Каслвудском  лугу
возле скромной гостиницы, о которой он столько слышал от деда и над крыльцом
которой к суку высокого вяза вместо вывески был прибит  герб  рода  Эсмондов
"Три Замка". Такой же геральдический щит с тем же изображением красовался  и
над воротами замка. Это был герб Фрэнсиса лорда Каслвуда, ныне  покоившегося
в склепе часовни по соседству с гостиницей, меж тем как в замке  правил  его
сын.
     Гарри Уорингтон слышал много рассказов о Фрэнсисе лорде Каслвуде.  Ведь
именно ради Фрэнка полковник Эсмонд,  горячо  любивший  этого  юношу,  решил
отказаться от своих прав на английские поместья и родовой титул и  уехать  в
Виргинию. В юности милорд  Каслвуд  был  большим  повесой;  он  отличился  в
кампаниях Мальборо,  женился  на  иностранке  и,  как  ни  прискорбно,  стал
исповедовать ее  религию.  Одно  время  он  был  пылким  якобитом  (верность
законному государю всегда была наследственной чертой Эсмондов),  но,  то  ли
оскорбленный, то ли обиженный принцем, перешел  на  сторону  короля  Георга.
Вторично вступив в брак, он отрекся от  папистских  заблуждений,  в  которые
временно впал, и вернулся в лоно англиканской церкви.  За  верную  поддержку
короля и тогдашнего  первого  министра  он  был  достойно  вознагражден  его
величеством королем Георгом II и умер английским  пэром.  Гербовый  щит  над
воротами Каслвуда украсился графской коронкой, чем и завершилась жизнь этого
славного превосходного джентльмена. Полковник Эсмонд, ставший его отчимом, и
его  сиятельство  регулярно  обменивались  краткими,  но  очень   дружескими
письмами - впрочем, поддерживал эту  переписку  главным  образом  полковник,
который нежно любил своего пасынка и рассказывал о нем внукам сотни историй.
Госпожа Эсмонд, однако, заявляла, что не видит в своем сводном брате  ничего
хорошего. Он бывал очень скучным  собеседником,  пока  не  напивался  -  что
ежедневно случалось за обедом. Тогда он становился шумливым, а его речь - не
слишком пристойной. Да,  конечно,  он  был  красив  -  красотой  сильного  и
здорового животного, - но она предпочтет,  чтобы  ее  сыновья  выбрали  себе
какой-нибудь другой образец. Впрочем, как  ни  восхвалял  их  дед  покойного
графа, мальчики не питали большого благоговения к его памяти. Они, как и  их
мать, были  стойкими  якобитами,  хотя  относились  с  должным  почтением  к
царствующему монарху; но право есть право, и ничто не  могло  поколебать  их
преданности потомкам мученика Карла.
     С бьющимся сердцем Гарри Уорингтон вышел из гостиницы  и  направился  к
дому, в котором протекла юность его деда. Небольшой  выгон  деревни  Каслвуд
полого спускается к реке со  старинным  одноарочным  мостом,  на  другом  ее
берегу стоит на холме серый замок с многочисленными башнями и  башенками,  а
за ним чернеет лес. На каменной скамье у калитки,  сбоку  от  величественных
сводчатых ворот, украшенных графским гербом, сидел ветхий старец. У его  ног
свернулся  старый  пес.  Прямо  над  головой  дряхлого  стража  в   открытом
окне-бойнице стояли скромные  цветы  в  горшках,  а  из-за  них  выглядывали
румяные девушки. Они с любопытством следили за молодым, облаченным  в  траур
незнакомцем, который поднимался по холму, не сводя глаз с замка,  и  за  его
темнокожим слугой в такой же черной одежде. Однако и старик у ворот был одет
в траур, а когда девушки вышли из сторожки, оказалось, что в волосах  у  них
черные ленты.
     К немалому изумлению Гарри, старик назвал его по имени:
     - Быстро же вы съездили в Хекстон, мистер Гарри, - видно, каурый скакал
неплохо.
     - Наверное, вы Локвуд, - произнес Гарри дрогнувшим голосом  и  протянул
старику руку. Дед часто рассказывал ему про Локвуда, который сорок лет назад
сопровождал полковника и юного виконта в походах Мальборо.
     Ветеран был, по-видимому, сбит с толку ласковым  жестом  Гарри.  Старый
пес посмотрел на пришельца, а потом подковылял к нему и  сунул  морду  между
его колен.
     - Я много о вас слышал, - продолжал молодой человек.  -  Но  откуда  вы
знаете, как меня зовут?
     - Говорят, будто я теперь плох  стал,  все  позабываю,  -  улыбнувшись,
ответил старик. - Ну, ведь не настолько же я память потерял.  Давеча  утром,
как вы уехали, дочка меня спрашивает: "Папаша, а  вы  знаете,  почему  вы  в
черном?" А я ей  отвечаю:  "Как  не  знать!  Милорд-то  скончался.  Говорят,
закололи его по-подлому, и теперь виконтом у  нас  мистер  Фрэнк,  а  мистер
Гарри..." Погодите-ка! Что это с вами за  день-то  сделалось?  И  повыше  вы
стали, и волосы у вас другие... ну, только я-то вас все равно узнал... да...
     Тут из дверей сторожки выпорхнула одна из девушек и сделала очень милый
книксен.
     - Дедушка иной раз заговаривается, - объяснила она, показывая  себе  на
голову. - А ваша милость вроде бы слышали про Локвуда?
     - А разве вы никогда не слышали про полковника Генри Эсмонда?
     - Он служил капитаном, а потом майором в пехотном полку Уэбба, а я  был
при нем в двух кампаниях, вот как! - воскликнул Локвуд. -  Верно  я  говорю,
Понто?
     - Про того полковника, который женился на виконтессе  Рэйчел,  маменьке
покойного лорда? И поселился у индейцев? Про него-то мы слышали. И  в  нашей
галерее висит его портрет - он сам его написал.
     - Он поселился в Виргинии и умер там семь лет назад, а я его внук.
     - Господи помилуй, да что вы говорите, ваша  милость!  Кожа-то  ведь  у
вашей милости совсем белая, как у меня,  -  воскликнула  Молли.  -  Слышите,
дедушка? Его милость - внук полковника Эсмонда, который присылал вам  табак,
и его милость приехали сюда из самой Виргинии!
     - Чтобы повидать вас, Локвуд, - сказал молодой человек. -  И  всю  нашу
семью. Я только вчера сошен на английскую землю и сразу поехал домой.  Можно
мне будет осмотреть дом, хотя все сейчас в отъезде?
     Молли высказала предположение, что миссис Бейкер, конечно, позволит его
милости осмотреть дом, и Гарри Уорингтон так  уверенно  прошел  через  двор,
словно знал все закоулки замка  -  словно  родился  здесь,  подумала  Молли,
которая последовала за ним в сопровождении мистера Гамбо, не скупившегося на
самые любезные поклоны и комплименты.


        ^TГлава II,^U
     в которой Гарри приходится платить за свой ужин

     Внук полковника Эсмонда довольно долго звонил у дверей  Каслвуда,  дома
своих предков, прежде чем на его призыв соблаговолили откликнуться. Когда же
наконец  дверь  отворилась,  то  появившийся  на  пороге  слуга   с   полным
равнодушием  отнесся  к  сообщению  о  том,  что  перед  ним  -  родственник
владельцев. Владельцы были в отъезде, и в их отсутствие Джона  нисколько  не
интересовали их родственники, зато ему  не  терпелось  вернуться  в  оконную
нишу, где они с Томасом развлекались карточной игрой. Экономка была  занята,
- она готовила дом к приезду милорда  и  миледи,  которых  ожидали  вечером.
Гарри лишь с большим трудом удалось получить разрешение  осмотреть  гостиную
миледи и картинную галерею, где  действительно  висел  портрет  его  деда  в
кирасе и парике, точно такой же, как в их виргинском  доме,  и  портрет  его
бабушки, в то время леди Каслвуд, в еще более старинном костюме эпохи  Карла
II - на ее обнаженную шею ниспадали прекрасные  золотистые  локоны,  которые
Гарри помнил только снежно-белыми. Однако  хмурая  экономка  скоро  оторвала
Гарри от созерцания  портретов.  Господа  вот-вот  приедут.  Ее  сиятельство
графиня, милорд, и его брат,  и  барышни,  и  баронесса,  для  которой  надо
приготовить парадную  спальню.  Какая  баронесса?  Да  баронесса  Бернштейн,
тетенька барышень. Гарри вырвал листок из записной книжки,  написал  на  нем
свою фамилию и положил его на  стол  в  передней.  "Генри  Эсмонд-Уорингтон,
Каслвуд, Виргиния, прибыл в Англию вчера, остановился  в  "Трех  Замках",  в
деревне". Лакеи прервали карточную игру и открыли  перед  ним  дверь,  чтобы
получить "на чаек", а Гамбо покинул скамью  у  ворот,  где  он  беседовал  с
Локвудом, - дряхлый привратник  взял  гинею,  которую  протянул  ему  Гарри,
по-видимому, не сознавая, что это такое. В доме его предков доброжелательной
улыбкой Гарри встретила только малютка Молли, и,  уходя,  он  даже  себе  не
хотел  признаться  в  том,  насколько  он  разочарован  и  какое   тягостное
впечатление произвело на него первое знакомство с замком. Здесь  его  должны
были бы встретить по-другому! Да если бы кто-нибудь из них приехал к нему  в
Виргинию, будь господа дома или нет, гостя все равно ждал бы радушный  прием
- а  он  уходит  из  родового  замка,  чтобы  есть  яичницу  с  грудинкой  в
деревенской харчевне!
     После обеда Гарри направился к мосту и, усевшись на  парапет,  устремил
взгляд  на  замок,  позади  которого  заходило  солнце  и  крикливые   грачи
возвращались в свои гнезда на старых вязах. Его юная фантазия  рисовала  ему
фигуры предков, оживавших для него  в  рассказах  матери  и  деда.  В  своем
воображении: он видел рыцарей  и  охотников,  спускающихся  к  броду,  видел
кавалеров времен короля Карла I, видел милорда Каслвуда, первого мужа  своей
бабки, выезжающего  из  ворот  замка  с  соколом  или  сворой.  Эти  видения
напомнили ему о любимом, навеки утраченном брате,  и  в  его  душу  проникла
такая жгучая тоска, что он опустил голову,  вновь  оплакивая  своего  самого
близкого друга,  с  которым  до  последнего  времени  делил  все  радости  и
огорчения. И вот, пока Гарри сидел так, погруженный в свои  мысли,  невольно
прислушиваясь к ритмичным ударам молота в  кузнице  неподалеку,  к  обычному
вечернему шуму, грачиному граю и перекличке  певчих  птиц,  на  моет  вихрем
влетели два молодых всадника. Один из них назвал его дурнем, сопроводив свои
слова ругательством, и приказал ему убраться с дороги, а другой, быть может,
решив, что сбил пешехода с ног или даже сбросил его в воду, только пришпорил
на другом берегу коня и поторопил Тома, так что оба они были уже на  вершине
холма, почти у самого замка, прежде чем Гарри успел оправиться от  изумления
и гнева. Вслед за этим авангардом на мосту минуты через две  появились  двое
одетых в ливреи верховых, которые окинули молодого  человека  подозрительным
взглядом, выражавшим истинно английское приветствие: кто ты такой,  черт  бы
тебя побрал? Примерно через минуту после них показалась карета шестерней - в
этой тяжеловесной колымаге, задававшей порядочную работу  всем  тащившим  ее
лошадям, сидели три дамы и две горничные, а на  запятках  стоял  вооруженный
лакей. Когда карета въехала на  мост,  к  Гарри  Уорингтону  обратились  три
красивых бледных лица, но ни одна из дам не ответила на приветствие, которым
он встретил карету, узнав  фамильный  герб  на  ее  дверцах.  Джентльмен  на
запятках смерил его надменным взглядом. Гарри почувствовал  себя  бесконечно
одиноким. Ему захотелось  вернуться  к  капитану  Фрэнксу.  Какой  уютной  и
веселой показалась ему маленькая каюта качаемой  волнами  "Юной  Рэйчел"  по
сравнению с тем  местом,  где  он  находился  теперь!  В  гостинице  фамилия
Уорингтонов никому ничего не говорила. Там он  узнал,  что  в  карете  ехала
миледи с падчерицей леди Марией и дочерью леди Фанни, что молодой человек  в
сером сюртуке был мистер Уильям, а на караковом коне ехал сам милорд. Именно
этот последний громко выругал Гарри и назвал его дурнем, а в речку его  чуть
не столкнул джентльмен в сером сюртуке.
     Хозяин "Трех Замков" проводил Гарри в спальню, но  молодой  человек  не
разрешил распаковывать свои вещи, не сомневаясь, что его вскоре пригласят  в
замок. Однако прошел час, за ним другой и третий, а  посланец  из  замка  не
появлялся, и Гарри уже решил приказать Гамбо достать халат и  ночные  туфли.
Примерно через два часа после прибытия первой кареты, когда уже  смеркалось,
по  мосту  проехал  еще  один  экипаж,  запряженный  четверкой,  и   толстая
краснолицая дама с очень темными глазами внимательно  поглядела  на  мистера
Уорингтона.  Хозяйка  гостиницы  сообщила  ему,  что  это   была   баронесса
Бернштейн, тетушка милорда, и Гарри вспомнил, что первая леди  Каслвуд  была
немкой. Граф, графиня, баронесса, форейторы, лакеи и лошади - все скрылись в
воротах замка, и Гарри в конце концов  отправился  спать  в  самом  грустном
настроении, чувствуя себя очень одиноким и никому не нужным.  Ему  никак  не
удавалось уснуть, да к тому же вскоре в буфете, где за  стойкой  властвовала
хозяйка гостиницы, раздался сильный шум, хихиканье и визг, которые  его  все
равно разбудили бы.
     Потом у его дверей послышались увещания Гамбо:
     - Не входите, сударь, нельзя. Мой хозяин спит, сударь.
     В ответ пронзительный голос, показавшийся Гарри  знакомым,  со  многими
ругательствами назвал Гамбо черномазым  болваном,  слугу  оттолкнули,  дверь
распахнулась, и вслед  за  потоком  проклятий  в  спальню  ворвался  молодой
джентльмен.
     - Прошу прощения, кузен Уорингтон, - воскликнул этот богохульник. - Вы,
кажется, спите? Прошу прощения, что толкнул  вас  на  мосту.  Я  же  вас  не
узнал... и, конечно, не следовало бы...  только  мне  почудилось,  будто  вы
судейский с приказом о взыскании - вы ведь в черном были. Черт! Я уж  думал,
что Натан решил меня зацапать.  -  И  мистер  Уильям  глупо  захохотал.  Он,
несомненно, находился под сильным воздействием горячительных напитков.
     - Вы оказали  мне  великую  честь,  кузен,  приняв  меня  за  судебного
пристава, - с величайшей серьезностью ответил Гарри, садясь на  постели,  но
не снимая высокого ночного колпака.
     - Черт побери! Я принял вас за Натана  и  решил  было  искупать  вас  в
речке. За что и прошу извинения. Дело в том, что  я  выпил  в  хекстоновском
"Колоколе", а в хекстоновском "Колоколе" пунш очень  недурен.  Э-эй,  Дэвис!
Пуншу, да поскорее!
     - Я уже выпил свою дневную порцию, кузен, да и вы,  по-моему,  тоже,  -
продолжал Гарри с тем же невозмутимым достоинством.
     - А-а, вы хотите, чтобы я убрался отсюда, кузен как  бишь  вас  там?  -
помрачнев, заявил Уильям. - Вы хотите, чтобы я ушел  отсюда,  а  они  хотят,
чтобы я шел сюда, а я идти совсем и не хотел. Я сказал: да  провались  он  в
тартарары... вот что я сказал. С  какой  стати  я  стану  утруждать  себя  -
тащиться темным вечером сюда и оказывать любезность  человеку,  до  которого
мне нет никакого дела? Мои собственные слова. И Каслвуда тоже. Какого  черта
должен он идти туда? Вот что сказал Каслвуд, и  миледи  тоже,  но  баронесса
требует вас к себе. Это все баронесса! Но коли она  чего-нибудь  хочет,  так
надо слушаться. Ну, вставайте, и пошли!
     Мистер Эсмонд произнес эту речь с самой дружеской  непринужденностью  и
невнятностью, не договаривая слова и быстро расхаживая по  спальне.  Но  она
взбесила молодого виргинца.
     - Вот что, кузен! - вскричал он. - Я и шагу отсюда не  сделаю  ни  ради
графини, ни ради баронессы, ни  ради  всех  моих  каслвудских  родственников
вместе взятых.
     А когда хозяин явился с пуншем,  который  заказал  мистер  Эсмонд,  его
постоялец гневно потребовал из постели, чтобы он выдворил из  спальни  этого
пьянчугу.
     - Ах, пьянчугу, табачник ты эдакий? Пьянчугу, краснокожий ты чероки?  -
взвизгнул мистер Уильям. - Вставай с кровати, и я  проткну  тебя  шпагой!  И
почему только я не сделал этого сегодня,  когда  принял  тебя  за  судебного
пристава, за проклятого крючкотвора, подлого  пристава!  -  И  он  продолжал
выкрикивать бессвязные ругательства  до  тех  пор,  пока  хозяин  с  помощью
полового, конюха и всех трактирных завсегдатаев не  вывел  его  из  комнаты.
После этого Гарри Уорингтон свирепо  задернул  занавески  своей  кровати  и,
несомненно, в конце концов уснул крепким сном в своем шатре.
     Утром хозяин гостиницы держался со своим молодым постояльцем куда более
подобострастно, так как узнал теперь его полное имя, а также кто  он  такой.
Накануне вечером, сообщил он, из замка являлись  и  другие  посланцы,  чтобы
доставить обоих молодых джентльменов под отчий кров, и бедный мистер  Уильям
вернулся туда в тачке - впрочем, подобный способ передвижения был ему отнюдь
не внове.
     - А назавтра он как есть все позабывает. Добрая он душа, мистер  Уильям
то есть, - с чувством произнес хозяин. - И стоит ему наутро сказать, что он,
дескать, пьяный тебя избил, так он и полкроны даст, и крону. Многие  так  от
него пользуются. Во хмелю мистер Уильям сущий дьявол, а как протрезвеет, так
другого такого доброго джентльмена не сыскать.
     Ничто не скрыто от авторов биографий, подобных этой, а потому, пожалуй,
следует тут же рассказать, что происходило в стенах Каслвуда, пока Гарри вне
этих стен дожидался, чтобы родные признали его.  Вернувшись  домой,  господа
обнаружили оставленный им листок, и его неожиданное появление стало причиной
небольшого семейного совета. Милорд Каслвуд высказал предположение, что это,
вероятно, тот самый молодой человек, которого они видели на мосту, и раз  уж
они его не утопили, следует пригласить его в замок. Надо кого-нибудь послать
в гостиницу с приглашением,  надо  послать  лакея  с  запиской.  Леди  Фанни
объявила, что будет приличнее,  если  в  гостиницу  отправится  он  сам  или
Уильям, особенно если вспомнить, как они  обошлись  с  ним  на  мосту.  Лорд
Каслвуд не имел ничего против того,  чтобы  это  было  поручено  Уильяму,  -
конечно, пусть Уильям пойдет в гостиницу. Мистер Уильям ответил (прибегнув к
гораздо более сильному выражению), что пусть он провалится, если куда-нибудь
пойдет. Леди Мария заметила, что молодой человек,  которого  они  видели  на
мосту, был довольно мил. "В Каслвуде ужасно скучно, а мои  братья,  конечно,
ничего не сделают, чтобы развеять эту скуку. Возможно, он вульгарен  -  даже
наверное вульгарен, но давайте все же  пригласим  американца".  Таково  было
мнение леди Марии. Леди Каслвуд была не за приглашение и не за отказ,  а  за
отсрочку. "Подождем приезда тетушки, дети. Вдруг баронесса не  пожелает  его
видеть? Во всяком случае, прежде чем звать его в замок, посоветуемся с ней".
     Таким  образом,  гостеприимная  встреча,  которую  собирались   оказать
бедному Гарри Уорингтону его ближайшие родственники, была отложена.
     Наконец в ворота въехал экипаж баронессы Бернштейн, и какие бы сомнения
ни возникали относительно приема незнакомого виргинского кузена,  богатую  и
влиятельную  тетушку  это  радушное  семейство  встретило  с  распростертыми
объятьями. Парадная спальня  уже  ждала  ее.  Повар,  получивший  приказание
приготовить ужин из любимых блюд  ее  милости,  прибыл  еще  накануне.  Стол
сверкал старинным серебром, а накрыт ужин был в отделанной  дубом  столовой,
где на стенах висели фамильные портреты:  покойный  виконт,  его  отец,  его
мать, его сестра  -  две  прелестные  картины.  Тут  же  висел  портрет  его
предшественника кисти Ван-Дейка, как и портрет его виконтессы. Имелся тут  и
портрет полковника Эсмонда, их виргинского родственника,  к  внуку  которого
дамы и джентльмены семейства Эсмондов отнеслись со столь умеренной теплотой.
     Яства, предложенные  их  тетушке  баронессе,  были  превосходны,  и  ее
милость воздала им должную честь. Ужин продолжался почти два часа, и все это
время все члены каслвудской  семьи  были  чрезвычайно  внимательны  к  своей
гостье. Графиня усердно потчевала ее каждым лакомым блюдом, и она охотно  их
отведывала; едва дворецкий замечал, что она допила свой бокал,  как  тут  же
вновь наполнял его  шампанским;  молодые  люди  и  их  матушка  поддерживали
оживленную беседу, не столько говоря сами,  сколько  слушая  с  почтительным
интересом свою родственницу. Она же была  чрезвычайно  весела  и  остроумна.
Она, казалось, знала в Европе всех и о каждом из этих всех могла  рассказать
препикантнейший анекдот. Графиня Каслвуд, при обычных обстоятельствах  очень
чопорная женщина, строгая  блюстительница  приличий,  улыбалась  даже  самым
рискованным из этих историй, барышни переглядывались  и  по  сигналу  матери
заливались смехом,