молодые люди прыскали и  хохотали,  особенно  наслаждаясь
смущением сестер. Не забывали они и о вине, которое разливал  дворецкий,  и,
подобно своей гостье, не пренебрегли чашей горячего пунша,  поставленной  на
стол после ужина. Сколько раз, сказала баронесса, пила  она  по  вечерам  за
этим столом, сидя возле своего отца!
     - Это было его место, - сказала она, указывая туда, где  теперь  сидела
графиня. - А от фамильного серебра ничего  не  осталось.  Оно  все  ушло  на
уплату его карточных долгов.  Надеюсь,  вы,  молодые  люди,  не  играете,  -
заметила она.
     - Никогда, даю слово чести, - сказал Каслвуд.
     - Никогда, клянусь честью, - сказал Уилл и подмигнул брату.
     Баронесса была очень рада услышать,  что  они  такие  пай-мальчики.  От
пунша ее лицо покраснело еще больше, она стала многословной, и речи ее могли
бы в наши дни показаться не слишком пристойными, но то были иные времена, да
и слушали ее весьма снисходительные критики.
     Она рассказывала молодым людям об их отце, об их деде и о других членах
их рода, как мужчинах, так и женщинах.
     - Вот единственный настоящий мужчина в  нашей  семье,  -  сказала  она,
указывая рукой (все еще красивой, округлой и белой)  на  портрет  офицера  в
красном мундире и кирасе и в большом черном парике.
     - Виргинец? Чем же он был так хорош? По-моему, он годился только на то,
чтобы ухаживать за табаком и за моей бабушкой, - сказал со смехом милорд.
     Баронесса ударила по столу с такой энергией, что стаканы подпрыгнули.
     - А я говорю, что он был  несравненно  лучше  любого  из  вас.  В  роду
Эсмондов, кроме него, все мужчины были дураками. А он просто не подходил для
нашего порочного, эгоистического Старого Света и правильно сделал, что уехал
и поселился в Америке. Что было бы с вашим отцом, молодые люди, если  бы  не
он?
     - А он оказал какую-нибудь добрую услугу нашему  папеньке?  -  спросила
леди Мария.
     - Ах, это старые истории,  дорогая  Мария!  -  воскликнула  графиня.  -
Напротив! Ведь мой незабвенный граф  подарил  ему  это  огромное  виргинское
поместье.
     - Теперь,  после  смерти  брата,  его  должен  унаследовать  мальчишка,
который был сегодня здесь. Я  знаю  это  от  мистера  Дрейпера.  Дьявол!  Не
понимаю, зачем отцу понадобилось швыряться таким имением.
     - Кто был сегодня здесь? - в волнении спросила баронесса.
     - Гарри Эсмонд-Уорингтон из  Виргинии,  -  ответил  милорд.  -  Молодой
человек, которого Уилл чуть не сбросил в реку. Я  настойчиво  просил  миледи
графиню пригласить его в замок.
     - Значит, кто-то из виргинских мальчиков приезжал в Каслвуд  и  его  не
пригласили остановиться в замке?
     - Но ведь остался только один, дражайшая моя, - перебил граф. - Другой,
как вам известно...
     - Какая гнусность!
     - Да, признаюсь, вряд ли так уж приятно быть скаль...
     - Значит, внук Генри Эсмонда, хозяина этого дома, был здесь, и никто из
вас не предложил ему гостеприимства?
     - Но ведь мы же этого не знали, а он остановился в "Замках"! -  пояснил
Уилл.
     - Так он остановился в гостинице, а  вы  сидите  здесь!  -  воскликнула
старая дама. - Это переходит всякие границы. Кликните  кого-нибудь!  Подайте
мою накидку - я сама пойду к нему. И вы  пойдете  со  мной  сию  же  минуту,
милорд Каслвуд.
     Молодой человек сердито вскочил.
     - Госпожа баронесса де Бернштейн! - воскликнул он. - Ваша милость может
идти, куда ей угодно, но что до меня, я не собираюсь терпеть, чтобы по моему
адресу произносились такие слова, как "гнусность". Я  не  пойду  за  молодым
джентльменом из Виргинии, а останусь сидеть здесь и  допивать  пунш.  А  вы,
сударыня, не шепчите "Юджин"! Ну и что "Юджин"? Я знаю,  что  у  ее  милости
большое состояние и вам хотелось бы сохранить его за нашей  милой  семейкой.
Но вы на эти деньги заритесь больше, чем я. Пожалуйста,  пресмыкайтесь  ради
них, а я не стану! - И с этими словами граф опустился в свое кресло.
     Баронесса обвела взглядом остальных, - все сидели, опустив голову, -  а
потом посмотрела на милорда, на этот  раз  уже  без  всякой  неприязни.  Она
наклонилась к нему и быстро проговорила по-немецки:
     - Я была  неправа,  когда  сказала,  что  полковник  был  единственным,
настоящим мужчиной в нашем роду. Ты тоже можешь быть мужчиной, Юджин,  когда
хочешь.
     На что граф только поклонился.
     - Если вы не хотите выгонять старуху из дому в такой  поздний  час,  то
пусть хотя бы Уильям сходит за своим кузеном, - сказала баронесса.
     - Я ему это уже предлагал.
     - И мы тоже, и мы! - хором воскликнули барышни.
     - Но право же, я ждала только  одобрения  нашей  дорогой  баронессы,  -
сказала их мать, - и буду  в  восторге  приветствовать  здесь  нашего  юного
родственника.
     - Уилл! Надевай-ка сапоги, бери фонарь и отправляйся  за  виргинцем,  -
распорядился милорд.
     - И мы разопьем еще одну чашу пунша, когда он придет, - сказал  Уильям,
который к этому времени успел выпить  лишнего.  И  он  отправился  выполнять
поручение - нам уже известно, как он приступил к своей миссии, как выпил еще
пуншу и какой неудачей окончилось его посольство.
     Достойнейшая леди Каслвуд, увидев на речном  берегу  Гарри  Уорингтона,
увидела весьма красивого и привлекательного юношу, и, возможно, у  нее  были
свои причины не желать его присутствия в лоне ее семьи. Не все матери бывают
рады  визитам  привлекательных  девятнадцатилетних  юношей,  когда  в  семье
имеются двадцатилетние девицы.  Если  бы  поместье  Гарри  находилось  не  в
Виргинии, а в Норфолке или в  Девоншире,  добрейшая  графиня,  наверное,  не
стала бы так медлить с приглашением. Будь он ей нужен, она протянула бы  ему
руку со значительно большей  охотой.  Пусть  светские  люди  эгоистичны,  во
всяком случае они не скрывают своего  эгоизма  и  не  прикрывают  холодность
лицемерной личиной родственной привязанности.
     С какой  стати  должна  была  леди  Каслвуд  утруждать  себя,  оказывая
гостеприимство незнакомому молодому человеку? Только потому, что он нуждался
в дружеском внимании? Лишь простак мог бы счесть это  достаточной  причиной.
Люди, составляющие, подобно ее сиятельству, цвет общества, выказывают дружбу
лишь тем, у кого много друзей. Ну, а несчастный одинокий мальчик из  далекой
страны, с довольно скромным состоянием, ему к тому же не  принадлежащим,  и,
весьма вероятно, неотесанный, с грубыми провинциальными привычками - неужели
знатная дама должна была  утруждать  себя  ради  такого  молодого  человека?
Allons donc! {Помилуйте! (франц.).} Ведь в харчевне ему будет даже  удобнее,
чем в замке.
     Так, несомненно, рассуждала графиня, и баронесса  Бернштейн,  прекрасно
знавшая свою невестку, отлично это понимала. Баронесса также  была  светской
женщиной и при случае могла померяться эгоизмом с кем угодно. Она  нисколько
не обманывалась относительно причин того почтительного  внимания,  каким  ее
окружали члены каслвудской семьи - и мать, и дочери, и сыновья, - а так  как
она обладала немалым юмором,  то  с  удовольствием  играла  на  особенностях
натуры  каждого  из  членов  этой  семьи,  забавляясь   их   алчностью,   их
подобострастием, их безыскусственным уважением  к  ее  денежной  шкатулке  и
нежною привязанностью к ее кошельку. Они были не очень богаты,  и  состояние
леди  Каслвуд  предназначалось  только  ее  родным  детям.  А  двое  старших
унаследовали от  своей  матери-немки  лишь  льняные  волосы  и  внушительную
родословную. Однако и те, у кого были деньги, и те, у кого их не было, равно
жаждали денег баронессы. В подобных случаях корыстолюбие богатых не уступает
корыстолюбию бедных.
     Таким образом  госпожа  Бернштейн  гневно  стукнула  по  столу,  отчего
стаканы на нем и те, кто сидел за ним, равно  задрожали,  потому  лишь,  что
пунш и шампанское, к которому баронесса питала особое  пристрастие,  привели
ее в сильное возбуждение, и благородное вино, разгорячив ее кровь, пробудило
в ней благородное негодование при мысли о бедном одиноком  мальчике,  тщетно
томящемся за порогом дома его предков, а вовсе не  потому,  что  она  сильно
рассердилась на своих родственников: ведь ничего  иного  она  от  них  и  не
ждала.
     Их эгоизм и их подобострастные оправдания равно ее позабавили, так  же,
как и бунт Каслвуда. Он был себялюбив не менее остальных, но не столь низок,
да к тому же - о чем он сам откровенно заявил - мог позволить  себе  роскошь
иногда отстаивать свою независимость, потому что ему  все-таки  принадлежало
родовое поместье.
     Госпожа Бернштейн, будучи  женщиной  нетерпеливой,  решительной  и  для
своего возраста удивительно энергичной, имела привычку  вставать  рано.  Она
была на ногах задолго до того, как томные каслвудские  дамы  (лишь  накануне
вернувшиеся домой из Лондона и еще не отдохнувшие от  его  раутов  и  балов)
покинули  свои  пуховики,  а  веселый  Уилл  проспался   после   неумеренных
возлияний. Встав ото  сна,  она  прогуливалась  среди  зеленых  лужаек,  где
повсюду сверкала дивная утренняя роса, мерцавшая на буйных цветочных  коврах
симметричных партеров и на  темной  листве  аккуратных  живых  изгородей,  в
прохладной сени которых нежились мраморные дриады и фавны, пока кругом  пели
тысячи птиц, фонтаны плескались и искрились в розовом свете утра, а  в  лесу
перекликались грачи.
     Чаровали ли баронессу эти давно знакомые картины (ведь  в  детстве  она
часто гуляла тут)? Напоминали ли они о днях невинности и счастья? Черпала ли
она в этой тихой красоте спокойствие и радость, или в ее сердце пробуждались
раскаянье и сожаление? Во всяком случае, она держалась с необычной мягкостью
и ласковостью, когда, погуляв по аллеям около  получаса,  встретила  наконец
того, кого ожидала. Это был наш молодой виргинец,  которому  она  спозаранку
отправила записку с одним из внуков  Локвуда.  Записка  была  подписана  "Б.
Бернштейн" и извещала мистера Эсмонда Уорингтона о том, что его родственники
в Каслвуде, и в их числе близкий друг его деда, с нетерпением ожидают его "в
английском доме полковника Эсмонда". И вот  юноша  явился  в  ответ  на  это
приглашение; он прошел под старинной готической аркой  и  быстро  сбежал  по
ступеням садовых террас, держа в руке шляпу; ветер отбрасывал светлые волосы
с разгоряченных щек, а траур придавал его тонкой фигуре  особую  стройность.
Красота  и  скромность  юноши,  его  приятное  лицо  и  манеры   понравились
баронессе. Он отвесил  ей  низкий  поклон,  достойный  версальского  щеголя.
Баронесса протянула ему маленькую ручку, а когда на нее  легла  его  ладонь,
другой рукой  легко  коснулась  его  манжеты.  Потом  она  ласково  и  нежно
посмотрела на простодушное раскрасневшееся лицо.
     - Я была близко знакома с твоим дедом, Гарри, -  сказала  она.  -  Так,
значит, вчера ты пришел посмотреть его портрет, а  тебе  указали  на  дверь,
хотя, как ты знаешь, этот дом по праву принадлежал ему.
     Гарри густо покраснел.
     - Слугам не было известно, кто я такой, - сказал  он.  -  Вчера  поздно
вечером ко мне приходил молодой джентльмен, но я был в дурном настроении,  а
он, боюсь, не вполне трезв. Я обошелся с моим кузеном очень грубо и хотел бы
извиниться перед ним. Ваша милость знает, что у нас в Виргинии гостей,  даже
незнакомых, встречают совсем иначе. Признаюсь, я ожидал другого приема.  Это
вы, сударыня, послали вчера за мной кузена?
     - Да, я. Однако ты увидишь, что сегодня твои родственники встретят тебя
очень любезно. Ты,  разумеется,  останешься  тут.  Лорд  Каслвуд  непременно
явился бы сегодня к тебе в гостиницу, но  мне  не  терпелось  тебя  увидеть.
Завтрак будет через час, а пока мы с тобой  поболтаем.  За  твоим  слугой  и
багажом в "Три Замка" кого-нибудь пошлют. Дай-ка я обопрусь о твою  руку.  Я
уронила трость, когда увидела тебя, так послужи мне тростью.
     - Дедушка называл нас своими костылями, - сказал Гарри.
     - Ты на него похож, хоть ты и блондин.
     -  Если  бы  вы  видели...  если  бы  вы  видели  Джорджа!  -  И  глаза
простодушного  юноши  наполнились  слезами.  Мысль  о  брате,  жгучая   боль
вчерашнего унижения, ласковый прием, который оказала ему  баронесса,  -  все
это вместе повергло молодого  человека  в  сильное  волнение.  Он  испытывал
нежную благодарность к старой даме,  встретившей  его  так  приветливо.  Еще
минуту назад он чувствовал себя совсем одиноким и невыразимо  несчастным,  а
теперь  у  него  был  родной  кров  и  ему  протянули  дружескую  руку.   Не
удивительно, что он уцепился за эту  руку.  В  течение  часа  Гарри  изливал
своему новому другу всю свою честную душу, и когда солнечные часы  показали,
что настало  время  завтрака,  он  лишь  удивился  тому,  сколько  успел  ей
рассказать.
     Баронесса проводила его в утреннюю столовую; она  представила  молодого
виргинца графине, его тетушке, и велела ему обнять двоюродных братьев.  Лорд
Каслвуд  был  обходителен  и  мил.  У  честного  Уилла  болела  голова,   но
происшествия прошлого вечера начисто изгладились из его  памяти.  Графиня  и
девицы были чарующе любезны, как умеют быть дамы их круга. И  мог  ли  Гарри
Уорингтон, простодушный и искренний юноша из далекой колонии, лишь  накануне
ступивший на английскую землю, мог ли он  догадаться,  что  его  улыбающиеся
приветливые родственники воспылали к нему  настоящей  ненавистью,  с  ужасом
наблюдая, как нежна с ним баронесса Бернштейн?
     А она была без ума от  него,  говорила  только  с  ним  и  не  обращала
внимания на каслвудскую молодежь, водила его  по  замку,  поведала  ему  всю
историю дома их предков, показала комнатку, выходившую во внутренний двор, -
комнатку, некогда служившую спальней его деду, и потайной шкаф над  камином,
сооруженный  в  эпоху  преследования  католиков.  Она  каталась  с  ним   но
окрестностям, показывала ему самые примечательные имения и замки,  а  взамен
мало-помалу выслушала полную историю жизни молодого человека.
     Эту краткую биографию снисходительный читатель соблаговолит  узнать  не
из безыскусственного повествования Гарри Уорингтона, но в том виде, в  каком
она изложена в нижеследующих главах.


        ^TГлава III^U
     Виргинские Эсмонды

     Генри Эсмонд, эсквайр,  офицер,  дослужившийся  до  чина  полковника  в
войнах, которые велись в царствование королевы Анны, в  конце  его  оказался
замешанным в неудачной попытке вернуть английский трон семье этой  королевы.
Нация, к счастью для нее, предпочла другую династию, и немногим  противникам
Ганноверского  дома  пришлось  искать  убежища  за  пределами   Соединенного
Королевства - в их числе по совету  друзей  уехал  за  границу  и  полковник
Эсмонд. Однако мистер Эсмонд искренне сожалел о своем участии в заговоре,  а
августейший монарх, взошедший на престол Англии,  был  весьма  незлопамятным
государем, и друзьям полковника в самое короткое время удалось добиться  его
прощения.
     Мистер Эсмонд, как уже говорилось, принадлежал к  знатному  английскому
роду, владевшему в графстве Хэмпшир поместьем Каслвуд, как это видно  из  их
титула; в свое время было широко известно, что король Иаков  II  и  его  сын
предлагали титул маркиза полковнику Эсмонду и его отцу, а также  что  первый
мог  бы  унаследовать  родовое  пэрство  (ирландское),  если  бы   не   одно
недоразумение, последствия  которого  он  не  пожелал  исправить.  Устав  от
политической борьбы и  интриг,  а  также  в  связи  с  некоторыми  грустными
семейными   обстоятельствами   полковник   предпочел   оставить   Европу   и
переселиться в Виргинию, где вступил во владение большим поместьем,  которое
Карл I пожаловал одному из его предков. Там родилась дочь мистера Эсмонда  и
его  внуки,  и  там  умерла  его  жена  -  вдова  родственника   полковника,
злополучного виконта Каслвуда, которого в конце царствования Вильгельма  III
убил на дуэли лорд Мохэн.
     Мистер Эсмонд назвал свой американский  дом  "Каслвудом"  в  память  об
английском замке своих предков. Впрочем, весь уклад жизни в Виргинии любовно
воспроизводил английские обычаи.  Это  была  чрезвычайно  лояльная  колония.
Виргинцы похвалялись тем, что Карл II был королем Виргинии прежде, чем  стал
королем Англии.  Там  равно  чтили  и  английского  короля,  и  англиканскую
церковь. Местные землевладельцы состояли в родстве с английской знатью.  Они
смотрели сверху вниз на голландских торговцев Нью-Йорка и  на  круглоголовых
Пенсильвании и Новой Англии, думающих только о наживе. Казалось  бы,  трудно
было отыскать людей,  менее  похожих  на  республиканцев,  чем  жители  этой
обширной  колонии,  которой  вскоре  предстояло   возглавить   достопамятное
восстание против власти английской короны.
     Виргинские землевладельцы вели в своих огромных поместьях  жизнь  почти
патриархальную.  Для  нехитрого  возделывания  плантаций  и   полей   в   их
распоряжении были бесчисленные рабы и ссыльные, которых  отдавали  в  полную
власть хозяину имения. Вся провизия была своей, собственные леса изобиловали
дичью. Огромные реки кишели рыбой. Они же открывали легкий  путь  на  старую
родину. Собственные  корабли  помещиков  забирали  табак  с  их  собственных
пристаней на Потомаке или реке Джеймс и отвозили его в Лондон или  Бристоль,
откуда в обмен на единственный продукт, который  виргинским  помещикам  было
благоугодно производить  на  своих  землях,  везли  всевозможные  английские
товары. Гостеприимство виргинцев было поистине беспредельным. Двери их домов
были открыты для каждого путника. Сами же они принимали соседей  и  навещали
их с истинно феодальной пышностью.
     В описываемые нами времена  вопроса  о  правомерности  рабства  еще  не
существовало. Совесть виргинского джентльмена нисколько  не  смущалась  тем,
что он - полный господин  своих  черных  слуг;  впрочем,  как  правило,  эта
деспотическая  власть  над  негритянской  расой  отнюдь  не  была   жестокой
тиранией. Еды хватало на всех, а бедные чернокожие были ленивы  и  вовсе  не
чувствовали себя очень уж несчастными. Вы с тем же успехом могли бы убеждать
госпожу Эсмонд, владелицу Каслвуда, в необходимости освобождения негров, как
и советовать ей выпустить из конюшни на волю  всех  лошадей.  -  она  твердо
знала, что хлыст и полная торба равно полезны и для тех и для других.
     Возможно, ее отец думал иначе, так как относился весьма  скептически  к
очень и очень многому, однако  его  сомнения  не  выливались  в  решительный
протест: он был недовольным, но не мятежником.  В  Англии  полковник  Эсмонд
одно время вел весьма деятельную жизнь и, пожалуй, искал тех  благ,  которые
могли бы принести ему успех, однако  позже  они  утратили  для  него  всякую
привлекательность. Что-то случившееся с  ним  круто  изменило  его  жизнь  и
придало ей меланхолический оттенок. Он не казался несчастным, был  неизменно
добр с теми, кто его окружал, с женой и дочерью держался очень нежно и почти
во всем им уступал,  однако  дух  его  так  никогда  и  не  оправился  после
какого-то сердечного  крушения.  Он  жил,  но  не  радовался  жизни,  и  его
настроение никогда не было столь прекрасным, как в те последние часы,  когда
ему предстояло с ней расстаться.
     После кончины его жены полковником и всеми его делами начала  управлять
его дочь, и он спокойно этому покорился. Ему довольно было его книг и тихого
уединения. Когда в  Касляуд  приезжали  гости,  он  принимал  их  с  большим
радушием, был любезен и немного  насмешлив.  И  нисколько  не  жалел  об  их
отъезде.
     - Душа моя, я без всякого огорчения готов расстаться даже с этим миром,
- сказал он как-то своей дочери. - А ты, хотя  трудно  найти  более  любящую
дочь, со временем утешишься. В мои ли  годы  быть  романтичным?  Это  скорее
пристало тебе - ведь ты еще так молода.
     Но, говоря это, полковник сам не верил своим словам, ибо та миниатюрная
особа, к которой он обращался,  отличалась  трезвой  деловитостью  и  меньше
всего была склонна к романтичности.