- продолжал Уолтер, - что касается меня, то
я молод, как сказал  мистер  Домби,  и  обо  мне  нечего  думать.  Я  должен
пробивать себе дорогу в жизни, я это знаю; но по пути  сюда  я  размышлял  о
том, что должен быть осторожен в двух пунктах, поскольку это касается  дяди.
Я не хочу сказать, будто заслуживаю чести считаться гордостью и счастьем его
жизни, - знаю, вы мне верите, - но тем не менее это так. Не кажется ли  вам,
что это так?
     Капитан как будто сделал попытку подняться из бездны изумления и  вновь
обрести свое лицо; но это усилие ни к чему не привело, и  глянцевитая  шляпа
только кивнула безгласно, с невыразимой многозначительностью.
     - Если я буду жив и здоров, - сказал Уолтер, - а на этот  счет  у  меня
нет опасений, - все же, покидая Англию, я вряд  ли  могу  надеяться  увидеть
дядю снова. Он стар, капитан  Катль,  кроме  того,  его  жизнь  основана  на
привычном...
     - Стоп, Уолтер! На привычном отсутствии покупателей? - сказал  капитан,
вдруг воскресая.
     - Совершенно верно, - отвечал Уолтер, покачивая головой, - но я имел  в
виду уклад его жизни, капитан Катль, постоянные привычки.  И  если  (как  вы
очень справедливо заметили) он умер бы раньше времени, лишившись  товаров  и
всех вещей, к которым привык за столько лет, то не думаете  ли  вы,  что  он
умер бы еще раньше, лишившись...
     - Своего племянника, - вставил капитан. - Правильно!
     - Значит, - сказал Уолтер, пытаясь говорить весело, - мы должны уверить
его, что разлука эта в конце концов только временная. Но  я-то  лучше  знаю,
капитан Катль, или опасаюсь, что лучше  знаю,  а  так  как  у  меня  столько
оснований относиться к нему с любовью, почтением и уважением, то боюсь,  как
бы не оказаться мне совсем беспомощным, если я попробую его в этом убеждать.
Вот главная причина, почему я хочу, чтобы о моем отъезде сообщили ему вы;  и
это пункт первый.
     - Поверни на три румба! - задумчивым тоном заметил капитан.
     - Что вы сказали, капитан Катль? - осведомился Уолтер.
     - Держись крепче! - глубокомысленно ответил капитан.
     Уолтер  замолчал,   дабы   удостовериться,   не   желает   ли   капитан
присовокупить к этому какое-нибудь особое замечание, но так как  тот  ничего
больше не сказал, он заговорил снова:
     - Теперь пункт второй, капитан Катль. К сожалению, должен сказать,  что
я не пользуюсь расположением мистера Домби. Я всегда старался делать все как
можно лучше и делал, но он меня не любит. Быть  может,  он  не  властен  над
своими симпатиями и антипатиями, - об этом я  ничего  не  говорю.  Я  говорю
только, что он несомненно не любит меня. На это место он  меня  посылает  не
потому, что оно хорошее; он не удостаивает изображать  его  лучше,  чем  оно
есть; и я очень сомневаюсь, чтобы оно когда-нибудь помогло мне занять  более
высокое положение в фирме - оно, мне кажется,  является  средством  навсегда
избавиться от меня и убрать меня с дороги. Но об этом мы ни слова не  должны
говорить дяде, капитан Катль; мы должны по мере  сил  изобразить  это  место
выгодным и многообещающим; я рассказываю вам, каково оно на самом  деле,  но
делаю это только для того, чтобы на родине был у меня  друг,  который  знает
истинное положение - на случай, если явится когда-нибудь возможность оказать
мне помощь там, далеко.
     - Уольр, мой мальчик, - отвечал капитан, -  в  притчах  Соломоновых  ты
найдешь следующие слова: "Пусть никогда не будет у тебя недостатка  в  друге
нуждающемся и в бутылке для него!" Когда найдешь это место, сделай отметку.
     Тут капитан протянул руку Уолтеру с самым простодушным  видом,  который
был красноречивей слов, и снова повторил (ибо он  гордился  своей  точной  и
кстати приведенной цитатой):
     - Когда найдешь, сделай отметку.
     - Капитан Катль, - продолжал Уолтер, беря обеими руками протянутую  ему
капитаном огромную лапу, которую он еле-еле мог  обхватить,  -  после  моего
дяди Соля я больше всех люблю вас. И конечно нет на свете никого, кому бы  я
мог больше доверять. Что  касается  отъезда,  капитан  Катль,  меня  это  не
беспокоит; чего мне беспокоиться? Будь я волен искать счастья, будь я  волен
отправиться простым матросом, будь я волен пуститься на свой страх  на  край
света, - я бы с радостью поехал! Я бы с радостью  уехал  уже  несколько  лет
назад и посмотрел, что из этого выйдет. Но это противоречило желаниям  моего
дяди и планам, которые он для меня строил, и тем  дело  и  кончилось.  Но  я
чувствую, капитан Катль, что мы все время  немножко  ошибались,  и  если  уж
говорить о моих видах на будущее, положение мое теперь ничуть не лучше,  чем
в то время, когда я только что поступил в фирму Домби, - быть может, чуточку
хуже, ибо тогда фирма, пожалуй, была  расположена  ко  мне  благосклонно,  а
теперь это, конечно, не так.
     - Вернись, Виттингтон, - пробормотал огорченный  капитан,  поглядев  на
Уолтера.
     - Да, - смеясь, отвечал Уолтер. - Боюсь,  придется  возвращаться  много
раз, капитан Катль, прежде чем подвернется такая удача, как ему. Впрочем,  я
не  жалуюсь,  -  добавил  он  со  свойственным   ему   бодрым,   оживленным,
энергическим видом. - Мне не на что жаловаться. Я  обеспечен.  Я  как-нибудь
проживу. Оставляя дядю, я оставляю его на вас;  и  нет  лучше  человека,  на
которого я мог бы его оставить, капитан Катль. Все это я  вам  рассказал  не
потому, что я в отчаянии, о нет!  Но  нужно  вас  убедить,  что  я  не  могу
выбирать, служа в фирме Домби, и куда меня посылают, туда я должен ехать,  и
что мне предлагают, то я должен принять. Для дяди лучше, что меня  отсылают,
так как в его глазах мистер Домби  -  драгоценный  друг,  каким  он  себя  и
показал, - вам это известно, капитан Катль; и я уверен, что он не  сделается
менее драгоценным, если не будет здесь меня, чтобы ежедневно возбуждать  его
неприязнь. Итак, да здравствует Вест-Индия, капитан  Катль!  Как  начинается
эта песня, которую поют моряки?

     В порт Барбадос, ребята!
     Веселей!
     Старая Англия прощай, ребята!
     Веселей!

     Капитан заорал припев:

     Эх!
     Веселей, веселей!
     Эх, веселей!

     Последний  стих  коснулся  чутких  ушей  жившего  напротив  ревностного
шкипера, не совсем трезвого, который немедленно вскочил с постели, распахнул
окно и через улицу подхватил во всю глотку припев, что произвело  прекрасное
впечатление. Когда уже невозможно было тянуть дольше последнюю ноту,  шкипер
проревел устрашающе: "Эхой!" - отчасти  в  виде  дружеского  приветствия,  а
отчасти из желания показать, что он ничуть  не  задохся.  Совершив  это,  он
закрыл окно и снова лег в постель.
     - А теперь, капитан Катль, - сказал Уолтер, подавая ему  синий  фрак  и
жилет и поторапливая капитана, -  если  вы  пойдете  и  сообщите  дяде  Солю
новость (которую ему, по справедливости, следовало бы узнать  давным-давно),
я, знаете ли, оставлю вас у двери и пойду поброжу до полудня.
     Однако капитан был как будто не очень обрадован поручением и отнюдь  не
уверен в своей способности исполнить его.  Он  устроил  жизнь  и  похождения
Уолтера совсем по-иному, и, к полному  своему  удовольствию,  он  так  часто
радовался своей прозорливости и  предусмотрительности  обнаруженным  в  этом
устроении, и находил его столь законченным и совершенным во всех отношениях,
что великое усилие воли требовалось от него, чтобы присутствовать  при  том,
как все разваливается, и  даже  способствовать  этому  разрушению.  Вдобавок
капитану очень трудно было  выгрузить  старые  свои  представления  об  этом
предмете и,  приняв  на  борт  новый  груз  с  той  стремительностью,  какой
требовали обстоятельства, не перепутать оба груза. Итак, вместо  того  чтобы
надеть фрак и жилет с  проворством,  какое  одно  только  и  могло  отвечать
расположению духа Уолтера, он вовсе отказался облачиться  в  это  одеяние  и
уведомил Уолтера, что по случаю такого серьезного дела следует разрешить ему
"чуточку погрызть ногти".
     - Это у меня старая привычка, Уольр, - сказал капитан,  -  ей  вот  уже
пятьдесят лет. Когда ты видишь, что Нэд  Катль  грызет  ногти,  Уольр,  будь
уверен, что Нэд Катль на мели.
     Затем капитан сунул меж зубов свой железный  крючок,  словно  это  была
рука, и с видом мудрым и  глубокомысленным,  присущим  выспренности  всякого
философического размышления и серьезного исследования,  принялся  обдумывать
это дело в его многоразличных разветвлениях.
     - Есть у меня друг, - рассеянно бормотал  капитан,  -  но  в  настоящее
время он плавает вдоль  побережья  в  Уитби,  а  он  может  высказать  такое
суждение по этому вопросу, да и по всякому другому,  что  даст  шесть  очков
вперед парламенту и побьет его. Дважды падал этот человек за борт, -  сказал
капитан, - и ему хоть бы что! Когда он был  в  ученье,  его  три  недели  (с
перерывами) колотили по голове железным болтом. А все-таки не ходил  еще  по
земле человек с более ясным умом.
     Несмотря на свое уважение к капитану Катлю, Уолтер  втайне  не  мог  не
порадоваться отсутствию этого мудреца и не пожелать от всей души, чтобы этот
светлый ум не был привлечен к разрешению  его  затруднений,  покуда  они  не
будут окончательно улажены.
     - Если бы ты взял да показал этому человеку Норский буй, - тем же тоном
продолжал капитан Катль, - и пожелал бы узнать его мнение о нем,  Уольр,  он
бы тебе высказал мнение, которое имело бы такое же отношение  к  этому  бую,
как пуговицы твоего дяди. По земле не ходил человек - во  всяком  случае  на
двух ногах, - который мог бы за ним угнаться. Нет, никому не угнаться.
     -  Как  его  зовут,  капитан  Катль?  -   осведомился   Уолтер,   решив
заинтересоваться другом капитана.
     - 3овут его Бансби, - сказал капитан. - Но, бог мой, с  такой  головой,
как у него, можно зваться как угодно!
     Точный смысл, который капитан вкладывал в эту последнюю похвалу, он  не
стал разъяснять, да и Уолтер не пытался его  открыть.  Ибо,  начав  еще  раз
пересматривать с возбуждением, естественным для него  и  того  положения,  в
котором он находился, главные пункты своих затруднений, он вскоре обнаружил,
что капитан вновь впал в прежнее глубокомысленное состояние и  хотя  взирает
на него пристально из-под косматых бровей, но, очевидно, не видит его  и  не
слышит, погруженный в раздумье.
     Действительно, капитан Катль разрабатывал столь грандиозные планы, что,
снявшись с мели, вышел вскоре в глубочайшие воды и не мог нащупать дна своей
проницательности. Постепенно капитану стало совершенно ясно,  что  произошла
какая-то ошибка; что несомненно ошибку допустил скорее Уолтер, чем  он;  что
если и есть какой-то проект, связанный с Вест-Индией, то он ничего общего не
имеет с предположениями Уолтера, человека молодого и опрометчивого, и  может
быть лишь новым средством для быстрейшего устроения  его  счастья.  "Если  и
возникло между ними какое-нибудь маленькое недоразумение, -  думал  капитан,
имея в виду Уолтера и мистера Домби, - то достаточно одного  слова,  вовремя
сказанного другом обеих сторон, чтобы все уладить, сгладить и снова привести
в полную исправность". Из этих соображений капитан  Катль  сделал  следующий
вывод: так как он уже имеет удовольствие знать мистера Домби, проведя в  его
обществе очень приятные полчаса в Брайтоне  (в  то  утро,  когда  они  брали
деньги взаймы), а два светских человека, которые понимают друг друга  и  оба
готовы привести все в порядок, легко могут  уладить  такого  рода  маленькое
затруднение и перейти к реальным фактам, - то долг дружбы повелевает ему, ни
слова не говоря сейчас об этом Уолтеру,  попросту  зайти  к  мистеру  Домби,
сказать слуге: "Будь добр, любезный,  доложи,  что  пришел  капитан  Катль",
встретиться с мистером Домби в духе взаимного доверия, зацепить его  крючком
за петлю фрака, обо всем переговорить, привести  все  к  желаемому  концу  и
удалиться с триумфом!
     Когда эти соображения мелькнули у капитана и постепенно  обрели  форму,
физиономия его прояснилась, как хмурое  утро,  уступающее  место  солнечному
полудню. Брови, которые были  зловеще  нахмурены,  перестали  топорщиться  и
разгладились;  глаза,  которые  почти  закрылись  от  жестокого  умственного
напряжения, раскрылись широко; улыбка, которая ограничила себя сначала тремя
точками - правым уголком рта и уголками обоих глаз, - постепенно  расплылась
по всему лицу и, заструившись вверх по лбу,  приподняла  глянцевитую  шляпу,
словно и эта шляпа тоже сидела на мели вместе с капитаном Катлем, а  теперь,
подобно ему, снялась с мели.
     Наконец капитан перестал грызть ногти и сказал:
     - Теперь, Уольр, мой мальчик, помоги мне натянуть это обмундирование. -
Капитан имел в виду свой фрак и жилет.
     Уолтеру и  в  голову  не  приходило,  почему  капитан  так  старательно
повязывал галстук, закручивая свисающие концы его,  как  свиной  хвостик,  и
продергивая их в массивное золотое кольцо, на котором,  в  память  какого-то
усопшего друга, были изображены могила, железная ограда и дерево.  И  почему
капитан подтянул вверх  воротник  рубашки,  насколько  позволяло  ирландское
нижнее белье, и таким образом украсил себя настоящими шорами;  и  почему  он
снял башмаки и  надел  неподражаемую  пару  полусапог,  которою  пользовался
только  в  экстренных  случаях.  Нарядившись,  наконец,  к  полному   своему
удовольствию и осмотрев себя с ног до головы в зеркальце для бритья,  снятом
для этой цели со стены, капитан взял свою сучковатую палку  и  объявил,  что
готов.
     Когда они вышли на улицу, капитан выступал с  большим  самодовольством,
чем обычно, но это обстоятельство Уолтер приписал действию сапог  и  особого
внимания на него не обратил. Они не  успели  далеко  уйти,  как  повстречали
женщину, продававшую цветы, и капитан, остановившись как  вкопанный,  словно
его осенила блестящая мысль, купил  самый  большой  пучок  в  ее  корзине  -
великолепнейший букет в форме веера, имевший около двух с половиной футов  в
обхвате и составленный из прекраснейших в мире цветов.
     Вооруженный этим маленьким подношением, предназначавшимся  для  мистера
Домби, капитан Катль шел с Уолтером, покуда  они  не  приблизились  к  двери
мастера судовых инструментов, перед которой оба остановились.
     - Вы зайдете? - спросил Уолтер.
     - Да, - отвечал капитан, чувствуя, что  от  Уолтера  нужно  избавиться,
прежде чем приступить к дальнейшему, и что лучше перенести намеченный  визит
на более поздний час.
     - И вы ничего не забудете? - спросил Уолтер.
     - Нет, - ответил капитан.
     - Я сейчас же отправлюсь на прогулку, - сказал  Уолтер,  -  и  не  буду
мешать, капитан Катль.
     - Хорошенько прогуляйся, мой мальчик!  -  крикнул  ему  вслед  капитан.
Уолтер махнул рукой в знак согласия и пошел своей дорогой.
     Идти ему было некуда, и он решил  выйти  в  поле,  где  бы  можно  было
поразмыслить о предстоящей ему неведомой жизни и, лежа под деревом, спокойно
подумать. Самыми красивыми казались ему поля близ Хэмстеда, а лучшей дорогой
- дорога мимо дома мистера Домби.
     Когда Уолтер проходил мимо него и поднял глаза  на  хмурый  его  фасад,
дом, как всегда, был величествен и мрачен. Все шторы были спущены,  но  окна
верхнего этажа открыты настежь, и ветерок, пробегая по занавескам и развевая
их, один только и оживлял внешний вид дома. Уолтер прошел  спокойно  мимо  и
был рад, когда Этот дом и следующий за ним остались позади.
     Тогда он оглянулся, - с любопытством, которое всегда  внушал  ему  этот
дом со времени приключения с заблудившейся девочкой много  лет  назад,  и  с
особым вниманием посмотрел на окна в верхнем этаже. Пока он был этим  занят,
к двери подъехала коляска, и осанистый  джентльмен  в  черном,  с  массивной
цепочкой от часов, сошел и вступил в дом. Вспомнив потом о джентльмене и его
экипаже, Уолтер не сомневался, что это врач,  и  задавал  себе  вопрос,  кто
болен; но это открытие он  сделал  уже  после  того,  как  прошел  некоторое
расстояние, рассеянно размышляя о других вещах.
     Впрочем, и эти его размышления были связаны с домом мистера Домби;  ибо
Уолтер тешил себя надеждой, что настанет время,  когда  прелестная  девочка,
старый его друг, которая с тех пор всегда была ему так благодарна и так рада
его видеть, заинтересует им своего брата и изменит его судьбу к  лучшему.  В
тот момент ему было приятно мечтать об  этом  -  скорее  из-за  удовольствия
воображать, что она постоянно будет о нем помнить, чем ради жизненных  благ,
какие могли бы выпасть в этом случае на его долю; но другое,  более  трезвое
соображение подсказывало ему, что если он до той поры не умрет, то будет  за
океаном, всеми забытый, а она - замужем, богатая,  гордая,  счастливая.  При
столь  изменившихся  обстоятельствах  у  нее  будет  не   больше   оснований
вспоминать о нем, чем об одной из старых игрушек. Пожалуй, даже меньше.
     Однако Уолтер так идеализировал хорошенькую девочку,  которую  встретил
на шумных улицах, и так тесно связывал с ней наивную ее благодарность в  тот
вечер и простодушное, искреннее выражение этой  благодарности,  что  осуждал
себя, как клеветника, за свои предположения, будто она  когда-нибудь  станет
гордой и высокомерной.  С  другой  стороны,  размышления  его  носили  такой
фантастический характер, что едва ли не клеветой  казалось  ему  воображать,
будто она станет женщиной, - думать о ней иначе, чем о том непосредственном,
кротком, обаятельном создании, каким она была в  дни  Доброй  миссис  Браун.
Одним словом, Уолтер убедился, что рассуждать с самим собой о Флоренс весьма
неблагоразумно; и лучшее, что он может сделать, это - хранить  в  памяти  ее
образ как нечто драгоценное, недостижимое, неизменное и неясное - неясное во
всем, кроме ее  власти  доставлять  ему  радость  и,  подобно  руке  ангела,
удерживать его от всего недостойного.
     Длинную прогулку по полям совершил в  тот  день  Уолтер,  слушая  пение
птиц, воскресный колокольный Звон и заглушенный шум города,  вдыхая  сладкие
ароматы, посматривая иной раз на туманный горизонт, куда лежал  его  путь  и
где  находилось  место  его  назначения,  потом  окидывая  взглядом  зеленые
английские луга и родной пейзаж. Но вряд ли он хоть раз отчетливо подумал об
отъезде и, казалось, беспечно откладывал размышления об этом с часу на час и
с минуты на минуту, не переставая, однако, размышлять.
     Уолтер оставил за собой поля и в прежнем раздумье брел по направлению к
дому, как вдруг  услышал  окрик  мужчины,  а  затем  голос  женщины,  громко
назвавшей его по имени. С удивлением повернувшись, он  увидел,  что  наемная
карета, ехавшая в противоположную сторону, остановилась неподалеку  и  кучер
оглядывается со своих козел, делая ему знаки кнутом,  а  молодая  женщина  в
карете высунулась из окна и подзывает его  весьма  энергически.  Подбежав  к
карете, он убедился, что молодая женщина была мисс Нипер и  что  мисс  Нипер
была в смятении и почти вне себя.
     - Сады Стегса, мистер Уолтер! - сказала мисс Нипер. - О, умоляю вас!
     - Что? - воскликнул Уолтер. - Что случилось?
     - О мистер Уолтер, Сады Стегса, пожалуйста! - сказала Сьюзен.
     - Ну, вот! - вскричал кучер, с каким-то торжествующим отчаянием  взывая
к Уолтеру. - Вот этак молодая леди твердит уже  битый  час,  а  я  только  и
делаю, что пячусь задом, чтобы выбраться из тупиков, куда ей  угодно  ехать.
Много бывало в этой карете седоков, но такого седока, как она, - никогда.
     - Вы хотите проехать в Сады Стегса. Сьюзен? - осведомился Уолтер.
     - Да! Она хочет туда проехать! Где они? - зарычал кучер.
     - Я не знаю, где они! - вне себя вскричала  Сьюзен.  -  Мистер  Уолтер,
когда-то я сама там была с мисс Флой и с  нашим  бедным  миленьким  мистером
Полем, в тот самый день, когда вы нашли мисс Флой  в  Сити,  потому  что  на
обратном пути мы ее потеряли, миссис Ричардс и я, и бешеный бык,  и  старший
сын миссис Ричардс, и хотя я бывала там с тех пор, я не могу