ностью  и  прямодушием,  -  производила  столь
глубокое впечатление, что подле нее она становилась  другим  человеком,  ибо
утихала в ней буря страстей, и даже гордость смирялась? Неужели это была  та
женщина, которая сидела сейчас рядом с нею в карете, обнимала ее и  которая,
лаская ее и добиваясь любви и доверия, прижимала ее красивую головку к своей
груди и готова была пожертвовать жизнью, чтобы защитить ее от зла и обиды?
     О Эдит, как хорошо было бы умереть в  эту  минуту!  Быть  может,  лучше
умереть сейчас, Эдит, чем жить дальше.
     Почтенная миссис Скьютон, которая думала о  чем  угодно,  только  не  о
смерти - ибо, подобно многим благородным особам, жившим в  различные  эпохи,
она решительно повернулась спиною к смерти и возражала против  упоминания  о
столь пошлой и всех  уравнивающей  выскочке  -  заняла  дом  на  Брук-стрит,
Гровенор-сквер,  принадлежавший  величественному  родственнику  (одному   из
родичей Финикса), который уехал из Лондона и великодушно уступил свой дом по
случаю свадьбы, почитая это подарком,  сулящим  окончательное  избавление  и
освобождение от всяких  ссуд  и  даров  миссис  Скьютон  и  ее  дочери.  Для
поддержания фамильной чести надлежало строго соблюдать  приличия,  и  миссис
Скьютон отыскала сговорчивого торговца, проживавшего в приходе  Мэри-ле-Бон,
который ссужал знать и джентри всевозможными предметами обстановки,  начиная
со столового серебра и кончая армией лакеев; этот же торговец доставил в дом
седовласого дворецкого (получавшего добавочную плату за то, что у  него  был
вид старого слуги семейства), двух очень высоких молодых людей в  ливреях  и
отборный штат кухонной прислуги; вот тогда-то в подвальном этаже и  возникла
легенда, что паж Уитерс,  внезапно  освобожденный  от  многочисленных  своих
домашних обязанностей и  подталкивания  кресла  на  колесах  (неуместного  в
столице), не раз, как было замечено, протирал глаза и щипал себя,  словно  у
него мелькало подозрение, не заспался ли он у лемингтонского молочника и  не
предается ли райским грезам. В тот же дом и из того  же  удобного  источника
было  доставлено  все  необходимое  столовое  серебро  и  фарфор,  а   также
разнообразные предметы домашнего обзаведения, включая изящный экипаж и  пару
гнедых лошадей, и миссис Скьютон расположилась  среди  подушек  на  парадном
диване в позе Клеопатры и торжественно открыла прием.
     - Ну, как поживает моя прелестная Флоренс? - спросила  миссис  Скьютон,
когда вошла ее  дочь  со  своей  протеже.  -  Право  же,  вы  должны  крепко
поцеловать меня, Флоренс, моя милая.
     Флоренс,  робко  наклонившись,  отыскивала   подходящее   местечко   на
набеленном лице миссис Скьютон, но эта леди подставила ей ухо  и  вывела  из
затруднения.
     - Эдит, дорогая  моя,  -  сказала  миссис  Скьютон,  -  положительно...
Повернитесь немного к свету на одну минутку, милая Флоренс.
     Флоренс, краснея, повиновалась.
     - Ты не помнишь, дорогая Эдит, -  продолжала  мать,  -  какой  ты  была
примерно в возрасте нашей очаровательной Флоренс или чуть моложе?
     - Я давно забыла, мама.
     - Право  же,  дорогая  моя,  -  сказала  миссис  Скьютон,  -  я  нахожу
определенное сходство  между  тобою  в  те  годы  и  нашей  прелестной  юной
приятельницей. И это доказывает, что может сделать  воспитание,  -  добавила
миссис Скьютон, понизив голос и давая понять, что, по ее мнению,  воспитание
Флоренс далеко не закончено.
     - Да, несомненно, - был холодный ответ Эдит.
     Мать зорко на нее посмотрела и, чувствуя, что вступила на опасный путь,
сказала с целью отвлечь внимание:
     - Прелестная Флоренс, право же, вы  должны  поцеловать  меня  еще  раз,
дорогая моя.
     Флоренс, конечно, повиновалась и  снова  коснулась  губами  уха  миссис
Скьютон.
     - Милочка, вы, конечно, слышали, - продолжала миссис Скьютон, удерживая
ее за руку, - что ваш папа, которого мы все буквально  обожаем  и  любим  до
безумия, женится ровно через неделю на моей дорогой Эдит?
     - Я знала, что это должно быть очень скоро, - ответила Флоренс, - но не
знала, когда именно.
     - Дорогая моя Эдит, - весело сказала мать, - может ли быть, что  ты  не
сообщила об этом Флоренс?
     - Зачем мне было говорить Флоренс? - отозвалась та так быстро и  резко,
что Флоренс готова была усомниться, ее ли это голос.
     Тогда  миссис  Скьютон  сообщила  Флоренс,  -  снова  с  целью  отвлечь
внимание, - о том, что отец  придет  к  обеду  и  несомненно  будет  приятно
изумлен, увидев ее, так как накануне вечером он говорил лишь о делах в  Сити
и понятия не имел о затее Эдит, осуществление которой должно было, по мнению
миссис Скьютон, привести его  в  восторг.  Услышав  это,  Флоренс  пришла  в
смятение, и по мере того, как приближался час обеда, беспокойство  ее  стало
таким мучительным, что, знай она, как попросить разрешения вернуться  домой,
не ссылаясь при этом на отца, она убежала бы пешком  с  непокрытой  головой,
стремглав и одна, только бы ускользнуть от риска вызвать его неудовольствие.
     С приближением назначенного часа она едва могла дышать.  Она  не  смела
подойти к окну, боясь, как бы  он  не  увидел  ее  с  улицы.  Она  не  смела
подняться наверх, чтобы скрыть волнение, опасаясь, как бы не  встретиться  с
ним неожиданно в дверях, и в то же время чувствуя, что уже не в  силах  была
бы вернуться, если бы ее призвали к  отцу.  Терзаемая  этими  страхами,  она
сидела у ложа Клеопатры, стараясь слушать и отвечать на вздорные  речи  этой
леди, как вдруг на лестнице раздались его шаги.
     - Я слышу его шаги! - вздрогнув, воскликнула Флоренс. - Он идет!
     Клеопатра,  которая  по  молодости  своей  всегда  была  расположена  к
игривости и, поглощенная собой, не потрудилась задуматься  о  природе  этого
волнения, толкнула Флоренс за  диван  и  набросила  на  нее  шаль,  готовясь
сделать мистеру Домби очаровательный сюрприз. Было это проделано так быстро,
что через секунду Флоренс услышала в комнате грозные его шаги.
     Он приветствовал будущую тещу и будущую  жену.  Голос  его  звучал  так
странно, что трепет пробежал по всему телу дочери.
     - Дорогой мой Домби, - сказала Клеопатра, - пожалуйте  сюда  и  скажите
мне, как поживает ваша милая Флоренс.
     - Флоренс здорова, - ответил мистер Домби, подходя к ложу.
     - Она дома?
     - Дома, - сказал мистер Домби.
     - Дорогой мой Домби, - продолжала  Клеопатра  с  чарующей  живостью,  -
уверены ли вы в том, что меня не обманываете? Не знаю, что  скажет  мне  моя
милая Эдит, услышав такое мое заявление, но, честное слово, я боюсь, дорогой
мой Домби, что вы - фальшивейший из мужчин.
     Будь он действительно таковым  и  будь  он  уличен  на  месте  в  самой
чудовищной лжи, когда-либо обнаруженной в словах или поступках человека,  он
вряд ли мог прийти в большее смущение,  чем  сейчас,  когда  миссис  Скьютон
сдернула шаль и Флоренс, бледная и  трепещущая,  предстала  перед  ним,  как
привидение. Он еще не собрался с мыслями, когда Флоренс  бросилась  к  нему,
обняла его за шею, поцеловала и выбежала из комнаты.  Он  оглянулся,  словно
желая обсудить с кем-нибудь этот вопрос, но Эдит вышла сейчас  же  вслед  за
Флоренс.
     -  Признайтесь  же,  дорогой  мой  Домби,  -  сказала  миссис  Скьютон,
протягивая ему руку,  -  что  вы  никогда  еще  не  бывали  так  удивлены  и
обрадованы.
     - Я никогда не был так удивлен, - ответил мистер Домби.
     - И так обрадованы, дорогой мой Домби?  -  настаивала  миссис  Скьютон,
подняв веер.
     - Я... да, я чрезвычайно рад, что  встретил  здесь  Флоренс,  -  скачал
мистер Домби. Казалось, он серьезно обдумывал свои слова  и  затем  повторил
более решительно: - Да,  действительно  я  очень  рад,  что  встретил  здесь
Флоренс.
     - Вы недоумеваете, как она очутилась здесь, не правда  ли?  -  спросила
миссис Скьютон.
     - Быть может, Эдит? - предположил мистер Домби.
     - О, злой угадчик!  -отозвалась  Клеопатра,  покачивая  головой.  -  О,
хитрый, хитрый человек! Мне не следовало бы говорить такие вещи, дорогой мой
Домби, вы - мужчины - так тщеславны  и  так  склонны  злоупотреблять  нашими
слабостями, но вам известно, что душа у меня открытая... Хорошо, сейчас.
     Эти последние слова относились к одному из очень высоких молодых людей,
доложившему, что обед подан.
     - Но Эдит, дорогой мой Домби, - продолжала она шепотом, - если  она  не
видит вас подле себя, - а я ей сказала, что не может же она  всегда  на  это
рассчитывать, - Эдит  хочет,  чтобы  около  нее  было  хоть  что-нибудь  или
кто-нибудь из тех, кто вам близок. Да, это в высшей степени  естественно!  И
никто не мог бы удержать ее, когда, находясь в таком расположении духа,  она
поехала сегодня за нашей милой Флоренс. Это так очаровательно!
     Так как она ждала ответа, мистер Домби ответил:
     - В высшей степени!
     - Да благословит вас бог, дорогой мой Домби, за  то,  что  у  вас  есть
сердце! - воскликнула Клеопатра, пожимая ему руку. - Но я становлюсь слишком
серьезной. Будьте ангелом, проводите меня  вниз,  и  посмотрим,  какой  обед
намерены предложить нам эти люди. Да благословит вас бог, дорогой Домби!
     После этого вторичного благословения Клеопатра довольно резво спрыгнула
со своего ложа, а мистер Домби предложил ей руку  и  церемонно  повел  вниз;
когда эта пара входила в столовую, один из взятых напрокат  высоких  молодых
людей, чей орган почтительности был недостаточно  развит,  засунул  язык  за
щеку для увеселения другого высокого молодого человека, взятого напрокат.
     Флоренс и Эдит были уже там и сидели рядом. Когда вошел  отец,  Флоренс
хотела встать, чтобы уступить ему свое место, но  Эдит  решительно  положила
руку ей на плечо, и мистер Домби занял место напротив.
     Разговор поддерживала чуть ли не  одна  миссис  Скьютон.  Флоренс  едва
осмеливалась поднять глаза, опасаясь, как  бы  не  было  замечено,  что  они
заплаканы; тем более не осмеливалась она говорить; а Эдит  не  проронила  ни
слова и только отвечала на вопросы.  Поистине,  Клеопатра  трудилась  не  на
шутку, чтобы довести дело до конца; и поистине  оно  должно  было  оказаться
отменно выгодным, чтобы вознаградить ее!
     - Итак, все ваши приготовления почти закончены, не правда  ли,  дорогой
мой Домби? -  спросила  Клеопатра,  когда  был  подан  десерт  и  седовласый
дворецкий удалился. - Даже юридическая сторона!
     - Да, сударыня,  -  ответил  мистер  Домби,  -  брачный  контракт,  как
уведомляют юристы, уже готов, и, как я сообщал вам,  Эдит,  остается  только
назначить день для подписания.
     Эдит сидела подобно прекрасной  статуе:  такая  же  холодная,  немая  и
неподвижная.
     - Милая моя, - сказала Клеопатра, -  ты  слышишь,  что  говорит  мистер
Домби? Ах, дорогой мой Домби!  -  понизив  голос,  обратилась  она  к  этому
джентльмену. - Как напоминает мне ее рассеянность, все возрастающая по  мере
приближения срока,  те  дни,  когда  редчайший  из  людей,  ее  милый  папа,
находился в таком же положении, как и вы!
     - Я не стану назначать.  Пусть  будет  тогда,  когда  вы  пожелаете.  -
сказала Эдит, едва взглянув через стол на мистера Домби.
     - Завтра? - предложил мистер Домби.
     - Как вам угодно.
     - Или  послезавтра,  если  это  более  соответствует  вашим  планам?  -
продолжал мистер Домби.
     - У меня нет никаких планов. Я всегда в вашем  распоряжении.  Назначьте
какой угодно день.
     - Никаких планов, дорогая моя Эдит? - вмешалась мать. - Да  ведь  ты  с
утра до  ночи  занята,  и  у  тебя  тысяча  и  одно  дело  со  всевозможными
поставщиками!
     - Об этом позаботились вы, -  возразила  Эдит,  повернувшись  к  ней  и
слегка сдвинув брови. - Вы с мистером Домби можете договориться между собой.
     - Совершенно верно, милочка, и очень благоразумно с  твоей  стороны!  -
воскликнула Клеопатра. - Дорогая моя Флоренс, право же, вы должны подойти  и
еще раз поцеловать меня, моя милая!
     Странное совпадение: этот интерес к Флоренс овладевал  Клеопатрой  чуть
не после  каждого  диалога,  в  котором  Эдит  принимала  хоть  какое-нибудь
участке! Бесспорно, Флоренс никогда не приходилось выносить столько объятий,
и, быть может, никогда за всю свою жизнь не бывала она столь полезна.
     В глубине души мистер  Домби  был  далек  от  того,  чтобы  возмущаться
поведением  своей  прекрасной  невесты.  У  него   были   веские   основания
симпатизировать ее высокомерию и холодности, ибо он  разделял  эти  чувства.
Ему лестно было думать, что Эдит поступалась своею гордостью  ради  него  и,
казалось, признавала только его волю. Ему лестно было представлять себе, как
эта гордая и величественная  женщина  принимает  гостей  у  него  в  доме  и
замораживает их, подражая его же манере. Да, в таких руках достоинство Домби
и Сына будет возвеличено и упрочено.
     Так думал мистер Домби,  когда  остался  один  за  обеденным  столом  и
размышлял о прошлом своем и будущем, не  чувствуя,  сколь  противоречат  его
мыслям убожество и мрачность  комнаты,  и  темно-коричневая  ее  окраска,  и
картины, пятнавшие стены подобно  мемориальным  доскам,  и  двадцать  четыре
черных стула,  украшенные  гвоздями  в  таком  же  количестве,  напоминающие
столько же гробов и  ожидающие  на  краю  турецкого  ковра  подобно  наемным
участникам похоронной процессии, и два истощенных негра, поддерживающие  два
ветхих канделябра на буфете, и пропитывающий комнату затхлый  запах,  словно
прах десяти тысяч обедов был погребен в саркофаге под полом.  Владелец  дома
жил большей частью за границей; воздух  Англии  редко  приходился  по  вкусу
члену семейства Финиксов; и комната, в память о нем, облекалась все в  более
и более глубокий траур и в конце концов приняла столь  похоронный  вид,  что
для полной иллюзии не хватало только покойника.
     Недурным подобием покойника, если не по своей позе,  то  по  негнущейся
спине, был в данный  момент  мистер  Домби,  глядевший  в  холодные  глубины
Мертвого моря из красного дерева, где стояли на якоре  блюда  с  фруктами  и
графины; казалось, предметы его размышлений  всплывали  один  за  другим  на
поверхность и снова погружались на дно. Здесь  была  Эдит  с  величественным
своим лицом и величественной  осанкой;  и  рядом  с  ней  -  Флоренс,  робко
обратившая к нему лицо, как было  оно  обращено  в  тот  момент,  когда  она
выходила  из  комнаты;  глаза  Эдит  устремлены  на   нее,   а   рука   Эдит
покровительственно  простерта.  Маленькая  фигурка  в   низеньком   креслице
возникла затем в лучах света и взирала на него с недоумением, а блестящие ее
глаза и старчески-детское лицо светилось словно в мерцающем вечернем пламени
камина. Снова появилась Флоренс  подле  этой  фигуры  и  поглотила  все  его
внимание. Что увидел он в ней - роковую препону  и  обманутую  надежду,  или
соперницу, которая однажды преградила ему дорогу и могла преградить еще раз,
или свое дитя, о котором теперь, в пору успешного  сватовства,  быть  может,
удостоит он подумать, ибо в такое время она отказывается мириться  со  своим
положением отвергнутой, или, наконец, напоминание о том, что теперь, когда у
него возникли новые связи, он должен соблюдать, хотя бы  внешне,  интерес  к
человеку, родному по крови, - об этом ему было лучше знать. В сущности,  ему
это было неясно; ибо  брачная  церемония,  алтарь  и  честолюбивые  замыслы,
кое-где омраченные все тою же Флоренс, - неизменно Флоренс! -  мелькали  так
быстро и так беспорядочно, что он встал и, спасаясь от них, поднялся наверх.
     До  позднего  часа  не  вносили  свечей,  потому  что  миссис   Скьютон
жаловалась, что они вызывают у нее головную боль; все это  время  Флоренс  и
миссис Скьютон беседовали (Клеопатра  весьма  заботилась  о  том,  чтобы  не
отпускать  ее  от  себя),  и  Флоренс  тихонько  играла  на  фортепьяно  для
услаждения миссис Скьютон, причем эта любезная леди по временам  чувствовала
потребность в новых поцелуях, что бывало всякий раз  после  того,  как  Эдит
случалось проронить слово. Впрочем, их было немного, так как Эдит все  время
сидела в стороне, у открытого окна (несмотря на опасения матери, как бы  она
не простудилась), и не уходила, пока мистер Домби не откланялся. При этом он
был невозмутимо снисходителен к Флоренс; и Флоренс  ушла  спать  в  комнату,
смежную со спальней Эдит, ушла такой счастливой и полной надежд, что о  себе
в прошлом она  думала  словно  о  какой-то  посторонней,  бедной,  покинутой
девочке, которой должно посочувствовать в ее несчастье,  и,  сочувствуя  ей,
она заснула в слезах.
     Неделя летела быстро. Ездили к модисткам, портнихам, ювелирам, юристам,
кондитерам, в цветочные магазины; и во всех этих поездках Флоренс  принимала
участие. Флоренс должна была присутствовать на свадьбе.
     По этому случаю Флоренс должна была снять траур и  надеть  великолепный
наряд. Планы модистки касательно этого наряда - модистка была француженкой и
весьма походила на миссис Скьютон - были столь  целомудрены  и  изящны,  что
миссис Скьютон заказала такой же наряд для себя. Модистка  заявила,  что  на
ней он будет восхитителен и решительно все примут ее за сестру молодой леди.
     Неделя летела все быстрее. Эдит ни  на  что  не  смотрела  и  ничем  не
интересовалась. Ей доставляли домой  роскошные  платья,  их  примеряли,  ими
громко восхищались миссис Скьютон и модистки, и их прятали, не дождавшись от
нее ни слова. Миссис Скьютон строила планы на каждый день и приводила  их  в
исполнение. Случалось, что Эдит оставалась в экипаже, когда они отправлялись
за покупками; иногда,  если  была  крайняя  необходимость,  она  заходила  в
магазины. Но как бы то ни было, миссис Скьютон распоряжалась  всем;  а  Эдит
взирала на это с таким  безучастием  и  с  таким  нескрываемым  равнодушием,
словно ни к чему не имела ни малейшего отношения. Пожалуй, Флоренс могла  бы
заподозрить ее в высокомерии и сухости, но такой  она  никогда  не  была  по
отношению к ней. Свое недоумение Флоренс заглушала благодарностью  и  вскоре
поборола его.
     Неделя летела все быстрее. Она летела едва ли  не  на  крыльях.  Настал
последний вечер недели, вечер перед свадьбой. В темной комнате - ибо  миссис
Скьютон все еще  страдала  от  головной  боли,  хотя  и  надеялась  навсегда
избавиться от нее завтра, - находились эта леди, Эдит и мистер  Домби.  Эдит
снова сидела у открытого окна, глядя на улицу; мистер Домби и Клеопатра,  на
диване, беседовали вполголоса. Было уже поздно.  Флоренс,  утомленная,  ушла
спать.
     - Дорогой мой Домби, - сказала Клеопатра, - завтра, когда вы отнимите у
меня милую мою Эдит, не оставите ли вы мне Флоренс?
     Мистер Домби сказал, что сделает это с удовольствием.
     - Видеть ее здесь, рядом со мной, когда вы оба уедете в Париж, и знать,
что я способствую, дорогой мой Домби, образованию ее ума в этом возрасте,  -
продолжала Клеопатра, - будет для меня поистине бальзамом в том расстроенном
состоянии, в каком я буду находиться.
     Эдит внезапно обернулась. Ее равнодушие в одну секунду  уступило  место
жгучему интересу, и, невидимая в темноте, она внимательно  прислушивалась  к
разговору.
     Мистер  Домби  с  величайшим  удовольствием  оставит  Флоренс  в  таких
прекрасных руках.
     - Дорогой мой Домби, - отвечала Клеопатра, - тысяча  благодарностей  за
ваше  доброе  мнение.  Я  боялась,  что  вы  уезжаете  с  коварным,  заранее
обдуманным намерением, как говорят противные юристы - эти  ужасные  люди!  -
обречь меня на полное одиночество.
     - Почему вы так несправедливы ко мне, сударыня? - спросил мистер Домби.
     - Потому что моя прелестная Флоренс так твердо заявила мне, что  завтра
должна вернуться домой, - ответила Клеопатра, - вот я  и  начала  опасаться,
дорогой мой Домби, что вы настоящий турецкий паша.
     - Уверяю вас, сударыня, - возразил мистер Домби, -  что  я  не  отдавал
никаких приказаний Флоренс, а если бы и отдал, то  ваше  желание