уд
я не могу поехать после того, что произошло, - там я этому  негодяю  Уильяму
все кости переломаю. Да, что говорить, там мне лучше не показываться".
     И он горестно рассмеялся, припомнив все злоключения,  выпавшие  на  его
долю с тех пор, как он приехал в Европу. Деньги, друзья, развлечения  -  все
кануло куда-то, и прошлое вспоминалось ему, как сон.  Он  забрел  в  кофейню
Уайта, где не появлялся уже с  год.  Парламент  был  распущен  на  каникулы.
Джентльмены разъехались кто куда, за столами даже не велось  игры.  Впрочем,
Гарри все равно не принял бы в ней участия. В  кармане  у  него  было  всего
несколько мелких монет. Правда, ему  не  возбранялось  черпать  из  шкатулки
Джорджа, когда угодно и сколько угодно, но он  крайне  умеренно  пользовался
щедростью брата, несмотря на его неоднократные предложения.
     В угрюмом  молчании  он  сидит  за  столиком  и  пьет  вино.  Несколько
гвардейцев из Сент-Джеймского дворца входят в кофейню. Он встречался с  ними
когда-то  прежде,  и  эти  молодые  люди,  уже  отобедавшие  и  выпившие   в
кордегардии, теперь заказывают еще вина. Один из батальонов их полка стоит в
Винчестере и примет участие в большом походе, о котором  все  говорят,  хотя
никто ничего толком не знает. Дьявольски не повезло им, что они не из  этого
батальона и должны оставаться здесь и нести службу в Лондоне и  Кенсингтоне!
А вот Уэбб очень правильно поступил - перешел из их полка в тридцать  второй
и от поручика дослужился до подполковника.  И  теперь  отправляется  в  этот
поход. Да что там говорить, чуть ли  не  каждый  примет  в  нем  участие!  И
молодые люди перечисляют десятка два волонтеров из числа родовитых щеголей.
     -  На  сей  раз  это  будут  не  ганноверцы  под  командованием  нашего
толстяка-принца, -  замечает  один  из  гвардейцев,  чьи  родичи,  возможно,
принадлежали  к  партии  тори  еще  сорок  лет  назад,  -  это  чистокровные
англичане, с гвардией во главе и под командованием одного из Мальборо! Разве
французам выстоять против таких? Нет, клянусь богом,  они  непобедимы!  -  И
снова наполняются стаканы и провозглашаются громкие тосты за успех похода.
     Мистер Уорингтон, которому, по словам гвардейцев, надо бы  выпить  еще,
чтобы немного повеселеть, покидает кофейню, когда остальные уже так нетвердо
стоят на ногах, что сопровождать его не в состоянии, и всю  дорогу  до  дома
раздумывает над  тем,  что  он  слышал,  да  и  лежа  в  постели  продолжает
размышлять о том же.
     - Что случилось, мой мальчик? - спросил  Джордж  Уорингтон,  когда  его
брат ранним дивным майским утром вошел к нему в комнату ни свет, ни заря.
     - Я хочу взять немного денег из твоей шкатулки, - сказал  Гарри,  глядя
на брата. - Лондон мне опостылел.
     - Силы небесные! Как может кому-нибудь опостылеть Лондон? -  восклицает
Джордж,  у  которого  есть  все   основания   считать   этот   город   самым
восхитительным местом на свете.
     - Мне вот, например, может. Я здесь совсем захирел и  зачах,  -  сказал
Гарри.
     - Ты поссорился с Этти?
     - Нужен я ей, как прошлогодний снег, да и она мне, если на то пошло,  -
заявляет Гарри, решительно тряхнув головой. - Говорю тебе, я зачах, и свежий
деревенский воздух будет мне полезен. -  И  он  сообщает  брату,  что  хочет
повидаться с мистером Уэббом на острове Уайт  и  что  из  Холборна  отбывает
дилижанс на Портсмут.
     - Вон шкатулка, Гарри, - говорит Джордж. - Запусти в нее руку и возьми,
сколько тебе нужно. Какое изумительное утро! Погляди, как свеж Бедфордовский
сад!
     - Да благословит тебя бог! - говорит Гарри.
     - Желаю тебе хорошо провести время, Гарри! -  И  голова  Джорджа  снова
опускается на подушку; вытащив карандаш и записную книжку  из-под  валика  в
изголовье кровати, он принимается шлифовать свои стихи,  а  Гарри  с  плащом
через плечо и небольшим сундучком в руке направляется к постоялому  двору  в
Холборне, откуда ходит дилижанс в Портсмут.


        ^TГлава LXIII^U
     Мельпомена

     Не надо  думать,  что  занятия  юриспруденцией  хоть  в  какой-то  мере
помешали  отдыху  и  развлечениям  Джорджа  Уорингтона  или  повредили   его
драгоценному здоровью. Госпожа Эсмонд в своих письмах особенно  подчеркивала
то обстоятельство, что, если даже он носит одежду школяра и садится за  стол
в студенческой столовой с безродными простолюдинами, ему при этом все же  не
следует забывать, что он должен поддерживать честь  своего  весьма  древнего
рода, и, как у себя на родине, так и в Англии может быть на  равной  ноге  с
самыми первыми людьми в стране, а посему она выражала надежду, что он  будет
заниматься  наукой,  как  подобает  дворянину,   а   не   как   какой-нибудь
труженик-стряпчий. Этим наставлениям Джордж следовал весьма послушно и никак
не мог быть причислен к рядовым на службе у его величества Закона, а  скорее
мог считаться волонтером, как и некоторые другие молодые люди, о которых  мы
недавно упоминали. Пусть Закон не был тогда еще столь взыскателен, как ныне,
и  давал  своим   служителям   куда   больше   возможностей   бездельничать,
развлекаться, посещать пивные и кофейни  и  сидеть  за  праздничным  столом,
нежели теперь, когда  они  уже  почти  не  имеют  времени  ни  отдыхать,  ни
развлекаться, ни просвещаться, ни спать, ни есть, - однако и сто  лет  назад
Закон был весьма деспотичным хозяином  и  требовал  постоянного  внимания  к
себе. Меррей, как говорят, мог бы стать Овидием, но предпочел стать лордом -
главным судьей и носить горностаевую мантию  вместо  лаврового  венка.  Быть
может, и Джордж Уорингтон дожил бы до звания пэра и до  мешка  с  шерстью  в
палате лордов, если бы долго и усердно  предавался  занятиям,  если  бы  был
ловким царедворцем и угождал старшим по чину, - словом, если бы  он  был  не
тем, чем он был. Он оказывал  Фемиде  достаточно  внимания  и  уважения,  но
литература  всегда  влекла  его  к  себе  сильнее,  чем   юриспруденция,   и
первопечатные издания Чосера казались ему  куда  более  увлекательными,  чем
готические письмена Хейла и Кока.
     К тому же литература была в те странные времена  в  большом  почете,  а
сочинители воистину считались властителями дум. В залах суда  или  в  палате
общин можно было услышать ссылки  на  Вергилия  и  Лукана.  Вспоминали,  что
сказал по тому или другому вопросу Стаций или  Ювенал  -  не  говоря  уже  о
Цицероне и Таците. Минуло теперь их время - этих  добрых  старых  язычников;
языческая поэзия и этика так же не в моде сейчас, как поклонение  Юпитеру  и
Юноне. Наступил век экономистов и вычислителей, и  Пантеон  Тука  опустел  и
выглядит нелепо.  Выть  может,  еще  случается  порой,  что  Стэнли  заколет
козленка, Гладстон возложит лавровый венок, а Литтон воскурит  благовония  в
честь Олимпийцев. Но есть ли в Ламбете, Бирмингеме, возле Тауэра кому-нибудь
дело до древних обрядов,  языческих  богов,  культов?  Кто  такие,  чтоб  им
пропасть, эти Музы и кому нужен весь этот греческий и  латинский  хлам?  Что
такое Геликон и кому  он  интересен?  Кто  она  такая  -  эта  Талия  и  как
произносится ее имя? А как пишется "Мельпомена"?
     Мистер Джордж, как уже было сказано, в годы юности у себя на  родине  и
во время своего заключения во французском форте на  берегу  Мононгахилы,  то
есть  когда  у  него  было  много  досуга,  коротал  время,   приударяя   за
Мельпоменой, и плодом этого союза явилась трагедия, не включенная в  "Театр"
Белла, хотя я берусь утверждать, что она была' ничуть не хуже  многих  пьес,
опубликованных в этом сборнике. Немало молодых людей на заре  юности  отдают
предпочтение Музе трагедии, подобно тому как и  влюбляются  они  зачастую  в
женщин значительно старше себя.  Наш  правдивый  читатель,  если  только  он
питает слабость к литературе, не может не признаться, что честолюбивые мечты
влекли его к самым высоким образцам, и хотя в  более  зрелые  годы  он  стал
скромнее в своих притязаниях и нашел, что самое большее, на что он способен,
- это переводить оды Горация  либо  перелагать  песни  Уоллера  или  Прайора
сносной алкеевой или сапфической строфой, однако в те невинные  годы,  когда
он был еще зеленым юнцом, только трагедия и эпос влекли к себе его неопытную
душу и только самых высоких наград, казалось ему, стоило домогаться.
     Джордж Уорингтон, прибыв в Лондон,  стал  бывать  на  представлениях  в
обоих театрах, посещать  театральные  кофейни  и  прислушиваться  к  мнениям
литературных критиков; во время антрактов его можно было увидеть  в  кофейне
Бедфорда, а после спектакля он нередко ужинал у Сесиля в компании актеров  и
сочинителей.  Так  он  мало-помалу  свел  знакомство  со   многими   видными
писателями,  поэтами  и  актерами.  Старый  грубиян  Макклин,  шутник   Фут,
весельчак Хипписли и даже прославленный мистер Гаррик  собственной  персоной
заглядывали порой  в  эти  увеселительные  заведения,  и  вскоре  -  отчасти
благодаря своему уму и скромности, а  также,  быть  может,  благодаря  своей
репутации человека со средствами, - мистер Джордж стал желанным гостем в  их
кругу и увидел, что актеры охотно  готовы  распить  с  ним  бокал  пунша,  а
критики любезно соглашаются отужинать за его счет. Быть на короткой  ноге  с
писателем или актером - разве не являлось это заветной мечтой многих молодых
людей? Распить бутылочку с Александром Македонским, или с  королем  Генрихом
V, или с Бобадилом и взять понюшку табака  из  табакерки  самого  Аристарха,
проводить Джульетту до кареты или Монимию до портшеза - все  эти  привилегии
не могут не пленять любого молодого человека поэтического склада ума,  и  не
удивительно, что Джордж Уорингтон пристрастился к театру.  А  поскольку  ему
было известно, что его маменька не слишком одобряет  актеров  и  театры,  то
сознание, что он вкушает от запретного  плода,  еще  увеличивало  получаемое
удовольствие. Он неоднократно и с большим вкусом устраивал  приемы  в  честь
актеров, и говорят  даже,  что  два-три  прославленных  гения  соблаговолили
попросить у него денег взаймы.
     Можно не сомневаться, что, шлифуя свой шедевр и прибавляя к нему  новые
красоты, мистер Джордж пользовался советами кое-кого из друзей и  выслушивал
их похвалы и замечания. Его новый знакомый  мистер  Спенсер  из  Темпла  дал
завтрак в своей квартире в Смоковничьем  Дворе,  во  время  которого  мистер
Уорингтон прочел часть  пьесы,  и  все  присутствующие  оценили  ее  высокие
достоинства. Даже ученейший мистер Джонсон,  бывший  в  числе  приглашенных,
соизволил признать, что  в  пьесе  виден  талант.  Правда,  в  ней  не  было
соблюдено ни одно из трех единств,  но  это  правило  нарушалось  и  другими
авторами, и, следовательно, мистер  Уорингтон  тоже  мог  им  пренебречь.  В
трагедии мистера Уорингтона мистер Джонсон заметил  нечто,  напомнившее  ему
одновременно и "Кориолана" и "Отелло".
     - Два весьма высоких образца, сэр! - воскликнул автор.
     - Да, конечно, спору нет,  и  кульминация  у  вас  потрясающая,  вполне
обоснованная, и если она лишь отчасти соответствует действительности, это не
делает ее менее душераздирающей, - заметил мистер Спенсер.
     Надо сказать, что трагедия  мистера  Уорингтона  и  впрямь  изобиловала
сражениями и убийствами. Излюбленной книгой его дедушки  было  жизнеописание
Георга   Фрундсберга   из   Миндлхейма,   полковника   королевской   пехоты,
сражавшегося при Павии и участвовавшего  в  войнах  коннетабля  Бурбонского.
Одним из соратников Фрундсберга был некто Карпзоф или Карпезан,  которого  и
избрал наш друг на роль героя своей трагедии.
     В первом акте трагедии, в том виде, в каком она дошла до нас в рукописи
сэра Джорджа Уорингтона,  события  разворачиваются  на  берегу  Рейна  перед
монастырем,  осажденным  войсками  лютеран  под   командованием   Карпезана.
Безбожники-лютеране ведут  себя  как  дикая  орда.  Они  таскают  за  бороды
монахов-католиков и  срывают  покрывала  с  голов  богобоязненных  монахинь.
Несколько десятков этих несчастных дрожат  за  стенами  монастыря,  гарнизон
которого положил сдаться на милость победителя, если обещанное  подкрепление
не прибудет до полудня. А пока что заключено  перемирие,  и  часовые  алчным
взглядом пожирают из-за стен монастыря раскинувшийся  перед  ними  лагерь  и
солдат,  играющих  в  карты  на  поляне  перед   воротами.   Динг-динг-динг.
Монастырский колокол бьет двенадцать часов. Подкрепление не прибыло. Отворяй
ворота, привратник! Дорогу полковнику Карпезану, знаменитому протестантскому
герою, грозе турок на Дунае и папистов в долинах  Ломбардии!  Вот  он  идет,
весь закованный в сталь, с  грозной  секирой  на  плече,  раскроившей  череп
стольким неверным! Трубы трубят, и реют знамена.
     "Без грубостей, солдаты, - говорит Карпезан. - Винные погреба - ваши! В
кладовых и подвалах этого монастыря вы  найдете  обильную  снедь.  Церковную
утварь мы расплавим. Кто из солдат гарнизона желает идти на службу к Гаспару
Карпезану - милости  просим.  Ему  будет  определено  хорошее  жалованье.  А
монахинь не обижать! Я обещал им безопасность,  и  всякого,  кто  тронет  их
пальцем, - на виселицу! Помни это, провост-маршал!"
     Провост-маршал, здоровенный детина в красном камзоле, кивает головой.
     - Мы с этим палачом  -  провост-маршалом,  встретимся  еще  не  раз,  -
поясняет мистер Спенсер своим гостям.
     - Весьма приятное  знакомство,  -  говорит  мистер  Джонсон,  покачивая
головой и попивая чай. - Я просто в восторге от того, что  увижу  почтенного
джентльмена снова! Эта сцена между наемниками и разным лагерным людом с  его
дикими  забавами  очень  свежа  и  интересна,  мистер  Уорингтон,  и  я  вас
поздравляю. Значит, полковник скрылся, как я понял, за  воротами  монастыря?
Ну что ж, послушаем, что он намерен там делать.
     Аббатиса и несколько старших монахинь  появляются  перед  завоевателем.
Они отважно встречают его и дают ому отпор в своей  священной  обители.  Они
слышали о диком бесчинстве, учиненном им в  стенах  других  монастырей.  Его
секира, которую он постоянно пускает в ход, разбила немало священных  статуй
в  святых  обителях.  А  сколько  монастырской  утвари  расплавил  он,  этот
святотатец  и  грабитель!  Не  удивительно,  что  аббатисе,   настоятельнице
монастыря Святой Марии, высокородной даме с неискоренимыми предрассудками  и
смелым языком, сразу весьма не по нутру  пришелся  этот  еретик-простолюдин,
вздумавший распоряжаться в ее монастыре, и она не стесняется  в  выражениях.
Эта сцена, в  которой  аббатиса  берет  верх  над  полковником,  чрезвычайно
понравилась слушателям мистера Уорингтона в Темпле. Грозный на  поле  брани,
Карпезан на первых порах совсем ошеломлен гневной тирадой аббатисы, и  может
показаться, что победитель на сей раз побежден своей пленницей. Однако такой
закаленный в боях воин не смирится до конца перед женщиной.
     "Скажите, сударыня, - спрашивает он, -  сколько  монахинь  находится  в
стенах вашего монастыря и сколько повозок должны  приготовить  для  них  мои
люди?"
     Аббатиса взволнованно и сердито отвечает, что, кроме нее,  в  монастыре
Святой Марии находится двадцать... двадцать три сестры во  Христе.  Кажется,
она хотела сказать двадцать четыре и почему-то сказала двадцать три?
     "Ха! Почему такая неуверенность?" - спрашивает капитан Ульрик - один из
самых бойких карпезановских офицеров.
     Хмурый военачальник вытаскивает из кармана письмо.
     "Я требую, сударыня, - сурово говорит он аббатисе, -  чтобы  вы  выдали
мне благородную леди  Сибиллу  из  Хойи.  Ее  брат,  один  из  моих  любимых
капитанов, был убит, сражаясь бок о бок со мной в  битве  с  миланцами.  Его
смерть делает ее наследницей всех его поместий. Нам стало известно,  что  ее
корыстолюбивый дядя привез бедняжку сюда и заточил в эту обитель  против  ее
воли. Сия девица должна сама решить свою судьбу: останется ли она  в  стенах
монастыря Святой Марии и примет постриг или изберет  свободу  и  возвратится
домой как леди Сибилла, баронесса..."
     Тут аббатиса приходит в чрезвычайное волнение. Она говорит надменно:
     "Здесь нет никакой леди Сибиллы. Каждая из обитательниц этого монастыря
находится под вашим покровительством, и вы клятвенно обещали всех  отпустить
на свободу. Сестра Агнесса приняла постриг, и все ее  состояние  и  поместья
должны остаться во владении нашего ордена".
     "Выдать мне немедля  тело  леди  Сибиллы,  -  в  страшном  гневе  рычит
Карпезан, - не то я дам сигнал моим рейтарам, и они живо расправятся с вашим
монастырем!"
     "Клянусь, если бы мне дали похозяйничать тут, мой выбор пал  бы  не  на
леди аббатису, - говорит капитан Ульрик, -  а  на  какую-нибудь  пухленькую,
веселенькую, румяную девицу, вроде... вроде..." И с  этими  словами  озорник
заглядывает под покрывала двух сопровождающих аббатису монахинь.  А  суровая
аббатиса при этом восклицает:
     "Замолчи, укроти свой нечестивый язык! Та, чьей выдачи ты  требуешь  от
меня, воин, освободилась навеки от греха, соблазнов и мирской  суеты  -  вот
уже три дня, как сестра Агнесса... мертва".
     Услышав это, Карпезан приходит в ярость. Аббатиса призывает  капеллана,
дабы он подтвердил ее слова. Бледный, как привидение, старик признается, что
три дня назад тело несчастной сестры Агнессы было предано земле.
     Это уже слишком! На груди под латами Карпезан хранит  письмо  от  самой
сестры Агнессы, в котором она сообщает,  что  ее  в  самом  деле  собираются
похоронить, но не  в  гробу,  а  в  одном  из  oubliettes  {Каменных  мешков
(франц.).} монастыря, где ее будут держать на хлебе и воде, а быть может,  и
вовсе уморят с голоду. Карпезан хватает  несгибаемую  аббатису  за  руку,  а
капитан Ульрик - капеллана за горло. Полковник  трубит  в  рог.  Разъяренные
ландскнехты врываются в монастырь. Кроши, руби! Они рушат стены монастыря. И
среди пламени, резни, воплей кого видим мы на  руках  у  Карпезана,  как  не
самое Сибиллу, потерявшую сознание, поникнув головой на его плечо. Маленькая
монашенка - та самая, веселая, с розовыми губками  -  указала  полковнику  и
Ульрику дорогу к темнице сестры Агнессы, - ведь не кто иной,  как  она  дала
знать лютеранскому вождю о положении леди Сибиллы.
     - Гнев лютеран обрушивается на монастырь, - говорит мистер Уорингтон, -
и первый акт заканчивается при пламени пожара, под ликующие крики  солдат  и
вопли монахинь. После чего монахини спешат  сменить  костюмы,  ибо,  как  вы
увидите, в следующем акте им надлежит появиться уже в роли придворных дам.
     Завязывается  оживленный  разговор.  Если  пьеса  будет  поставлена   в
"Друри-Лейн", миссис Причард  едва  ли  пожелает  исполнить  роль  аббатисы,
поскольку та появляется только  в  первом  акте.  Из  миссис  Причард  может
получиться прелестная Сибилла, а роль маленькой монахини  могла  бы  сыграть
мисс Гейтс. Мистер Гаррик, пожалуй, недостаточно высок для Карпезана... Хотя
стоит ему войти в азарт,  и  он  всем  кажется  гренадером.  Мистер  Джонсон
утверждает, что Вудворт прекрасно справится с ролью  Ульрика,  поскольку  он
очень живо исполнял роль  Меркуцио,  -  словом,  все  собравшиеся,  один  за
другим,  как  бы  уже  разыграли  в  своем  воображении  пьесу  на  сцене  и
распределили роли.
     Во втором акте  Карпезан  женится  на  Сибилле.  Войны  его  обогатили,
император пожаловал ему дворянское звание, и он в роскоши и блеске  проводит
свои дни в замке на берегу Дуная.
     Однако, хотя Карпезан теперь богат, знатен и  женат,  он  не  чувствует
себя  счастливым.  Может  быть,  он  терзается   раскаянием,   вспоминая   о
преступлениях, которые совершил в  своей  бурной  жизни,  когда  был  вождем
наемников то одной, то другой из враждующих сторон.  Или,  может  быть,  его
грубые солдатские манеры  не  по  вкусу  его  гордой  высокородной  супруге?
Попрекая его низким происхождением, неотесанными друзьями, с которыми старый
вояка любил  потолковать,  и  многим  другим,  она  устроила  ему  куда  как