный и свежий, с  бледным  лицом,  как  бы  выгорающим  на  солнце,
грациозной   своей   поступью    подчеркивая    мягкость    травы,    мистер
Каркер-заведующий бродил по  лужайкам  и  зеленым  просекам  и  скользил  по
аллеям, пока не настал час возвращаться к завтраку.  Избрав  короткий  путь,
мистер Каркер шел, проветривая свои зубы, и произнес при этом вслух: "Теперь
посмотрим вторую миссис Домби".
     Он забрел за пределы  города  и  возвращался  приятной  дорогой,  вдоль
которой густые  деревья  отбрасывали  глубокую  тень  и  изредка  попадались
скамейки для тех, кто пожелал бы отдохнуть. Это место обычно  не  посещалось
публикой  и  в  такой  тихий  утренний  час  казалось  совсем  безлюдным   и
уединенным, и потому мистер Каркер  находился,  или  думал,  что  находится,
здесь в полном одиночестве. Следуя причуде незанятого человека,  у  которого
остается еще двадцать минут, чтобы добраться туда, куда он без  труда  может
дойти и за десять, мистер Каркер блуждал между толстыми стволами, углублялся
в чащу, обходя то одно дерево, то другое и плетя паутину следов на  росистой
траве.
     Однако он обнаружил, что ошибся, предположив, будто никого нет в  роще;
потихоньку  обогнув  большое  дерево,  старая  кора  которого  была  покрыта
наростами и чешуйками, как шкура носорога или какого-нибудь родственного ему
допотопного чудовища, он неожиданно увидел женщину  на  ближайшей  скамейке,
которую уже собирался обвить паутиной следов.
     Это была леди, изящно  одетая  и  очень  красивая,  с  темными  гордыми
потупленными глазами. - леди, казалось, обуреваемая какою-то страстью.  Ибо,
когда она сидела, глядя  в  землю,  нижняя  ее  губа  была  закушена,  грудь
вздымалась,  ноздри  раздувались,  голова  вздрагивала,  слезы   негодования
струились по щекам, а ногой она попирала мох так, словно хотела стереть  его
с лица Земли. И, однако, чуть ли не в тот же  самый  момент,  когда  он  это
заметил, он увидел,  как  эта  самая  леди  встала  с  презрительной  миной,
выражающей усталость и скуку, и отошла от скамьи, причем и лицо ее и  фигура
дышали равнодушным сознанием своей красоты и величавым пренебрежением.
     Сморщенная и безобразная старуха,  похожая  по  платью  не  столько  на
цыганку, сколько на предс