жордж  сидит  в  своих
кофейнях! Какая миленькая у вас тут квартирка, право! Наш новый дом, который
мы только что сняли, раз в двадцать, верно, больше, и все стены  раззолочены
от пола до потолка, но ваш мне тоже очень  нравится.  Право  слово,  жить  в
богатстве ничуть не лучше, чем жить в бедности. Когда мы жили в Олбани и мне
все приходилось делать самой - подметать, чистить кастрюли,  стирать,  да  и
мало ли еще чего, - я была ничуть не  менее  счастлива,  чем  сейчас.  А  мы
держали только одного  старого  негра  -  сторожа  в  лавке.  Почему  вы  не
продадите  Гамбо,  кузен  Джордж?  Чего  он  у  вас   тут   зря   слоняется,
бездельничает да волочится за служанкой.  Фу!  Ну  и  неразборчивый  же  они
народ, эти английские девчонки, как я погляжу! -  Так  весело  и  добродушно
графиня трещала языком, пока не настало  время  уезжать.  Тут  она  извлекла
великолепные часы с репетицией и объявила, что ей пора ехать на прием  к  ее
величеству в Бекингемский дворец. - А  теперь  вы  должны  приехать  к  нам,
Джордж, - сказала графиня, махая мне на  прощанье  ручкой  из  окошка  своей
золоченой кареты. - Мы с Тео уже обо всем условились!
     - Ну, вот, она, по крайней мере, не  испугалась  нашей  бедности  и  не
стыдится вспоминать, что и сама была бедна когда-то, - сказал я после  того,
как  лакеи  в  расшитых  ливреях  стали  на  запятки  и  наша  блистательная
миниатюрная покровительница нас покинула.
     - О да, она не стыдится! - сказала Тео снова принимаясь работать  иглой
над   каким-то   микроскопическим   предметом.   -   Надо   отдать    миледи
справедливость, она всюду чувствует себя как дома, - хоть на кухне, хоть  во
дворце. Она дала  нам  тут  с  Молли  десятки  наставлений  по  домоводству.
Говорит, что у себя на родине в Олбани и хлеб пекла, и  жаркое  готовила,  и
полы подметала, и корову доила. (Все это  миссис  Тео  перечислила,  забавно
подражая американскому выговору миледи.)
     - И притом она не заносчива, -  сказал  я.  -  Любезно  пригласила  нас
отобедать с ней и милордом. Разве дядюшка  Уорингтон  когда-нибудь  подумает
теперь предложить нам кусок пирога или кружку его знаменитого пива?
     - Конечно, она по-своему добродушна, - не без лукавства заметила Тео, -
но, мой дорогой, ты же не знаешь, на каких условиях мы приглашены! -  И  тут
моя супруга, все так же подражая манерам графини, со смехом сообщила мне эти
условия. - Миледи достала  свою  записную  книжечку,  -  сказала  Тео,  -  и
объяснила мне, по каким дням она выезжает и по каким  принимает  у  себя.  В
понедельник ее посетят герцог и герцогиня и  еще  кое-кто  из  родственников
милорда со своими супругами. Во вторник у  нее  будут  какие-то  графы,  два
епископа и посланник. "Ну, вам, конечно, не захочется наведаться к нам в эти
дни, - сказала графиня.  -  Теперь,  когда  вы  бедны,  вам  в  этом  высшем
обществе, понятно, будет не по себе. Ну, да и бог с ним; папенька никогда не
обедает с нами, когда у нас собирается знать. Ему все это не по нутру, он  в
этих случаях предпочитает перехватить где-нибудь кусочек холодной говядины".
Тут я, - сказала Тео, смеясь, - сообщила  ей,  что  мистер  Уорингтон  любит
только самое изысканное общество, и предложила пригласить нас  в  тот  день,
когда  у  нее  будет  обедать   архиепископ   Кентерберийский,   чтобы   его
преосвященство мог подвезти нас домой в Ламбет  в  своей  карете.  И,  между
прочим, она к тому же еще и очень расчетливая малютка, - продолжала Тео. "Вы
понимаете, я думала захватить с собой кое-что из чепчиков и  других  вещичек
нашего крошки, - милорд из них теперь уже вырос, - да подумала, что они  еще
могут понадобиться потом снова, вы же понимаете, моя дорогая". Так что,  как
видишь, это маленькое добавление к нашему  гардеробу  проплыло  у  нас  мимо
носа, - улыбаясь, сказала Тео, - и нам с Молли придется как-то обойтись  без
щедрот ее сиятельства. "Если уж кто  беден,  тот  беден,  -  с  присущей  ей
откровенностью сказала графиня, - и, значит, должен  уметь  обходиться  тем,
что есть. Ну, что, к примеру, могли бы мы сделать для  нашей  бедной  Марии,
просто ума не приложу. Мы же не можем пригласить ее к себе,  как  приглашаем
вас, хоть вы и бедны. Она-то ведь  графская  дочка,  а  выскочила  замуж  за
какого-то актеришку!  Это  же  ужасно,  моя  дорогая.  И  его  величество  и
принцесса говорили об  этом!  Каждое  благородное  семейство  в  королевстве
выражает нам сочувствие. И все же я придумала  кое-что,  чтобы  помочь  этим
несчастным людям, и сообщила им  это  через  моего  мажордома  Саймонса".  А
придумано,  оказывается,  было  следующее:  Хэгану  надлежало  вернуться   в
Дублинский колледж, который он когда-то бросил, не доучившись, закончить его
и принять сан. "Тогда мы сможем достать ему местечко  капеллана  у  меня  на
родине", - сказала леди Каслвуд.
     Следует тут же добавить, что эти благие намерения были года  через  два
претворены в жизнь, причем я, со своей стороны, рад  был  оказать  посильную
помощь в этом деле мистеру Хэгану, который  был  самым  преданным  и  добрым
нашим другом в дни, когда мы терпели нужду и лишения. Лорд Каслвуд  оказался
верен своему слову, помог Хэгану получить сан и назначение в  колонии,  где,
как вы скоро узнаете, он заслужил себе доброе имя и как проповедник,  и  как
солдат. Однако ни гинеи не потратил его сиятельство, чтобы помочь сестре или
ее мужу, когда они терпели нужду.  Сам  я,  благодарение  богу,  никогда  не
обращался к милорду за помощью в трудную минуту, однако, когда  мне  удалось
выбраться из нищеты, он, надо отдать ему  справедливость,  вполне  искренне,
как мне кажется, выражал по этому поводу живейшую радость и стал со мной как
нельзя более любезен и обходителен.
     Также,  справедливости  ради,  необходимо  отметить,  что  мой  дядюшка
Уорингтон и его добродетельная супруга и  дочери  в  дни  трудных  для  меня
испытаний не уставали  сокрушаться  по  поводу  моей  бедности.  Я  все  еще
продолжал поддерживать знакомство с некоторыми из наших общих друзей, и они,
разумеется (как и положено друзьям), считали своим долгом  докладывать  мне,
какие ведутся разговоры и какие суждения высказываются на мой  счет,  причем
ни разу не довелось мне услышать, чтобы  кто-нибудь  из  моих  родственников
обмолвился обо мне или о моей  жене  добрым  словом.  Даже  пьеса  моя  была
преступлением в их глазах (впрочем, я уже привык  слышать  о  ней  всяческую
хулу и поношения), а автор ее  -  распутником  и  нечестивцем  в  лохмотьях,
жалким наемным писакой. Нет, они не протянули мне руку помощи.  Бедная  жена
моя могла  сколько  угодно  проливать  слезы  в  горькую  минуту  -  они  не
раскошелились для нее ни на пенс, зато не  менее  шести  раз  в  неделю  они
посещали храм божий и часто ставили свою подпись под сбором пожертвований на
благотворительные нужды. Восемнадцать столетий живет на  земле  их  племя  и
будет жить и процветать, покуда не прекратится род  людской.  И  по-прежнему
они будут возносить хвалу небесам за то, что они не чета прочим смертным,  и
будут предоставлять бедствующим и страждущим получать помощь от других.
     У меня не лежит  душа  ворошить  сейчас  все  те  страшные  сомнения  и
тревоги, которые одолевали меня в ту пору. Каких только я не строил  планов,
чтобы раздобыть работу и немного денег и пополнить наши скудные и уплывающие
средства; но все мои замыслы терпели неудачу. Наконец я надумал обратиться к
моему другу мистеру Джонсону, и теперь, при воспоминании о том, как  радушно
этот добрый человек принял меня, мне становится стыдно, что я позволял  себе
такие дерзкие замечания по поводу его  поведения  и  манер.  Я  поведал  ему
обстоятельства моей женитьбы, рассказал обо всех своих трудностях и о планах
на будущее. Он ни в коей мере не нашел мое положение  безнадежным.  Si  male
nunc {Если сейчас плохо (лат.).} - это не значит, что так  будет  всегда.  Я
могу рассчитывать - хотя шансы и не очень  велики  -  получить  какую-нибудь
должность здесь, в Англии; меня ждет наследство, которое рано или поздно  по
законам естества должно перейти ко мне или, на худой конец,  к  продолжателю
моего рода, чье появление на свет нами ожидается. У меня  есть  еще  немного
денег для удовлетворения самых насущных нужд, есть возможность...  "Впрочем,
если говорить откровенно, сэр, - сказал Джонсон, -  после  постановки  вашей
трагедии я не убежден, что природа достаточно щедро одарила вас теми особыми
качествами,  которые  необходимы  для  подлинного  успеха  на   литературном
поприще". И, наконец, остается еще возможность смириться  перед  материнской
волей и возвратиться в Виргинию, где меня всегда ждет отчий  кров  и  полный
достаток.
     - Помилуйте, сэр, - вскричал мистер Джонсон. - Да такая сумма, какую вы
назвали, была бы целым состоянием для меня, когда я вступал в жизнь,  а  мой
друг мистер Гольдсмит мог бы купить себе на эти деньги карету шестеркой.  Вы
молоды, не лишены надежд, и в кошельке у вас есть сотни две  фунтов  звонкой
монетой, - как же можно приходить  в  отчаяние!  На  эти  средства  вы  ведь
сможете продержаться по меньшей мере  год,  а  за  год  мало  ли  что  может
произойти? Ваши родственники могут одуматься и оказать вам  помощь,  или  вы
можете унаследовать ваше виргинское  поместье,  или  вам  еще  откуда-нибудь
приплывет богатство!
     Ко мне в тот год не приплыло ничего, но зато кое-что приплыло  к  нему.
Лорд Бьют  назначил  мистеру  Джонсону  пенсию,  чем  привел  в  ярость  всю
Граб-стрит, ибо получатель ее в свое время  опубликовал  далеко  не  лестное
мнение о пенсиях и пенсионерах.
     Все же мистер Джонсон не вовсе расхолодил мой литературный пыл. Он даже
пообещал найти для меня работу у книготорговцев и честно выполнил  это  свое
доброе намерение.
     - Но помните, сэр, - сказал он, - вы не должны появляться перед ними in
forma pauperi  {В  виде  нищего  (лат.).}.  Не  можете  ли  вы  раздобыть  у
кого-нибудь из ваших друзей карету, в которой мы с вами могли бы отправиться
по делам? И вы должны надеть самую лучшую вашу шляпу и расшитый  жилет.  Нам
надо держаться так, сэр, словно это мы делаем им одолжение.
     Эта военная хитрость принесла свои плоды и на первых порах снискала мне
уважение книготорговцев, но как только они уразумели, что я  желаю  получать
плату за свой труд, их спины перестали сгибаться, а сами они стали позволять
себе столь фамильярное обращение со мной, что я не мог  с  этим  свыкнуться.
Однажды я случайно услышал, как один из них, бывший прежде лакеем, сказал:
     - Кто там? А, это "Покахонтас", ну, пусть обождет. -  И  послал  своего
мальчишку сказать мне примерно то же.
     - Обождать, сэр? - крикнул я, клокоча от ярости и  распахивая  дверь  к
нему в комнату за лавкой.  -  О  нет,  я  не  привык  ждать!  Насколько  мне
известно, это скорее была ваша специальность! - И в чрезвычайном возбуждении
я покинул его лавку и вышел на Пэл-Мэл.
     Однако этот мистер Д., пожалуй, был прав. Ведь это  я  пришел  к  нему,
если и не с просьбой, то, во всяком случае, с каким-то деловым предложением,
а значит, мне и следовало ждать, когда у него найдется время и охота принять
меня. Впоследствии, когда дела мои несколько  поправились,  я  принес  этому
господину свои извинения, чем мгновенно умилостивил этого  покровителя  Муз,
поменявшего на них свою ливрею.
     В дальнейшем я был менее привередлив, или, может быть,  мистер  Джонсон
был более удачлив, но только ему удалось раздобыть мне у издателей небольшую
работу: на мое счастье, я порядочно знал несколько иностранных языков, и мне
поручили делать переводы. Прокорпев над переводом целый  день,  я  едва-едва
зарабатывал несколько шиллингов, а за полную неделю работы далеко не  всегда
получал гинею, да и ту какой-нибудь из этих грубых  торгашей  швырял  мне  с
нагло-покровительственным видом. Я мог  бы  указать  на  две-три  журнальные
статьи, написанные мной в этот  период  и  принесшие  мне  несколько  жалких
шиллингов;  когда  я  их  перечитываю,  они  пробуждают  во  мне   горчайшие
воспоминания и причиняют острую боль {* Мистер Джордж Уорингтон из  Верхнего
Темпла говорит, что он  помнит  тетрадь  своего  деда,  на  обложке  которой
значилось: "Les Chaines de l'Esclavage" {"Цепи рабства"  (франц.).}.  В  эту
тетрадь дедом были наклеены вырезки из различных журналов и газет, набранные
старинным шрифтом. Это, без  сомнения,  и  были  те  самые  статьи,  о  коих
упомянуто выше, однако ни в библиотеке  городского  дома,  ни  в  библиотеке
уорингтонского поместья тетради этой обнаружить не удалось. Издатель, кстати
сказать, не считает себя  ответственным  за  некоторую  непоследовательность
автора. На странице 265 он говорит, что  вспоминает  прошлое  "без  горечи",
теперь же, как мы видим,  он  впадает  в  ярость  при  воспоминании  о  нем.
Впрочем, такой же способ прощать своих врагов не редкость и в наш  век.}.  Я
вспоминаю мучившие меня страхи и сомнения, вижу, как моя драгоценная супруга
прикладывает младенца к груди и поднимает на меня глаза, притворной  улыбкой
тщетно пытаясь скрыть свою тревогу, и снова я  вступаю  в  борьбу  со  своей
гордостью, и снова кровоточат нанесенные мне раны. Есть такие несправедливые
обиды, которые трудно простить, и всякий  раз  когда  они  приходят  мне  на
память, прежнее чувство возмущения  и  гнева  подымается  во  мне.  И  снова
сгущаются мрачные тучи и гнетут мою душу, пока их не разгоняет мысль  о  той
нежной любви и преданности, которая была моим светочем во мраке и  утешением
в невзгодах.


        ^TГлава LXXXII^U
     Моидор Майлза

     Малютка  Майлз  появился  на  свет  всего   несколькими   днями   позже
всемилостивейшего принца, который командует ныне его  полком.  Фейерверки  и
салюты из  множества  пушек  приветствовали  рождение  наследника  престола.
Великие  толпы  людей  стекались  во  дворец,   дабы   лицезреть   младенца,
возлежащего за позолоченной загородкой под наблюдением высокородных нянюшек.
Колыбель нашего маленького принца не  охранялась  таким  количеством  нянек,
придворные и верные вассалы не  приветствовали  его  восторженными  кликами,
если не считать, конечно, нашего верного Гамбо и доброй Молли,  которые  так
искренне  любили  этого  малютку,  наследника  моей   нищеты,   и   так   им
восторгались, что сердце мое таяло. Почему мы не назвали нашего мальчика так
же, как был наречен вышеупомянутый чудо-ребенок и как звали его отца? Я  дал
ему имя одного маленького сорванца,  моего  родственника,  имя,  тоже  часто
повторяющееся из поколения в поколение в роду Уорингтонов, дал  потому,  что
любовь и доброта маленького Майлза, - чувства, в которых нам  было  отказано
со стороны наших кровных родственников, - глубоко растрогали меня,  и  мы  с
Тео решили назвать наше дитя в честь единственного нашего друга  среди  моей
родни по отцовской линии.
     Мы написали нашим высокочтимым родителям, извещая их о великом событии,
и храбро поместили в "Дейли  адвертайзер"  объявление  о  рождении  ребенка,
сообщив адрес дома, где он появился на свет: "Черч-стрит, Ламбет".
     "Мой дорогой, - писала мне тетушка Бернштейн, прочтя мое объявление,  -
как мог ты заявить на весь свет, что живешь в этой дыре, в которой  ты  себя
похоронил? Поцелуй от меня молодую  мамашу  и  передай  мой  сувенир  своему
малютке".
     Сувенир  этот  имел  вид  шелкового   одеяльца,   обшитого   кружевами,
достойными самого принца. Толку от такого одеяльца было немного, а стоимость
кружев могла бы послужить более полезному  делу,  но  Тео  и  Молли  были  в
восторге от подарка, а на колыбельку моего первенца было накинуто  одеяльце,
не менее роскошное, чем у самого знатного младенца.
     Добрый доктор Хэберден навещал мою жену и следил за  ее  здоровьем.  Он
рекомендовал нам жившего поблизости акушера, и тот взял  на  себя  заботу  о
миссис Тео, но, по счастью, наша дорогая пациентка  не  нуждалась  в  особом
уходе и вполне довольствовалась  помощью  нашей  домохозяйки  и  собственной
верной служанки.
     И снова  перед  нашим  скромным  жилищем  возникло  сверкающее  видение
раззолоченной кареты леди Каслвуд: она привезла нам горшочек желе,  которое,
но ее мнению,  должно  было  понравиться  Тео  и  которое,  несомненно,  уже
подавалось накануне к столу ее сиятельства. Миледи  рассказала  нам  о  всех
придворных торжествах, о блеске и великолепии, коими было окружено появление
на свет наследника престола. Нашему доброму другу мистеру Джонсону случилось
заглянуть к нам как раз в тот день, когда экипаж графини, отливая на  солнце
золотом, остановился  у  нашей  скромной  калитки.  Немало  пораженный  этим
величием и пышностью, он отвесил графине поклон,  в  котором  почтительность
явно взяла верх над грацией. Графиня очень милостиво назвала меня кузеном  и
так далеко простерла свою благосклонность, что сама помогла переместить желе
из  серебряного  судка  в  нашу  фаянсовую  мисочку.  Доктор  отведал  этого
лакомства и нашел его превосходным.
     - Для великих мира сего, - сказал он, - фортуна не  скупится  на  дары,
сэр. Они могут покупать услуги самых искусных знатоков  кулинарной  науки  и
собирать самые выдающиеся умы и самые острые языки за  своим  столом.  Если,
как вы предполагаете, сэр, это лакомство уже побывало на обеденном столе  ее
сиятельства (а по  внешнему  виду  ваше  предположение  кажется  мне  вполне
правдоподобным), то, во всяком случае, оно находилось  в  хорошей  компании.
Это желе дрожало под  взглядом  прославленных  красавиц,  оно  таяло  на  их
пунцовых губках, оно привлекало к себе внимание избранного общества,  наряду
с фруктами, пирожным  и  кремами,  которые,  без  сомнения,  были  не  менее
восхитительны. - Произнося  эти  тираду,  добрый  доктор  поглотил  довольно
основательную часть даров леди Каслвуд. Однако, должен признаться, моя жена,
отведав желе, поморщилась и отодвинула его от себя,  а  Молли,  презрительно
тряхнув головой, заявила, что оно прокисло.
     Мой новорожденный все  же  удостоился  чести  стать  крестником  дочери
графа, ибо крестной матерью его была наша бедная леди Мария, чья  доброта  и
внимание к молодой матери и к  младенцу  были  выше  всех  похвал.  Лишенная
счастья материнства, Мария проявляла трогательную заботу  о  нашем  ребенке.
Сейчас капитан Майлз весьма красивый и представительный молодой  человек,  и
гусарский мундир, который он носит, не менее великолепен, чем  форма  любого
другого военного щеголя,  но  будем  надеяться,  что  его  доброе  сердце  и
истинное благородство не позволят ему проявить неблагодарность  и  забыть  о
том, что в младенчестве  его  заворачивали  в  пеленки,  приготовленные  для
дитяти бедного актера. Сэмпсон крестил его в той самой церкви  в  Саутуорке,
где венчались мы, и, мне кажется,  никогда  еще  слова  молитвы  не  звучали
внушительней и прекрасней, хотя  в  конце  обряда  голос  доброго  капеллана
дрогнул, и он вместе со своей небольшой паствой невольно смахнул слезу.
     - Даже сам мистер Гаррик, - сказал Хэган, - не мог бы более  возвышенно
произнести эти слова, сэр. Ни одна  невинная  душа,  скажу  я  вам,  еще  не
вступала в мир, сопутствуемая столь искренним и задушевным благословением.
     А теперь я должен поведать вам о том, как случилось,  что  наш  капитан
был наречен Майлзом. Дня за два до крестин, когда я  еще  полагал,  что  наш
первенец будет носить имя своего отца, у ворот раздался дробный стук  копыт,
и чье, как вы думаете, появление возвестил нам дверной колокольчик,  как  не
нашего кузена, юного Майлза! Боюсь,  что  он  нарушил  родительский  запрет,
пускаясь в эту беззаконную авантюру.
     - Понимаете, - сказал он, - кузен Гарри подарил мне эту  лошадку,  и  я
люблю вас, потому что вы очень похожи на Гарри и потому что у нас дома вечно
говорят про вас что-то нехорошее, а по-моему, это  очень  стыдно,  и  я  все
равно люблю вас, и привез вам для вашего мальчика  свист