,  каковые
она задолжала миссис Элизе Пинкотт.
     Но где же тем временем пребывал  преподобный  мистер  Сэмпсон?  Подобно
легендарному опоссуму -  мы  с  вами  читали,  как  он,  завидев  со  своего
эвкалипта меткого стрелка, сказал: "Что делать, майор, спускаюсь!" - Сэмпсон
отдался в руки своих преследователей.
     - Чей это  иск,  Саймонс?  -  спросил  он  грустно.  Он  был  знаком  с
Саймонсом, так как много раз встречался с ним и раньше.
     - Баклби. Кордвейнера, - ответил мистер Саймонс.
     - Да-да, сорок восемь фунтов и судебные  издержки!  -  произнес  мистер
Сэмпсон со вздохом. - Заплатить я не могу. А кто это с вами?
     Товарищ мистера Саймонса мистер Лайонс выступил вперед  и  сказал,  что
его дом чрезвычайно удобен и благородные джентльмены часто  гостят  под  его
кровом: он будет горд и счастлив принять у себя его преподобие.
     У дверей церкви ждали два портшеза. Леди Мария Эсмонд и мистер  Сэмпсон
сели  в  них  и  отправились  в  обитель  мистера  Лайонса  в  сопровождении
джентльменов, с которыми мы только что имели честь познакомиться.
     Баронесса  Бернштейн  не  замедлила   послать   к   племяннице   своего
доверенного слугу мистера Кейса с запиской, в которой заверяла  ее  в  самой
горячей привязанности и сожалела, что значительные  карточные  проигрыши,  к
несчастью, не позволяют ей уплатить за леди Марию ее долг. Однако она с этой
же почтой пишет миссис Пинкотт, умоляя ее об отсрочке, и едва только получит
ответ, как не замедлит ознакомить с ним дражайшую племянницу.
     Миссис Бетти явилась утешать  свою  госпожу,  и  они  вместе  принялись
раздумывать над тем, как раздобыть денег  на  почтовую  коляску  для  Бетти,
которая и сама чуть было не угодила в беду. В карты ей везло не  более,  чем
леди Марии, и на двоих у них нашлось всего лишь  восемнадцать  шиллингов,  а
потому было решено, что Бетти продаст золотую цепочку своей госпожи  с  тем,
чтобы на вырученные деньги поспешить в Лондон. Но Бетти отнесла цепочку тому
самому ювелиру, который продал  ее  мистеру  Уорингтону,  преподнесшему  эту
безделицу своей кузине, и тот, решив, что Бетти  украла  цепочку,  пригрозил
послать за констеблем.  Тут  уж  ей  пришлось  признаться,  что  ее  госпожа
находится в заточении, и еще до наступления ночи  весь  Танбридж  знал,  что
леди Мария Эсмонд арестована  за  долги.  Однако  деньги  Бетти  получила  и
умчалась в Лондон за рыцарем, на чью помощь уповала бедная пленница.
     - Смотри, не проговорись, что это письмо пропало. Мерзавка! Я еще с ней
рассчитаюсь!
     (По моим предположениям, слово "мерзавка" леди Мария  адресовала  своей
тетушке.)
     Мистер Сэмпсон прочел ее сиятельству проповедь, и они  скоротали  вечер
за планами мести и триктраком, лелея хорошо обоснованную надежду, что  Гарри
Уорингтон поспешит на выручку, едва услышит о постигшем их несчастье.
     Хотя до истечения вечера весь Танбридж  уже  знал,  в  каком  положении
очутилась леди Мария и еще многое сверх того, хотя  каждому  было  известно,
что она находится под арестом, и где именно, и  за  какую  сумму  (только  в
десять раз преувеличенную), и что ей пришлось заложить последние побрякушки,
чтобы раздобыть денег на пропитание в узилище, и хотя  все  утверждали,  что
это - дело рук старой ведьмы Бернштейн, общество было сама учтивость,  и  на
карточном вечере у леди Тузингтон,  где  присутствовала  госпожа  Бернштейн,
никто ни словом не обмолвился об утреннем происшествии, - во всяком  случае,
так, чтобы она могла расслышать. Леди Ярмут осведомилась  у  баронессы,  как
пошивает  ее  ошеровательный  племянник,  и  узнала,  что  мистер  Уорингтон
находится в Лондоне. А леди Мария будет нынче у леди Тузингтон?  Леди  Мария
занемогла - утром у нее был обморок, и ей пока следует оставаться в постели.
Шелестели карты,  пели  скрипки,  наполнялись  бокалы,  благородные  дамы  и
господа беседовали, смеялись, зевали, шутили, лакеи таскали  куски  с  блюд,
носильщики  пили  и  ругались  возле  своих  портшезов,  а  звезды   усыпали
небосклон, словно никакая леди Мария не  томилась  в  заключении  и  никакой
мистер Сэмпсон не изнывал под арестом.
     Возможно, госпожа Бернштейн уехала  с  ассамблеи  одной  из  последних,
потому что не желала дать обществу возможность перемывать ей косточки у  нее
за спиной. Ах, какое утешение, скажу я еще раз, что у нас есть спины  и  что
на спинах нет ушей! Имеющий уши, чтобы слышать, да заткнет их  ватой!  Может
быть, госпожа Бернштейн и слышала, как  люди  осуждали  ее  за  бессердечие:
выезжать в свет, играть в карты и развлекаться, когда у ее племянницы  такое
несчастье! Как будто Марии было бы легче, если бы она  осталась  дома!  И  к
тому же в ее возрасте всякое нарушение душевного спокойствия бывает опасным.
     - Ах, оставьте! - говорит леди Ярмут. -  Бернштейн  села  бы  играть  в
карты и на гробе своей племянницы. Сердце! Откуда оно у нее? Старая  шпионка
отдала его  Кавалеру  тысячу  лет  назад  и  с  тех  пор  отлично  без  него
обходилась. А за какую сумму арестовали леди Марию? Если  долг  невелик,  мы
его уплатим - ее тетушка будет очень недовольна.  Фукс,  узнайте  утром,  за
какую сумму арестовали леди Марию Эсмонд.
     И верный Фукс с поклоном заверил  сиятельную  даму,  что  ее  поручение
будет исполнено.
     Итак, госпожа Бернштейн отправилась домой около полуночи и  вскоре  уже
спала крепким сном. Пробудившись от него поздно утром, она  призвала  верную
камеристку, которая тотчас подала ее милости утренний чай. Если я скажу вам,
что она приняла с ним малую толику рома, вы, конечно, будете шокированы.  Но
наши прабабушки имели обыкновение хранить  в  своих  шкапчиках  "укрепляющие
средства". Разве не читали вы у Уолпола про знатную даму, сказавшую: "Если я
выпью еще, то приду в захмеленибус"? Да, ваши  прародительницы  не  стесняли
себя в употреблении крепких напитков, и это так же  верно,  как  и  то,  что
мистер Гоф здравствует и поныне.
     И вот, отхлебнув укрепляющего средства, госпожа Бернштейн  окончательно
пробуждается и спрашивает у миссис Бретт, что случилось нового.
     - А это уж пускай он вам скажет, - сердито отвечает камеристка.
     - Он? Кто он?
     Миссис Бретт называет Гарри и сообщает, что  мистер  Уорингтов  приехал
накануне после полуночи и что с ним была Бетти, горничная леди Марии.
     - А леди Мария  просит  передать  вашей  милости  ее  нежный  привет  и
нижайший поклон и уповает, что вы хорошо почивали, - говорит Бретт.
     - Очень хорошо, бедняжечка! А Бетти отправилась к ней?
     - Нет, она тут, - говорит миссис Бретт.
     - Так пусть же войдет! - приказывает старая дама.
     - Я  ей  сейчас  скажу,  -  отвечает  подобострастная  миссис  Бретт  и
удаляется выполнять распоряжение своей госпожи, которая удобно  откидывается
на подушки. Вскоре раздается стук  двух  пар  высоких  каблуков  по  паркету
спальни - в те дни ковры в спальне были еще неслыханной роскошью.
     - А, голубушка Бетти, так вы вчера были в Лондоне? -  спрашивает  из-за
полога госпожа Бернштейн.
     - Это не Бетти, это я! Доброе утро, тетушка, надеюсь, вы хорошо  спали?
- восклицает голос, от  которого  старуха  вздрагивает  и  приподнимается  с
подушек.
     Это голос леди Марии, которая, откинув полог  делает  тетушке  глубокий
реверанс. Леди Мария выглядит очень хорошенькой, розовой  и  веселой.  И  на
этом ее появлении у кровати госпожи Бернштейн мы, я думаю,  можем  завершить
настоящую главу.


        ^TГлава XXXIX^U
     Гарри на выручку

     "Дорогой лорд Марч (писал мистер Уорингтон из  Танбридж-Уэлза  утром  в
субботу 25 августа 1756 года). Спешу сообщить вам (с удовольствием),  что  я
выиграл все наши три парри. В Бромли я был ровно через час без  двух  минут.
Мои новые лошади бежали очень резво. Правил я сам, почтальона посадил рядом,
чтобы он показывал дорогу, а мой негр сидел внутри с миссис Бетти.  Надеюсь,
им поездка была очень приятна. На Блекхите нас никто не  остановил,  хотя  к
нам было подскакали два всадника, но наши физиономии им как  будто  пришлись
не по вкусу и они отстали, а в Танбридж-Уэлз (где я  уладил  свое  дело)  мы
въехали без четверти двенадцать. Так что  мы  с  вашей  милостью  квитты  за
вчерашний пикет, и я буду рад дать вам отыграться, когда вам будет угодно, а
пока остаюсь весьма благодарный и покорный ваш слуга

                                                       Г. Эсмонд-Уорингтон".

     Теперь, быть может, читатель поймет, каким образом утром в субботу леди
Марии Эсмонд удалось выйти на свободу и застать свою дорогую тетушку  еще  в
постели. Отправив миссис Бетти в Лондон, она никак не ожидала, что ее  посол
вернется в тот же день, и в полночь после легкого ужина, которым их угостила
супруга бейлифа, они с капелланом, мирно играли  в  карты,  когда  на  улице
послышался стук колес, и леди Мария, чье сердце вдруг забилось много быстрее
обычного, поспешила открыть свои козыри. Стук стал громче и смолк  -  экипаж
остановился перед домом, начались переговоры у  ворот,  а  затем  в  комнату
вошла миссис Бетти с сияющим лицом, хотя ее глаза  были  полны  слез,  а  за
ней... Кто этот высокий юноша? В силах ли мои читатели догадаться, кто вошел
следом за ней? Очень ли они рассердятся, если я сообщу, что капеллан швырнул
карты на стол с криком "ура!", а леди Мария, побелев как полотно,  поднялась
со стула, шатаясь сделала шаг-другой  и  с  истерическим  "ах"  бросилась  в
объятия своего кузена? Сколькими поцелуями он ее осыпал! Пусть  даже  mille,
deinde centum, dein mille altera,  dein  secimda  centum  {Тысяча,  а  потом
сотня, а после другая тысяча, а затем вторая сотня (лат.).}, и так далее,  я
ничего не скажу. Он явился спасти ее. Она знала, знала!  Он  ее  рыцарь,  он
избавил ее от плена и позора.  Она  проливала  на  его  плече  потоки  самых
искренних слез, и в этот миг, вся во власти глубокого  чувства,  она,  право
же, выглядит такой красивой, какой  мы  ее  еще  не  видели  с  начала  этой
истории. В обморок она на этот раз не  упала,  а  отправилась  домой,  нежно
опираясь на руку кузена, и хотя на протяжении ночи у нее и случилось два-три
приступа истерических рыданий, госпожа Бернштейн спала крепко  и  ничего  не
слышала.
     - Вы оба свободны, - таковы были первые слова Генри. -  Бетти,  подайте
миледи ее шляпу и пелерину, а  мы  с  вами,  капеллан,  выкурим  у  себя  по
трубочке - это освежит меня после поездки.
     Капеллан, также отличавшийся легко возбудимой чувствительностью, совсем
утратил власть над собой. Он заплакал, схватил руку Гарри, запечатлел на ней
благодарный поцелуй и призвал благословение небес  на  своего  великодушного
юного покровителя. Мистер Уорингтон ощутил сладкое волнение. Как это приятно
- приходить на помощь страждущим и сирым! Как это приятно - обращать  печаль
в радость! И пока наш юный рыцарь, лихо заломив шляпу, шагал рядом со  своей
спасенной принцессой, он был весьма горд и доволен собой. Его  чувства,  так
сказать,  устроили  ему  триумфальную  встречу,  и  счастье   во   всяческих
прекрасных обличиях улыбалось ему,  танцевало  перед  ним,  облекало  его  в
почетные одежды, разбрасывало цветы у него на пути, трубило в трубы и  гобои
сладостных  восхвалений,  восклицая:  "Вот   наш   славный   герой!   Дорогу
победителю!" И оно ввело его в дом царя и в зале  самолюбования  усадило  на
подушки благодушия. А ведь совершил он не так уж и много. Всего лишь  добрый
поступок. Ему достаточно было достать из кармана кошелек, и могучий талисман
отогнал дракона от ворот, принудил жестокого тирана, обрекшего леди Марию на
казнь, в бессилии уронить роковой  топор.  Ну,  да  пусть  он  потешит  свое
тщеславие. Он ведь  правда  очень  добрый  юноша  и  спас  двух  несчастных,
исторгнув из их глаз слезы благодарности и радости, а потому, если он слегка
и расхвастался перед капелланом и рассказывает ему  про  Лондон,  про  лорда
Марча, про кофейню Уайта  и  про  ассамблеи  у  Олмэка  с  видом  столичного
вертопраха, мне кажется, нам не следует ставить ему это в особую вину.
     Сэмпсон же все  никак  не  мог  успокоиться.  Он  обладал  на  редкость
впечатлительной натурой и чрезвычайно легко страдал  и  радовался,  проливал
слезы, пылал благодарностью, смеялся, ненавидел, любил. К  тому  же  он  был
проповедником и так развил и вышколил свою чувствительность,  что)она  стала
для него немалым подспорьем в его профессии. Он  не  просто  делал  вид,  но
действительно на мгновение испытывал все, о чем говорил. Он плакал искренне,
потому что слезы сами навертывались ему, на глаза. Он любил вас, пока был  с
вами,  и  печаль  его,  когда  он  соболезновал  горю  вдов  и  сирот,  была
неподдельной, но, выйдя из их  дверей  и  повстречав  Джека,  он  заходил  в
трактир напротив, и хохотал, и пел за  стаканом  вина.  Он  щедро  одалживал
деньги, но никогда не возвращал того,  что  занимал  сам.  В  эту  ночь  его
признательность Гарри Уорингтону была поистине беспредельной,  и  он  льстил
ему, не зная удержу. Пожалуй, и во всем Лондоне Юный Счастливец  не  мог  бы
отыскать более опасного собутыльника.
     Его преисполняла благодарность и самые горячие чувства  к  благодетелю,
который исторг его из узилища, и с каждым бокалом его восхищение  росло.  Он
превозносил Гарри - лучшего  и  благороднейшего  из  людей,  а  простодушный
юноша, как мы уже говорили, был склонен самодовольно считать все эти похвалы
вполне заслуженными.
     - Младшая ветвь нашего дома, - надменно объявил  Тарри,  -  обошлась  с
вами мерзко, но, черт побери, милейший Сэмпсон, я о вас позабочусь.
     Под  воздействием  винных  паров  мистер  Уорингтон  имел   обыкновение
говорить о знатности и богатстве своего семейства с большим жаром.
     - Я очень рад,  что  мне  выпал  случай  оказать  вам  помощь  в  беде.
Рассчитывайте на меня, Сэмпсон. Вы  ведь,  кажется,  упоминали,  что  отдали
сестру в пансион. Вам будут нужны для нее деньги, сэр. Вот бумажка,  которая
может прийтись кстати, когда надо будет платить за ее  учение.  -  И  щедрый
молодой человек протянул капеллану новенькую банкноту.
     Тот вновь не удержался от слез. Доброта Гарри потрясла его  до  глубины
души.
     - Мистер Уорингтон! - сказал он, слегка отодвинув банкноту. - Я... я не
заслуживаю ваших забот. Да, черт побери, не заслуживаю. -  И  он  выругался,
клятвенно подтверждая свое чистосердечное признание.
     - Пф! - говорит Гарри. - У меня их еще  много  остается.  В  бумажнике,
который я потерял на прошлой неделе, чтоб его черт  побрал,  денег  ведь  не
было.
     - Да, сэр, не было, - говорит мистер Сэмпсон, опуская голову.
     - Э-эй! А вам это откуда  известно,  господин  капеллан?  -  спрашивает
молодой человек.
     - Мне это известно, сэр,  потому  что  я  негодяй.  Я  недостоин  вашей
доброты. Я же вам это уже сказал. Я нашел ваш бумажник, сэр, в тот же вечер,
когда вы хватили лишнего у Барбо.
     - И прочли письма? - спросил мистер Уорингтон, вздрагивая и краснея.
     - В них не было ничего,  мне  прежде  не  известного,  сэр,  -  объявил
капеллан. - Вы  были  окружены  соглядатаями,  сэр,  о  которых  даже  и  не
догадывались. И вы слишком молоды и простодушны, чтобы вам  удалось  уберечь
от них свою тайну.
     - Так, значит, все эти россказни про леди Фанни и проделки моего кузена
Уилла - чистая правда? - осведомился Гарри.
     - Да, сэр, - вздохнул  капеллан.  -  Судьба  была  немилостива  к  дому
Каслвудов  с  тех  пор,  как  старшая  ветвь  семьи,  ветвь  вашей  милости,
отделилась от него.
     - А леди Мария? О ней вы ни  слова  сказать  не  посмеете!  -  вскричал
Гарри.
     - Да ни в коем случае, сэр, - говорит капеллан, бросая на своего  юного
друга непонятный взгляд. - Разве только, что она старовата для вашей чести и
вам было бы лучше найти жену, более подходящую  вам  по  годам,  хотя,  надо
признать, для своего возраста она выглядит очень  молодо  и  наделена  всеми
добродетелями и достоинствами.
     - Да, она для меня старовата, Сэмпсон, я знаю, - величественно  говорит
мистер Уорингтон, - но я дал ей слово. И вы сами видите, сэр, как она ко мне
привязана. Пойдите, сэр, принесите письма, которые вы нашли, и я  постараюсь
простить, что вы их скрыли.
     - Благодетель мой! Прощу ли я  себе!  -  восклицает  мистер  Сэмпсон  и
удаляется, оставляя своего патрона наедине с вином.
     Однако вернулся Сэмпсон очень скоро,  и  вид  у  него  был  чрезвычайно
расстроенный.
     - Что случилось, сэр? - властно осведомился Гарри.
     Капеллан протянул ему бумажник.
     - На нем ваше имя, сэр, - сказал он.
     - Имя моего брата, - возразил Гарри. - Мне его подарил Джордж.
     - Я хранил его в шкатулке под замком, сэр, и запер ее нынче  утром,  до
того как меня схватили эти люди. Вот бумажник, сэр, но письма пропали. Кроме
того, кто-то открывал мой сундук и саквояж. Я виновен, я жалок,  я  не  могу
вернуть вам вашу собственность!
     Произнося эти слова, Сэмпсон являл собой картину глубочайшего горя.  Он
умоляюще  сложил  ладони  и  только  что  не  пал  к  ногам  Гарри  в  самой
трогательной позе.
     Кто же побывал в комнатах мистера Сэмпсона и мистера  Уорингтона  в  их
отсутствие? Хозяйка была готова на коленях присягнуть,  что  туда  никто  не
входил, и в спальне мистера Уорингтона ничего тронуто не было, да и  скудный
гардероб мистера Сэмпсона, а также прочее его имущество не понесли  никакого
ущерба, - исчезло только содержимое бумажника, потерю которого он оплакивал.
     Кому же понадобилось его похищать? Леди Марии? Но  бедняжка  весь  день
провела под арестом, включая и те часы, когда могли  быть  похищены  письма.
Нет, она, конечно, в этом не участвовала. Но внезапный  их  арест...  тайная
поездка Кейса, дворецкого, в Лондон - Кейса, который знал сапожника, в  чьем
доме проживал мистер Сэмпсон, наезжая в Лондон,  а  также  все  тайные  дела
семейства Эсмонд... Все это, взятое вместе и по отдельности,  могло  навести
мистера Сэмпсона на мысль, что тут не обошлось без баронессы  Бернштейн.  Но
зачем понадобилось арестовывать леди Марию? Капеллану  пока  еще  ничего  не
было известно о письме, которого лишилась ее милость, ибо бедняжка Мария  не
сочла нужным доверить ему свой секрет.
     Что же касается бумажника и его содержимого, то  мистер  Гарри  в  этот
вечер, выиграв три пари, выручив двух своих друзей  и  превосходно  поужинав
холодными куропатками со старым бургундским, которое услужливый мосье  Барбо
прислал ему на квартиру, пребывал в таком прекрасном расположении духа,  что
принял клятвенные заверения капеллана в его  глубоком  раскаянии  и  будущей
нерушимой верности, милостиво протянул ему руку  и  простил  его.  Когда  же
Сэмпсон призвал всех богов в свидетели,  что  с  этих  пор  он  будет  самым
преданным, самым смиренным другом и покорнейшим слугой  мистера  Уорингтона,
готовым в любую минуту отдать за него жизнь, Гарри признал величественно:
     - Полагаю, Сэмпсон, что так оно и будет. Мой род... род Эсмондов привык
иметь вокруг себя преданных друзей и привык вознаграждать  их  за  верность.
Вино налито, капеллан. Какой тост вы предложите?
     -  Я  призываю  благословение  божье  на  дом  Эсмондов-Уорингтонов,  -
вскричал капеллан, и на глаза его навернулись вполне искренние слезы.
     - Мы старшая ветвь, сэр. Мой дед был маркизом Эсмондом, - заявил  Гарри
с  гордым  достоинством,  хотя  и  несколько  невнятно.  -  Ваше   здоровье,
капеллан... я вас прощаю, сэр... и будь у вас долгов хоть втрое больше, я бы
все равно их уплатил. Что там блестит за ставнями? Вот те на, да это  солнце
встало! Можно спать ложиться  без  свечей,  ха-ха-ха!  -  И,  вновь  призвав
благословение божье на капеллана, молодой человек отправился спать.
     В полдень явился слуга госпожи де Бернштейн и  передал,  что  баронесса
будет очень рада, если ее племянник выкушает у нее чашечку  шоколада,  после
чего наш юный друг поспешил встать и