щиты  этого  славного  города,  и,   поскольку
совершить  задуманный  coup  de  main  {  Внезапный   удар   (франц.).}   не
представляется возможным, наши военачальники поворачивают  обратно  к  своим
кораблям, послушно ожидающим своих доблестных воинов в бухте Сен-Ка.
     Скройся с глаз, посрамленная Слава с краской стыда на ланитах, и  скрой
от нас злополучный день  битвы  при  Сен-Ка!  Когда  наши  войска,  повернув
обратно,  двинулись  к  своим  судам,  они  обнаружили,  что  их  преследует
неприятельская армия, направленная сюда из  Бреста  по  приказу  губернатора
провинции. Две трети войска и вся артиллерия были  уже  погружены  на  суда,
когда французы напали на арьергард. Четыре роты первого гвардейского полка и
несколько рот гренадеров были оставлены на берегу, дабы встретить неприятеля
и  прикрыть  погрузку  остального  войска  на  суда.  Лишь  только  французы
спустились с окружавших бухту возвышенностей, гвардейцы и гренадеры ринулись
им навстречу, покинув при этом занимаемую ими превосходную позицию - высокую
дамбу, возведенную на берегу и дававшую большие  преимущества  при  обороне.
Таким образом, тысяче ста британцам пришлось скрестить оружие с  противником
в шесть, а то и в десять раз численно их превосходящим, и в  скором  времени
их ряды дрогнули, и они бросились к  лодкам  с  криком:  "Sauve  qui  peut!"
{Спасайся, кто может! (франц.).} Из тысячи ста сражавшихся семьсот либо были
убиты,  либо  утонули,  либо  попали  в  плен.  Сам  генерал  тоже  погиб...
Позвольте, а где же были добровольцы? Будучи сам человеком мирной профессии,
малосведущим в военных делах, я должен признаться, что мыслями моими владеют
не столько сами воины, сколько те, кого они оставили дома. Гвардеец  Джек  и
рядовой Ля Тюлип из королевского бретонского полка схватились врукопашную  и
стремятся проломить  друг  другу  череп!  Bon!  {Прекрасно!  (франц.).}  Это
заложено в их натуре - как у медведей или у львов! Я не  хочу  сказать,  что
такими их создал бог, но какая-то потусторонняя сила, несомненно,  приложила
к этому руку. Однако при чем же тут некая девушка с Тауэр-Хилла, повисшая на
шее у Джека в минуту расставания, или некая мадемуазель из Кимпе, подарившая
французу brule-gueule {Трубку (франц.).} и кисет,  когда  он  отправлялся  в
noir trajet {Роковой поход (франц.).}, - в чем  они-то  провинились,  бедные
трепетные сердечки, за что ниспосланы им эти печали? Нет,  мое  место  не  с
теми, кто в армии, а с теми, кто остался дома. Страшно подумать, что будет с
мисс Этти Ламберт, когда она узнает о бедствии, постигшем наши войска,  и  о
резне, учиненной над гренадерами! Какая  печаль  и  тревога  сжимают  сердце
Джорджа Уорингтона! Каким сочувствием  исполняется  душа  Мартина  Ламберта,
когда он смотрит на свою младшую дочку я читает на ее лице жалобную  повесть
ее страданий! Хоу, бравый коммодор Хоу, плавая  на  своем  судне  под  огнем
противника, подобрал в лодки не один  десяток  офицеров  и  солдат.  Но  еще
больше их утонуло, сотни попали в плен или были убиты на берегу.  А  где  же
находится наш виргинец?


        ^TГлава LXV^U
     Возвращение воина

     О, силы небесные! Наступит ли когда-нибудь конец  крикливому  тщеславию
людей, особливо французов?  Возможно  ли  поверить,  что  после  сражения  у
Сен-Ка, где, как всем хорошо известно, им всего-то-навсего удалось  отрезать
наш арьергард, они проявят такую неделикатность чувств, что не  посовестятся
сжечь  неисчислимое  количество  пороху  перед  Домом  инвалидов  в  Париже,
похваляясь и ликуя перед  лицом  нашего  несчастья?  Великодушно  ли  ЭТО  -
торжествовать и улюлюкать по поводу того,  что  пять-шесть  сотен  храбрецов
оказались в руках десятитысячного войска на берегу океана, как в ловушке,  и
их постигла судьба всех отставших? В свое время я собирался было  воссоздать
достоверную картину ликования, происходившего  в  Лондоне  по  поводу  нашей
блистательной победы при Сен-Мало. Я хотел описать сверкающие стволы  пушек,
влачимых  по   улицам   нашими   доблестными   матросами   в   сопровождении
величественных конных гвардейцев; толпу зевак,  бросающих  в  воздух  шляпы,
выкрикивающих приветствия, в то время как у них очищают под шумок карманы, и
всю нашу пишущую братию, что взирает на эту сцену с балкона на Флит-стрит  и
посылает свои благословения победоносному  британскому  оружию.  Но  теперь,
после того, как французский Дом  инвалидов  вздумал  столь  пошло  подражать
нашему Тауэру и их Сен-Ка был противопоставлен нашему Сен-Мало, меня уже  не
влечет к себе этот затасканный сюжет. И я говорю: Nolo {Не хочу (лат.).},  а
не Malo {Предпочитаю (лат.).}, и вполне доволен тем, что Гарри  возвратился,
как из одного похода, так и из другого,  целехонек,  не  получив  ни  единой
царапины. Разве я об этом еще не упомянул? Разве я, торопясь успокоить  моих
юных читательниц, не поведал о том, что мой герой никогда еще  за  всю  свою
жизнь не чувствовал себя так хорошо? Свежий морской  воздух  покрыл  загаром
его щеки, и снаряд, просвистевший у него над ухом, пощадил его висок.  Океан
омыл его гетры и другие части туалета, не поглотив в своей бездонной  пучине
его тела. Он, правда, показал однажды неприятелю спину,  но  лишь  на  самый
краткий срок - не дольше, чем было необходимо, чтобы скрыться из виду.  И  в
конце концов спина есть у всех, и никто этого не  стыдится,  и  говорить  об
этом следует смело, не теряя чувства юмора.
     - Признаюсь вам, - рассказывал Гарри, - мы улепетывали во все  лопатки!
И когда наши ряды дрогнули, повезло  тем,  кто  успел  добраться  до  лодок.
Французы - пехота и конница - смяли нас и  преследовали  до  самого  моря  -
рубили направо и налево и кололи штыками. Бедный Армитейдж был сражен  пулей
у меня на глазах и упал. Я подхватил его и потащил по воде к лодкам. Счастье
еще, что матросы на нашей лодке не струсили, - ведь пули свистели у них  над
головой, расщепляли лопасти весел и продырявили флаг, но их командир был так
невозмутим, словно его угощали не пулями, - а добрым пуншем  в  Портсмутской
гавани, который мы с ним и распили, как только высадились на  берег.  А  вот
бедному сэру Джону  не  так  повезло,  как  мне.  Он  отдал  богу  душу,  не
добравшись до корабля, и наши вооруженные силы  потеряли  доброго  воина,  а
мисс Хоу - жениха, который был истинным джентльменом. Но на  войне,  как  вы
понимаете, не без потерь, а титул баронета получит теперь его брат,
     - А я думаю об этой бедняжке, -  сказала  мисс  Этти  (которой,  как  я
догадываюсь, излагались эти события). - Ну, и о короле.  Почему  король  так
хотел, чтобы сэр Джон Армитейдж отправился  на  войну?  Ведь  джентльмен  пе
может ослушаться приказа, исходящего от  такого  высокого  лица.  И  вот  он
мертв! Воображаю, в каком теперь состоянии его величество!
     - Можно ли сомневаться, что его величество вне себя от горя, -  говорит
папенька, покачивая головой.
     - Вы шутите, сэр? Не хотите же вы сказать, что король  Англии  остается
безучастен, когда сражающийся под его знаменами дворянин умирает почти что у
его ног? - говорит Этти. - Если бы я рассуждала так, как вы, клянусь, мне бы
оставалось только стать на сторону Претендента!
     -  Что  ж,  Темпл-Бар  украсился  бы  хорошенькой  головкой  еще  одной
маленькой изменницы, - говорит генерал, разгадав истинный смысл  ее  слов  и
понимая,  какие  чувства  -  раскаяние,  страх,  благодарность  за  то,  что
опасность миновала, - заставляют  бурно  биться  ее  сердечко.  -  Нет,  моя
дорогая, - говорит он. - Какую жизнь хотите  вы  уготовить  нашим  монархам,
заставляя их оплакивать каждого солдата! Я слишком  высокого  мнения  о  его
величестве, чтобы приписывать ему подобное слабодушие. И я сомневаюсь, чтобы
мисс Эстер Ламберт почувствовала себя счастливее, если бы корона  перешла  к
Претенденту. Ведь этот род никогда не отличался особым мягкосердечием.
     - Но разве король может не терзаться муками раскаяния после  того,  как
он самолично послал Гарри... я хочу сказать, сэра Джона Армитейджа иа  войну
и тот был убит? - спрашивает Этти.
     - Если бы на поле боя пал  Гарри,  двор,  несомненно,  облачился  бы  в
траур, но поскольку он цел и невредим,  леди  и  джентльмены  были  вчера  в
пестрых, ярких нарядах. - отвечает генерал.
     - А почему бы нам не жечь фейерверков в честь поражения и  не  посыпать
голову пеплом, облачаясь во власяницы по случаю победы? - замечает Джордж. -
Признаюсь, у меня совсем пет желания возносить хвалу небесам за то, что  они
помогли нам сжечь корабли при Шербуре.
     - Неправда, ты тоже радуешься, Джордж, - говорит Гарри. - Хоть,  может,
и не к лицу мне так говорить,  ведь  ты  куда  умнее  меня,  но  когда  наше
отечество одерживает победу, ты радуешься этому - я знаю по себе. И когда  я
отступаю перед французами, мне стыдно, хотя я и понимаю, что тут  уж  ничего
нельзя поделать. Все равно, что ни говори, а по-моему, англичанам  отступать
как-то не пристало, - задумчиво добавляет он,  и  Джордж  улыбается,  однако
воздерживается от вопроса: а что, по  мнению  Гарри,  думают  на  этот  счет
французы? -  Да,  дело  обернулось  для  нас  скверно,  -  продолжает  Гарри
серьезным тоном, - только ведь могло бы быть и  хуже.  Многие  считают,  что
французский губернатор герцог Эгийон действовал прямо как мокрая курица.  Он
мог бы отрезать нам отступление, но тут уж мы,  понятно,  времени  даром  не
теряли. Я очень рад, что доблестное народное  ополчение  французов  показало
себя с наилучшей стороны, а  в  его  рядах  было  немало  волонтеров-дворян,
которые, как и следовало ожидать, сражались в  первых  рядах.  Говорят,  что
шевалье Тур д'Овернь начал бой, вопреки приказу герцога Эгийона. Нам сказали
это офицеры, которые доставили генералу Блаю и лорду Хоу  списки  раненых  и
попавших в плен. Хоу теперь лорд, потому что пришло известие  о  гибели  его
брата. Но знаешь, Джордж, с титулом или без титула, а человек он храбрый.
     - А его  сестра  была  обручена  с  бедным  сэром  Джоном  Армитейджем.
Воображаю, каково ей сейчас! - Из груди мисс Этти вырывается вздох, -  можно
заметить, что последнее время она стала крайне сентиментальной.
     - А его матушка! - восклицает миссис Ламберт.  -  Читали  вы  в  газете
обращение ее милости к избирателям Ноттингема? "Ввиду  того,  что  лорд  Хоу
навеки покинул государственную службу, а подполковник Хоу находится с полком
в  Дуйсбурге,  я  полагаю  своим  долгом  просить  вас  отдать  ваши  голоса
подполковнику Хоу, дабы он мог в  качестве  вашего  представителя  занять  в
парламенте место своего покойного брата". Сколь мужественна эта женщина!
     - Это истинная спартанка! - замечает Джордж.
     - Попробовал бы кто-нибудь, будучи вскормлен молоком такой  матери,  не
стать храбрецом! - восклицает генерал.
     Братья переглядываются.
     - Если бы одному из нас суждено было пасть на поле брани, защищая  свою
родину, оставшаяся в Спарте наша мать мыслила бы  и  действовала  совершенно
так же, - говорит Джордж.
     - Если Спарта находится где-нибудь в Виргинии, то, наверное, брат прав,
- говорит мистер Гарри. - И надо же, братец, чтобы так случилось - обоим нам
довелось столкнуться с неприятелем и обоим нам он задал  жару!  -  задумчиво
добавляет он.
     Этти смотрит на него и видит, как все это было: вот он с  окровавленным
телом товарища на спине, преследуемый неприятелем, бредет по колено в воде к
лодкам, а вокруг свищут пули. И ведь не кто  иной,  как  она  подвергла  его
такой опасности! Ее слова толкнули его на это! А вернувшись, он не  упрекнул
ее ни единым словом! Пока его не спросят, он сам никогда и  не  заговорит  о
том, что пришлось ему испытать. Он держится с  мисс  Этти  внимательно  и  с
достоинством, с остальными членами ее семейства просто  и  сердечно.  Но  ее
тогдашние уколы ранили его. "Ох, эта ручка, - казалось, говорит его взгляд и
все его поведение, - как могла ты подняться против меня!  Негоже  подвергать
людей насмешкам, а уж тех, кто так предан тебе и твоим близким,  и  подавно.
Если умом я не так остер, то сердце у меня горячее, а все лучшее, что есть в
этом сердце, отдано вашему семейству".
     Гарри был обижен, но великодушие,  с  каким  он  предал  забвению  свою
обиду, вернуло ему уважение мисс Этти, утраченное им за время его  позорного
бездействия. Теперь она отдавала  ему  ту  дань  поклонения,  какую  красота
платит храбрости. Она больше не отвечала колкостями  на  его  вопросы  и  не
отпускала по его  адресу  насмешек.  Словом,  она  была  пристыжена,  в  ней
произошла перемена к лучшему, это была уже новая мисс Этти.
     Да и все окружающие, казалось, изменили свое отношение к Гарри, так  же
как он изменил свое отношение к  окружающим.  Он  теперь  уже  не  впадал  в
мрачную меланхолию, не предавался праздности или отчаянию, не терял  веры  в
себя и не терзал своих близких. Командующий  полком  сказал,  что  он  несет
службу образцово, и ходатайствовал о назначении его на  один  из  офицерских
постов, освободившихся вследствие потерь,  понесенных  в  походе.  Так  этот
злополучный  поход  обернулся  для  Гарри  удачей.   Другие   волонтеры   по
возвращении на Сент-Джеймс-стрит отзывались о нем с большой похвалой. А надо
сказать, что сами волонтеры были у всех на устах, все превозносили до  небес
их геройство. Будь сэр Джон Армитеидж самим главнокомандующим и пади  он  на
поле битвы в час победы, всенародное сочувствие ему и тогда не могло бы быть
выражено сильнее. Газеты пестрели статьями о нем, и множество мудрых голов и
чувствительных сердец состязались друг с другом, сочиняя ему  эпитафии.  Все
оплакивали  несчастную  судьбу  его  невесты.  Она,  как  мы  уже   сказали,
доводилась  сестрой  храброму  коммодору,  только  что  возвратившемуся   из
несчастливого похода и получившему титул своего старшего  брата,  такого  же
доблестного воина, как он сам, павшего на поле боя в Америке.
     Стало известно, что мистер Уорингтон удостоился особенно высоких похвал
лорда Хоу, и теперь, когда Лондон  отдавал  дань  восхищения  своим  славным
волонтерам, изрядная доля славы и почестей выпала и на  долю  нашего  героя.
Нет сомнения в том, что тысячи рекрутов проявили себя  на  войне  ничуть  не
хуже; но англичане, как известно, любят свое дворянство и  рады,  когда  оно
умеет себя прославить, а  посему  волонтеры  были  единодушно  провозглашены
Рыцарями  и  Героями.  Они  же,  снисходительно-любезно,  как  и  полагается
джентльменам, принимали эту дань всенародного поклонения.  Кофейни  Уайта  и
Ол-ыэка были иллюминированы в  честь  их  возвращения,  и  Сент-Джеймс-стрит
заключила в объятия своих рыцарей, а среди них находился  и  Гарри,  который
теперь снова был в полном фаворе. Все руки были радушно протянуты ему.  Даже
родственники поспешили принести ему свои поздравления. Из Каслвуда,  который
госпожа Бернштейн почтила своим пребыванием, пришло письмо, восхвалявшее его
мужество, а к письму был  приложен  новенький  банковский  билет  -  в  знак
одобрения от  любящей  тетушки.  Послание  это  было  франкировано  милордом
Каслвудом, который передавал приветы обоим братьям и гостеприимно напоминал,
что его загородный дом к их услугам, ежели они  пожелают  его  посетить.  И,
наконец, просто  по  почте  было  доставлено  еще  одно  письмо,  написанное
знакомым почерком и не без погрешностей по части  орфографии,  вызвавшее  на
устах Гарри улыбку: преданная ему  кузина  Мария  Эсмонд  сообщала,  что  ей
всегда доставляло радость слышать похвалы по его адресу (теперь они  были  у
всех на устах), что душой она всегда была с ним - и в счастье и в беде  -  и
просит, что бы ни уготовила  ему  судьба,  сохранить  в  своем  сердце  хоть
крошечный уголочек для нее.  Пастор  Сэмпсон,  писала  она  далее,  прочитал
прекрасную проповедь об ужасах войны и о благородном поведении наших мужчин,
которые, презрев опасности, добровольно стали под боевые знамена отчизны.  А
вслед за этим пришло восторженное письмо и от самого почтенного капеллана, в
котором он именовал мистера Гарри своим другом, благодетелем и  достославным
героем. Даже сэр Майлз Уорингтон прислал из Норфолка корзину с  дичью,  и  к
лапке одной  из  птиц  была  привязана  бумажка:  сию  птичку,  свой  первый
охотничий трофей (правда, подстреленную не влет), посылал с любовью дорогому
кузену малолетний мистер Майлз.
     И вот уже в квартире на Саутгемптон-роу мы  видим  сияющее  от  радости
лицо мистера Ламберта, явившегося проведать своих молодых друзей и  сообщить
им, что с минуту на минуту ожидается приказ, согласно которому мистер  Гарри
Уорингтон будет произведен в чин прапорщика  второго  батальона,  входившего
ранее в состав двадцатого полка Кингсли и участвовавшего в сражении, а  ныне
переформированного в самостоятельный полк, шестьдесят седьмой. Сам полковник
Кингсли находился со своим полком во время похода. Он был далеко, у  острова
Кейп-Бретон и под Дуйсбургом отбивал у неприятеля те самые  пушки,  прибытие
которых в Англию вызвало такой восторг.


        ^TГлава LXVI,^U
     в которой кто-то ухаживает за кем-то

     Я не сомневаюсь в том, что  кое-кто  из  моих  благосклонных  читателей
имеет  привычку  посещать  тот  прославленный  сад  в   Риджент-парке,   где
предоставлен стол и кров немалому количеству  наших  плавающих,  пернатых  и
четвероногих собратьев, в благодарность за что они  должны  выставлять  себя
напоказ для нашего умудрения и забавы. И там-то я -  и  поскольку  заботы  и
мысли человека следуют за ним  повсюду  и  пронизывают  собой  всю  бурлящую
вокруг него жизнь и даже самую природу - там-то я, глядя на рыб в аквариуме,
и подумал о наших друзьях-виргинцах. Одно  из  самых  бесподобно  пластичных
созданий,  какие  мне  когда-либо  доводилось  видеть,  описывающее  плавные
гармоничные   круги   в   зеленоватой   прозрачности    бассейна,    поражая
стремительностью  и  грацией  каждого  движения  и  показывая  мне  то  свою
блестящую черную спину, то ослепительно-белое  брюхо,  неожиданно  оказалось
нашим старым, невзрачным другом - камбалой, которой каждый  из  нас  не  раз
обжирался в Гринвиче, вылавливая ее  из  довольно  мутной  воды  и  даже  не
подозревая о том, какая она красотка.
     С рыбами, как с людьми. Когда вы наблюдаете рыбу в  ее  родной  стихии,
она кажется  вам  милым,  подвижным  и  здоровым  существом,  но  лишите  ее
привычной среды, и красоты ее как не бывало, движения становятся безобразны,
она  нелепо  колотит  хвостом  по  бесчувственной  земле,   задыхается,   и,
обессилев, испускает дух. Осторожно возьмите ее в руки и,  пока  не  поздно,
бросьте снова в ее родную Темзу. Впрочем, довольно, есть ведь даже известная
поговорка насчет рыбы в воде, и  вообще  ученые-естествоиспытатели  сообщали
миру о них ранее меня. Так вот, Гарри Уорингтон долгое  время  барахтался  в
совершенно  чуждой  ему  стихии.  Но,  как  только  он  вернулся   к   более
свойственному ему состоянию, сила, здоровье, энергия и  бодрость  духа  тоже
вернулись к нему и, ощутив на своих плечах эполеты, он  сразу  возродился  к
жизни. Он был в восторге от своего назначения, вникал во  все  мелочи  своих
новых обязанностей и овладевал ими жадно и быстро. Обладай я талантами моего
друга Лорреквера, я бы последовал за  Гарри  и  в  лагерь,  и  в  офицерское
собрание, и на плац, и в поход.  Я  бы  бражничал  вместе  с  ним  и  с  его
товарищами, весело делил бы с ним ночлег в его палатке  и  со  знанием  Дела
описал бы все учебные маневры и все перипетии военной жизни. Но, увы, я этих
талантов лишен, и посеву читателю придется, использовав свой личный  опыт  и
силу своего воображения, расцветить картину,  которую  я  могу  лишь  скудно
набросать в  самых  общих  чертах.  Причем  особенно  необходимо,  чтобы  он
отчетливо представил себе Гарри Уорингтона в его  новом  красном  мундире  с
желтыми кантами, чрезвычайно  довольного  тем,  >что  он  носит  к