вообще прервать переписку.
     Вот каким образом достойнейшая дама рассорилась с соседями, с родней и,
как ни грустно признаться, с сыновьями.
     Одно из первых разногласий между королевой и наследным принцем возникло
из-за  того,  что  она  отказала  от  места  мистеру  Демпстеру,   гувернеру
мальчиков, который, кроме того, был  секретарем  покойного  полковника.  При
жизни отца госпожа Эсмонд терпела его присутствие лишь с  большим  трудом  -
впрочем, точнее будет сказать, что мистер Демпстер ее не выносил. Она питала
к книгам ревнивую неприязнь и видела в нас, книжных червях,  людей  опасных,
сеющих дурное семя. От  кого-то  она  слышала,  что  Демпстер  -  переодетый
иезуит, и бедняге пришлось построить себе хижину  в  лесу,  где  он  кое-как
перебивался, учительствуя и врачуя, когда ему  удавалось  найти  учеников  и
пациентов среди немногочисленных обитателей графства. Джордж  поклялся,  что
никогда не забудет своего первого гувернера,  и  свято  держал  эту  клятву.
Гарри же всегда предпочитал удить  рыбу  или  охотиться,  а  не  сидеть  над
книгами, и между ним и его беднягой-наставником не было тесной дружбы.
     Вскоре появилась причина  для  новых  раздоров.  После  смерти  тетушки
покойного мистера Джорджа Уорингтона и  кончины  его  отца  Джордж  и  Гарри
унаследовали шесть тысяч фунтов, а их мать была  назначена  душеприказчицей.
Она никак не могла взять в толк, что она всего лишь душеприказчица и  деньги
эти ей не принадлежат, - когда второй  душеприказчик,  лондонский  нотариус,
отказался выполнить ее требование и выслать ей  немедленно  всю  сумму,  она
пришла в ярость.
     - Да разве все, что у  меня  есть,  не  принадлежит  моим  сыновьям?  -
вскричала она. - И разве ради их блага я не дала бы разрезать себя на мелкие
кусочки? На эти шесть тысяч фунтов я  купила  бы  поместье  мистера  Болтера
вместе с неграми, а оно приносило бы нам не меньше тысячи фунтов в год и мой
милый Гарри был бы обеспечен на всю жизнь.
     Ее  молодому  другу   и   соседу,   мистеру   Джорджу   Вашингтону   из
Маунт-Вернона, так  и  не  удалось  доказать  ей,  что  лондонский  нотариус
совершенно прав и может вручить вверенные ему деньги только  тем,  кому  они
предназначены. Госпожа Эсмонд без обиняков высказала нотариусу свое мнение о
нем и, как я с огорчением должен упомянуть, сообщила мистеру  Дрейперу,  что
он - наглый крючкотвор и заслуживает самой тяжкой кары, ибо посмел  выказать
недоверие матери и женщине,  в  чьих  жилах  течет  кровь  Эсмондов.  Нельзя
отрицать, что нрав у виргинской принцессы  был  не  из  кротких.  Когда  это
пустячное недоразумение  было  доведено  до  сведения  Джорджа  Эсмонда,  ее
первенца, и мать, не слушая никаких отговорок, приказала ему прямо  сказать,
на чьей он стороне, мальчик присоединился  к  мнению  мистера  Вашингтона  и
мистера Дрейпера, лондонского нотариуса. Он сказал, что, хочет он  того  или
не хочет, но они правы. Он был бы рад думать иначе - самому ему  эти  деньги
не нужны, и он сразу отдал бы их матери, будь у него на  то  власть.  Однако
госпожа Эсмонд не вняла этим доводам. Любые доводы ей заменяло чувство.  Вот
случай обеспечить Гарри приличное состояние - бедняжке Гарри, у которого нет
ничего, кроме жалких грошей, полагающихся  младшему  брату,  а  эти  гнусные
лондонские  негодяи  не  желают  ему  помочь,  и   его   собственный   брат,
унаследовавший все имение ее дорогого папеньки, тоже не желает  ему  помочь.
Только подумать, ее родной сын - и такой скряга в четырнадцать  лет!  И  так
далее, и  тому  подобное.  Добавьте  к  этому  слезы,  презрительные  слова,
непрерывные намеки, долгую отчужденность, злобные вспышки; страстные призывы
к небесам и прочее - и мы  без  труда  представим  себе  душевное  состояние
вдовы. Но разве и нынче нельзя отыскать слабых  и  любимых  представительниц
прекрасного пола, которые прибегают к точно такой же манере  ведения  спора?
Книга женской  логики  вся  испещрена  следами  слез,  а  их  суду  неведомо
беспристрастие.
     После этого случая вдова принялась упорно копить  деньги  для  младшего
обездоленного сына,  как  повелевал  ей  материнский  долг.  Приостановилось
строительство  дворца  в  Каслвуде,  начатое  полковником,  который  посылал
корабли в Нью-Йорк за голландским  кирпичом  и,  не  считаясь  с  расходами,
выписывал из Англии каменные полки, резные карнизы, оконные рамы  и  стекло,
ковры и дорогие ткани для обивки мебели и стен.  Книг  больше  не  покупали.
Лондонскому агенту было приказано прекратить поставку вина.  Госпожа  Эсмонд
глубоко сожалела о деньгах, истраченных на ее прекрасную английскую  карету,
и ездила в ней только в церковь, стеная в душе и  твердя  сыновьям,  сидящим
напротив нее:
     - Ах, Гарри, Гарри! Лучше б я отложила эти деньги для тебя, мой  бедный
обездоленный мальчик! Только подумать - триста восемьдесят  гиней  наличными
каретнику Хэтчетту!
     - Вы же будете мне давать, сколько нужно, пока вы живы, а Джордж  будет
мне давать сколько нужно, когда вы умрете, - весело ответил Гарри.
     - Ну нет, разве только он станет иным, - ответила его  матушка,  мрачно
поглядев на старшего сына. - Разве только небо смирит его дух и  научит  его
милосердию, о чем я молюсь денно и нощно, как известно Маунтин, не  так  ли,
Маунтин?
     Миссис   Маунтин,   вдова   прапорщика    Маунтина,    компаньонка    и
домоправительница госпожи Эсмонд, занимавшая по воскресеньям четвертое место
в семейной карете, ответила:
     - Гм! Я, конечно, знаю, что вы вечно расстраиваетесь  и  ворчите  из-за
этого наследства, хотя причин для такого расстройства я никаких не вижу.
     - Ах, вот как! - воскликнула вдова, зашуршав шелками, - Разумеется, мне
незачем расстраиваться из-за того, что  мой  первенец  -  непокорный  сын  и
бессердечный брат, из-за того, что у него есть имение, а  у  моего  бедняжки
Гарри - будь он благословен! - только чашка чечевичной похлебки!
     Джордж в немом отчаянии смотрел на мать, пока  слезы  не  застлали  ему
глаза.
     - Я хочу, чтобы вы благословили и меня,  матушка!  -  воскликнул  он  и
разразился страстными рыданиями.
     Гарри тотчас крепко обнял брата за шею и принялся его целовать.
     - Ничего, Джордж! Ведь я знаю, какой ты хороший брат.  Не  слушай,  что
она говорит. Она ведь не думает того, что говорит.
     - Нет, думаю, дитя мое! - воскликнула их мать. - И если бы небо...
     - Да замолчите же! -  закричал  Гарри.  -  Как  вам  только  не  стыдно
говорить про него такие вещи!
     - Верно, Гарри, - вставила миссис Маунтин, пожимая мальчику руку. - Это
вот истинная правда.
     - Миссис Маунтин, да как вы смеете восстанавливать  моих  детей  против
меня! - вскричала вдова. - Чтобы нынче же, сударыня...
     - Хотите выгнать меня и мою  малютку  на  улицу?  Сделайте  милость!  -
перебила ее миссис Маунтин. - Вот уж чудная  месть  за  то,  что  лондонский
законник не отдает  вам  деньги  Джорджа.  Ищите  себе  другую  компаньонку,
которая будет белое называть черным вам в угоду, а меня  от  этого  увольте!
Так когда же мне уехать? Сборы у меня будут недолгими! Привезла я в  Каслвуд
немного и увезу не больше.
     - Тшш!  Колокола  звонят,  призывая  к  молитве,  Маунтин.  Так  будьте
любезны, дайте нам всем сосредоточиться, -  сказала  вдова  и  с  величайшей
нежностью посмотрела на одного из своих сыновей - а может быть, и на  обоих.
Джордж сидел, не поднимая головы, а Гарри и в церкви  прижался  к  брату  и,
пока не кончилась проповедь, крепко обнимал его за шею.

     Гарри рассказывал  все  это  на  свой  лад,  сопровождая  повествование
множеством восклицаний,  как  свойственно  юности,  и  отвечая  на  вопросы,
которые то и дело задавала ему баронесса. Почтенная дама,  казалось,  готова
была слушать его без конца. Ее любезная хозяйка  приходила  сама,  присылала
дочерей спросить, не хочет ли она прокатиться, погулять, выпить чаю, сыграть
в карты, но госпожа Бернштейн отказывалась от всех этих развлечений, говоря,
что  беседа  с  Гарри  доставляет  ей  несравненно  больше  удовольствия.  В
присутствии членов каслвудской семьи она удваивала свою нежность, требовала,
чтобы
     Гарри пересел поближе к  ней,  и  то  и  дело  повторяла,  обращаясь  к
остальным:
     - Тшш! Да замолчите же, дорогие мои! Я не слышу, что говорит ваш кузен!
     И они уходили, старательно сохраняя веселый вид.
     - Так вы тоже моя родственница? - спросил  простодушный  юноша.  -  Вы,
по-моему, гораздо добрее остальных моих родных.
     Они беседовали в зале,  отделанной  дубовыми  панелями,  где  владельцы
замка уже больше двухсот лет имели обыкновение обедать в обычные дни и  где,
как мы уже говорили, висели фамильные  портреты.  Кресло  госпожи  Бернштейн
стояло как раз под одной из жемчужин этой галереи, шедевром  кисти  Неллера,
изображавшим молодую даму лет двадцати  четырех  в  широком  роброне  времен
королевы Анны - рука покоится на подушке, пышные каштановые локоны  откинуты
с прекрасного лба и  ниспадают  на  жемчужно-белые  плечи  и  очаровательную
шейку. У ног этой обворожительной красавицы сидела старая баронесса со своим
вязаньем.
     Когда Гарри спросил: "А вы тоже моя родственница?" - она ответила:
     - Этот портрет написал сэр Годфри, воображавший себя лучшим  художником
мира. Но он уступал Лели, написавшему твою бабушку,  мо...  миледи  Каслвуд,
жену полковника Эсмонда. Уступал он и Сэру Антони Ван-Дейку, который написал
вон тот портрет  твоего  прадеда  -  на  портрете  он  выглядит  куда  более
благородным джентльменом, чем был в жизни. Некоторых из  нас  пишут  чернее,
чем мы есть. Ты узнал свою бабушку вон на  том  портрете?  Таких  прелестных
белокурых волос и фигуры не было ни у кого!
     - Наверное, какое-то чувство подсказало мне, чей это портрет, -  и  еще
сходство с матушкой.
     - А миссис Уорингтон...  прошу  у  нее  прощения:  она  ведь,  если  не
ошибаюсь, называет себя теперь госпожой Эсмонд или леди Эсмонд?
     - Так называют матушку в нашей провинции.
     - Она не рассказывала тебе, что у ее матери, когда она вышла за  твоего
деда, была еще одна дочь - от первого брака?
     - Никогда.
     - А твой дедушка?
     - Нет. Но в своих альбомах, которые он дарил нам  с  братом,  он  часто
рисовал головку, похожую на этот портрет  над  креслом  вашей  милости.  Ее,
виконта Фрэнсиса и короля  Иакова  Третьего  он  рисовал  раз  двадцать,  не
меньше.
     - А этот портрет над моим креслом тебе никого не напоминает, Гарри?
     - Нет, никого.
     - Вот назидательный урок! - вздохнула баронесса. - Гарри, когда-то  это
лицо было моим, - да-да! - и я тогда называлась Беатрисой Эсмонд. Твоя  мать
- моя сводная сестра, мой милый, и она  ни  разу  даже  не  упомянула  моего
имени!


        ^TГлава V^U
     Семейные раздоры

     Слушая безыскусственную повесть Гарри Уорингтона о его жизни на родине,
госпожа Бернштейн, наделенная большим чувством  юмора  и  прекрасно  знавшая
свет, несомненно, составила свое мнение об упомянутых им людях и событиях, и
если ее суждение не было во всех отношениях благоприятным, то сказать на это
можно лишь, что все люди несовершенны, а жизнь человеческая отнюдь не так уж
приятна и гармонична. Привыкшая  к  придворной  и  столичной  жизни,  старая
баронесса содрогалась при одной мысли о деревенском  существовании,  которое
влачила ее сестра в Америке. И с ней, конечно,  согласилось  бы  большинство
столичных дам. Однако  миниатюрная  госпожа  Уорингтон,  ее  знавшая  ничего
другого, была вполне довольна своей  жизнью  -  не  менее,  чем  собственной
особой. Из того, что мы с вами эпикурейцы или просто очень разборчивы в еде,
еще не следует, будто деревенский батрак чувствует себя  несчастным,  обедая
хлебом с салом. Пусть занятия  и  обязанности,  из  которых  состояла  жизнь
госпожи Уорингтон, могли кому-то показаться  скучными,  ей  они,  во  всяком
случае, были по душе. Эта энергичная и  деловитая  женщина  входила  во  все
мелочи управления огромным поместьем. Что бы ни происходило в  Каслвуде,  ко
всему она прикладывала свою маленькую ручку. Она задавала  пряхам  их  урок,
она приглядывала за  судомойками  на  кухне,  она  разъезжала  на  маленькой
лошадке  по  плантации  и  присматривала  за   надсмотрщиками   и   неграми,
трудившимися  на  табачных  и  кукурузных  полях.  Если   какой-нибудь   раб
заболевал, она тут же отправлялась в его хижину, невзирая на самую  скверную
погоду, и принималась лечить его с неукротимой  решимостью.  У  нее  имелась
книга с рецептами всяких старинных снадобий,  чуланчик,  где  она  извлекала
эссенции и смешивала эликсиры, а кроме того, аптечка -  пугало  ее  соседей.
Все они смертельно боялись заболеть, зная, что тогда к ним неминуемо  явится
миниатюрная дама со своими декоктами и пилюлями.
     Сто лет тому назад  в  Виргинии  почти  не  было  городов:  благородные
землевладельцы и их  вассалы  обитали  в  усадьбах,  напоминавших  небольшие
селения. Рэйчел Эсмонд властвовала в Каслвуде, как миниатюрная  королева,  а
землями, расположенными вокруг,  правили  владетельные  князья,  ее  соседи.
Многие из этих последних были довольно бедными владыками: жили  они  широко,
но убого, распоряжались толпами слуг, чьи ливреи давно  уже  превратились  в
лохмотья, славились хлебосольством и гостеприимно  распахивали  дверь  перед
любым странником - гордые, праздные, превыше  всего  любящие  охоту,  как  и
подобает  джентльменам  благородного  происхождения.  Вдовствующая   хозяйка
Каслвуда была не менее хлебосольна, чем ее соседи, но умела вести  хозяйство
лучше большинства из них. Среди  этих  соседей,  без  сомнения,  нашлось  бы
немало  таких,  кто  с  радостью  разделил  бы  с  ней  право   пожизненного
пользования доходами с имения и заменил бы отца ее сыновьям. Но  какой  брак
не оказался бы мезальянсом для дамы столь высокого происхождения? Одно время
ходили слухи, что герцог Камберлендский станет вице-королем, а может быть, и
королем Америки. Приятельницы госпожа Уорингтон со  смехом  утверждали,  что
она дожидается именно его. Она же с величайшим достоинством  и  серьезностью
отвечала,  что  особы  столь  же  высокого  рождения,  как  его  королевское
высочество, не раз желали породниться с домом Эсмондов.
     Правой рукой госпожи Эсмонд была офицерская вдова, имя которой  мы  уже
упоминали, - она училась с ней в одном пансионе, а ее покойный муж служил  в
одном полку  с  покойным  мистером  Уорингтоном  и  был  его  другом.  Когда
английские девочки в "Кенсингтонской  академии",  где  воспитывалась  Рэйчел
Эсмонд,  дразнили  и  мучили  маленькую  американку,  высмеивая  королевские
замашки, которыми она отличалась уже в те годы, Фанни
     Паркер всегда становилась на ее сторону и защищала ее.  Обе  они  вышли
замуж за прапорщиков полка Кингсли и продолжали питать друг  к  другу  самую
нежную привязанность. Обмениваясь письмами, они не называли друг друга иначе
как "моя Фанни" и "моя Рэйчел". Затем  супруг  "моей  Фанни"  скончался  при
весьма печальных и стесненных обстоятельствах, ничего не оставив своей вдове
и  малютке,  и  когда  капитан  Фрэнкс  вернулся  из  очередного  ежегодного
плавания, с ним на "Юной Рэйчел" прибыла в Виргинию миссис Маунтин.
     Места в Каслвуде было много, а  миссис  Маунтин  весьма  способствовала
оживлению жизни  в  нем.  Она  играла  в  карты  с  хозяйкой  дома,  немного
музицировала и могла поэтому помочь старшему мальчику в его  увлечении,  она
развлекала  гостей,  распоряжалась  их  размещением  в  доме  и   заведовала
бельевой. Она была добродушна, энергична в миловидна, так что не  раз  и  не
два местные холостяки  предлагали  привлекательной  вдове  сменить  фамилию.
Однако она предпочла сохранить фамилию  Маунтин,  хотя  и  не  принесшую  ей
счастья, - возможно, впрочем, что ее решение объяснялось именно этим. С  нее
довольно одного замужества, говаривала она. Мистер Маунтин весело промотал и
ее маленькое состояние, и свое собственное. Последние оставшиеся у нее броши
и кольца пришлось продать, чтобы заплатить за его похороны, и  до  тех  пор,
пока госпожа Уорингтон будет предоставлять ей приют, она предпочтет кров без
мужа любому семейному очагу из тех, которые  ей  до  сих  пор  предлагали  в
Виргинии. Госпожа Эсмонд и ее компаньонка часто  ссорились,  но  они  любили
друг друга и всегда мирились, для того лишь, чтобы тотчас снова повздорить и
снова стать друзьями. Стоило кому-нибудь из мальчиков заболеть,  и  обе  они
соперничали в материнской нежности и заботливости.  В  дни  своей  последней
болезни полковник очень ценил миссис Маунтин за ее веселость и добродушие, а
его память госпожа Уорингтон чтила так, как не. чтила никого из  живущих.  И
вот год за годом, когда капитан Фрэнкс перед очередным плаванием  с  обычной
своей любезностью спрашивал миссис Маунтин, не собирается ли она вернуться в
Англию, она каждый раз отказывалась, говоря, что погостит тут еще годик.
     Если же к госпоже  Уорингтон  являлись  претенденты  на  ее  руку  -  а
являлись они нередко, - то она, принимая их комплименты и знаки  внимания  с
большой снисходительностью, спрашивала почти каждого из  этих  воздыхателей,
не ради ли миссис Маунтин  посещает  он  ее  дом?  О,  она  с  удовольствием
попытается уговорить Маунтин! Фанни  -  прекрасная  женщина,  происходит  из
достойного английского рода и сделает  счастливым  любого  джентльмена.  Ах,
неужели сквайр имел в виду ее самое, а не ее  компаньонку?  Она  делала  ему
величественный  реверанс,  говорила,   что   была   в   полном   заблуждении
относительно его  намерений,  и  сообщала  незадачливому  жениху,  что  дочь
маркиза Эсмонда посвятила свою жизнь  тем,  кто  от  нее  зависит,  и  своим
сыновьям и не намерена изменять своего решения.  Разве  вы  не  читали,  что
королеве Елизавете, здравомыслящей, практичной  женщине,  нравилось  внушать
своим подданным не только страх и почтительный трепет, но и любовь? Так и  у
миниатюрной  виргинской  принцессы  были  свои  фавориты,  чью   лесть   она
благосклонно принимала, пока они ей не надоедали - она обходилась с ними  то
ласково, то жестоко, согласно своим монаршим капризам. Любой самый  вычурный
комплимент она милостиво  принимала  как  должную  дань.  Эта  ее  маленькая
слабость была всем известна, и многие шалопаи умело ею пользовались.  Повеса
Джек Файрбрейс из графства Энрико много  месяцев  жил  в  Каслвуде  на  всем
готовом и был первым фаворитом хозяйки дома потому, что посвящал  ей  стихи,
которые  воровал  из  альманахов.  Том  Хамболд  из  Спотсильвании  поставил
пятьдесят бочонков вина против пяти, утверждая,  что  заставит  ее  учредить
рыцарский орден, - и выиграл пари.
     Старший сын госпожи Эсмонд замечал все эти странности и  причуды  своей
доброй матушки и втайне бесился и страдал из-за  них.  Еще  в  самом  нежном
возрасте он возмущался, слушая  лесть  и  комплименты,  расточаемые  госпоже
Уорингтон, и пуская в ход против них весь свой мальчишеский сарказм, на  что
его мать говорила с глубокой серьезностью:
     - Ревность всегда была фамильной чертой Эсмондов, и мой бедный  мальчик
унаследовал ее от моего отца и моей матери.
     Джордж ненавидел Джека Файрбрейса, и Тома Хамболда, и всех им подобных.
Гарри же охотился с ними, ловил  рыбу,  смотрел  петушиные  бои  и  принимал
участие в прочих местных развлечениях.
     В ту зиму, когда был уволен их первый гувернер, госпожа Эсмонд  повезла
сыновей в Уильямсберг, где они могли бы продолжать  образование  в  тамошних
школах  и  колледжах,  и  всей  семье  необыкновенно  посчастливилось:   они
сподобились услышать  проповеди  прославленного  мистера  Уитфилда,  который
приехал в Виргинию, отнюдь не избалованную проповедями местных  священников,
чья жизнь к тому же никак не могла служить назидательным примером. В отличие
от большинства соседних  провинций,  Виргиния  придерживалась  англиканского
вероисповедания: