им, я совершил  убийство
(разумеется, за обедом у меня подают херес и шампанское), так неужели, когда
за десертом будет откупорена третья бутылка бордо, я должен буду объявить об
этом прискорбном обстоятельстве (дружеской мужской компании)?  Безусловно  -
вот  этим-то  и  объясняется  приверженность  к  жидкой  кашке,  о   которой
упоминалось несколько страниц назад.
     - Я рад, что узнал, как вы вели себя с Катариной на самом деле,  мистер
Уорингтон. От всей души рад! - объявил пылкий Сэмпсон. - Ваш черед наливать.
Вы показали, что можете противостоять злословию и не поддаться соблазну. Ах,
любезный сэр! Не все люди столь счастливы! Что за превосходное  вино!  -  И,
допив рюмку, он добавил: - Какой же тост предложите вы теперь, любезный сэр?
     - Здоровье мисс Фанни Маунтин из Виргинии, - сказал  мистер  Уорингтон,
наливая вино, а его мысли унеслись за много тысяч миль домой.
     - Наверное, одна из ваших американских побед? - заметил капеллан.
     - Да нет, ей пошел только одиннадцатый год,  а  в  Виргинии  я  никогда
никаких побед не одерживал, мистер Сэмпсон, - ответил молодой человек.
     - Вы истинный джентльмен, сэр, - целуя, вы молчите об этом.
     - Я не целую и молчу. У нас в Виргинии, Сэмпсон,  не  в  обычае  губить
девушек или проводить время в обществе  потерянных  женщин.  Мы,  виргинские
джентльмены, чтим женщин и не ищем их позора, - вскричал Гарри, и вид у него
при этом был очень гордый и красивый. - Та, чье имя я назвал, росла в  нашей
семье с младенчества, и я застрелю  негодяя,  который  посмеет  ее  обидеть.
Небом клянусь - застрелю!
     - Ваши чувства делают вам честь. Позвольте пожать вашу руку.  Я  должен
пожать вам руку, мистер Уорингтон, - вскричал  восторженный  капеллан.  -  И
разрешите сказать  вам,  что  это  было  самое  искреннее,  самое  дружеское
пожатие, а вовсе не попытка бедняка угодить  богатому  патрону.  Нет!  Такое
вино уравнивает всех людей... да, всяк богат, пока оно не иссякло. И с  этой
бутылкой Том Сэмпсон не беднее вас с вашим княжеством.
     - Так разопьем еще бутылочку злата, - сказал со смехом Гарри. -  Encore
du cachet jaune, mon bon Monsieur Barbeau! {Еще  одну  желтую  головку,  мой
добрый мосье Барбо! (франц.).} - И мосье Барбо удалился в погреб.
     -  Еще  бутылочку  злата!  Превосходно!  А  как  чудесно  вы   говорите
по-французски, мистер Гарри.
     - Да, я хорошо говорю по-французски,  -  объявил  Гарри.  -  Во  всяком
случае, мосье Барбо меня понимает.
     - По-моему, вы все делаете хорошо. Вы преуспеваете во всем, за  что  ни
возьметесь. Вот почему тут воображают, сэр, что вы завоевали сердца стольких
женщин.
     - Ну вот, опять вы про женщин! Сколько раз мне повторять,  что  мне  не
нравятся эти историйки про женщин! Черт меня подери, Сэмпсон,  ну  зачем  им
надо чернить репутацию джентльмена?
     - Во всяком случае, сэр, одна такая женщина  есть,  если  только  глаза
меня не обманывают! - воскликнул капеллан.
     - О ком вы? - спросил Гарри, багрово краснея.
     - Нет, имен я не называю. Не бедняку капеллану вмешиваться в дела  тех,
кто выше его, или проникать в их мысли.
     - Мысли? Какие еще мысли, Сэмпсон?
     - Мне казалось, что я замечал в Каслвуде у одной прелестной  и  знатной
особы  явные  признаки  сердечной  склонности.  Мне  казалось,   что   некий
благородный молодой джентльмен пылает страстью, но, может быть, я  ошибся  и
смиренно прошу прощения.
     - Ах, Сэмпсон, Сэмпсон! - перебил его юноша. -  Я  очень  несчастен.  Я
давно хотел  кому-нибудь  довериться,  попросить  совета.  Так,  значит,  вы
знаете, что происходило... между мной и... Налейте мистеру  Сэмпсону,  мосье
Барбо... и... и одной особой?
     - Я наблюдал это весь прошлый месяц.
     - Черт побери, сударь, вы признаетесь, что шпионили за мной?  -  гневно
воскликнул Гарри.
     - Шпионил? Но ведь вы ничего и не  скрывали,  мистер  Уорингтон,  а  ее
милость - тоже плохая обманщица. Вы все время были  вместе.  В  беседках,  в
аллеях, в деревне, в коридорах замка - вы  всегда  находили  предлог  искать
общества друг друга, а за вами наблюдало много глаз помимо моих.
     - Боже милостивый! Так что же вы видели, Сэмпсон? - воскликнул юноша.
     - О нет, сэр! О поцелуях следует молчать. Я готов снова это  повторить,
- объявил капеллан.
     Молодой человек покраснел еще больше.
     - Ах, Сэмпсон, - вскричал он, - могу ли я... могу ли я довериться вам?
     - Любезнейший сэр! Милейший, великодушнейший юноша! Вы ведь знаете, что
я готов пролить за вас кровь моего сердца!  -  восклицал  капеллан,  пожимая
руку своего покровителя и возводя блестящие глаза к потолку.
     - Ах, Сэмпсон, как я несчастен! Послушайте, я тут играю в карты  и  пью
вино, но только для того, чтобы рассеяться. Признаюсь вам,  что  в  Каслвуде
между некой особой и мной что-то произошло.
     Капеллан присвистнул над рюмкой бордо,
     - И от этого-то я и несчастен. Понимаете, если  джентльмен  дал  слово,
то, значит, он его дал и должен сдержать. Понимаете, я думал, что люблю  ее,
- да, и люблю очень сильно, потому что она милая, добрая,  нежная  и,  кроме
того, хорошенькая - настоящая красавица, но  ведь  вам  известна  разница  в
нашем возрасте, Сэмпсон. Подумайте, какая между  нами  разница  в  возрасте,
Сэмпсон! Она не моложе моей матери!
     - Которая вам этого никогда не простит.
     - Я не позволю вмешиваться в мои дела! Ни госпоже Эсмонд, ни кому бы то
ни было еще! - воскликнул Гарри.  -  Но  понимаете,  Сэмпсон,  она,  правда,
немолода и... О, черт возьми! Зачем только тетушка сказала мне это!
     - Но что?
     - То, чего я не могу открыть никому, то, что причиняет мне  невыносимые
муки!
     - Но не про... не про... - Капеллан припомнил  интрижку  ее  милости  с
французским  учителем  танцев  и  кое-какие  другие   историйки,   бросавшие
некоторую тень на ее репутацию, но  вовремя  умолк.  Выть  может,  он  выпил
слишком мало и вино еще не успело расположить его к полной откровенности,  а
может быть, слишком много, я  минута  душевного  благородства  осталась  уже
позади.
     - Да-да! Они все фальшивые - все до одного! - возопил Гарри.
     - Силы небесные, о чем это вы? - осведомился его друг.
     - Вот о чем, сударь, вот о чем! - ответил Гарри, выбивая дробь на своих
белоснежных зубах. - Я не знал этого, когда делал ей  предложение.  Клянусь,
не знал! Как это ужасно, как ужасно!  Сколько  мучительных  ночей  провел  я
из-за этого, Сэмпсон. У моего милого дедушки были вставные челюсти - их  ему
изготовил один француз в Чарлстоне, - и мы подглядывали, как они скалились в
стакане с водой,  а  когда  он  их  вынимал  изо  рта,  щеки  у  него  сразу
западали... Мне и в голову не приходило, что у нее тоже...
     - Но что, сэр? - снова спросил капеллан.
     - Черт побери, сударь! Разве вы не понимаете, что я говорю о  зубах?  -
сказал Гарри, стуча по столу.
     - Но ведь их таких только два.
     -  А  вам  откуда  это  известно,  сударь,  черт  побери?  -  в  ярости
осведомился молодой человек.
     - Я... от ее горничной. Ей выбило два зуба камнем, который, кроме того,
немного рассек губу, и их пришлось заменить.
     - Ах, Сэмпсон! Неужели вы хотите сказать что они не все  поддельные?  -
воскликнул юноша.
     - Всего два, сэр. Во всяком случае, так говорила Пегги, а она выболтала
бы всю подноготную и об остальных тридцати - они  такие  же  настоящие,  как
ваши собственные зубы, а у вас зубы прекрасные.
     -  А  ее  волосы,  Сэмпсон,  они  тоже  настоящие?  -  спросил  молодой
джентльмен,
     - Они изумительны - это  я  могу  подтвердить  хоть  под  присягой.  Ее
милость может сидеть на них, а фигура у нее великолепна, казна белее  снега,
а сердце - добрейшее в мире, и я знаю.... то есть, я убежден, что оно  полно
вами, мистер Уорингтон.
     - Ах, Сэмпсон! Пусть небо, пусть небо благословит вас! Какую тяжесть вы
сняли с моей души этими... этими... ну, неважно! Ах, Сэм! Как счастлив... то
есть... нет-нет, как я несчастлив! Она  не  моложе  госпожи  Эсмонд  -  черт
побери, это так! Она не моложе моей матери! Неужели человек должен  жениться
на женщине, которая не моложе его матери? Это уж слишком, черт  возьми!  Да,
слишком! - И тут, как ни  прискорбно,  Гарри  Эсмонд-Уорингтон,  эсквайр  из
Каслвуда в Виргинии, вдруг расплакался.  Видите  ли,  блаженная  черта  была
пройдена уже несколько рюмок тому назад.
     - Так, значит, вы не хотите жениться на ней? - спросил капеллан.
     - А вам-то что до этого, сударь? Я дал  ей  слово,  а  у  Эсмонда  -  у
виргинского Эсмонда, заметьте, мистер... как бишь  вас?..  Сэмпсон...  кроме
его слова, нет ничего.
     Мысль была, безусловно, благородной,  но  выразил  ее  Гарри  несколько
заплетающимся языком.
     - Заметьте, я сказал "виргинский Эсмонд", -  продолжал  бедняга  Гарри,
назидательно поднимая палец. - Я не говорю о здешней  младшей  ветви.  Я  не
говорю о Уилле, который надул меня с лошадью, - я ему переломаю  все  кости.
Леди Мария тут ни при чем... да благословит ее бог!  И  да  благословит  бог
вас, Сэмпсон! Вы заслуживаете, чтобы вас сделали епископом, старина!
     - Я полагаю, вы обменивались письмами? - спросил Сэмпсон.
     - Письмами! Черт возьми, она только и делает,  что  пишет  мне  письма.
Чуть отведет меня в оконную нишу, и уже засовывает письмо  мне  за  манжету.
Письма - насмешили просто! Вот  они,  письма!  -  И  юноша  бросил  на  стол
бумажник с пачкой эпистол бедняжки Марии.
     - Да, это письма, ничего не скажешь! Целая почтовая  сумка!  -  заметил
капеллан.
     - Но тот, кто посмеет коснуться их... будет убит... на месте! - возопил
Гарри, встал со стула и, пошатываясь, побрел за своей шпагой.
     Обнажив ее, он притопнул ногой, сказал "ха-ха!" и сделал выпад,  целясь
в грудь мосье Барбо, ловко укрывшегося за спиной капеллана,  который  не  на
шутку встревожился. Я знаю, нашлось бы немало более интересных  картин,  чем
те, которые мы посвящали Гарри в этом месяце, однако наш юноша, когда он  со
всклокоченными волосами метался по зале flamberge au vent {Со шпагой  наголо
(франц.).}, стараясь заколоть перепуганных трактирщика и капеллана,  мог  бы
дать недурную пищу карандашу. Но увы, он споткнулся о табурет и был повержен
в прах врагом, похитившим его рассудок. Эй, Гамбо! Помоги  своему  господину
добраться до постели!


        ^TГлава XXXII,^U
     в которой приказывают заложить семейную карету

     Теперь нам предстоит выполнить приятную обязанность, а именно - открыть
секрет, который мистер Ламберт шепнул на ушко жене в  конце  главы  двадцать
девятой, - секрет, вызвавший такое ликование, когда наутро  его  узнали  все
члены окхерстского семейства. Так как сено было уже убрано, а хлеба  еще  не
созрели и рабочие лошади томились от безделья, то почему бы, спросил  мистер
Ламберт, не запрячь их в карету и не отправиться всем нам  в  Танбридж-Уэлз,
заехав по дороге за нашим другом Вулфом в Уэстерем?
     Маменька с восторгом согласилась на это  предложение,  не  преминув,  я
полагаю, нежно поцеловать добросердечного джентльмена, его  сделавшего.  Все
дети запрыгали от  радости.  Девицы  немедленно  отправились  паковать  свои
лучшие  казакины,  карако,  рюши,  оборки,  мантильи,  накидки,  редингтоны,
пеньюары, шали, шляпки, ленты, пелерины, чулочки со стрелками,  туфельки  на
высоких каблуках и уж не знаю какие  еще  принадлежности  туалета.  Парадные
наряды маменьки были извлечены из шкафов, откуда они появлялись на свет лишь
в самых редких и торжественных случаях, чтобы затем вновь упокоиться  там  в
лаванде и уединении; бравый полковник достал шляпу  с  позументом,  парадный
камзол и шпагу с  серебряным  эфесом;  Чарли  ликовал,  получив  праздничный
кафтан своего отца, в котором полковник венчался и  который  миссис  Ламберт
перешила не без некоторой грусти. Хвосты  и  гривы  Бочонка  и  Клецки  были
подвязаны лентами, и к ним припрягли Серого, старого водовозного коня, чтобы
он помогал им тащить карету первые пять миль по  холмам  между  Окхерстом  и
Уэстеремом. Карета была весьма почтенной колымагой и, по  семейной  легенде,
участвовала в кортеже, который сопровождал Георга I из  Гринвича  в  Лондон,
когда он прибыл в Англию, дабы воссесть на ее престол. Карета эта перешла  к
ним от отца мистера Ламберта,  и  вся  семья  всегда  считала  ее  одним  из
великолепнейших  экипажей  Соединенного  Королевства.  На  козлы  водворился
Брайан, кучер, а также  -  неужели  надо  признаться  и  в  этом?  -  пахарь
окхерстского семейства, рядом с ним уселся мистер Чарли. Драгоценные  наряды
покоились в сундуках на крыше. Пистолеты полковника были положены  в  карман
кареты, а мушкет повешен за козлами, под рукой у Брайана, который был старым
солдатом. Однако ни один разбойник не напал  на  наших  путешественников,  и
даже содержателям гостиниц не удалось ограбить полковника Ламберта, который,
как обладатель тощего кошелька и большого семейства, не собирался  позволить
этим или иным хищникам большой дороги поживиться за его  счет.  Его  молодой
друг полковник Вулф снял для них за умеренную  плату  скромное  помещение  в
доме, где имел обыкновение останавливаться сам и куда не преминул теперь  их
проводить.
     Оказалось,  что  квартира  эта  расположена  напротив  жилища   госпожи
Бернштейн, и окхерстское семейство, прибывшее в Танбридж в субботу  вечером,
имело  удовольствие   созерцать,   как   бесчисленные   портшезы   извергали
напудренных щеголей и красавиц в мушках и парче у дверей баронессы, дававшей
один из своих обычных карточных вечеров.  Солнце  еще  не  зашло  (ибо  наши
предки приступали к своим  развлечениям  спозаранку  и  пировали,  пили  или
играли в карты с трех часов пополудни до поздней ночи, а то  и  до  позднего
утра), и ваши провинциалочки вместе с маленькой могли  из  своего  овна  без
помех рассматривать  гостей,  прибывавших  на  раут  госпожи  де  Бернштейн.
Полковник Вулф называл им имена большинства входивших; это было почти так же
весело, решили Этти и Тео, как самим отправиться на вечер,  -  они  ведь  не
только видели приглашенных у  подъезда,  во  могли  следить  за  ними  через
открытые окна и в апартаментах баронессы. Кое с кем из этих особ мы с  вами,
любезный читатель, уже немножко знакомы. Когда прибыла герцогиия  Куинсберри
и мистер Вулф назвал ее, Мартин Ламберт немедленно продекламировал несколько
строф своего любимого Мэта Прайора про "Китти, юную красу".
     - Подумать только, девочки, что эта почтенная дама некогда  была  такой
же, как вы! - заметил полковник.
     - Как мы, папенька? Но ведь мы никогда не считали себя  красавицами!  -
заявила мисс Этти, вскинув головку.
     - Да, как вы, дерзкая плутовка! Совсем как вы сейчас -  недаром  же  вы
сгораете от желания отправиться на эту ассамблею:

                        Сердясь на маменькин наказ,
                        Досадуя, что ей велят
                        Быть чинным ангелом в тот час,
                        Когда краса и ум царят.

     - Но ведь нас не приглашали, папенька, а судя по той красе, которую  мы
видели до сих пор, ум тоже, наверное, не  столь  уж  блистателен,  -  заявил
семейный сатирик.
     - Нет, Мэт Прайор - редкостный поэт, - продолжал  полковник,  -  Только
помните, девочки: стихи, которые я пометил  крестиком,  вы  пропускаете,  не
читая! Да-да, редкостный поэт, и подумать только, что вам  довелось  увидеть
одну из его героинь! "Но ласкам маменька сдалась" (маменьки всегда  сдаются,
миссис Ламберт!).

                        Но ласкам маменька сдалась,
                        И, настоявши на своем,
                        В карете Китти понеслась -
                        И вспыхнули сердца огнем!

     - Как же легко тогда вспыхивали сердца! - промолвила маменька.
     - Верно, душа моя! Лет двадцать назад они вспыхивали  куда  легче,  чем
теперь, - заметил полковник.
     - Вздор, мистер Ламберт, - был ответ.
     - Глядите! Глядите! - вскрикивает Этти, бросаясь вперед и  указывая  на
маленькую площадь и на открытую галерею, где  находилась  дверь,  ведущая  в
апартаменты госпожи Бернштейн и где толпились уличные  мальчишки,  зеваки  и
деревенские жители, явившиеся поглазеть на знатных господ.
     - Да это же Гарри Уорингтон! - восклицает Тео и машет платком  молодому
виргинцу. Но Уорингтон не заметил мисс Ламберт.  Виргинец  шел  под  руку  с
дородным священником в хрустящей шелковой рясе, и оба они скрылись в  дверях
госпожи де Бернштейн.
     - В прошлое воскресенье я слышал его  проповедь  в  здешней  церкви,  -
сказал  мистер  Вулф.  -  Он  говорил  несколько   по-актерски,   но   очень
выразительно и красноречиво.
     - Вы, кажется, проводите тут чуть ли не каждое воскресенье,  Джеймс!  -
заметила миссис Ламберт.
     - А также понедельник и так далее до субботы, - подхватил ее супруг.  -
Поглядите-ка, Гарри уже стаи заправским щеголем, парик на нем с буклями,  и,
уж конечно, он был зван на ассамблею.
     - Я люблю проводить субботние вечера  за  тихими  занятиями,  -  сказал
серьезный молодой полковник. - Во всяком случае, подальше от сплетен и карт,
но что поделать, дорогая миссис Ламберт, я повинуюсь приказам.  Может  быть,
прислать к вам мистера Уорингтона?
     - Нет, зачем же мешать ему развлекаться. Мы повидаемся  с  ним  завтра.
Ему ведь будет неприятно оставить такое блестящее общество ради нас, простых
деревенских жителей, - ответила скромная миссис Ламберт.
     - Я рада, что с  ним  священник,  который  так  хорошо  проповедует,  -
тихонько промолвила Тео, а ее глаза сказали: "Вот видите,  добрые  люди,  он
вовсе не такой скверный, каким его считали вы, а я в это никогда не верила".
- У этого священника очень доброе красивое лицо.
     - Но вон священник куда более известный, - воскликнул  мистер  Вулф.  -
Это епископ Солсберийский - он при своей синей  ленте,  и  его  сопровождает
капеллан.
     - А это кто же? - изумленно перебила миссис Ламберт, когда носильщики в
золотых галунах, предшествуемые тремя лакеями в  таких  же  пышных  ливреях,
поставили перед дверьми госпожи де Бернштейн раззолоченный портшез,  который
венчали целых пять графских коронок.
     Епископ, уже переступивший порог, поспешил назад, почтительно  кланяясь
на ходу, чтобы подать руку даме, которая выходила из портшеза.
     - Да кто же это? - спросила миссис Ламберт.
     - Sprechen Sie  deutsch.  Ja,  mein  Herr.  Nichts  verstand  {Говорите
по-немецки. Да, сударь. Не понял (нем.).}, - ответил шутник-полковник.
     - Вздор, Мартин!
     - Ну, если ты не понимаешь немецкого, душа моя, то  я-то  чем  виноват?
Тебя плохо учили в пансионе. Но в геральдике ты разбираешься, так ведь?
     - Я вижу, - воскликнул Чарли, всматриваясь  в  герб,  -  три  шлема  на
золотом поле с графской короной.
     - Точнее будет сказать, сын мой: с короной графини. Графиня Ярмут,  сын
мой.
     - А кто она такая?
     - У наших августейших монархов издавна был обычай  награждать  титулами
особ, заслуживающих высокой чести, - с  невозмутимой  серьезностью  объяснил
полковник. - И наш всемилостивейший государь возвысил эту досточтимую  даму,
даровав ей титул графини своего королевства.
     - Но почему, папенька? - в один голос спросили дочери.
     - Не задавайте таких вопросов, девочки! - сказала маменька.
     Однако неисправимый полковник все-таки продолжал:
     - "Почему", дети мои, -  чрезвычайно  зловредное  слово.  Когда  я  вам
что-нибудь рассказываю,  вы  всегда  говорите  -  "почему?".  Почему  милорд
епископ лебезит перед этой дамой? Поглядите-ка, как он потирает пухлые ручки
и улыбается, заглядывая ей в лицо. Это лицо уже более не  пленяет  красотой.
Оно размалевано белилами и румянами, как у Скарамуша в пантомиме.  Смотрите,
вон поспешает еще одна синяя лента, клянусь честью!  Лорд  Бамборо.  Потомок
Хотсперов. Самый надменный человек Англии. Он остановился, он кланяется,  он
улыбается