ест.
     "Какой шум, несомненно, наделал мой арест в клубе! - размышлял Гарри. -
Уж конечно, мистер Селвин не поскупится на шуточки по поводу моей беды, чтоб
ему пусто было! За столом только об этом и будут говорить! Марч  расстроится
из-за нашего с ним пари. И то сказать, если я проиграю,  то  уплатить  будет
нелегко. Все они так и взвоют от радости, что Дикарь, как они меня прозвали,
попал под арест. Как я опять смогу появиться в свете? Кого мне  попросить  о
помощи? Нет, - решил он со свойственной ему простодушной  проницательностью,
- я пока не стану посылать ни к родным, ни  к  моим  благородным  друзьям  к
Уайту, а посоветуюсь прежде с  Сэмпсоном.  Он  много  раз  попадал  в  такие
переделки и сумеет дать мне дельный совет".
     И  вот,  когда  наконец  занялась  невыносимо  кедленная  заря   (Гарри
казалось, что солнце в это утро попросту забыло заглянуть на Кэрситор-стрит)
и обитатели узилища начали пробуждаться, мистер Уорингтон отправил  гонца  в
Лонг-Акр к своему другу, оповещая капеллана о том, что с  ним  произошло,  и
взывая к его преподобию о совете и утешении.
     Разумеется,  мистер  Уорингтон  не  подозревал,  что  его  послание   к
капеллану было равносильно просьбе: "Я упал в львиный ров. Милый друг, сойди
ко  мне  туда".  Гарри,  вероятно,  полагал,  что  Сэмпсон  уже   вышел   из
затруднительного положения, или же  -  что  еще  более  вероятно  -  он  был
настолько поглощен своими собственными делами  и  бедами,  что  уже  не  мог
думать о положении других людей. После  ухода  посланца  узник  почувствовал
некоторое  облегчение  и  даже  потребовал  завтрак,  который  и   был   ему
незамедлительно подан. Слуга, принесший ему утреннюю  трапезу,  осведомился,
закажет ли  он  обед  или  не  сядет  за  стол  супруги  бейлифа  с  другими
джентльменами. Нет. Мистер Уорингтон не пожелал заказывать  себе  обеда,  не
сомневаясь, что покинет это место  задолго  до  обеденного  часа,  о  чем  и
сообщил мажордому, который прислуживал ему  в  этой  угрюмой  харчевне.  Тот
удалился,  без  сомнения,  думая  про  себя,  что  мало   кто   из   молодых
джентльменов, попавших сюда, не утверждал того же.
     - Ну, если ваша честь все ж таки останется тут, так в  два  часа  будет
неплохая говядина с морковью, - сказал этот скептик и закрыл дверь,  оставив
мистера Гарри наедине с его тягостными размышлениями.
     Посланец Гарри вернулся с ответом мистера Сэмпсона, заверявшего  своего
патрона, что он явится к нему, как только будет возможно. Но пробило  десять
часов, затем одиннадцать, наступил полдень, а Сэмпсона все не было.  Сэмпсон
все не шел, но в двенадцать Гамбо принес в саквояже одежду своего  господина
и с горестными воплями бросился к ногам Гарри, заверяя его в своей верности.
Он хоть сейчас умрет, снова продаст себя в рабство, ну, что угодно  сделает,
лишь бы выручить своего возлюбленного массу Гарри из этой  беды.  Гарри  был
растроган такими изъявлениями преданности и приказал  Гамбо  встать,  потому
что тот все еще валялся на полу, обнимая колени хозяина.
     - Ну, будет, будет! Подай мне одеться да держи язык за  зубами.  Никому
ни слова о том, что со мной  случилось,  понял?  -  строго  приказал  мистер
Уорингтон.
     - Да, никому, никогда, хозяин! - торжественно произнес Гамбо и  занялся
туалетом молодого человека, который  очень  в  этом  нуждался  после  своего
внезапного пленения и тягостной ночи. И вот Гамбо  напудрил  волосы  мистера
Уорингтона и помог ему одеться с таким тщанием,
     словно он собирался тотчас сесть в портшез и отбыть на прием во дворец.
     Бесспорно, мистер Гамбо сделал все, на что  только  способны  любовь  и
услужливость, ибо он благоговел перед хозяином и был к нему нежно  привязан.
Но во власти Гамбо было далеко не все. Он не  мог  изменить  того,  что  уже
произошло, и не мог не лгать и не оправдываться, когда речь заходила о вещах
ему неприятных.
     По правде говоря, мистер Гамбо, хотя и клялся молчать об аресте  своего
господина,  никак  не  мог  бы  сдержать  такую  клятву.  Хотя  его   сердце
разрывалось от горя, он был не в силах удержать  свой  язык,  привыкший  без
устали  болтать,  хвастать,  шутить  и  лгать,  и  уже  успел  оповестить  о
прискорбном происшествии  большое  число  своих  знакомых,  главным  образом
джентльменов в ливреях со шнуром и галунами. Мы были свидетелями  того,  как
он сообщил горестную новость слугам полковника Ламберта и лорда Ротема, и он
известил о ней в своем лакейском клубе,  который  посещали  служители  самых
важных вельмож. Затем он снизошел до кружечки эля в комнате дворецкого  сэра
Майлза Уорингтона, где  повторил  и  приукрасил  свою  повесть.  После  чего
отправился к слугам госпожи Бернштейн, среди  которых  у  него  было  немало
приятелей, и поведал им о своем горе, а поскольку в этот вечер ему  не  надо
было исполнять своих обычных обязанностей,  он  заглянул  еще  в  дом  лорда
Каслвуда и рассказал домочадцам его сиятельства о том, что случилось  раньше
вечером. Вот почему, когда Гамбо в ответ  на  приказание  хозяина  прижимает
руку к сердцу и, проливая потоки слез, клятвенно заверяет его: "Нет, хозяин,
никогда, никому!" - мы располагаем  достаточным  количеством  фактов,  чтобы
оценить, в какой мере возможно полагаться на  правдивость  этого  преданного
слуги.
     Гамбо давно покончил с туалетом хозяина, унылый завтрак был  съеден,  -
как бы медленно ни тянулись часы для  узника,  они  все-таки  проходили,  но
вопреки данному утром обещанию Сэмпсон  все  не  появлялся.  Наконец,  когда
время перевалило далеко  за  полдень,  от  него  пришло  заклеенное  влажной
облаткой  послание,  чернила  которого  едва  высохли.  Письмо  злополучного
капеллана гласило:
     "Ах, сэр! Дражайший сэр! Я сделал все, что  может  сделать  человек  по
приказанию своего патрона и благодетеля! Вы  ведь  не  знали,  сэр,  на  что
обрекали меня? Иначе, если уж мне суждено было попасть в тюрьму, почему я не
разделяю вашего заточения и нахожусь в каталажке за три дома от вашей?
     Да. Таковы факты. Когда я поспешил к вам, отдавая себе полный  отчет  в
опасности, которой подвергался, - но по призыву  такого  благодетеля,  каким
был для меня мистер Уорингтон, я готов ринуться навстречу любым  опасностям!
- меня схватили два негодяя с предписанием о моем аресте  и  отвели  меня  к
Нейботу, так что я нахожусь совсем рядом с вашей милостью,  и  мы  могли  бы
даже перекликаться через садовые стены наших темниц.
     У меня есть важные известия касательно  ваших  дел,  но  я  не  решаюсь
доверить их бумаге. Да пойдут они у вас  на  лад!  Да  наступит  перемена  к
лучшему и в моей злополучной доле, о чем и возносит молитву
                                    вашей чести несчастный капеллан
                                                                      Т. С."

     А теперь, раз мистер Сэмпсон  опасается  писать,  мы  возьмем  на  себя
обязанность познакомить читателя  с  известиями,  которые  бедняга  капеллан
побоялся изложить на бумаге.
     Словоохотливые излияния мистера Гамбо не достигли Лонг-Акра,  и  мистер
Сэмпсон узнал, какое несчастье постигло его патрона, только из письма  Гарри
и от его вестника. Капеллан все еще испытывал жаркую благодарность к мистеру
Уорингтону за недавнее его благодеяние и рад был бы изыскать средство, чтобы
выручить молодого виргинца. Он знал, какую значительную сумму  выиграл  лорд
Каслвуд у своего юного родственника, он обедал  накануне  в  обществе  лорда
Каслвуда и теперь побежал к  его  сиятельству  в  надежде  пробудить  в  нем
жалость к мистеру Уорингтону.  Сэмпсон  весьма  красноречиво  и  трогательно
описал лорду Каслвуду бедственное положение его кузена и говорил с искренним
волнением и душевностью, что, впрочем, графа нисколько не растрогало.
     Милорд недовольно и зло оборвал мольбы капеллана.
     - Разве я не сказал вам два дня назад, когда вы приходили за  деньгами,
что я нищ? - объявил граф. - И разве я с тех пор получил наследство? Грошей,
которые я выиграл у моего кузена, я тотчас лишился. Я  не  только  ничем  не
могу помочь мистеру Уорингтону, но не далее, как сегодня утром, я, не зная о
его беде, отправил ему письмо с просьбой помочь мне!
     И действительно, такое письмо было переслано мистеру Уорингтону  с  его
квартиры, куда его доставила почта.
     - Я должен раздобыть для него денег, милорд. Ведь у него совсем  ничего
не осталось после того, как он меня выручил. Он должен получить деньги, даже
если мне придется для этого заложить свое облачение! - воскликнул капеллан.
     - Аминь. Ну, так  идите  закладывайте  свое  облачение.  Такие  чувства
делают вам честь, - сказал милорд и вновь занялся чтением газеты,  а  бедный
Сэмпсон удалился в глубочайшем унынии.
     Тем временем леди Мария узнала, что у ее брата  находится  капеллан,  и
догадалась, о чем они могли беседовать. Она встретила  мистера  Сэмпсона  за
дверью библиотеки и увела его в  столовую.  Лицо  ее  изображало  сильнейшее
огорчение и сочувствие.
     - Скажите мне, что случилось с мистером Уорингтоном? - спросила она.
     - Так вашему сиятельству известно об этом? - сказал капеллан.
     - Я совсем истерзалась с прошлого вечера, когда его слуга  явился  сюда
со своим ужасным известием, - ответила леди Мария. - Мы  услышали  про  это,
вернувшись из Оперы, - мы сидели в ложе леди Ярмут - милорд, леди Каслвуд  и
я.
     - Так его сиятельство все знал? - продолжал Сэмпсон.
     - Мы услышали об этом от Бенсона за чаем после театра, - повторила леди
Мария.
     Подобное лицемерие вывело капеллана из себя.
     - Это уж слишком! - воскликнул он с ругательством и сообщил леди  Марии
свой недавний разговор с лордом Каслвудом и  отказ  его  сиятельства  помочь
кузену, которого он же обыграл. С большим чувством  и  красноречием  Сэмпсон
описал великодушие и благородство, с каким мистер Уорингтон пришел на помощь
ему самому.
     Тут леди Мария произнесла множество слов по адресу своей семьи, и слова
эти отнюдь не были лестными для ее  плоти  и  крови.  Поистине  удивительно,
сколько горьких истин способны высказать  друг  про  друга  члены  некоторых
семей, обычно вовсе не  склонные  говорить  правду,  стоит  им  рассориться.
Обливаясь слезами, прибегая к выражениям  настолько  крепким,  что  подумать
страшно, леди Мария разразилась бурной тирадой,  в  которой  так  или  иначе
коснулась истории жизни почти всех своих высокородных родичей. Она осыпала и
мужчин и дам одинаковыми комплиментами. Она вопияла, спрашивая небеса, зачем
они сотворили таких... (впрочем, неважно,  как  именно  она  называла  своих
братьев, сестер, дядей, теток и родителей), а затем, осмелев от ярости,  она
кинулась к двери библиотеки  с  такими  пронзительными  воплями  и  с  такой
яростью в очах, что капеллан в предвиденье семейной сцены поспешил  убраться
восвояси.
     Милорд, оторвавшись от  книги  -  или  какого-то  иного  занятия,  -  с
некоторым удивлением поглядел на взбешенную  женщину  и  подобрал  проклятие
покрепче, чтобы, так сказать, швырнуть в нее и осадить ее на всем скаку.
     Но мы уже видели, какой мужественной бывала Мария в гневе. Хотя  обычно
она побаивалась брата, в эту минуту его брань и сарказмы не  внушали  ей  ни
малейшего страха.
     - Ах, вот как, милорд! - закричала она. - Вы садитесь играть  с  ним  с
глазу на глаз, передергиваете и обираете его! Вы обчистили бедного  мальчика
до последнего шиллинга, а теперь отказываетесь помочь ему из его же денег!
     - А, так этот чертов капеллан успел насплетничать! - замечает милорд.
     - Ну, выгоните его! Уплатите ему жалованье и вышвырните его  вон  -  он
только рад будет, - кричит Мария.
     - Я держу его на случай, если одной из моих сестер  понадобится  спешно
выйти замуж, - говорит Каслвуд, свирепо уставившись на нее.
     - А чего можно ждать от женщин в семье, где такие мужчины? - спрашивает
миледи.
     - Effectivement {И в самом деле (франц.).}, - говорит  милорд,  пожимая
плечами.
     - А что же нам делать, если у нас такие отцы и братья? Может быть, мы и
плохи, но вы-то каковы? У вас ведь нет ни мужества... да-да,  ни  чести,  ни
простой порядочности. Такие, как  вы,  не  садятся  играть  с  вами,  милорд
Каслвуд, и вот вы втягиваете в игру бедного  мальчика  из  Виргинии,  своего
родственника, и бессовестно его обчищаете! Какой позор, какой позор!
     - Мы ведь все ведем какую-то игру. Разве ты,  Мария,  не  начала  и  не
выиграла свою  партию?  Отчего  это  вдруг  такие  угрызения  из-за  бедного
мальчика из Виргинии? Или мистер Гарри пошел  на  попятный?  А  может  быть,
вашему сиятельству сделали более выгодное предложение? - восклицает  милорд.
- Да если ты и не выйдешь за него замуж, так его приберет к  рукам  одна  из
уорингтонских барышень, помяни мое слово, -  старая  святоша  на  Хилл-стрит
отдаст за него любую, лишь бы взял. Или ты совсем  дура,  Мария  Эсмонд?  То
есть даже больше дура, чем я думал?
     - Я была бы дурой, Юджин, если бы верила,  будто  мои  братья  способны
поступать, как честные люди! - сказала Мария. - Только дура может надеяться,
что ты поступишь вопреки своей натуре, что ты поможешь родственнику в  беде,
что ты не обчистишь простака, если он попадется на твою удочку.
     - Обчищу! Вздор! Какие глупости ты говоришь! Мальчик вел  такую  жизнь,
что даже ты могла бы предвидеть, чем это кончится. Он бы все равно  проиграл
свои деньги, не мне - так другому. Я не осуждал тебя за твои милые  планы  в
отношении него. Так почему же ты сердишься, если я протянул руку за тем, что
он предлагал всему свету? Я тебя урезониваю, а для чего,  собственно?  Ты  в
таком возрасте, что могла бы и сама взглянуть правде в глаза.  Ты  считаешь,
что эти деньги по праву принадлежали леди Марии Уорингтон и ее детям? Так  я
повторяю, через три месяца они все были бы спущены  за  игорными  столами  у
Уайта, и много лучше, что они пошли в уплату моих  долгов.  Вот  чего  стоит
гнев вашего сиятельства, рыдания, угрозы и гадкие выражения. А я, как добрый
брат, отвечаю ласково и разумно.
     - Мой добрый брат мог бы предложить что-нибудь посущественнее  ласковых
слов бедному мальчику, у которого он только что забрал тысячи,  -  возразила
сестра этого любящего брата.
     - Боже великий, Мария! Как ты не понимаешь, что умная женщина даже  это
неприятное происшествие может обратить в свою пользу! - восклицает милорд.
     Мария ответила, что не понимает, о чем он говорит.
     - А вот о чем. Обойдемся без имен. Я в чужие дела не  мешаюсь,  у  меня
хватает своих, черт бы их побрал. Но  предположим,  мне  известен  случай  в
другой семье, который приложим к нашим обстоятельствам. А именно. Желторотый
юнец,  наследник  приличного  состояния,  приезжает  из  деревенской   глуши
погостить у своих друзей в городе - неважно откуда, неважно в  какой  город.
Пожилая родственница, влачившая свое девичество  уже...  -  ну,  сколько,  к
примеру, лет? - вырывает у юного джентльмена обещание жениться, неважно,  на
каких условиях.
     - Милорд,  вам  мало  обездолить  вашего  кузена,  вы  еще  оскорбляете
собственную сестру? - спрашивает Мария.
     - Мое милое дитя, я хоть словом заикнулся  о  передергивании,  обирании
или обдирании? И разве я взбесился, когда ты оскорбляла меня? Я  знаю,  твоя
вспыльчивость и свойственное всему вашему  полу  неразумие  имеют  право  на
снисходительность. И я был с  тобой  учтив  и  ласков.  Итак,  я  продолжаю.
Пожилая родственница вырывает обещание жениться у юнца,  которому  вовсе  не
хочется его исполнять. И он  ищет  способа  нарушить  свою  клятву.  Пожилая
родственница ему опротивела,  и  он  будет  ссылаться  на  несогласие  своей
матушки, он пойдет на что угодно, лишь бы освободиться от обещания.
     - О, разумеется, будь он из нас, из Эсмондов! Но мы, милорд, говорим  о
человеке  чести!  -  восклицает  Мария,  которая,  я  полагаю,   восхищалась
прямодушием в других, хотя в собственной  семье  ей  его  и  не  приходилось
наблюдать.
     - Я не стану возражать ни на первое,  ни  на  второе  восклицание  моей
дражайшей сестрицы. Любой из нас, не задумываясь,  отказался  бы  от  такого
обещания, особенно если бы оно не было запечатлено письменно.
     - Милорд! - охает Мария.
     - Ха! Я знаю все. Тетушка Бернштейн устроила в Танбридже  очень  ловкую
штучку. Мужчинам в нашем семействе далеко до старушки.  Тебя  арестовали,  а
потом обыскали твои шкатулки и баулы. Когда ты вышла на свободу,  оказалось,
что письмо могока к тебе исчезло, но ты, как иногда с тобой случается,  была
благоразумна и промолчала. Ты все еще имеешь виды  на  своего  чероки.  Soit
{Пусть будет так (франц.).}. Женщина с твоим зрелым опытом знает, чего стоит
муж. Так имеет ли смысл обращать внимание на  такой  пустяк,  как  двести  -
триста фунтов?
     - Всего только триста фунтов, милорд? - перебивает Мария.
     - Ну, сотней больше, сотней меньше -  какая  разница?  Что  такое  этот
карточный проигрыш? Безделица! Ставка, которую пробуешь выиграть ты,  -  это
княжество! Тебе нужно твое виргинское королевство, и поверь мне,  переделка,
в которую попал твой милый, - большая для тебя удача.
     - Я вас не понимаю, милорд.
     - C'est possible {Возможно (франц.).}. Но сядь, и я  объясню  так,  что
даже тебе все станет ясно.
     И вот Мария Эсмонд, ворвавшаяся к брату разъяренной львицей, села у его
ног кроткой овечкой.

     Госпожа Бернштейн была  немало  огорчена  известием  об  аресте  своего
племянника, которое мистер Гамбо доставил на Кларджес-стрит в роковой вечер.
Она хотела сама расспросить чернокожего слугу о подробностях постигшей Гарри
беды, но мистер  Гамбо,  торопясь  сообщить  печальную  новость  еще  многим
другим, удалился прежде, чем ее милость послала за ним.  Это  обстоятельство
не улучшило расположения ее духа, как и бессонная ночь,  которую  она  затем
провела. Я не завидую ни компаньонке, которая  играла  с  ней  в  карты,  ни
горничной, спавшей в ее опочивальне. Арест за  долги  был  весьма  заурядным
событием, и баронесса,  как  светская  женщина,  прекрасно  это  знала.  Что
натворил ее шалопай-племянник? Сколько ей придется уплатить за него? Неужели
он промотал все свои деньги? Она намеревалась  помочь  ему,  если,  конечно,
сумма не окажется чрезмерной.  Ей  нравились  даже  его  расточительность  и
проказы. В первый раз за долгие-долгие годы нашлось  человеческое  существо,
которое пробудило в этой очерствевшей душе теплые чувства. И потому она, как
и сам Гарри, не сомкнула глаз, а рано поутру посланцы, которых они отправили
по одному и тому же делу, возможно, встретились в пути.
     Госпожа Бернштейн послала слугу к своему поверенному мистеру Дрейперу с
распоряжением, чтобы мистер Д. узнал  сумму  долга,  за  который  арестовали
мистера Уорингтона, и незамедлительно явился к баронессе. Эмиссары  Дрейпера
без особого труда установили, что мистер Уорингтон содержится совсем  рядом,
а также выяснили сумму предъявленного ему покуда иска. Но если у  него  есть
другие кредиторы, в чем сомневаться не приходится,  они,  конечно,  поспешат
представить его счета ко взысканию, как только услышат про его арест.
     Мистеру Блеску, ювелиру, за злосчастные подарки -  столько-то,  хозяину
квартиры на Бонд-стрит за стол, дрова  и  проживание  -  столько-то.  Мистер
Дрейпер установил, что все пока исчерпывается этими двумя исками. И он  ждал
только  распоряжения  баронессы,  чтобы  уладить  дело.  В  первую   очередь
необходимо уплатить ювелиру, так  как  мистер  Гарри  легкомысленно  заложил
золотые вещи, которые взял у мистера Блеска в кредит. Вероятно,  ему  срочно
потребовались наличные, но он рассчитывал выкупить заклад в самое  ближайшее
время и, разумеется, ни о чем бесчестном не помышлял. Однако  его  поступок,
стань он достоянием гласности, может быть истолкован весьма неблаговидно,  а
потому лучше было бы уплатить ювелиру без промедления.
     - Какая