свое горе, села, я полагаю,  с  гостьями
за карты и кофе, а джентльмены в соседней зале продолжали предлагать тосты и
попивать вино.
     Когда одна из дам  заметила,  что  мужчины  засиделись  что-то  слишком
долго,  госпожа  Эсмонд  ответила,  что  общество  английских   джентльменов
интересно и поучительно для ее мальчиков. Подобный случай так редко выпадает
в их глуши, и хотя господа офицеры иногда  бывают  излишне  вольны  в  своих
речах, она убеждена, что джентльмены и светские люди не забудут, как еще юны
ее сыновья, и не скажут при них  ничего  такого,  чего  не  следует  слушать
молодым людям.
     Без сомнения, английские офицеры должным образом  оценили  предложенное
им угощение. Дамы еще продолжали играть в карты, когда вошел Натан и  что-то
шепнул миссис Маунтин, которая тут же воскликнула: "Нет!"  Нет,  больше  она
его не даст: простое бордо пусть пьют на здоровье, если им хочется еще пить,
но вина полковника она больше не даст! Оказалось, что джентльмены уже выпили
дюжину  бутылок  драгоценного  кларета,  "не  считая  сидра,   бургундского,
лиссабонского и мадеры", - заявила миссис Маунтин,  перечисляя  подававшиеся
напитки.
     Однако госпожа Эсмонд и слышать не хотела  о  бережливости  в  подобный
вечер. Поэтому миссис Маунтин волей-неволей отправилась  со  своими  ключами
под священные своды,  где  лежали  бутылки  собственного  бордо  полковника,
пережившие своего хозяина, который, подобно им, также  давно  уже  упокоился
под землей. По дороге миссис Маунтин осведомилась у  Натана,  не  хватил  ли
кто-нибудь из джентльменов лишку. По мнению дворецкого, мистер Бродбент  был
пьян - как всегда, и джентльмен, которого называли генералом, тоже,  по  его
мнению, был пьян, и мистер Джордж - немножечко.
     - Мистер Джордж! - вскричала миссис Маунтин. - Да  он  же  месяцами  ни
капли в рот не берет!
     И все же Натан стоял на своем: мистер Джордж был немножечко пьян. Он то
и дело наливал себе, он громко разговаривал, он пел, он отпускал  шуточки  -
особенно про мистера Вашингтона, и мистер Вашингтон стал совсем  красный  от
злости, сообщил Натан.
     - Так что же здесь такого!  -  поспешно  объяснила  миссис  Маунтин.  -
Джентльмену в хорошей компании и положено  веселиться,  угощаться  самому  и
угощать друзей. - С этими словами она поспешила к двери особого погреба, где
хранилось бордо.
     Развязный, почти дерзкий тон, какой в  последнее  время  усвоил  Джордж
Эсмонд по отношению к мистеру Вашингтону, вызывал у того большое раздражение
и досаду. Он был старше каслвудских близнецов всего лет на шесть, но  всегда
отличался серьезностью и степенностью не по  годам,  они  же  казались  даже
моложе своего возраста. До самого  последнего  времени  они  находились  под
заботливой и  мелочной  материнской  опекой  и  видели  в  своем  соседе  из
Маунт-Вернона наставника, советчика и друга - как, впрочем, почти  все,  кто
приходил  в  соприкосновение  с  этим  скромным  и  добродетельным   молодым
человеком.   Сам   мистер   Вашингтон   держался   чрезвычайно   учтиво    и
благовоспитанно, заставляя - или, во всяком случае, побуждая -  и  других  в
его присутствии вести себя так же. Он не снисходил до шуток и насмешек, и по
отношению к нему они казались неуместными. Понимал он их с некоторым трудом,
и они, как бы  стесняясь,  бежали  его  общества.  "Он  всегда  казался  мне
великим, - писал Гарри Уорингтон в одном из своих писем много лет спустя.  -
И я неизменно видел в нем героя. Он приезжал в Каслвуд, чтобы  обучать  нас,
мальчиков, землемерной съемке, и когда он скакал за гончими,  казалось,  что
он ведет за собой армию. Если он стрелял, я знал, что птица упадет  мертвой,
а если забрасывал невод, разумеется,  ему  попадалась  самая  крупная  рыба,
какая только водилась в реке. Говорил он мало,  но  его  слова  всегда  были
мудрыми, а не пустыми, как наши, - они были серьезными, трезвыми, вескими  и
неизменно уместными. Несмотря на свою антипатию  к  нему,  мой  брат  уважал
генерала и восхищался им так же,  как  я,  -  то  есть  уважал,  как  никого
другого".
     Мистер  Вашингтон  первым  покинул  веселое  общество,  с  таким  жаром
воздававшее должное гостеприимству госпожи Эсмонд. Джордж  Эсмонд,  занявший
место своей матери, когда она удалилась,  не  воздерживался  от  вина  и  не
сдерживал свой  язык.  Он  наговорил  своему  гостю  десятки  оскорбительных
колкостей, на которые тот, как ни сердился, не знал, что ответить.  Наконец,
вне себя от гнева, мистер Вашингтон встал и через открытые стеклянные  двери
вышел на широкое крыльцо-галерею, обычную для всех виргинских домов.
     Госпожа Эсмонд увидела  высокую  фигуру  своего  друга,  мелькавшую  за
окнами, и - то ли вечер был жарок, то ли она кончила партию  -  отдала  свои
карты одной из дам и вышла на галерею к своему молодому соседу. Он попытался
придать себе спокойный вид, так как не мог объяснить хозяйке дома, почему  и
на кого сердится.
     - Джентльмены что-то долго засиделись  за  вином,  -  заметила  она.  -
Господа офицеры вообще любят пить.
     - Если пить значит быть  хорошим  солдатом,  сударыня,  то  многие  там
выказывают незаурядную доблесть, - ответил мистер Вашингтон.
     - И, наверное, генерал возглавляет свои войска?
     - О, конечно, конечно, - ответил полковник, который  всегда  выслушивал
любое замечание госпожи Эсмонд, и серьезное и шутливое, с какой-то особенной
мягкостью и' нежностью. - Но генерал -  это  генерал,  и  не  мне  обсуждать
поведение его превосходительства за столом или где-нибудь  еще.  Я  полагаю,
что господа военные, родившиеся и выросшие в нашем отчем краю, отличаются от
нас, жителей колоний. У нас здесь такое жаркое солнце, что нам; не нужно, по
их обычаю, подогревать кровь вином. А пить, если предложен  тост,  для  них,
по-видимому, дело чести. Толмедж только что объяснил мне, икая, - шепотом, я
хотел сказать, - что  офицер  так  же  не  может  отказаться  выпить,  когда
предложен тост, как не может отказаться от вызова, и  добавил,  что  вначале
вино ему было противно и он научился пить лишь  с  большим  трудом.  Следует
признать, что, преодолевая свою слабость, он показал редкую настойчивость.
     - Но о чем вы разговариваете столько часов подряд?
     - Боюсь, я не могу подробно ответить на этот вопрос, сударыня, -  я  не
люблю сплетен. Мы говорили о войне, и о силах,  которыми  располагает  мосье
Контркер, и о том, как нам до него добраться. Генерал намерен проделать  всю
кампанию в карете и посмеивается и над походом, и над  противником.  В  том,
что мы разобьем врага, если встретимся с ним,  сомнений,  кажется,  быть  не
может.
     -  Разумеется!  -  воскликнула  дама,  чей  отец  служил  под  командой
Мальборо.
     -  Мистер  Франклин,  хотя  он  и  из  Новой  Англии,  -  продолжал  ее
собеседник, - высказал немало весьма глубоких и дельных соображений и мог бы
добавить еще многое, если бы английские джентльмены ему  позволили,  но  они
всякий раз отвечали, что мы  -  простаки-провинциалы  и  не  знаем,  на  что
способны дисциплинированные английские войска. Может быть, стоило бы выслать
вперед отряд, чтобы проложить дороги и приготовить удобный  ночлег  для  его
превосходительства по окончании дневного перехода? "Но ведь тут  же  имеются
постоялые дворы? - возразил мистер Дэнверс. - Конечно, не такие удобные, как
английские гостиницы, но ведь на это мы рассчитывать и  не  можем".  -  "Да,
конечно, на это вы рассчитывать  не  можете",  -  ответил  мистер  Франклин,
человек, по-видимому, очень проницательный и склонный к шуткам. Он  попивает
воду и посмеивается над англичанами, хотя, мне кажется, не очень честно пить
только воду и подмечать слабости тех, кто рядом пьет вино.
     - А мои мальчики? Надеюсь, они  ведут  себя  благоразумно?  -  спросила
вдова, кладя ручку на локоть своего гостя. - Гарри обещал мне не пить много,
а когда он дает слово, на него можно положиться. А Джордж всегда  воздержан.
Почему вы вдруг помрачнели?
     - Право же, говоря откровенно, я не понимаю, что сталось с Джорджем  за
эти последние дни, - ответил мистер Вашингтон. - Он озлоблен против меня,  а
почему - я не знаю, спрашивать же о причине не хочу. Он говорил  со  мной  в
присутствии господ офицеров самым неподобающим образом. Нам предстоит вместе
проделать эту кампанию, и очень жаль, что наша дружба  омрачилась,  как  раз
когда мы отправляемся в поход.
     - Он ведь тяжело болел. И всегда  был  упрямым,  капризным  и  каким-то
непонятным. Но у него  самое  любящее  сердце  в  мире.  Вы  будете  к  нему
снисходительны, вы будете его оберегать - обещайте мне это.
     - Даже если это будет стоить мне жизни, сударыня,  -  с  большим  жаром
ответил мистер Вашингтон. - Вы знаете, что я с радостью отдам ее за вас и за
тех, кого вы любите.
     - Да будет с вами благословение моего  отца  и  мое,  дорогой  друг!  -
воскликнула вдова, исполненная благодарности и нежности.
     Во время этой беседы они покинули галерею, куда доносился смех и  тосты
сидевших за столом джентльменов,  и  теперь  расхаживали  по  лужайке  перед
домом.  Джордж  Уорингтон  со  своего  места  во  главе  стола  мог   видеть
прогуливавшуюся пару и уже некоторое время весьма рассеянно слушал, что  ему
говорили его соседи, и отвечал  им  невпопад,  но  окружающие  были  слишком
заняты разговорами, шутками и вином, чтобы обращать внимание  на  странности
молодого хозяина дома. Мистер Брэддок любил после обеда послушать  пение,  и
его адъютант, мистер Дэнверс,  обладавший  хорошим  тенором,  услаждал  слух
своего  начальника  наиновейшей  песенкой  из  Мэрибон-Гарденс,   а   Джордж
Уорингтон тем временем бросился к окну, затем вернулся и  потянул  за  рукав
брата, сидевшего к окну спиной.
     - Что случилось? - спросил Гарри, которому очень нравились  и  песня  и
припев, который все подхватывали хором.
     - Пойдем, - потребовал Джордж, топнув ногой,  и  младший  брат  покорно
встал из-за стола.
     - Что случилось? - повторил Джордж со злобным проклятьем. - Разве ты не
видишь? Они  ворковали  сегодня  утром  и  воркуют  сейчас,  перед  тем  как
отправиться на покой. Не следует ли нам спуститься в сад, чтобы  почтительно
приветствовать маменьку и папеньку? - И с этими словами он указал на мистера
Вашингтона, который как раз в этот миг очень нежно взял в  свои  руки  ручку
вдовы.


        ^TГлава X^U
     Жаркий день

     Когда генерал Брэддок и остальные гости были почтительно  препровождены
в отведенные им  покои,  юноши  ушли  в  свою  комнату  и  принялись  горячо
обсуждать самое важное событие  дня.  Они  не  допустят  этого  брака,  нет!
Неужели представительница рода маркизов Эсмондов выйдет  замуж  за  младшего
отпрыска колониальной семьи, которого к тому же предназначали  в  землемеры!
Каслвуд и двое девятнадцатилетних юношей будут отданы под  заботливую  опеку
двадцатитрехлетнего  отчима!  Чудовищно!  Гарри  заявил,  что   им   следует
немедленно пойти к матери в ее спальню (где черные горничные снимали  в  это
время с ее милости скромные драгоценности и украшения,  которые  она  надела
ради   званого   обеда)   и   заявить,   что   они   не    потерпят    этого
противоестественного  союза,  а  если  ненавистное  бракосочетание  все   же
состоится, то они покинут ее навсегда, уедут в  отчий  край  и  поселятся  в
своем тамошнем именьице.
     Джордж, однако, предложил другой способ положить всему конец и объяснил
свой план восхищенному брату в таких словах:
     - Наша мать, - сказал он, - не может стать женой  человека,  с  которым
один из нас или мы оба дрались на дуэли и который ранил или убил нас или  же
которого мы ранили или убили. Мы должны его вызвать, Гарри!
     Гарри по достоинству  оценил  всю  глубину  истины,  скрытой  в  словах
Джорджа, и мог только поразиться удивительной мудрости брата.
     - Да, Джордж, - сказал он, - ты прав. Матушка не способна  выйти  замуж
за нашего убийцу, не может же она быть настолько дурной женщиной. А если  мы
его проколем, ему конец. "Cadit quaestio" {Расследование закончено (лат.).},
как говаривал мистер Демпстер. Я  тотчас  пошлю  моего  лакея  с  вызовом  к
полковнику Джорджу, хорошо?
     - Мой милый Гарри,  -  ответил  старший  брат,  не  без  самодовольства
припомнив свой квебекский поединок, - ты не привык к делам такого рода.
     - Да, - со вздохом признался Гарри, глядя на главу семьи с  завистью  и
восхищением.
     - Мы не можем оскорбить гостя в нашем доме, -  величественно  продолжал
Джордж. - Законы чести запрещают подобную неучтивость.  Но,  сэр,  мы  можем
поехать проводить его, и едва ворота парка закроются за нами, мы сообщим ему
о наших намерениях.
     - Верно, черт подери! - воскликнул Гарри, хватая брата за руку.  -  Так
мы и сделаем. Послушай, Джорджи... - Тут он побагровел,  запнулся,  и  брату
пришлось спросить, что он, собственно, хочет сказать. - Теперь моя  очередь,
брат, - умоляюще произнес Гарри. - Раз ты идешь на войну, значит, драться  с
ним должен я. Право же, право! - И он продолжал умолять об этом повышении  в
чине.
     - И на этот раз глава рода обязан быть первым,  мой  милый,  -  ответил
Джордж с великолепным достоинством. - Если я паду,  мой  Гарри  отомстит  за
меня. Но драться с Джорджем Вашингтоном должен я, Хел, и это к лучшему: ведь
я ненавижу его сильнее. Разве не по его  совету  матушка  приказала  негодяю
Уорду поднять на меня руку?
     - Ах, Джордж! -  перебил  более  миролюбивый  младший  брат.  -  Должно
забывать и прощать!
     - Прощать? Нет, сударь, я не прощу, покуда буду помнить. А  приказывать
человеку забыть - бесполезно. Обида, причиненная вчера,  остается  обидой  и
завтра. Я, насколько мне известно, никому обид не наносил и сам  их  терпеть
не намерен. Я придерживаюсь самого низкого мнения о мистере Уорде и  все  же
думаю о нем не настолько дурно, чтобы предположить,  будто  он  когда-нибудь
простит тебе этот удар линейкой. Полковник Вашингтон - наш враг, и  особенно
мой. По его совету мне было причинено зло, а теперь он  замышляет  причинить
нам зло даже еще большее. Повторяю, брат, мы должны его покарать.
     Выдержанное бордоское вино его деда воспламенило  обычно  бледные  щеки
Джорджа. Гарри, пылкий поклонник брата, не мог не восхититься его  надменным
видом  и  стремительной  речью  и  с  обычной  покладистостью   приготовился
следовать за своим вождем. После чего юноши легли наконец спать,  и  старший
еще раз напомнил младшему, что он должен держаться учтиво со  всеми  гостями
до тех пор, пока они будут оставаться под кровом их матери.
     Благовоспитанность и нелюбовь к сплетням не  позволяют  нам  рассказать
читателю,  кто  из  гостей  госпожи  Эсмонд  первым  пал  под  бременем   ее
хлебосольства. Почтенным потомкам господ Толмеджа и Дэнверса, адъютантов его
превосходительства, вряд  ли  будет  приятно  узнать,  как  пьянствовали  их
прадеды сто лет назад; однако сами эти джентльмены ничуть не стыдились своей
невоздержанности, и нет сомнений, что  и  они,  и  все  их  товарищи  бывали
навеселе не реже двух-трех раз  в  неделю.  Представим  же  себе,  как  они,
пошатываясь, отправляются на покой, сочувственно поддерживаемые  заботливыми
неграми,  а  их  нагрузившийся  генерал,  слишком  доблестный  питух,  чтобы
полдюжины  бутылок  бордоского  могли  взять  над  ним  верх,  удаляется   в
сопровождении юных хозяев дома в свою опочивальню и незамедлительно засыпает
крепким сном, который дарует Бахус своим верным поклонникам.
     Достойную госпожу Каслвуда состояние ее гостей не только не  ввергло  в
ужас, но даже не  удивило  -  она  встала  рано  поутру,  чтобы  приготовить
прохладительное питье для их разгоряченных глоток, и слуги разнесли  его  по
спальням. За завтраком кто-то из английских  офицеров  принялся  подшучивать
над мистером Франклином, который  вовсе  не  пил  вина,  а  потому  и  утром
отказался от холодного пунша: офицер утверждал, что филадельфиец лишил  себя
таким образом двух удовольствий - и вина, и пунша. Молодой  человек  заявил,
что недуг был приятен, а лекарство - чудесно, и со  смехом  выразил  желание
продолжать  болеть  и  лечиться.  Новый  американский   адъютант   генерала,
полковник Вашингтон, был совершенно трезв  и,  по  обыкновению,  невозмутим.
Английские офицеры  поклялись,  что  возьмутся  за  него  и  научат  обычаям
английской армии, однако виргинец серьезно ответил, что эта часть английской
военной науки его не манит.
     Вдова, поглощенная накануне заботами о парадном обеде,  а  теперь  -  о
парадном завтраке, не имела  времени  внимательно  наблюдать  за  поведением
сыновей, но, во всяком случае, она заметила, что Джордж безупречно  учтив  с
ее любимцем, полковником Вашингтоном, и со всеми остальными гостями.
     Перед отбытием мистер Брэддок побеседовал с госпожой Эсмонд с глазу  на
глаз и официально предложил взять ее сына в свою свиту; пока мать Джорджа  и
его будущий начальник договаривались о его отъезде, госпожа Эсмонд,  что  бы
ни чувствовала она в  душе,  не  выразила  никакого  чопорного  ужаса  перед
радостями бутылки - одной из наиболее грозных  и  неизбежных  опасностей,  с
которыми, по ее мнению, предстояло встретиться ее сыну. Она понимала, что ее
первенец должен наконец выйти в широкий мир и изведать  предназначенную  ему
долю добра и зла.
     - Мистер Брэддок наутро держался  как  истинный  джентльмен,  -  упрямо
заявила она своей адъютантше, миссис Маунтин. - Конечно,  папенька  не  пил,
однако известно, что в Англии  пьют  многие  люди,  принадлежащие  к  самому
высшему кругу.
     Добродушный генерал ласково пожал руку Джорджу, который  явился  к  его
превосходительству, едва тот кончил беседовать  с  госпожой  Эсмонд;  мистер
Брэддок приветствовал своего нового подчиненного и приказал  ему  через  три
дня быть в Фредерике, так как армии предстояло выступить вскоре после  этого
срока.
     Затем вновь была подана огромная карета,  возле  которой  уже  гарцевал
эскорт; собрались в путь и прочие гости со своими слугами. Хозяйка  Каслвуда
проводила его  превосходительство  до  крыльца,  ее  сыновья  спустились  по
ступенькам и встали у дверец кареты. Драгунский трубач  подал  пронзительный
сигнал, негры закричали "ура!"  и  "боже,  храни  короля!",  мистер  Брэддок
весьма любезно  простился  с  гостеприимными  хозяевами  и  покатил  в  свою
штаб-квартиру.
     Поднимаясь на галерею, юноши увидели,  что  полковник  прощается  с  их
матерью. Без сомнения, она только что вновь  поручила  Джорджа  заботам  его
тезки, так как мистер Вашингтон говорил:
     - ...моей жизнью. Положитесь на меня.
     Тут близнецы подошли к матери и еще не уехавшим гостям.  Полковник  был
уже в сапогах и готовился сесть на лошадь.
     - Прощай, милый Гарри, - сказал он. - С вами, Джордж,  я  не  прощаюсь.
Через три дня мы увидимся в лагере.
     Молодые люди отправлялись навстречу опасности, может быть, даже смерти.
Госпожа Эсмонд знала, что с полковником Вашингтоном она до выступления армии
уже больше не увидится. Не удивительно, что она была очень расстроена.
     Джордж Уорингтон заметил волнение матери, истолковал его  по-своему,  и
сердце его сжалось от злобы и презрения.
     - Погодите немного и утешьте нашу матушку, - сказал он  с  невозмутимым
видом. - Мы с братом только наденем сапоги и проводим вас, Джордж.
     Джордж Уорингтон заранее приказал оседлать их коней, так что уже вскоре
трое молодых людей в сопровождении  грумов  отправились  в  путь,  и  миссис
Маунтин, знавшая, какую вражду она между ними  посеяла,  и  трепетавшая  при
мысли,  чем  это  может  кончиться,  испытала  большое  облегчение:   мистер
Вашингтон уехал, не поссорившись с братьями и не сделав - во всяком  случае,
открыто - предложения их маменьке.
     Джордж Уорингтон держался со своим соседом и тезкой чрезвычайно учтиво,
и тот был очень доволен, хотя и удивлен такой переменой в поведении молодого
чело