льшая  размолвка.  Ну,  он
теперь утихомирился, Джеймс?
     - Он преисполнен благодарности, - сказал мистер  Вулф,  отвесив  поклон
мистеру Уоринттону.
     - Гарри писал и о мистере Вулфе тоже. - сказал молодой человек. -  И  я
надеюсь, что друзья моего брата окажут мне честь быть и моими друзьями,
     - Я бы хотел, чтобы у него не было других  друзей,  кроме  нас,  мистер
Уорингтон. Высокопоставленные родственники бедного Гарри так о нем  пеклись,
что в конце концов упекли его сюда.
     - Я, ваши  благородия,  делал  все,  что  мог,  чтобы  молодой  человек
чувствовал себя здесь, как дома. И поскольку я имею честь  быть  знакомым  с
вашим благородием еще с тех пор, когда вы приходили брать на поруки капитана
Уоткинса, и знаю, что ваше поручительство вполне, так сказать,  надежно,  я,
если ваше благородие пожелает, могу освободить молодого человека сегодня же,
а поутру уладить все это со стряпчим, - сказал хозяин долгового дома, хорошо
осведомленный о том, какое положение  занимают  два  почтенных  джентльмена,
пришедших взять его молодого узника на поруки.
     - Он задолжал пятьсот с чем-то фунтов, как я понимаю? -  сказал  мистер
Уорингтон. - Я  горячо  признателен  этим  джентльменам,  но  могу  уплатить
указанную сумму кому следует с получением надлежащей расписки. Тем не  менее
я никогда не забуду, господа, то, как вы пришли  на  помощь  моему  брату  в
нужде, и да благословит вас за это бог! Позвольте поблагодарить вас от  лица
моей матери и от своего.

     Гамбо тем временем поднялся наверх к своему хозяину, который при других
обстоятельствах, вероятно, отругал бы его за  это,  но  сейчас  был  слишком
растроган  беседой  с  покинувшим  его  минуту  назад  другом.   Он   сидел,
меланхолично потягивая свою трубку, ибо даже нежная привязанность и доброта,
только что проявленные по отношению к нему Марией, не могли  вполне  утешить
его,  и  он  не  без  тревоги  раздумывал  о  возможных  последствиях   этой
преданности и доброты и налагаемых на него тем самым  обязательствах,  когда
увидел перед собой добродушную физиономию и  сердечно  протянутую  ему  руку
мистера Вулфа, явившегося подбодрить узника и сообщить ему, по  какому  делу
прибыл он сюда вместе с мистером Ламбертом, находящимся сейчас внизу. Как ни
крепился мистер Ламберт, как ни гневался, он не мог оставить Гарри  в  беде.
Невзирая на вспыльчивость Гарри и его излишнюю подозрительность, этот добрый
человек решил помочь ему, если удастся, - помочь вопреки резонам, приводимым
против этого мистером Вулфом, о чем последний, не таясь, сам сообщил Гарри.
     - Ибо вы были неправы, мистер Уорингтон, - сказал полковник, - но никак
не хотели этого признать. Вы, молодой еще  человек,  позволили  себе  резкие
слова и грубое поведение по отношению к человеку, который не  только  старше
вас годами, но к тому же еще - один из  благороднейших  людей  на  земле.  А
знаете ли вы, сэр, каков был его  ответ  на  ваше  вызывающее  поведение?  В
состоянии ли  вы  выслушать  откровенное  дружеское  слово?  Мартин  Ламберт
поступил в этом случае так, как он  поступает  всегда,  то  есть  как  истый
христианин, как подлинный друг и как самый добрый и великодушный из людей. И
если вам потребно еще одно доказательство его доброты, вот оно: хотя я был -
и не намерен этого скрывать - очень зол на вас за  то,  что  вы  с  ним  так
обошлись, он убедил меня и буквально  приволок  сюда,  чтобы  взять  вас  на
поруки. Ну а теперь, Гарри, давайте  крикнем  в  один  голос:  "Peccavimus!"
{Грешны! (лат.).} - и  пожмем  руку  нашему  другу!  Он  сидит  внизу  и  не
поднимется наверх до тех пор, пока не будет  оповещен,  что  вы  хотите  его
принять.
     - Я вижу, что он очень добрый человек! - с раскаянием воскликнул Гарри.
- Я был страшно зол, я был просто вне себя, когда мы  с  ним  встретились  в
последний раз, полковник Вулф. Да, вероятно, он был  прав,  прислав  обратно
эти безделушки, хотя меня это крепко обидело. Будьте так добры, спуститесь к
нему, сэр, и скажите, что я очень обо всем сожалею и прошу у  него  прощения
и... и да вознаградит его господь за его  великодушие.  -  При  этих  словах
молодой человек отвернулся и утер набежавшую слезу.
     - Скажите это ему сами, Гарри! - воскликнул полковник, схватив юношу за
руку. - Из чужих уст это никогда не прозвучит столь же хорошо.  Пойдемте  со
мной.
     - Вы пройдите вперед, а я... я  сейчас  последую  за  вами...  Даю  вам
слово. Вы видите, я еще в халате! Я приведу себя в порядок и спущусь к нему.
А вы передайте ему, что я сейчас буду. Вы просто... просто предупредите его,
- сказал бедняга Гарри, понимая, что ему не  отвертеться,  хотя  предстоящее
самоуничижение было ему не слишком по душе.
     Вулф вышел, улыбаясь, -  вероятно,  нерешительность  молодого  человека
была ему понятна. Когда он отворил дверь, навстречу ему шагнул мистер Гамбо.
Неизменно учтивый в обычных обстоятельствах, на этот раз он  едва  не  забыл
поклониться полковнику; он выпучил глаза, он ухмылялся во весь свой огромный
рот и пребывал в таком возбуждении и восторге, что это, конечно, не укрылось
от его хозяина.
     - Что случилось,  Гамбо?  Что  с  тобой  такое?  Ты  завел  себе  новую
подружку?
     - Нет, хозяин, у Гамбо нет новой подружки.
     - Подай мне мой кафтан. Почему ты вернулся?
     Гамбо продолжал ухмыляться.
     - Я видел привидение, хозяин! - сказал он.
     - Привидение? Что же это было за привидение и где ты его видел?
     - Где? Я видел его в доме госпожи Бернштейн и приехал вместе с ним сюда
на извозчике! А сейчас оно внизу разговаривает с  полковником  Ламбертом!  -
Произнося эти слова и подавая хозяину кафтан, Гамбо  при  этом  дико  вращал
глазами, вертел во все стороны головой и продолжал ухмыляться, а руки у него
тряслись от волнения.
     - Привидение? Ты  говоришь,  привидение?  -  повторил  Гарри,  которому
передалось странное волнение  Гамбо.  -  Может,  кто-нибудь...  Может  быть,
приехала моя матушка?
     - Нет, сэр! Нет, хозяин!  -  Казалось,  голова  Гамбо  вот-вот  отлетит
прочь, столь бешено затряс он ею из стороны в сторону. Гарри бросил на  него
недоуменный взгляд, распахнул дверь и начал быстро спускаться по лестнице.
     Он уже стал на  последнюю  ступеньку,  когда  из  полуотворенной  двери
маленькой конторы до него донесся чей-то голос: "_И да  благословит  вас  за
это бог. Позвольте поблагодарить вас от лица моей матери и от своего_".
     - Кто это там? - воскликнул Гарри и сам не узнал своего голоса.
     - Это оно - это привидение, хозяин! - произнес Гамбо у него за  спиной,
и Гарри бросился в контору, на  пороге  которой,  с  вашего  позволения,  мы
задержимся  на  секунду,  прежде  чем  туда  войти.  Двое  находившихся  там
джентльменов почли своим долгом отвернуться. Потерянный был  снова  обретен.
Мертвый воскрес.  Блудный  сын  упал  на  грудь  своего  брата,  сердце  его
разрывалось от любви, благодарности, раскаяния.
     - Пойдемте, Джеймс! Думается мне, мы  здесь  сейчас  лишние,  -  сказал
полковник.  -  Доброй  ночи,  мальчики.  Кое-какие  особы   женского   пола,
проживающие  на  Хилл-стрит,  могут   сегодня   лишиться   сна   при   столь
поразительном известии. А может, вы отужинаете с ними  и  изложите  им  вашу
историю?
     Нет, премного благодарны! Сегодня мальчики не пойдут никуда ужинать.  У
них есть что порассказать друг другу.
     - Живее, Гамбо, бери чемоданы! Прощайте, мистер Амос!  -  Покидая  этот
приют, Гарри едва не взгрустнул.

        ^TГлава L,^U
     в которой преподается немало уроков высокой морали

     Когда  мы  впервые  имели  честь  быть  представленными   сэру   Майлзу
Уорингтону в королевских покоях  в  Сент-Джеймском  дворце,  я,  признаться,
глядя на его приятное, округлое лицо, на его просторный жилет  над  округлым
брюшком, на его простецкие,  добросердечные  манеры  сельского  аристократа,
решил: вот наконец и мне удалось  завязать  знакомство  с  весьма  достойным
господином,  и  уже  готов  был   сойтись   поближе   с   этим   благородным
представителем рода человеческого, воспетым в стихах и в песнях, - с  добрым
старым английским помещиком. И в самом деле, являть  собою  доброго  старого
английского помещика - не значит ли это быть почти равным  богам  и  достичь
вершины земного блаженства: иметь хороший доход с имения,  не  обремененного
закладными, и  арендную  плату,  аккуратно  вносимую  фермерами,  обожающими
своего  помещика  и  неустанно  благословляющими  свой  счастливый   жребий,
даровавший им такого хозяина, как его милость; не иметь арендаторов, которые
запаздывали бы с выплатой денег,  за  исключением  разве  что  какого-нибудь
одного, который поступает так с единственной целью -  дать  Доброму  Старому
Английскому   Помещику   возможность   проявить   высокое   благородство   и
безграничную широту своей натуры; трижды  в  неделю  ездить  с  собаками  на
травлю;  превыше  всего  на  свете  любить  охоту;   обладать   превосходным
здоровьем; а следовательно, и прекрасным аппетитом, однако, помимо отменного
аппетита, иметь еще и отличный обед; сидеть в церкви  в  окружении  поселян,
хором благословляющих хозяина, быть первым лицом в  приходе  и  благодетелем
оного прихода и с сознанием своих бесспорных заслуг  произносить:  "Господи,
помилуй нас, жалких грешников", - произносить, само собой  разумеется,  лишь
потому, что так оно положено и так написано  в  молитвеннике,  а  также  для
примера другим, ибо, судите сами: Д.С.А.П. и  вдруг  жалкий  грешник!  Такой
цветущий, такой богатый, такой веселый! Столь уважаемый  священником,  столь
почитаемый арендаторами, столь любимый и даже обожаемый своим семейством,  у
всех членов которого его рассказ о  куропатке,  залетевшей  в  комнаты,  где
хранятся охотничьи ружья, всякий раз неизменно вызывает неистовый хохот)- да
разве может подобное совершенство быть жалким грешником!
     Allons donc! {Полноте! (франц.!).} Наградите  любого  человека  хорошим
характером  и  отменным   здоровьем,   пятью   тысячами   годового   дохода,
восторженным отношением  прихожан,  любовью  и  обожанием  его  семейства  и
попробуйте-ка пробудить в нем такое  внутреннее  недовольство  самим  собой,
чтобы он почел  себя  чем-то  жалким.  Если  вас  именуют  Ваше  Королевское
Высочество и вы,  в  превосходном  самочувствии,  всячески  ублаготворенный,
отправляетесь в церковь, где священник ждет  появления  Вашего  Королевского
Высочества, дабы начать службу, можете ли вы помыслить о себе как  о  чем-то
жалком? Вот если вы в одиночестве изнываете от  приступа  подагры,  и  страх
смерти туманит вам взор, и доктор уже отлучил вас от вашей бутылки кларета и
прописал  кашку  и  немного  хереса,  -  вот  тогда  еще  вы,  может   быть,
почувствуете себя чем-то презренным и осознаете  свои  недостатки,  а  также
бренность и тщету всего земного. Но при отменном  здоровье,  бодром  духе  и
ярком  солнышке  слово  "жалкий"  прозвучит  в  ваших   устах   как   пустая
формальность. В глубине души вы никак не  считаете,  что  вас  действительно
следует жалеть. Если уж вы - жалкий, так что же тогда сказать о каком-нибудь
пахаре, с его малярией, семью ребятишками, восемью  шиллингами  заработка  в
неделю и двумя фунтами стерлингов арендной платы, которую он должен ежегодно
отдавать  за  свой  домишко?  Нет,  здоровый,  богатый,   веселый   сельский
джентльмен если и жалок, то отнюдь этого не ощущает, а если он  грешник,  то
мало кто решится ему об этом сказать.
     Может статься, что он с годами становится несколько себялюбив,  но,  по
крайней мере, он вполне  доволен  собой.  За  исключением  милорда,  хозяина
замка, на много, много миль в округе не найдется никого, кто был бы столь же
добр или столь же уважаем.
     Высокочтимая супруга печется о нем, как и обо всем  приходе;  его  дети
покорны ему; приходский священник перед ним благоговеет; на судебных сессиях
все считаются с его мнением; его имя приводит в трепет браконьеров; на рынке
все  шапки  поспешно  слетают  с  голов  при  его  появлении,  и  перед  его
вместительным экипажем, где восседают его непорочные дочки и  величественная
супруга,  раболепно  склоняются,  обнажив  голову,  все  лоточники,  а  жены
фермеров приседают в бесчисленных реверансах. Благородные дамы  благосклонно
взирают на простой народ с высоты своих подушек  и  улыбаются.  Покупая  ярд
ленты, они приветливы; они снисходительно приобретают унцию нюхательной соли
или пакетик  цветочных  семян;  они  могут  даже  соизволить  поторговаться,
покупая гуся; их процессия похожа на королевский кортеж; предполагается, что
осчастливленный ими народ должен тесниться вокруг  их  экипажа,  вознося  их
хвалы. Торговцы кланяются, фермерши неуклюже  приседают,  уличные  мальчишки
размахивают драными шляпами, приветствуя  краснорожего  кучера,  погоняющего
откормленных гнедых, и вопят:
     - Да здравствует сэр Майлз! Пожалуйте мне полпенни, миледи!
     Однако предположим, что торговка на базарной  площади,  завидев  экипаж
сэра Майлза, спрячет своего жирного гуся, боясь, как бы  миледи,  заприметив
птицу, не забрала ее за полцены. Предположим, что ни единый медяк ни разу не
был брошен из окна королевской кареты. Предположим, что  сэр  Майлз  потчует
своих арендаторов заведомо разбавленным пивом, а своих бедняков на  редкость
жидкой похлебкой. Может ведь статься, что  таков  нрав  нашего  благородного
старого английского  джентльмена.  В  Англии  наберется  немало  благородных
господ и дам такого сорта; они благодетельствуют беднякам, не  оказывая  им,
по сути дела, никакой помощи; в церкви они возглашают "аминь" громче, нежели
псаломщик; они так набожны  и  благочестивы,  что  исполняют  все  обряды  и
неуклонно следуют всем предписаниям этикета старого английского  дворянства;
короче, они приобретают добродетель по дешевке, да еще  ставят  себе  это  в
заслугу. Бедняга Гарри в своей беде обратился за помощью к родственникам. Ее
тетка послала ему благочестивый трактат и свое  благословение.  Его  дядюшка
отлучился из города по делам и потому, само  собой  разумеется,  должен  был
оставить его просьбу без внимания. Вы думаете, что такие вещи  не  случаются
на каждом шагу в повседневной жизни нашего  уважаемого  общества?  Допустим,
что лорд и леди Макбет, задумав убийство и совершив  его,  а  затем  сойдясь
вместе, ощущают некоторую неловкость. Но когда  лорд  и  леди  Скупе  держат
совет  в  своей  спальне  -  протянуть  ли  им  руку  помощи   незадачливому
племяннику, и решают этого не  делать,  а  затем  сходят  вниз  на  семейное
молебствие, смотрят в глаза своим детям и домочадцам, толкуют перед  ними  о
добродетели и, наконец, остаются наедине, - что, как  вы  полагаете,  должны
они думать друг о друге и о своем бедном родственнике, попавшем  в  компанию
воров и напрасно взывающем  о  помощи?  Как  удается  им  хранить  этот  вид
незапятнанной добродетели? Как решаются они смотреть друг другу в глаза?
     Как решаются?  Вы  думаете,  они  понимают,  что  поступили  дурно?  Вы
думаете, господина Скупса мучит мысль о тех, кто напрасно взывал  к  нему  о
помощи, или о голодных, которые ни с чем ушли от его порога? Как бы не  так.
Он горит негодованием оттого, что этот повеса оказался таким дураком, а  то,
что сам он оказался скрягой, ни в коей мере  его  не  смущает.  Ну  посудите
сами! Молодой человек, обладая такими возможностями, бросает  их  на  ветер!
Целое состояние  проматывается  с  шулерами  и  всяким  сбродом!  Чудовищно,
чудовищно!  Пусть  недостойное  поведение   этого   несчастного   и   тяжкие
последствия его безумного расточительства  послужат  тебе  предостережением,
дитя мое! По законам великой и незыблемой религии фарисеев  нам  открывается
превосходная возможность для  высоконравственной  проповеди  и  возвеличения
добродетели.
     - И подумать только,  как  мы  обманулись  в  нем!  -  восклицает  леди
Уорингтон.
     - Печально, очень печально, моя  дорогая!  -  подтверждает  сэр  Майлз,
покачивая головой.
     -  Трудно  вообразить  себе,  чтобы  в  одном  молодом  существе  могло
вмещаться столько пороков! - продолжает восклицать леди Уорингтон. -  Карты,
пари, пирушки в кабаках, непомерные траты, верховые лошади и выезды,  и  все
это в компании богатых повес одного с ним пола и, страшно сказать,  -  самых
безнравственных особ нашего пола.
     - Ш-ш-ш, леди Уорингтон! - останавливает ее супруг,  искоса  поглядывая
на безупречно добродетельных Дору и Флору, залившихся румянцем и  опустивших
глазки при упоминании об этих гадких особах.
     - Я нисколько не удивляюсь тому, что мои бедные девочки не знают,  куда
глаза девать, - продолжает маменька. - Ах, мои дорогие,  как  бы  я  хотела,
чтобы вы даже не подозревали о том, что на свете существуют такие твари!
     - Однако же достаточно им побывать в опере или в парке, чтобы эти твари
попались им на глаза, - говорит сэр Майлз.
     - И подумать только, что мы приняли этого змееныша в лоно нашей  семьи!
И даже оставляли его в  обществе  нашего  драгоценного  невинного  агнца!  -
продолжает маменька, указуя на Майлза-младшего.
     - О каком это змееныше вы говорите? -  вопрошает  сей  юнец.  -  То  вы
говорили, что кузен Гарри дурной человек: потом он стал хороший. А теперь он
опять дурной. Так какой же он, сэр Майлз?
     - У него есть недостатки, как у всех  нас,  Майли,  мой  мальчик.  Твой
кузен вел себя беспутно, и это должно послужить тебе уроком.
     - А разве мой старший брат, тот, что умер... мой гадкий брат,  -  разве
он не вел себя беспутно? Он не был добр ко мне, когда я  был  маленьким.  Ни
разу не дал мне ни единой монетки, ни единой игрушки  и  не  ездил  со  мной
верхом и не... Почему вы плачете, маменька? Я ведь очень хорошо  помню,  как
вы вечно бранились с Хью...
     - Замолчите, сэр! - в один голос восклицают папа и дочки. - Разве вы не
знаете, что не должны никогда упоминать это имя!
     - Я знаю только, что люблю Гарри и никогда не  любил  Хью,  -  заявляет
упрямый маленький бунтовщик. - И если кузен Гарри в тюрьме, я отдам ему свою
монетку в полгинеи, которую подарил мне мой крестный, да я  отдам  ему  все,
что у меня есть... да, все, ну разве  что...  разве  что  оставлю  себе  мою
маленькую лошадку... и  мою  шитую  серебром  жилетку...  и  моих  Снежка  и
Сластену... и... Ну да, и еще заварной крем, когда он будет  на  сладкое.  -
Последнее было добавлено после небольшой подсказки со стороны сестрицы Доры.
- Немножко я с ним поделюсь, - помолчав, решает Майлз.
     - Перестань болтать, малыш, и займись  своим  делам,  -  говорит  папа,
которого все это  забавляет.  Сэра  Майлза  Уорннгтона  нельзя  упрекнуть  в
недостатке юмора.
     - Кто бы мог подумать, что он  станет  так  повесничать?  -  продолжает
маменька.
     - Как сказать. Молодость - это пора увлечений, моя дорогая.
     - А мы-то как обманулись в нем! - вздыхают дочки.
     - И даже позволяли целовать себя! - подшучивает папенька.
     - Сэр Майлз Уорингтон! Я не терплю таких вульгарных шуток!  -  заявляет
величественная матрона.
     - За которой из вас он вчера больше волочился, девочки? - не  унимается
папаша.
     - Еще чего выдумаете! Я все время твердила ему,  что  обручена  с  моим
дорогим Томом... Да,  твердила...  Дора,  будь  добра,  объясни,  почему  ты
фыркаешь? - вопрошает красивая дочка.
     - Ну, Дора, надо отдать  ей  справедливость,  делала  то  же  самое,  -
говорит папенька.
     - Только потому, что Флора временами была рада забыть, что она обручена
с ее дорогим Томом, - замечает сестрица.
     - Никогда, никогда! И в мыслях у меня не было  порывать  с  Томом!  Это
гадко так говорить, Дора! Это ты всегда насмехалась  над  ним  и  завидовала
мне, потому что я... потому что джентльменам кажется, что я недурна собой, и
они отдают мне предпочтение перед некоторыми другими особами, невзирая на их
ученость и остроумие! - воскликнула Флора, поглядывая