называют друг друга "дорогая", "моя дорогая",  "дорогая  графиня",
"дорогая  баронесса",  "дражайшая  сестра"  -  даже   когда   они   наиболее
расположены к военным действиям.
     - Вы удивляетесь, дорогая Мария, откуда у мальчика такая  учтивость?  -
воскликнула госпожа де Бернштейн. - Но ведь его мать  воспитывали  родители,
чьи манеры были само совершенство. Полковник Эсмонд был  изысканно  учтив  и
держался с таким благородным достоинством, какого я не  замечаю  у  нынешних
джентльменов.
     - Ах, моя дорогая, мы все хвалим свое время! Моя бабушка твердила,  что
ничто не может сравниться с Уайтхоллом и Карлом Вторым.
     - Моя мать провела некоторое время при дворе Иакова Второго, и хотя она
не получила светского воспитания, - как вам известно, ее отцом был  сельский
священник, - но манеры у нее были обворожительные. Полковник, ее второй муж,
отличался не только ученостью - он много ездил по  свету,  много  повидал  и
вращался в лучшем обществе Европы. Они не могли, удалившись в глушь,  забыть
свои манеры, и мальчик, разумеется, их унаследовал.
     - Вы  простите  меня,  моя  дорогая,  если  я  скажу,  что  вы  слишком
пристрастны к своей матушке. Она никак  не  могла  быть  тем  совершенством,
какое рисует  ваша  дочерняя  любовь.  Она  разлюбила  собственную  дочь,  -
дорогая, вы сами это говорили! - а я не могу  представить  себе  безупречную
женщину с холодным сердцем. Нет-нет, дорогая  золовка!  Манеры,  разумеется,
чрезвычайно важны, и для дочери деревенского попа ваша  маменька,  вероятно,
держалась прекрасно, - я знаю немало духовных лиц, которые  держатся  вполне
благопристойно. Мистер Сэмпсон, наш капеллан, вполне  благопристоен.  Доктор
Юнг вполне благопристоен. Мистер Додд вполне благопристоен. Но им не хватает
истинного достоинства - да и откуда бы оно  взялось?  Ах,  боже  мой,  прошу
прощения! Я забыла милорда епископа, первого избранника вашей  милости.  Но,
как я уже упоминала, женщина, чтобы быть безупречной, должна  обладать  тем,
что есть у вас, что, осмелюсь сказать, возблагодарив за это небо, есть,  мне
кажется, и у меня, - добрым сердцем.  Без  нежных  привязанностей,  душечка,
весь мир - лишь суета сует. Право же, я живу, существую,  ем,  пью,  отдыхаю
только ради моих милых, милых детей! Ради моего  шалопая  Уилли,  ради  моей
упрямицы Фанни - ради гадких  моих  сокровищ!  (Тут  она  осыпает  поцелуями
браслеты  на  правой  и  левой  своей  руке,  в  которые  вделаны  миниатюры
вышеупомянутых молодого человека и девицы.) Да, Мими! Да, Фаншон! Вы знаете,
что это так, милые, милые мои крошки. Если они умрут или  вы  вдруг  умрете,
ваша бедная хозяйка тоже  умрет!  -  Тут  Мими  и  Фаншон,  две  нервические
левретки, вспрыгивают на колени своей госпожи и принимаются лизать ей  руки,
не дерзая касаться щек, покрытых слоем румян. - Нет, дорогая! Больше всего я
благословляю небо за то (хотя нередко это и причиняет мне невыразимые муки),
что оно даровало мне чувствительность и нежное сердце.
     - Вы исполнены нежности, дражайшая Анна,  -  сказала  баронесса.  -  Вы
славитесь  своей  чувствительностью.  Так  уделите  же  частицу  ее   нашему
американскому племяннику... кузену... право, не знаю, в каком именно родстве
мы состоим.
     - О, но ведь я теперь в Каслвуде лишь гостья. Дом  принадлежит  милорду
Каслвуду, а не мне, хотя его сиятельство пока об этом любезно не напоминает.
Что я могу сделать для молодого виргинца, что не было  бы  уже  сделано?  Он
очарователен. Но разве мы ревнуем к нему из-за этого, дорогая моя? И хотя мы
видим, как он понравился баронессе Бернштейн, разве племянники и  племянницы
вашей милости - настоящие племянники - ропщут? Возможно, мои бедные  дети  и
огорчаются, - ведь за несколько часов этот  очаровательный  молодой  человек
достиг того, чего моим бедняжкам не удалось достичь за всю их  жизнь,  -  но
разве они сердятся? Уилл поехал с ним кататься верхом. А нынче  утром  Мария
играла на клавесине, пока Фанни учила его танцевать менуэт.  Ах,  какая  это
была очаровательная  картина,  уверяю  вас,  у  меня  даже  слезы  на  глаза
навернулись при виде этих детей. Бедный мальчик!  Мы  полюбили  его  так  же
горячо, как и вы, дорогая баронесса!
     Баронесса, надо сказать, уже слышала -  или  ее  горничная  слышала,  -
каковы были последствия этой умилительной и  невинной  сцены.  Леди  Каслвуд
вошла в комнату, где молодые люди  развлекались  и  постигали  науку  танцев
вышеуказанным образом, в сопровождении своего сына Уильяма,  который  явился
туда в сапогах прямо из псарни.
     - Браво, браво,  прелестно!  -  сказала  графиня,  захлопав  в  ладоши,
посылая Гарри Уорингтону одну из самых лучезарных своих улыбок и бросая  на,
его даму взгляд, который леди Фанни поняла очень хорошо,  как,  возможно,  и
леди Мария, сидевшая за клавесином, -  во  всяком  случае,  она  заиграла  с
удвоенной энергией, склонив локоны к самым клавишам.
     - Проклятый желторотый  ирокез!  Он,  кажется,  обучает  Фанни  военной
пляске? А Фанни решила испробовать на нем свои штучки?  -  проворчал  мистер
Уильям, пребывавший в дурном расположении духа.
     Взгляд леди Каслвуд сказал Фанни то  же  самое:  "Ты,  кажется,  решила
испробовать на нем свои штучки?"
     Фанни сделала Гарри чрезвычайно низкий реверанс, он  покраснел,  и  оба
они  остановились  в  некоторой  растерянности.  Леди  Мария  встала   из-за
клавесина и удалилась.
     - Нет-нет, продолжайте танцевать, молодые люди! Я не хочу  расстраивать
вашего веселья и сама буду вам играть, - сказала графиня, села за клавесин и
заиграла.
     - Я не умею танцевать, - пробормотал Гарри, опуская голову и  заливаясь
румянцем, с которым не мог соперничать самый лучший кармин графини.
     - И Фанни вас обучала? Душенька Фанни, продолжай же, продолжай!
     - Ну-ка, ну-ка! - подбодрил ее Уилл с глухим ворчанием.
     -  Я...  мне  не  хочется  показывать  свою  неуклюжесть  перед   таким
обществом, - говорит Гарри, оправившись  от  смущения.  -  Когда  я  научусь
танцевать менуэт, я непременно попрошу кузину протанцевать его со мной.
     - Ах, я не сомневаюсь, что ждать этого придется совсем недолго, дорогой
кузен Уорингтон, - любезнейшим тоном отвечает графиня.
     "За какой это дичью она сейчас охотится?" - раздумывает мистер  Уильям,
не понимая, что кроется за поведением его матери, а  сама  эта  дама,  нежно
подозвав к себе дочь, выплывает с ней из комнаты.
     Но едва они оказываются в увешанном гобеленами коридоре, который  ведет
к их личным апартаментам, как от ласкового тона леди Каслвуд не  остается  и
помина.
     - Балбеска! - шипит она на свою обожаемую Фанни. - Двойная дура! На что
тебе понадобился этот гурон? Неужто ты собралась замуж  за  этого  дикаря  и
хочешь стать скво в его вигваме?
     - Маменька, перестаньте! - шепчет  леди  Фанни,  так  как  маменька  до
синяков щиплет руку благородной девицы. - Ведь наш  кузен  вполне  достойный
молодой человек, - хнычет Фанни, - вы сами так говорили!
     -  Достойный,  достойный!  И   должен   унаследовать   болото,   негра,
бревенчатую хижину и бочонок табака! Миледи Фрэнсис  Эсмонд,  ваша  милость,
кажется, забыли свой ранг, свое имя и кто ваша мать,  если  на  третий  день
знакомства вы уже затеваете танцы - премиленькие танцы, нечего сказать! -  с
этим мальчишкой из Виргинии!
     - Мистер Уорингтон наш кузен, - жалобно возражает леди Фанни.
     - Неведомо откуда взявшийся мужлан не может быть вашим кузеном!  Откуда
мы знаем, что он ваш кузен? А  вдруг  это  лакей,  укравший  чемодан  своего
хозяина и сбежавший в его экипаже?
     - Но ведь госпожа де Бернштейн говорит, что он наш кузен, -  перебивает
Фанни, - и к тому же он - вылитый Эсмонд.
     - Госпожа де Бернштейн следует своим прихотям и капризам, то носится  с
людьми, то их забывает,  а  теперь  ей  вздумалось  обожать  этого  молодого
человека. Но от того, что он ей нравится сегодня, будет  ли  он  обязательно
нравиться ей завтра? В обществе  и  в  присутствии  тетушки,  ваша  милость,
извольте быть с ним любезной. Но я запрещаю вам разговаривать с ним  наедине
или поощрять его.
     - А я знать не хочу, что ваше сиятельство мне запрещает, а что  нет,  -
восклицает леди Фанни, внезапно взбунтовавшись.
     - Прекрасно, Фанни! В таком случае я немедленно поговорю с милордом,  и
мы вернемся в Кенсингтон. Если мне не удастся тебя образумить, то это сумеет
сделать твой брат.
     На этом разговор матери и дочери оборвался - или, может быть, горничной
госпожи де Бернштейн ничего больше не удалось услышать, а значит, и поведать
своей хозяйке.
     Только много времени спустя она рассказала Гарри Уорингтону часть того,
что было ей известно. А  пока  она  видела,  что  родственники  приняли  его
достаточно радушно.  Леди  Каслвуд  была  с  ним  любезна,  барышни  милы  и
приветливы, милорд Каслвуд, всегда сухой и сдержанный, обходился с Гарри  не
более холодно, чем с остальными членами семьи, а мистер Уильям охотно пил  с
ним, ездил с ним верхом, посещал скачки и играл в карты.  Когда  он  выразил
намерение уехать, они все до одного  настойчиво  уговаривали  его  остаться.
Госпожа де Бернштейн не объяснила ему,  чем  было  порождено  такое  горячее
гостеприимство. Он не знал, чьим планам служит и какие  планы  расстраивает,
чью и какую злобу вызывает. Он воображал,  будто  его  приняли  так  ласково
потому, что он приехал к  своим  родственникам,  и  ему  даже  в  голову  не
приходило, что те, из чьей чаши он пил и чьи руки пожимал утром  и  вечером,
могут оказаться его врагами.


        ^TГлава XV^U
     Воскресенье в Каслвуде

     На второй день пребывания Гарри в Каслвуде, в  воскресенье,  вся  семья
отправилась в замковую часовню,  которая  служила  и  деревенской  церковью.
Дверь в конце коридора вела на огороженное возвышение фамильной скамьи,  где
в надлежащее время они и расположились, а довольно многочисленные  прихожане
из деревни уселись на скамьях внизу. Со сводов свисало  несколько  старинных
запыленных знамен, и Гарри с  гордостью  подумал,  что  знамена  эти  носили
верные вассалы его семьи во время парламентских войн,  в  которых,  как  ему
было хорошо известно, его предки достойно сражались за правое дело. В ограде
алтаря виднелась надгробная статуя Эсмонда, современника короля Иакова  I  и
общего прародителя всех тех, кто занимал сейчас фамильную скамью. Госпожа де
Бернштейн, как и подобало вдове епископа, никогда не пропускала богослужений
и молилась с тем же торжественным благочинием, с каким под пестрым  гербовым
щитом ее предок с квадратной бородой и  в  красной  мантии  вечно  преклонял
колени на каменной подушке перед огромным  мраморным  пюпитром  и  таким  же
молитвенником. Священник,  высокий,  румяный  и  красивый  молодой  человек,
обладал очень приятным, выразительным голосом и читал  главы  из  Священного
писания в манере почти театральной. Музыка была хороша,  за  органом  сидела
одна из барышень - и могла бы оказаться еще  лучше,  если  бы  ее  вдруг  не
прервали шум и чуть ли даже не  смех,  раздавшиеся  на  скамье  слуг,  когда
Гамбо, лакей мистера Уорингтона, прекрасно зная псалом,  запел  его  голосом
столь сильным и звучным, что все присутствующие повернулись  к  Африканскому
жаворонку, сам священник поднес ко рту носовой платок, а удивление ливрейных
джентльменов из Лондона перешло границы приличия. Вероятно, очень  довольный
впечатлением, которое он произвел, мистер Гамбо  продолжал  усердствовать  и
вскоре пел уже почти соло - умолк даже причетник. Дело  в  том,  что  Гамбо,
хотя он и смотрел в молитвенник хорошенькой Молли, той  дочери  привратника,
которая первой приветствовала нежданных гостей в Каслвуде, но пел по слуху и
по памяти, так как не знал нот и не был способен прочесть ни единого слова.
     После пения  псалма  последовала  недлинная  проповедь,  и  Гарри  даже
пожалел, что она была такой  короткой.  Священник  очень  живо,  наглядно  и
драматично описал сцену, свидетелем которой  был  на  предыдущей  неделе,  а
именно казнь конокрада. Он описал этого человека, его  былую  добрую  славу,
его семью, любовь, которую они все питали друг к другу, и его муки, когда он
прощался с  ними.  Он  нарисовал  картину  казни  -  поражающую,  ужасную  и
живописную. Его проповедь была лишена той библейской фразеологии, к  которой
Гарри привык, слушая проповедников несколько кальвинистского толка, особенно
нравившихся его матери, -  нет,  он  говорил  скорее  как  обитатель  нашего
суетного мира с другими такими же грешниками, способными извлечь  пользу  из
доброго совета.
     Злополучный  конокрад  был  когда-то   зажиточным   фермером,   но   он
пристрастился к вину и картам, стал завсегдатаем скачек и петушиных  боев  -
эти пороки своего века молодой священник обличал с благородным негодованием.
Затем  он  стал  браконьером,  а  затем  начал  красть  лошадей,  за  что  и
поплатился. Служитель божий быстро набросал выразительные и страшные картины
этих сельских преступлений. Он потряс своих  слушателей,  показав,  как  Око
Закона следит за браконьером в полночный  час  и  как  расставляет  ловушки,
чтобы поймать преступника. Он  проскакал  с  ним  на  украденной  лошади  по
дорогам и лугам из одного графства  в  другое,  но  показал,  что  возмездие
гналось за злодеем по пятам, настигло его на деревенской ярмарке,  поставило
перед судьей и не размыкало его оков, пока  он  не  сбросил  их  у  подножия
виселицы. Да смилуется небо над несчастным грешником! Священник разыграл эту
сцену в лицах. Он склонялся к уху преступника в позорной повозке. Он  уронил
свой платок на голову причетника.  Когда  платок  упал,  Гарри  вздрогнул  и
подался назад. Священник говорил двадцать с лишним минут. Но Гарри готов был
слушать его хоть час, и ему показалось, что проповедь длилась не более  пяти
минут. Знатному семейству  она  доставила  большое  удовольствие.  Раза  два
Гарри, поглядев на скамью слуг, замечал, что они слушают очень  внимательно,
а особенно  его  собственный  лакей,  Гамбо,  на  чьем  лице  была  написана
величайшая сосредоточенность. Однако домотканые куртки остались равнодушны и
вышли из церкви как ни в чем  не  бывало.  Дедушка  Браун  и  бабушка  Джонс
слушали проповедь с полным безразличием, а розовощекие деревенские девицы  в
красных  накидках  хранили   под   своими   чепчиками   самое   невозмутимое
спокойствие. Милорд со своего места слегка кивнул священнику, когда голова и
парик этого последнего вознеслись над краем кафедры.
     - Наш Самсон сегодня был в ударе, - сказал  его  сиятельство.  -  Он  с
большой силой сокрушал филистимлян.
     - Прекрасная проповедь! - отозвался Гарри.
     - Ставлю пять против  четырех,  что  он  уже  произносил  ее  во  время
судебной сессии. Он ведь ездил в Уинтон служить, а заодно посмотреть  собак,
- вмешался Уильям.
     Под звуки органа маленькая паства вышла из церкви  на  солнечный  свет.
Только сэр Фрэнсис Эсмонд, совр. е. в. Иакова I, все еще преклонял колени на
мраморной подушке перед своим каменным молитвенником. Мистер  Сэмпсон  вышел
из  ризницы,  уже  сняв  облачение,  и   поклонился   господам   из   замка,
задержавшимся на своем возвышении.
     - Приходите рассказать про собак! - крикнул мистер Уильям, и  служитель
божий, смеясь, кивнул в знак согласия.
     Джентльмены вышли в галерею, которая  соединяла  их  дом  с  храмом,  а
мистер Сэмпсон прошел через  двор  и  вскоре  присоединился  к  ним.  Милорд
представил его  своему  виргинскому  кузену,  мистеру  Уорингтону.  Капеллан
отвесил ему низкий поклон и выразил надежду, что добродетельный  пример  его
европейских родственников принесет мистеру Уорингтону немало  пользы.  А  не
состоит ли он в родстве с сэром Майлзом Уорингтоном из Норфолка? Сэр Майлз -
старший брат отца мистера Уорингтона. Какая жалость, что у  него  есть  сын!
Такое отличное имение - а мистер Уорингтон, наверное,  не  отказался  бы  от
титула баронета, да и от прекрасного поместья в Норфолке тоже.
     - Расскажите мне про моего дядю! - воскликнул виргинец Гарри.
     - Расскажите нам про собак! - одновременно с ним потребовал  англичанин
Уилл.
     - Двух таких развеселых собак и пьяниц, не при вас будь сказано, мистер
Уорингтон, как сэр Майлз и его сын, я в жизни не видывал. Сэр  Майлз  всегда
был добрым другом и соседом сэра Роберта. Он способен перепить кого угодно в
графстве, кроме собственного сына и еще двух-трех человек.  Что  же  до  тех
собак, которые столь  занимают  мистера  Уильяма,  ибо  господь  создал  его
добычей собак и всяческих птиц, точно греков в "Илиаде"...
     - Я знаю эту строку из "Илиады", - перебил Гарри, покраснев. - Всего  я
их знаю шесть, но эту как раз знаю.
     Голова его поникла. Он  думал:  "А  мой  милый  брат  Джордж  знал  всю
"Илиаду" и всю "Одиссею", не говоря уж о прочих книгах,  какие  только  были
написаны".
     - О чем, ради всего  святого  (только  он  упомянул  тут  нечто  совсем
противоположное),  вы  разглагольствуете?  -  осведомился   Уильям   у   его
преподобия.
     Капеллан тотчас заговорил о собаках и о их качествах.  По  его  мнению,
собаки мистера Уильяма без труда  могли  с  ними  потягаться.  G  собак  они
перешли на лошадей.  Мистер  Уильям  чрезвычайно  интересовался  состязанием
шестилеток в Хантингдоне.
     - Узнали что-нибудь новенькое, Сэмпсон?
     - На Бриллианта ставят пять против четырех, - многозначительно  ответил
тот. - Однако Ясон - отличная лошадь.
     - А кто хозяин? - спросил милорд.
     - Герцог Анкастерский. Сын Картуша и Мисс Лэнгли, - пояснил  священник.
- А у вас в Виргинии бывают скачки, мистер Уорингтон?
     - Еще бы! - воскликнул Гарри. - Но мне  очень  хотелось  бы  посмотреть
настоящие английские скачки.
     - А вы... вы немножко играете? - продолжал его преподобие.
     - Случалось, - ответил Гарри с улыбкой.
     - Ставлю на Бриллианта один к одному против всех остальных. Из двадцати
пяти фунтов, идет, кузен? - поспешно предложил мистер Уильям.
     - Я готов поставить на Ясона или  против  него  три  против  одного,  -
сказал священник.
     - Я никогда не ставлю на незнакомых лошадей, - ответил Гарри, удивляясь
словам священника: он еще не забыл, о чем  тот  проповедовал  всего  полчаса
тому назад.
     - Так напишите домой, спроситесь  у  маменьки,  -  насмешливо  процедил
мистер Уильям.
     - Уилл, Уилл! - остановил его милорд. - Кузен Уорингтон волен заключать
или не заключать цари, как ему заблагорассудится. Будьте  осторожны  с  ними
обоими, Гарри Уорингтон. Уилл - старый мошенник, хоть он и молод, а  что  до
преподобного  Сэмпсона,  то  пусть-ка  враг  рода  человеческого   попробует
одержать над ним верх!
     - И он, и все присные его, милорд, - с поклоном добавил мистер Сэмнсон.
     Упоминание о его матери уязвило Гарри.
     - Вот что, кузен Уилл, - сказал он. - Я имею  обыкновение  сам  решать,
как мне поступить, и помощи в этом ни у каких  дам  не  прошу.  И  я  привык
делать ставки по моему собственному выбору, и мне, спасибо, не требуются для
этого никакие родственники. Но раз я ваш гость и вам, без сомнения, хотелось
оказать мне любезность, то я принимаю ваше пари... вот! По рукам!
     - По рукам, - сказал Уилл, глядя в сторону.
     - И, конечно, кузен, вы предложили  мне  обычную  ставку,  ту,  которая
дается в газете?
     - Нет, - пробурчал Уилл. - На него  ставят  пять  против  четырех,  что
есть, то есть, и пусть будет так, коли вам угодно.
     - Зачем же, кузен! Пари - это пари. Ваше пари я также принимаю,  мистер
Сэмпсон.
     - Я предложил три к одному против Ясона. Идет! - сказал мистер Сэмпсон.
     - Тоже из двадцати пяти фунтов, господин капеллан? - осведомился  Гарри
с  величественным  видом,  словно  у  него  в  карманах  было   все   золото
Ломбард-стрит.
     - Нет-нет. Тридцать фунтов против десяти.  Куда  уж  бедному  служителю
божьему выигрывать больше.
     "Вот я