я  от
времени она снова принималась капризно твердить об этом, когда они уже вышли
из экипажа, и она, прихрамывая, тащилась, опираясь на Уитерса  и  на  палку;
Эдит шла рядом, а экипаж медленно следовал за ними на некотором расстоянии.
     Был холодный, пасмурный, ветреный день; они  находились  среди  меловых
холмов, и  между  ними  и  горизонтом  не  было  ничего,  кроме  бесплодного
пространства. Мать, брюзгливо наслаждаясь своей монотонной жалобой, все  еще
повторяла ее вполголоса, а дочь с горделивой осанкой медленно шла подле нее,
но вот над темным гребнем холма показались две приближающиеся к ним  фигуры,
которые издали были так похожи на карикатурное повторение их самих, что Эдит
остановилась.
     Как только она остановилась, остановились и эти две фигуры. И та,  кто,
по мнению Эдит, была искаженным подобием ее матери, с жаром  сказала  что-то
другой, указывая на них рукою. Она, как будто не прочь была повернуть назад,
но другая, в которой Эдит заметила такое  сходство  с  собой,  что  испытала
странное чувство, близкое к страху, пошла  вперед,  и  они  продолжали  путь
вместе.
     Большую часть этих наблюдений Эдит сделала, идя им навстречу,  ибо  она
приостановилась только на секунду. Подойдя ближе, она увидела, что они одеты
бедно, как путники, бредущие пешком от деревни к деревне, и молодая  женщина
несет какое-то вязанье и еще какие-то вещи, предназначенные для  продажи,  а
старуха плетется с пустыми руками.
     И, однако, сколь ни велика была разница в одежде,  положении,  красоте,
Эдит все еще невольно сравнивала молодую женщину с собою.  Быть  может,  она
видела на ее лице следы того, что таилось и у нее в душе,  но  не  пробилось
еще на поверхность. А когда женщина приблизилась и, отвечая  на  ее  взгляд,
пристально взглянула на нее сверкающими  глазами,  несомненно  напоминая  ее
самое обликом и осанкой и словно думая о том же, - тогда Эдит почувствовала,
что дрожь пробежала у нее по спине, как будто день стал  пасмурнее  и  ветер
холоднее.
     Теперь   они   поравнялись.   Старуха,   назойливо   протягивая   руку,
остановилась попросить милостыню у  миссис  Скьютон.  Молодая  женщина  тоже
остановилась, и они с Эдит посмотрели друг другу в глаза.
     - Что у вас есть для продажи? - спросила Эдит-
     - Только вот это, - ответила  женщина,  показывая  свой  товар,  но  не
смотря на него. - Себя я уже давно продала.
     - Миледи, не  верьте  ей,  -  захрипела  старуха,  обращаясь  к  миссис
Скьютон. - Не верьте тому, что она говорит! Ей нравится болтать попусту. Это
моя красивая, непочтительная дочь. За все, что я для нее сделала, она только
и знает, что упрекает меня, миледи. Вот посмотрите, миледи, как  она  глядит
на свою бедную, старую мать.
     Когда  миссис  Скьютон  вынула  дрожащей  рукою  кошелек  и   торопливо
нащупывала монеты, а другая старуха следила за  ней  с  жадностью  -  алчное
нетерпение и дряхлость почти столкнули их головами, - Эдит вмешалась.
     - Я вас видела прежде, - обратилась она к старухе.
     - Да, миледи, - приседая, сказала старуха. - Там, в Уорикшире, утром  в
роще. Когда вы ничего не хотели мне подать. Ну, а  джентльмен  -  тот  подал
мне! Да благословит его бог, да благословит его бог! -  прошамкала  старуха,
поднимая костлявую руку к небу и отвратительно усмехаясь своей дочери.
     - Не говори мне, Эдит! - сердито сказала миссис  Скьютон,  предупреждая
возражение с ее стороны. - Ты ничего в этом не понимаешь. Я не  хочу,  чтобы
меня разубеждали. Я уверена, что это превосходная женщина и добрая мать.
     - Да, да, миледи, - затараторила  старуха,  алчно  протягивая  руку.  -
Благодарю вас, миледи. Да благословит вас бог, миледи! Прибавьте  еще  шесть
пенсов, дорогая леди, ведь вы сами добрая мать.
     - Уверяю вас, моя славная старушка,  со  мной  тоже  обращаются  иногда
очень непочтительно, - захныкала миссис Скьютон.  -  Вот,  возьмите!  Пожмем
друг другу руку. Вы добрая старушка, у вас  столько  этого...  как  оно  там
называется... и всего такого. Вы полны любви и так далее, не правда ли?
     - О да, миледи!
     - Я в этом уверена; таков и  этот  истинный  джентльмен,  Грейнджби.  Я
должна еще раз  пожать  вам  руку.  А  теперь  ступайте!  И  я  наделось,  -
обратилась она к ее  дочери,  -  что  вы  проявите  больше  благодарности  и
естественного, как оно там называется, и всего такого - я никогда  не  могла
запомнить эти названия, - потому что не было на свете лучшей матери, чем эта
добрая старушка. Идем, Эдит!
     Когда  развалины  Клеопатры,  хныча,  поплелись  прочь  и,  памятуя   о
находящихся  по  соседству  румянах,  осторожно  вытирали   слезы,   старуха
заковыляла в другую сторону, шамкая и пересчитывая деньги. Больше  ни  одним
словом не обменялись Эдит и молодая женщина, не сделали ни одного жеста,  но
обе ни на секунду не сводили глаз друг с друга. Так стояли они лицом к лицу,
пока Эдит, словно очнувшись, не прошла медленно вперед.
     - Вы красивая женщина, - пробормотала ее тень, глядя  ей  вслед,  -  но
красота нас не спасает. И вы гордая женщина, но гордость нас не спасает. Нам
нужно бы узнать друг друга, когда мы встретимся снова.

ГЛАВА XLI

     Новые голоса в волнах

     Все  идет  так,  как  издавна  шло.  Волны   охрипли,   повторяя   свои
таинственные речи; песчаные гребни бороздят берег; морские птицы взмывают  и
парят; ветры и облака летят по неисповедимым своим путям; белые руки манят в
лунном свете, зазывая в невидимую, далекую страну. С нежною, меланхолической
радостью Флоренс снова  видит  старые  места,  где  когда-то  бродила  такая
печальная и, однако, счастливая, и думает о нем в тихом уголку, где оба  они
много, много раз вели беседу, а волны плескались у его ложа. И теперь, когда
она сидит здесь в раздумье, ей  слышится  в  невнятном,  тихом  ропоте  моря
повторение его коротенькой повести, сказанных им когда-то слов;  и  чудится,
будто вся ее жизнь, и надежды, и скорби с той поры - и в заброшенном доме  и
в доме, превратившемся в великолепный дворец, -  отражены  в  этой  чудесной
песне.
     А кроткий мистер Тутс, слоняющийся  поодаль,  тоскливо  посматривая  на
обожаемое им существо, мистер Тутс, последовавший сюда  за  Флоренс,  но  по
своей деликатности не смеющий тревожить ее  в  такую  минуту,  также  слышит
реквием маленькому Домби в шуме волн,  вздымающихся,  и  падающих,  и  вечно
слагающих мадригал в честь Флоренс. Да, и он смутно понимает - бедный мистер
Тутс! - что они нашептывают о тех временах, когда он был  более  разумным  и
отнюдь не тупоголовым; и слезы выступают  у  него  на  глазах,  так  как  он
боится, что стал теперь непонятливым и глупым  и  годным  только  для  того,
чтобы над ним смеялись; и тускнеет  его  радость,  вызванная  успокоительным
шепотом волн, напоминающих ему, что он на время  избавился  от  Петуха,  ибо
этот бойцовый экземпляр курятника отсутствует, тренируясь  (за  счет  Тутса)
перед великой битвой с Проказником.
     Но мистер  Тутс  набирается  храбрости,  когда  волны  нашептывают  ему
сладостную  мысль,  и  помаленьку,  не  раз  останавливаясь  в  нерешимости,
приближается  к  Флоренс.  Заикаясь  и  краснея,  мистер  Тутс  притворяется
удивленным и говорит  (от  самого  Лондона  он  неотступно  следовал  за  ее
каретой, наслаждаясь даже тем, что задыхался от  пыли,  вырывавшейся  из-под
колес) о своем крайнем изумлении.
     - И вы взяли с собой  Диогена,  мисс  Домби!  -  говорит  мистер  Тутс,
пронзенный  насквозь  прикосновением  маленькой  ручки,  столь   ласково   и
доверчиво протянутой ему.
     Несомненно Диоген здесь, и несомненно у мистера  Тутса  есть  основания
его заметить, так как Диоген устремляется к ногам мистера Тутса и, в  ярости
налетая на него, кувыркается,  словно  собака  из  Монтаржи  *.  Но  Диогена
останавливает кроткая хозяйка:
     - Куш, Ди, куш! Неужели ты забыл, Ди, кому мы  обязаны  нашей  дружбой?
Стыдись!
     О, хорошо Диогену прижиматься мордой к ее руке,  и  отбегать,  и  снова
возвращаться, и носиться с лаем вокруг нее, и  бросаться  очертя  голову  на
первого встречного, чтобы доказать свою преданность. Мистер Тутс тоже был бы
не прочь броситься очертя голову на любого  прохожего.  Мимо  идет  какой-то
военный, и мистеру Тутсу очень хотелось бы броситься на него стремглав.
     - Диоген дышит родным воздухом, не правда ли,  мисс  Домби,  -  говорит
мистер Тутс.
     Флоренс с признательной улыбкой соглашается.
     - Мисс Домби, - говорит мистер Тутс, - прошу прощенья, но  если  вы  не
прочь зайти к Блимберам, я... я иду туда.
     Флоренс, не говоря ни слова,  берет  под  руку  мистера  Тутса,  и  они
отправляются в путь, а Диоген бежит впереди. У мистера Тутса дрожат  колени;
и хотя он великолепно одет, ему кажется, что костюм плохо сидит на  нем,  он
видит морщинки на шедевре Берджеса и  Кo-  и  жалеет,  что  не  надел  самой
парадной пары сапог.
     Снаружи дом доктора Блимбера  сохраняет  все  тот  же  педантический  и
ученый вид; а наверху есть окно, на которое она, бывало, смотрела, отыскивая
бледное личико, и при виде Флоренс бледное личико в окне освещалось улыбкой,
а исхудавшая ручка посылала воздушный поцелуй,  когда  она  проходила  мимо.
Дверь отворяет тот же подслеповатый  молодой  человек,  чья  глупая  улыбка,
обращенная к  мистеру  Тутсу,  является  выражением  слабохарактерности.  Их
вводят в кабинет доктора, где слепой Гомер и Минерва дают им аудиенцию,  как
в былые времена, под аккомпанемент степенного тиканья больших часов в  холле
и где глобусы стоят на прежнем месте, словно и мир неподвижен и ничто в  нем
не гибнет в силу всеобщего закона, по которому - покуда мир вращается -  все
рано или поздно рассыпается в прах.
     А вот и доктор Блимбер и его ученые ноги; вот и миссис Блимбер в  своем
небесно-голубом чепце; вот и Корнелия  со  своими  рыжеватыми  кудряшками  и
блестящими очками, по-прежнему роющаяся, как могильщик, в гробницах  языков.
Вот стол, на котором  он  сидел,  покинутый,  одинокий,  "новичок";  и  сюда
доносится издалека воркование все тех же мальчиков, ведущих все ту же жизнь,
все в той же комнате, на основании все тех же принципов!
     - Тутс! - говорит доктор Блимбер. - Очень рад вас видеть, Тутс.
     Мистер Тутс хихикает в ответ.
     - И в таком прекрасном обществе, Тутс! - говорит доктор Блимбер.
     Мистер Тутс, побагровев, объясняет, что случайно встретил мисс Домби, и
так как мисс Домби, подобно ему самому, пожелала посетить старые места,  они
пришли вместе.
     - Конечно, вам доставит удовольствие,  мисс  Домби,  -  говорит  доктор
Блимбер, - повидать наших молодых людей. Это все  ваши  бывшие  однокашники,
Тутс. Кажется, в наш маленький Портик не поступало новых  учеников,  дорогая
моя, - говорит доктор Блимбер Корнелии, - с тех  пор  как  мистер  Тутс  нас
покинул?
     - Кроме Байтерстона, - возражает Корнелия.
     - Верно, - говорит доктор. - Для мистера Тутса Байтерстон - новое лицо.
     Пожалуй, новое и для Флоренс, ибо в классе Байтерстон  -  уже  не  юный
Байтерстон из пансиона миссис Пипчин - щеголяет в воротничке  и  галстуке  и
носит  часы.  Однако  Байтерстон,  рожденный   под   какою-то   несчастливой
бенгальской звездой, весь перепачкан чернилами, а его лексикон так распух от
постоянного обращения к нему  за  справками,  что  не  хочет  закрываться  и
зевает, как будто и в самом деле устал от вечных приставаний. Зевает также и
его  хозяин,  Байтерстон,  выращиваемый  под  усиленным  давлением   доктора
Блимбера; но в зевоте Байтерстона чувствуется  злоба  и  угроза,  и  кое-кто
слыхал, как он выражал желание, чтобы "старый Блимбер" лопался ему в руки  в
Индии. Там он и  опомниться  не  успеет,  как  его  утащат  в  глубь  страны
Байтерстоновы кули и передадут с рук на руки тугам; * уж в этом он может  не
сомневаться!
     Бригс по-прежнему ворочает жернова науки; а также и Тозер, и Джонсон, и
все остальные; старшие ученики заняты преимущественно тем, что с  превеликим
усердием забывают все, что знали, когда были моложе. Все они столь же учтивы
и бледны, как и  в  былые  времена;  и  среди  них  мистер  Фидер,  бакалавр
искусств, с костлявыми руками и щетинистой головой, трудится по-прежнему:  в
настоящий момент запущен в работу его Геродот, а остальные оси и валы  лежат
на полке за его спиной,
     Огромное  впечатление  производит  даже  на  этих   степенных   молодых
джентльменов визит  вырвавшегося  на  волю  Тутса,  на  которого  взирают  с
благоговением, словно на человека,  который  перешел  Рубикон  и  дал  зарок
никогда не возвращаться, и чей покрой костюма и  чьи  драгоценные  украшения
заставляют перешептываться исподтишка. Однако желчный  Байтерстон,  которого
не было здесь во времена мистера Тутса, в разговоре  с  младшими  мальчиками
притворяется, будто относится с презрением  к  последнему,  и  говорит,  что
хотелось бы ему увидеть разряженного Тутса в Бенгалии, где у его матери есть
изумруд, принадлежащий ему, Байтерстону, и  извлеченный  из  подножья  трона
раджи. Вот оно как!
     Великое волнение вызвано также присутствием Флоренс, в которую  молодые
джентльмены немедленно снова влюбляются,  все,  кроме  упомянутого  желчного
Байтерстона, не желающего влюбляться из духа противоречия.  Черная  ревность
вспыхивает к мистеру Тутсу, и Бриге высказывает мнение,  что  Тутс  в  конце
концов не такой уж взрослый. Но эта позорная инсинуация быстро опровергается
мистером Тутсом, который громко говорит мистеру Фидеру, бакалавру  искусств:
"Как поживаете, Фидер?" -  и  приглашает  его  пообедать  сегодня  вместе  у
Бедфорда; в результате  такого  подвига  он  может  теперь,  если  пожелает,
выдавать себя за стреляного воробья, и оспаривать это будет трудновато.
     Жмут руки, раскланиваются, и каждый молодой джентльмен  горит  желанием
лишить Тутса милостей мисс Домби, а после того, как  мистер  Тутс,  хихикая,
бросил взгляд на свой старый пюпитр, Флоренс и он удаляются с миссис Блимбер
и Корнелией; и слышно, как за их спиной доктор Блимбер, выходя  последним  и
закрывая дверь, говорит: "Джентльмены, сейчас мы возобновим  наши  занятия".
Ибо только это, и вряд ли что еще, слышит доктор в шепоте  волн,  и  за  всю
жизнь не слыхал он ничего другого.
     Потом Флоренс потихоньку уходит и вместе с миссис Блимбер  и  Корнелией
подымается наверх в старую спальню; мистер Тутс, понимая, что в нем, да и ни
в ком другом, там не нуждаются, разговаривает с доктором в дверях  кабинета,
или, вернее, слушает, что  говорит  ему  доктор,  и  удивляется,  почему  он
почитал когда-то этот кабинет святилищем, а самого доктора с  его  округлыми
ногами,  кривыми,  как  у  церковного   фортепьяно,   человеком,   внушающим
благоговейный  ужас.  Флоренс  вскоре  приходит  и  прощается;  мистер  Тутс
прощается,  а  Диоген,   который   все   это   время   безжалостно   докучал
подслеповатому молодому человеку, бросается к двери и с дерзким громким лаем
летит  вниз  по  откосу;  тем  временем  Милия  и  другая  служанка  доктора
выглядывают из окна верхнего этажа, весело подсмеиваясь над "этим Тутсом", и
говорят о мисс Домби: "Ну, право же, разве она не похожа  на  своего  брата,
только еще красивее?"
     Мистер Тутс, заметив слезы на лице Флоренс, страшно встревожен и смущен
и  сначала  опасается,  не  допустил  ли  он  промаха,  предложив  навестить
Блимберов.  Но  он  быстро  успокаивается,  когда  она  утверждает,  что  ей
доставило большое удовольствие снова побывать здесь, и говорит об этом очень
весело, пока они идут по пляжу. Слышатся голоса моря и ее  нежный  голос,  и
когда Флоренс и мистер Тутс приближаются к дому мистера Домби и мистер  Тутс
должен расстаться с ней, он порабощен  до  такой  степени,  что  у  него  не
остается и признаков свободной воли. Когда она на прощанье  протягивает  ему
руку, он никак не может ее выпустить.
     - Мисс Домби, прошу прошенья, - меланхолическим шепотом говорит  мистер
Тутс, - но если бы вы мне разрешили...
     Улыбающиеся  и  невинные  глаза  Флоренс  заставляют  его   тотчас   же
запнуться.
     - Если бы вы мне разрешили... если бы вы не сочли это  дерзостью,  мисс
Домби, если бы я мог... разумеется, без всякого поощрения, если  бы  я  мог,
знаете ли, надеяться, - говорит мистер Тутс.
     Флоренс смотрит на него вопросительно.
     - Мисс Домби, - говорит мистер Тутс, который чувствует, что теперь  уже
нельзя отступать, - право же, я обожаю вас до такой степени, что  просто  не
знаю, что мне с собой делать. Я несчастнейший человек. Если бы мы не  стояли
сейчас на углу площади, я упал бы на колени и просил бы вас  и  умолял,  без
всякого поощрения с вашей стороны, дать мне только надежду, что я  могу-могу
считать, возможным, что вы...
     - О,  пожалуйста,  не  надо!  -  восклицает  Флоренс,  встревоженная  и
расстроенная. - О, прошу вас, не надо, мистер Тутс! Пожалуйста, перестаньте!
Не говорите больше ничего. Будьте добры, сделайте мне  такое  одолжение,  не
говорите!
     Мистер Тутс ужасно пристыжен и стоит с разинутым ртом.
     - Вы были так  добры  ко  мне,  -  продолжает  Флоренс,  -  я  вам  так
признательна, у меня столько  оснований  быть  расположенной  к  вам  как  к
лучшему другу, и, право же, я к вам так и расположена, - тут  невинное  лицо
обращается к нему с самой ласковой и чистосердечной улыбкой, - и я  уверена,
что вы хотите только сказать мне "до свидания".
     - Разумеется, мисс Домби, - говорит мистер Тутс, - я... я... именно это
я и хочу сказать. Это не имеет никакого значения...
     - До свидания! - восклицает Флоренс.
     - До свидания, мисс Домби! - бормочет мистер Тутс. - Надеюсь, вы ничего
плохого не подумаете. Это... - это не  имеет  никакого  значения,  благодарю
вас. Это не имеет ровно никакого значения.
     Бедный мистер Тутс в полном отчаянии  возвращается  в  свою  гостиницу,
запирается у себя в спальне, бросается  на  кровать  и  лежит  очень  долго:
похоже на то, что это все-таки имеет огромное  значение.  Но  мистер  Фидер,
бакалавр искусств, является к обеду - к счастью для  мистера  Тутса,  ибо  в
противном случае неизвестно, когда бы он встал. Мистер Тутс поневоле встает,
чтобы встретить его и оказать ему радушный прием.
     И благотворное влияние этой социальной добродетели - радушия (не говоря
уже о вине и прекрасном угощении) - открывает сердце мистера Тутса и  делает
его разговорчивым. Он не сообщает мистеру Фидеру, бакалавру искусств, о том,
что произошло на углу площади, но когда мистер Фидер спрашивает его,  "когда
же это совершится", мистер Тутс отвечает, что "есть предметы, о  которых..."
- и тем самым немедленно ставит на место мистера Фидера. Далее  мистер  Тутс
выражает удивление: какое  право  имел  Блимбер  обращать  внимание  на  его
появление в обществе мисс Домби! Если бы ему, Тутсу, угодно было счесть  это
дерзостью, он вывел бы его на чистую воду, невзирая на  то,  что  Блимбер  -
доктор; но, полагает он, это объясняется только невежеством Блимбера. Мистер
Фидер говорит, что нимало в этом не сомневается.
     Впрочем,  мистеру  Фидеру  как  закадычному  другу  разрешено  касаться
некоего  предмета.  Мистер  Тутс  требует  только,  чтобы  о  нем   говорили
таинственно и задушевно. После нескольких стаканов вина он предлагает выпить
за здоровье мисс Домби, присовокупив: "Фидер, вы понятия не имеете о том,  с
какими чувствами я предлагаю этот тост".  Мистер  Фидер  отвечает:  "О  нет,
имею, дорогой мой Тутс, и они  делают  вам  честь,  старина".  Мистер  Фидер
преисполнен дружелюбия,  жмет  руку  мистеру  Тутсу  и  говорит,  что,  если
когда-нибудь Тутсу понадобится брат, Тутс знает, где найти его. Мистер Фидер
говорит также, что он порекомендовал бы мистеру Тутсу  -  если  тому  угодно
прислушаться к его совету - выучиться  играть  на  гитаре  или  хотя  бы  на
флейте, ибо женщины, когда вы за ними ухаживаете, любят музыку, и он  сам  в
этом убедился.
     И тут мистер Фи