не  полагалось
украшать, с цепкостью медицинских банок. Зимой воздух не  мог  вырваться  из
замка, летом -  не  мог  проникнуть  в  него.  Ветер  вечно  пробуждал  эхо,
гудевшее, как огромная раковина, которую обитатели замка должны были днем  и
ночью держать у своего  уха,  нравилось  им  это  или  нет.  Запах  в  доме,
естественно, не отличались свежестью, а на окне в гостиной, которое  никогда
не  открывалось,  миссис  Пипчин  держала  коллекцию  растений  в   горшках,
примешивавших свой собственный землистый  запах  к  запахам  помещения.  Эти
растения - в своем роде отборные экземпляры - были  из  породы,  удивительно
подходившей к обители миссис Пипчин, здесь находилось с полдюжины  кактусов,
корчившихся около своих  подпорок,  как  волосатые  змеи;  затем  экземпляр,
выпускающий широкие клешни, точно зеленый омар; несколько ползучих  растений
с клейкими и цепкими листьями и несуразный  цветочный  горшок,  который  был
подвешен к потолку и как будто  перекипал  и  переливал  через  край  своими
длинными  зелеными  побегами  и,  задевая  и  щекоча  проходивших  под  ним.
напоминал им о пауках, каковые водились в изобилии в жилище  миссис  Пипчин,
хотя в определенное время года оно могло с еще большим успехом конкурировать
по части уховерток.
     Так как миссис Пипчин брала высокую плату со всех, кто мог  платить,  и
так как миссис Пипчин очень редко смягчала свой неизменно желчный нрав  ради
кого бы то ни было, ее считали старой леди с удивительно твердым характером,
обладающей вполне научным знанием детской природы. Опираясь на эту репутацию
и на разрыв сердца мистера  Пипчина,  она  ухитрялась  после  смерти  своего
супруга выколачивать год за годом вполне приличные средства к  жизни.  Через
три дня после первого упоминания о ней миссис Чик  эта  превосходная  старая
леди имела удовольствие получить в виде задатка  из  кармана  мистера  Домби
прекрасное добавление к постоянным своим доходам  и  принять  Флоренс  и  ее
маленького брата Поля в число обитателей замка.
     Миссис Чик и мисс Токс, которые привезли их накануне вечером  (все  они
провели эту ночь в гостинице), только что отъехали от дома,  отправившись  в
обратный путь; и миссис Пипчин, стоя спиной  к  камину,  разглядывала  вновь
прибывших, словно старый солдат. Племянница  миссис  Пипчин,  особа  средних
лет, добродушная  и  верная  ее  раба,  но  тощая,  на  вид  неприступная  и
чрезвычайно  страдавшая  от  чирьев  на  носу,  освобождала  юного   мистера
Байтерстона от чистого воротничка, надетого по случаю  парада.  Вторая  -  и
последняя в то время - маленькая пансионерка, мисс Пэнки, была уведена в тот
момент в темницу замка (пустую комнату в глубине дома,  предназначенную  для
исправительных целей) за то, что она три раза фыркнула в присутствии гостей.
     - Ну, сэр, - сказала миссис Пипчин Полю, - как вы думаете, будете ли вы
меня любить?
     - Не думаю, чтобы я хоть немножко вас полюбил, - ответил Поль. - Я хочу
уйти. Это не мой дом.
     - Да. Это мой, - ответила миссис Пипчин.
     - Очень гадкий дом, - сказал Поль.
     - А в нем есть местечко похуже этого, - сказала миссис Пипчин,  -  куда
мы запираем наших нехороших мальчиков.
     -  Он  когда-нибудь  был  там?  -  спросил  Поль,  указывая  на   юного
Байтерстона.
     Миссис Пипчин утвердительно кивнула головой; и Поль нашел себе  занятие
на целый день, осматривая мистера Байтерстона с головы до  ног  и  следя  за
всеми  изменениями  его  физиономии  с   интересом,   которого   заслуживали
таинственные и ужасные испытания, перенесенные этим мальчиком.
     В  час  был  подан  обед,  состоявший  преимущественно  из   мучной   и
растительной пиши, и мисс Пэнки (кроткая  маленькая  голубоглазая  девчурка,
которую каждое утро растирали после купанья, подвергая, казалось,  опасности
окончательно стереть с лица земли) была приведена из плена самой людоедкой и
уведомлена, что тот, кто фыркает при гостях, никогда не попадет в рай. Когда
эта великая истина была основательно ей внушена, ее  угостили  рисом,  после
чего она прочла установленную и замке послеобеденную молитву, заключавшую  в
себе особую благодарность миссис Пипчин за хороший обед.  Племянница  миссис
Пипчин, Беринтия,  поела  холодной  свинины.  Миссис  Пипчин,  чей  организм
требовал горячей пиши, пообедала бараньими отбивными котлетами, которые были
принесены прямо с пылу,  прикрытые  тарелкою,  и  издавали  весьма  приятный
запах.
     Так как после обеда шел дождь и нельзя было идти на взморье, а организм
миссис Пипчин требовал отдыха после отбивных котлет, дети отправились с Бери
(она же - Беринтия) в темницу - пустую комнату,  откуда  виден  был  меловой
откос и бочка с водой; это помещение  имело  вид  крайне  неуютный  по  вине
ветхого камина без  всяких  приспособлений  для  топки.  Впрочем,  благодаря
обществу, его оживлявшему, оно оказалось в конце  концов  наилучшим,  потому
что здесь Бери играла  с  детьми  и,  по-видимому,  наслаждалась  возней  не
меньше, чем они, покуда миссис Пипчин не постучала сердито в  стену,  словно
ожившее коклейнское привидение, после чего игры были прекращены, и  Бери  до
самых сумерек рассказывала шепотом сказки.
     К чаю было подано вдоволь молока с водой и  хлеба  с  маслом,  а  также
маленький черный чайник для миссис Пипчин и Бери и намазанные маслом  гренки
в неограниченном количестве для миссис Пипчин, принесенные прямо с пылу  так
же, как  отбивные  котлеты.  Хотя  миссис  Пипчин  снаружи  сделалась  очень
маслянистой после этого блюда, - оно как будто вовсе не смазало  ее  внутри,
потому что она оставалась такой же свирепой, как  и  раньше,  и  ее  жесткие
серые глаза ничуть не смягчились.
     После чая Бери  принесла  маленькою  рабочую  шкатулку  с  изображением
Королевского павильона на крышке и  принялась  усердно  работать,  а  миссис
Пипчин, надев очки и раскрыв огромную кишу, переплетеную  в  зеленое  сукно,
начала клевать носом. И каждый раз, когда миссис Пипчин готова была упасть в
огонь и просыпалась, она угощала щелчком юного Байтерстона за  то,  что  тот
тоже клевал носом.
     Наконец настало время детям идти спать, и после молитвы  они  улеглись.
Так как маленькая мисс Пэнки боялась спать одна  в  темноту,  миссис  Пипчин
всегда почитала своим долгом спать  ее  наверх,  как  овцу:  и  весело  было
слушать, как мисс Пэнки долго еще  хныкала  в  самой  неудобной  спальне,  а
миссис Пипчин то и дело входила,  чтобы  сделать  ей  внушение.  Примерно  в
половине десятого благоухание горячего сладкого мяса (организм миссис Пипчин
требовал сладкого мяса, без коего она не  могла  заснуть)  присоединилось  к
преобладающем) аромату дома, который миссис Уикем называла "запахом здания",
и вскоре после этого замок погрузился в сон.
     На следующее утро завтрак не отличался  от  вечернего  чая,  но  только
миссис Пипчин ела булку вместо гренков и  после  этого  казалась  еще  более
раздраженной. Мистер Байтерстон вслух читал остальным родословную  из  книги
Бытия* (разумно избранную миссис Пипчин), преодолевая имена  с  легкостью  и
уверенностью человека, спотыкающегося на ступальном  колесе  *.  Затем  мисс
Пэнки была унесена для растирания, а над мистером Байтерстоном проделывалась
еще какая-то процедура с соленой водой, после  чего  он  всегда  возвращался
очень синим и подавленным. Между тем Поль и Флоренс пошли к  морю  с  Уикем.
которая  все  время  заливалась  слезами,  а  около  полудня  миссис  Пипчин
руководила детским чтением. Так как  в  систему  миссис  Пипчин  входило  не
допускать, чтобы детский ум развивался и расцветал как бутон, но  раскрывать
его насильно, как устрицу, то мораль этих  уроков  была  обычно  жестокой  и
ошеломляющей: героя - злого  мальчика  -  даже  в  случае  самой  счастливой
развязки обычно приканчивал лев или медведь, но никак не меньше.
     Так текла жизнь у миссис Пипчин. По  субботам  приезжал  мистер  Домби:
Флоренс с Полем ходили к нему в гостиницу и пили чай. Они  проводили  с  ним
несколько часов, и обычно катались перед обедом, и в  таких  случаях  мистер
Домби, как враги Фальстафа, из одного накрахмаленного человека превращался в
дюжину *. Воскресный вечер был самым меланхолическим вечером в  неделе,  ибо
миссис Пипчин почитала своим долгом  быть  особенно  сердитой  в  воскресные
вечера. Мисс Пэпки обычно возвращалась в глубокой  тоске  из  Ротингдина  от
тетки, а мистер Байтерстон, чьи родные жили в Индии и  которому  приказывали
сидеть в перерывах между церковными службами у стены гостиной,  выпрямившись
и не двигая ни рукой, ни ногой, претерпевал столь жестокие  для  своей  юной
души страдания, что в один из воскресных вечеров спросил Флоренс,  не  может
ли она сообщить ему какие-нибудь сведения о том, как вернуться в Бенгалию.
     Но принято было считать, что у миссис Пипчин есть  собственная  система
воспитания детей, и, разумеется, так оно и было. Несомненно,  буяны,  прожив
несколько месяцев под ее гостеприимным кровом, возвращались  домой  ручными.
Принято было также считать, что весьма почтенно  со  стороны  миссис  Пипчин
посвятить себя такой жизни, пожертвовать в такой мере своими чувствами и так
решительно противостоять невзгодам, после того как  мистер  Пипчин  умер  от
разрыва сердца на Перуанских копях.
     На эту примерную старую леди Поль мог смотреть без конца, сидя в  своем
креслице у  камина.  Казалось,  он  не  знал,  что  такое  усталость,  когда
пристально разглядывал миссис Пипчин. Он не любил ее; он не  боялся  ее,  но
когда  его   посещало   это   старческое   раздумье,   в   ней   как   будто
сосредоточивалось что-то чудовищно привлекательное для него. Так сидел он, и
смотрел на нее, и грел руки, и все смотрел на нее, и  иной  раз  приводил  в
полное замешательство миссис Пипчин. хотя она  и  была  людоедкой.  Однажды,
когда они были вдвоем, она спросила его, о чем он думает.
     - О вас, - с полной откровенностью сказал Поль.
     - А что же вы обо мне думаете? - спросила миссис Пипчин.
     - Думаю, какая вы, должно быть, старая, - сказал Поль.
     - Молодой джентльмен, о таких вещах  думать  не  следует,  -  возразила
дама. - Это не годится.
     - Почему не годится? - спросил Поль.
     - Потому что это невежливо, - сердито сказала миссис Пипчин.
     - Невежливо? - переспросил Поль.
     - Да.
     - Уикем говорит, - наивно сказал Поль,  -  что  невежливо  съедать  все
бараньи котлеты и гренки.
     - Уикем, -  покраснев,  отрезала  миссис  Пипчин,  -  Злая,  бесстыжая,
дерзкая нахалка.
     - Что это такое? - осведомился Поль.
     - Ничего,  сэр!  -  отвечала  миссис  Пипчин.  -  Вспомните  рассказ  о
маленьком мальчике, которого забодал до смерти бешеный бык  за  то,  что  он
приставал с вопросами.
     - Если бык был бешеный, - сказал Поль,  -  откуда  он  мог  знать,  что
мальчик пристает с вопросами? Никто не станет шептать на ухо бешеному  быку.
Я не верю этому рассказу.
     - Вы ему не верите, сэр? - с изумлением спросила миссис Пипчин.
     - Не верю, - сказал Поль.
     - Ну, а если бы бык был смирный, тогда вы поверили  бы,  вы,  маленький
невер? - спросила миссис Пипчин.
     Так как Поль  не  задумывался  над  вопросом  с  этой  точки  зрения  и
основывал все свои заключения на установленном факте - бешенстве быка, -  то
в данный момент он согласился признать  себя  побежденным.  Но  он  сидел  и
размышлял об этом со столь явным намерением поскорее загнать в тупик  миссис
Пипчин,  что  даже  эта  суровая  старая  леди  сочла  более   благоразумным
отступить, пока он не забудет об этом предмете.
     С этого дня миссис Пипчин как будто почувствовала к Полю нечто  похожее
на то странное влечение, какое испытывал к  ней  Поль.  Она  заставляла  его
придвигать креслице  к  ее  стулу  у  камина,  вместо  того  чтобы  садиться
напротив; и здесь сидел он в уголке между миссис Пипчин и каминной решеткой;
весь свет,  исходивший  от  его  личика,  поглощался  черными  бомбазиновыми
складками, а он изучал  каждую  черточку  и  морщинку  на  ее  физиономии  и
заглядывал в жесткие серые глаза, так что миссис Пипчин иной раз поневоле их
закрывала, притворяясь дремлющей. У миссис Пипчин  был  старый  черный  кот,
который  обычно  лежал,  свернувшись  у  средней  ножки  каминной   решетки,
самовлюбленно мурлыча и щурясь на огонь до тех пор, пока суженые его  зрачки
не уподоблялись двум восклицательным знакам. Добрая  старая  леди  -  мы  не
хотим оказать ей неуважение - могла быть ведьмой, а Поль и кот -  когда  они
сидели нее вместе у камина - двумя  прислуживающими  ей  духами.  Увидя  эту
компанию, никто бы не удивился, если бы порыв ветра  унес  их  всех  однажды
вечером в трубу и они исчезли бы навсегда.
     Этого, однако, не случилось. С наступлением темноты кот, Поль и  миссис
Пипчин неизменно  находились  на  своих  обычных  местах;  и  Поль,  избегая
общества мистера Байтерстона, продолжал изучать по  вечерам  миссис  Пипчин,
кота и огонь, точно это был трактат о некромантии в трех томах.
     Миссис Уикем давала свое собственное  толкование  странностям  Поля  и,
укрепившись в дурном расположении духа, чему виной был смущающий вид дымовых
труб, открывающийся из комнаты, где она обычно  сидела,  а  также  завывание
ветра и скука (убийственная скука, как выражалась энергически миссис  Уикем)
теперешнего  ее  существования,  выводила  самые   мрачные   заключения   из
вышеупомянутых посылок.  В  правила  миссис  Пипчин  входило  удерживать  ее
собственную "молодую девку" - таково было у миссис Пипчин  родовое  имя  для
служанок - от общения с миссис Уикем: на  это  она  тратила  много  времени,
прячась за дверьми и пугая эту преданную девицу, как только та  приближалась
к комнате миссис Уикем. Но Бери имела  право  поддерживать  общение  с  этой
частью дома, если оно не препятствовало исполнению различных  дел,  которыми
она занималась непрерывно с утра до ночи; и в разговоре с Бери миссис  Уикем
облегчала душу.
     - Какой он хорошенький мальчуган, когда спит! - сказала как-то  вечером
Бери, принеся ужин миссис Уикем  и  приостановившись,  чтобы  посмотреть  на
спящего Поля.
     - Ах! - вздохнула миссис Уикем. - Так и должно быть.
     - Ну, он неплох, и когда не спит, - заметила Бери.
     - Да, сударыня. О да! Такой была и дочь  моего  дяди,  Бетси  Джейн,  -
сказала миссис Уикем.
     Бери, казалось, не прочь  была  проследить,  какая  связь  существовала
между Полем Домби и дочерью дяди миссис Уикем, Бетси Джейн.
     - Жена моего дяди, - продолжала миссис Уикем, - умерла точь-в-точь  так
же, как его мамаша. Дочь моего дяди горевала точь-в-точь так же, как  мистер
Поль. Дочь моего дяди иной раз замораживала кровь в жилах у людей, вот что!
     - Как? - спросила Бери.
     - Я бы не согласилась просидеть ночь напролет наедине с Бетси Джейн,  -
сказала миссис Уикем, - даже и том  случае,  если  бы  вы  дали  возможность
Уикему открыть на следующее утро свое собственное дело. Я бы  не  могла  это
сделать, мисс Бери.
     Мисс Бери, естественно, спросила -  почему.  Но  миссис  Уикем,  следуя
обычаю многих леди в ее  положении,  продолжала  развивать  свою  мысль  без
всяких угрызений совести.
     - Бетси Джейн, - сказала миссис Уикем, -  была  таким  милым  ребенком,
какого только  можно  пожелать.  Лучшего  я  бы  не  могла  пожелать.  Всеми
болезнями, какие только могут быть у детей, Бетси Джейн переболела. Судороги
бывали у нее так же часто. - сказала миссис Уикем, - как у вас  чирьи,  мисс
Бери.
     Мисс Бери невольно сморщила нос.
     - Но за Бетси Джейн, когда она была в колыбели. - сказала миссис Уикем,
понижая голос и окидывая взглядом комнату и Поля в кроватке, - ухаживала  ее
покойная мать. Я не могла бы сказать - как, и не могла бы сказать - когда, и
не могла бы сказать, знало ли об этом милое дитя или не знало, но  за  Бетси
Джейн присматривала ее мать, мисс Бери! Вы можете  сказать  -  вздор!  Я  не
обижусь, мисс. Надеюсь, вы, не кривя  душой,  будете  считать  это  вздором;
тогда вы увидите, что тем легче будет у вас на сердце в этом - простите, что
я так откровенно выражаюсь, - в этом склепе, который сводит меня  в  могилу.
Мистер Поль как-то неспокойно спит. Пожалуйста, похлопайте его по спине.
     - Конечно, вы полагаете, - сказала Бери, ласково исполняя то, о чем  ее
просили, - что и его выходила мать?
     - Бетси Джейн, - самым торжественным тоном  отвечала  миссис  Уикем,  -
приходилось так же худо, как и этому ребенку, и она изменилась так  же,  как
изменился этот ребенок. Частенько случалось мне  видеть,  как  она  сидит  и
думает, думает, передумывает так же, как он. Частенько случалось мне  видеть
ее такой же старой, старой, старой, как он. Я считаю, мисс  Бери,  что  этот
ребенок и Бетси Джейн находятся в совершенно одинаковом положении.
     - Дочь вашего дяди жива? - спросила Бери.
     - Да, мисс, жива, - отвечала миссис Уикем с  торжествующим  видом,  ибо
ясно было, что мисс Бери ждала обратного, -  и  замужем  за  серебряных  дел
мастером. О да,  мисс,  она-то  жива,  -  сказала  миссис  Уикем  с  сильным
ударением на местоимении.
     Так как было  очевидно,  что  кто-то  умер,  племянница  миссис  Пипчин
осведомилась - кто.
     - Мне бы не хотелось вас тревожить, - отвечала миссис Уикем,  продолжая
ужинать. - Не спрашивайте меня.
     Это был вернейший путь к тому, чтобы ее снова  спросили.  Поэтому  мисс
Бери повторила вопрос, и после некоторого сопротивления и  колебаний  миссис
Уикем положила нож и, снова окинув  взглядом  комнату  и  Поля  в  кроватке,
отвечала:
     - Она вдруг привязывалась к людям;  чуднО  привязывалась  иной  раз;  а
некоторые привязанности у нее были такие, каких и следовало ждать, но только
сильнее, чем обычно. Все эти люди умерли.
     Племяннице миссис Пипчин это показалось столь неожиданным  и  страшным,
что  она  выпрямилась  на  жестком  крае  кровати,  прерывисто  дыша   и   с
нескрываемым испугом глядя на рассказчицу.
     Миссис Уикем  осторожно  махнула  указательным  пальцем  левой  руки  в
сторону кровати, на  которой  спала  Флоренс;  затем  опустила  его  вниз  и
несколько раз выразительно указала на  пол:  как  раз  под  ними  находилась
гостиная, где миссис Пипчин имела обыкновение поедать гренки.
     - Попомните мои слова, мисс Бери, - сказала миссис Уикем,  -  и  будьте
благодарны, что мистер Поль не очень вас любит. Уверяю  вас,  я  благодарна,
что меня он не очень любит, хотя не велика радость жить в этой  -  простите,
что я так откровенно выражаюсь, - в этой тюрьме!
     Быть может, волнение побудило мисс Бери слишком сильно  похлопать  Поля
по спине или же прервало ее успокоительно монотонные движения, - как  бы  ни
было, но в этот момент он повернулся в своей  постельке,  проснулся,  сел  -
головка у него была горячая и влажная  после  какого-то  детского  сна  -  и
позвал Флоренс.
     Флоренс  вскочила  с  постели,  как  только  раздался  его  голос,   и,
склонившись над его подушкой,  снова  убаюкала  его  песней.  Миссис  Уикем,
покачивая головой и роняя слезы, указала Бери на маленькую группу и  воздела
глаза к потолку.
     - Спокойной ночи, мисс! - тихо промолвила Уикем. - Спокойной ночи! Ваша
тетка - старая леди, мисс Бери, и вы должны быть готовы к этому.
     Такое    утешительное    напутствие    миссис     Уикем     сопроводила
скорбно-прочувственным взглядом и, оставшись одна с двумя детьми  и  слушая,
как жалобно завывает ветер, предалась меланхолии - этому самому  дешевому  и
доступному наслаждению, - пока ее не одолела дремота.
     Хотя племянница миссис Пипчин, спускаясь вниз,  не  думала,  что  узрит
этого образцового  дракона  простертым  на  коврике  у  камина,  однако  она
почувствовала облегчение, увидев тетку необычайно сварливой и сердитой и, по
всей вероятности, собирающейся прожить многие годы на утешение всем, кто  ее
знал. Никаких признаков упадка у нее не наблюдалось и  в