ились  беглые  негры,  удравшие  с   плантаций)
совершал то тут, то там внезапные набеги и так жег и  грабил,  что  посрамил
самых необузданных из наших противников. Он  не  только  привлекал  на  свою
сторону беглых негров, но даже послал гонца к индейцам, предлагая им  встать
под его знамена. Он высаживался на берег и предавал все огню и мечу, если же
народ оказывал ему  сопротивление,  как  было  в  Норфолке  и  Хемптоне,  он
отступал, чтобы снова укрыться на своем корабле.
     После  столь  постыдного  бегства  нашего  вождя  даже  госпожа  Эсмонд
потеряла былую уверенность и уже не надеялась на скорое  подавление  мятежа.
Раздать неграм оружие - это, по ее мнению, было самым подлым ударом в спину.
Поместья многих верноподданных дворян его величества  были  разграблены,  их
достояние расхищено. Несколько самых  негодных  из  наших  рабов  бежали  из
Ричмонда и Каслвуда и завербовались во флот доблестного губернатора. Кое-кто
из них был убит, а кое-кто повешен  нашими  противниками  за  мародерство  и
грабеж,  в  которых  они  отличались,  состоя  в  рядах  славной  армии  его
превосходительства. А госпожа Эсмонд - изменила ли она делу Чести и Верности
короне,  когда  ее  имуществу  был  беззаконно  нанесен   ущерб,   а   самый
высокопоставленный слуга короля оказался ничтожеством?  Нет,  моя  дражайшая
матушка никогда еще не  держалась  с  таким  горделивым  достоинством  и  не
заявляла так громко  о  своей  неколебимой  преданности  королю,  как  после
постыдного дезертирства губернатора. И хотя  многие  из  окружавших  госпожу
Эсмонд людей не разделяли ее воззрений, они внимали ей не без сочувствия. Ее
чудачества были широко известны в нашей провинции.  И  среди  людей  молодых
находилось немало охотников ее подзадорить и забавы ради послушать  рассказы
о жизни ее отца-маркиза, и о былом блеске  нашей  семьи,  и  так  далее,  но
наряду с этими чудачествами у всех на  памяти  были  и  добрые  ее  дела,  и
широкая  благотворительность,  и  многие   из   тех,   кого   она   называла
бунтовщиками, испытывали  невольное  уважение  к  этой  надменной  маленькой
роялистке.
     Что же касается командира Вестморлендских Защитников,  то,  хотя  отряд
этот после позорного бегства губернатора полностью распался, однако  мистеру
Уорингтону и его семье  удалось  избежать  большой  опасности,  возникшей  в
результате некой стычки между ним и лордом  Дэнмором.  После  того  как  его
превосходительство  сжег  склады  в  Хемптоне   и   разбросал   прокламации,
призывавшие негров встать под его знамена, я, поднявшись  на  борт  корабля,
позволил себе без стеснения выразить милорду свое возмущение  подобными  его
действиями; я заклинал губернатора возвратиться в Уильямсберг, где сотни,  а
можно надеяться, и тысячи приверженцев короля готовы будут защищать  его  до
последней капли крови,  и  в  этих  своих  призывах  так  мало  стеснялся  в
выражениях и, должно быть, так ясно дал понять, сколь презренным кажется мне
поведение его превосходительства,  что  милорд  пришел  в  страшную  ярость,
обозвал  меня  чертовым  бунтовщиком  под  стать  всем  прочим  и   приказал
подвергнуть меня аресту на борту корабля. Однако,  будучи  офицером  милиции
(ибо, как только у нас возникли беспорядки, я тут  же  облачился  в  красный
мундир в знак  своей  принадлежности  к  королевской  армии),  я  потребовал
немедленного предания  меня  военно-полевому  суду  и,  обратившись  к  двум
офицерам, присутствовавшим при этой  перепалке,  просил  их  запомнить,  что
именно  между  нами  произошло.  Джентльмены  эти,  по-видимому,   полностью
разделяли мои взгляды на поведение своего начальника, и мой визит на корабль
закончился тем, что я сошел с него без конвоя. Рассказ об этом происшествии,
приукрашенный  кое-какими  подробностями,   быстро   распространился   среди
дворян-вигов. Говорили, что я мужественно выложил губернатору все напрямик -
ни один виг не мог бы высказаться  в  более  либеральном  духе.  И  когда  в
Ричмонде вспыхнули мятежи и многие из остававшихся там  роялистов  вынуждены
были, спасая свою жизнь,  искать  прибежища  на  борту  кораблей,  дом  моей
матушки ни разу не подвергся нападению и никого из членов ее семьи и пальцем
не тронули. В те дни разлад еще не достиг апогея, еще можно  было  надеяться
на примирение.
     - Эх, если бы все тори были похожи на вас! -  сказал  мне  один  весьма
достойный виг. - Мы тогда легко нашли бы общий язык.
     Но все это, разумеется, говорилось до знаменитого 4 июля и  Декларации,
которая сделала всякое примирение невозможным.  Впоследствии,  когда  вражда
между партиями обострилась, моему поведению  приписывались  уже  куда  менее
благородные мотивы: меня называли хитрой лисой  и  говорили,  что  я  избрал
позицию либерального тори с единственной целью - сохранить мое поместье, как
бы ни обернулось  дело.  Должен  признаться,  что  подобное  мнение  о  моей
скромной особе укрепилось и в весьма высоких сферах в Англии, и  нередко  те
или иные мои действия во время этих злосчастных событий старались  объяснить
чрезмерной моей заботой о собственном благе.
     Только два-три человека на всей земле  (ибо  я  не  открыл  даже  нашей
матушке, что решил уступить брату  все  права  на  американское  наследство)
знают,  как  мало  руководствовался  я  в  своих  действиях   своекорыстными
соображениями. Но разубеждать кого бы то ни было на этот  счет  я  не  видел
нужды. Чего стоит наша жизнь, если мы должны идти, так сказать, a  la  piste
{По следу (франц.).}  каждой  возводимой  на  нас  клеветы  и  стараться  ее
опровергнуть? К тому же я и по сей день не знаю, чем, в сущности,  объяснить
то, что нашу матушку, самую отъявленную роялистку, ни разу за  все  годы  не
потревожили в ее каслвудском поместье, если  не  считать  того,  что  к  ней
иногда ставили на постой отряд или роту континентальных войск?  Повторяю,  я
не могу ничего сказать  с  уверенностью,  хотя  кое-какие  предположения,  и
довольно, мне кажется, близкие к истине, у меня на  этот  счет  есть.  После
военных действий под Бостоном Фанни, оставив своего полковника, возвратилась
в Фаннистаун. Мой скромный Хел не пожелал до окончания войны  принять  более
высокий чин, считая, что принесет  больше  пользы,  если  будет  командовать
полком, а не дивизией. Миссис Фанни, как я уже сказал, возвратилась домой, и
можно  было  только  удивляться  тому,  как  бесследно  испарилась  вся   ее
враждебность к госпоже Эсмонд  и  какую  заботу  стала  она  проявлять  и  к
хозяйке, и к имению. Жена Хела состояла в большой дружбе с губернатором и  с
некоторыми весьма влиятельными членами нового  Собрания,  а  госпожа  Эсмонд
была безвредна, и во имя заслуг  сына,  доблестно  сражавшегося  за  родину,
можно было взглянуть сквозь пальцы на ее заблуждения... Не знаю в  точности,
как все это происходило, но только на протяжении нескольких лет наша матушка
жила в полной безопасности, не испытывая никаких неудобств, если не  считать
крупных правительственных поставок, от которых, разумеется, невозможно  было
уклониться, и лишь с появлением у нас в усадьбе красных мундиров постучалась
в ее ворота беда.


        ^TГлава ХС,^U
     о которой мы и сражаемся, ... и спасаемся бегством

     Какой прок от полковника без полка? Губернатор  и  военный  совет,  еще
недавно рассыпавшиеся в благодарностях, возлагая на меня командование,  были
теперь далеко, отсиживались на кораблях, время от времени совершая грабежи и
поджоги в прибрежных селениях. Чернокожие союзники лорда  Дэнмора  отпугнули
от него его белых соплеменников, однако, как нам стало известно,  милорд  не
довольствовался тем, что призвал под ружье негров, но отрядил еще посланца к
индейцам Юга, кои должны  были  явиться  к  нам  в  несметном  количестве  и
томагавками научить нас послушанию. "И  это  наши  союзники!"  -  заметил  я
матушке, обмениваясь с ней мрачными взглядами и с устрашающей  отчетливостью
вспоминая того дикаря, чье лицо склонялось надо  мной  и  чей  нож  уже  был
занесен над моим горлом, когда Флорак уложил его на поле, где погиб Брэддок.
Мы, насколько это было в наших возможностях, подготовили Каслвуд к  обороне;
по правде сказать, мы опасались не столько мятежников, сколько краснокожих и
черных. Мне  лишь  однажды  довелось  стать  свидетелем  того,  как  матушке
изменило мужество, - это произошло, когда она рассказывала  нам  подробности
гибели отца, павшего в схватке с индейцами сорок с лишним лет тому назад.  И
теперь, когда ей почудились за окном какие-то тени, она рухнула на колени  с
криком: "Господи, пощади! Индейцы! Индейцы!"  -  и  мы  долго  не  могли  ее
успокоить.
     Чернокожие союзники милорда скрылись на его кораблях, а может, подались
туда, где они  могли  рассчитывать  на  жалованье  или  поживу;  что  же  до
размалеванных молодцов с Юга, то они так и не появились, хотя, признаюсь,  я
не раз, поглядывая на седую голову матушки,  на  каштановые  волосы  жены  и
золотистые кудряшки нашего малыша, с ужасом спрашивал себя, не станут  ли  и
они жертвами этой зверской  войны?  И  ведь  это  мы  пускали  в  ход  такие
средства, мы прибегали к помощи таких союзников! Не беру  на  себя  смелости
толковать волю провидения, указуя на кого-либо обличающим перстом  (хотя  на
это есть много охотников), но все-таки скажу: наша готовность использовать в
этой войне индейцев и  немецких  наемников  повлекла  за  собой  заслуженное
возмездие. Стоило войскам провинций атаковать наемников на поле боя, как  те
немедля  отступали,  и  эти   победы   над   ними   сильно   поднимали   дух
континентальной армии; а наряду с этим убийство одной женщины (мисс Мак-Кри)
кучкой пьяных индейцев причинило делу короля больший вред, чем  поражение  в
битве или истребление целых полков.
     Как только госпожа Эсмонд оправилась от своего страха перед  индейцами,
ее обычное самообладание вернулось к ней, и она стала очень  серьезно  и  не
без оснований беспокоиться о том, какой  опасности  я  подвергаю  и  себя  и
других, оставаясь в Виргинии.
     - Что могут они сделать мне, бедной старухе? -  говорила  она.  -  Если
один из моих сыновей - полковник без полка, то зато под командой  другого  в
лагере мистера Вашингтона добрых две сотни солдат. Если придут роялисты, они
не тронут меня из уважения к тебе, а заявятся мятежники,  так  меня  выручит
имя Гарри. Я  не  могу  допустить,  сэр,  чтобы  ваша  хрупкая  жена  и  это
прелестное дитя оставались здесь и тем навлекали на  всех  нас  еще  большую
опасность. Надо переправить их в Бостон или в Нью-Йорк! Не  желаю  ничего  и
слышать о какой-то моей защите!  Кому  взбредет  в  голову  тронуть  жалкую,
безвредную старуху? Если придут мятежники, я спрячусь за юбку миссис  Фанни,
и вообще, когда вас не будет в  этом  доме,  я  почувствую  себя  в  большей
безопасности.
     Вероятно, она говорила так отчасти потому, что это и в самом деле  было
разумно, но главным ее желанием было избавить меня и мою семью от  грозившей
нам опасности. Что ж до нее самой, то, невзирая ни на что,  она  была  полна
решимости остаться там, где был похоронен ее отец и где сама  она  появилась
на свет. Ее жизнь теперь была, если можно так  выразиться,  уже  обращена  в
прошлое. Она встретила новое поколение, благословила его и простилась с ним.
Она принадлежала минувшему, былым дням и воспоминаниям.
     Пока мы судили и рядили по поводу осады Бостона, пришло  известие,  что
англичане оставили этот злополучный город, так и  не  отважившись  атаковать
лагерь мистера Вашингтона под Кембриджем (хотя, лишенные пороха, его  войска
многие месяцы были полностью в нашей власти); они дождались  того,  что  ему
подвезли  боеприпасы,  и  он  захватил  и  укрепил   Дорчестерские   высоты,
господствующие над городом, после чего всей британской армии  и  английскому
населению не оставалось ничего иного, как покинуть город. Победа королевских
войск при Банкерс-Хилл столь же не вызывает сомнений,  как  и  то,  что  при
Бленгейме они разбили французов;  однако  потом  на  протяжении  всей  войны
британские военачальники, видимо, побаивались атаковать укрепленные  позиции
континентальной армии; иначе чем объяснить,  что  с  июля  по  март  они  не
решались нанести удар почти беззащитному неприятелю? Чем объяснить колебания
на  Лонг-Айленде,  где  континентальная  армия  была  у  нас  в  руках?  Или
поразительную  робость  Хоу  при  Вэлли-Фордж,  где  остатков   истощенного,
изнуренного болезнями и вконец обносившегося войска явно не  хватало,  чтобы
удержать  позиции  перед  лицом  многочисленной,  победоносной  и  прекрасно
оснащенной армии?
     Любопытно было наблюдать, как менялся тон  приверженцев  той  и  другой
стороны в зависимости от взлета или спада ее надежд и опасений. Когда до нас
дошли вести о сдаче Бостона, чуть ли не все виги в округе сочли  необходимым
наведаться к матушке и, засвидетельствовав свое  почтение,  посоветовать  ей
поскорее смириться. Да и она уже не столь открыто, как  раньше,  высказывала
преданность королю и не столь яростно размахивала у  всех  на  глазах  своим
знаменем, хотя и оставалась ему верна. Каждое утро и  каждый  вечер  бедняга
Хэган молился в кругу наших домочадцев за здравие королевской  семьи,  а  по
воскресеньям любой из соседей мог  побывать  на  богослужении,  где  матушка
весьма ревностно отправляла обязанности причетника  и  где  во  всеуслышание
читалась  молитва  за  парламент  под   эгидой   нашего   благочестивого   и
всемилостивейшего монарха. Милейший Хэган был капелланом без прихода,  точно
так же, как я был полковником без полка.  Еще  долго  после  того,  как  наш
губернатор дал тягу, Хэган продолжал неустрашимо молиться в Уильямсберге  за
короля Георга. Но как-то в воскресенье,  прибыв  к  церкви  для  отправления
своего пасторского долга, он обнаружил  перед  ее  дверью  капрала,  который
уведомил его,  что  Комитет  безопасности  назначил  на  его  место  другого
священнослужителя, а ему посоветовал укротить свой язык. Хэган потребовал от
капрала "препроводить его к своим вождям" (наш честный  друг  всегда  обожал
громкие слова и трагические позы) и в  сопровождении  целой  толпы  белых  и
цветных бездельников, увязавшихся за ним, прошествовал к Капитолию. Здесь  у
него состоялась встреча с мистером Генри и новыми чиновниками  штата  или  -
как он выразился, "с разбойниками в их собственном логове".  Разумеется,  он
намеревался произнести перед этими джентльменами героическую речь  (ибо  был
из тех, кто не прочь стать  мучеником,  если  его  будут  поджаривать  coram
populo {При всем народе (лат.).} и предавать  пыткам  на  глазах  у  толпы).
Однако мистер Генри твердо решил не давать  ему  такой  возможности.  Когда,
протомившись в приемной три или четыре часа  в  обществе  негров,  почтенный
священнослужитель с непреклонным видом вошел  в  кабинет  нового  верховного
судьи и начал заранее заготовленную речь фразой:
     - Сэр, по какому праву меня, священнослужителя... - тот прервал его  на
полуслове:
     - Мистер Хэган, я слишком занят, чтобы выслушивать речи. Что до  короля
Георга, то теперь в этой  стране  у  него  не  больше  власти,  чем  у  царя
Новуходоносора. Запомните это и потрудитесь обуздать свой язык. Держитесь-ка
лучше короля Джона или короля Макбета, и ежели надумаете рассылать билеты на
свой бенефис, все Законодательное  собрание  в  полном  составе  явится  вас
послушать. Вам,  генерал,  не  доводилось  ли  в  бытность  вашу  в  Лондоне
лицезреть господина Хэгана на театральных  подмостках?  -  С  этими  словами
Генри повернулся к  помощнику  главнокомандующего  Вашингтона  генералу  Ли,
который прибыл в Виргинию по государственным делам, а Хэган, пунцовый и едва
не плачущий от стыда, был выдворен из комнаты. После  этого  мы  сочли,  что
Хэгану лучше ограничить свои богослужения только нашим поместьем,  и  увезли
туда добрейшего священника от его строптивой городской паствы.
     Выдвижение виргинцев на самые высокие гражданские  и  военные  посты  в
новом правительстве подкупало многих  из  наших  влиятельных  сторонников  и
льстило их тщеславию. Не будь этого и не поведи себя  наши  правители  столь
возмутительно, многие остались бы верпы короне и сумели  бы  не  без  успеха
противостоять надвигавшемуся мятежу. И хотя  нам,  верноподданным,  заткнули
рот и надели на нас намордник, хотя Капитолий находился в руках вигов,  хотя
мы набирали верных короне рекрутов чаще всего лишь  в  призрачные,  поистине
фальстафовские полки, - все, кто остался верен королю, по-прежнему сносились
друг с другом и в колонии, и за ее пределами.  И  пусть  мы  не  восставали,
пусть мы даже убегали, пусть некоторые из наших напуганных единомышленников,
представ  для  допроса  перед  судами  и  комитетами,   выдавали   себя   за
республиканцев и сулили погибель королю и знати, мы все же неплохо  понимали
друг друга и, в зависимости  от  того,  как  складывались  обстоятельства  и
насколько суровым было поведение властей, то скрывали цвет  нашего  знамени,
то открыто размахивали им, то  показывали  его  исподтишка,  а  то  и  вовсе
отрекались от своих убеждений и кричали: "Долой короля Георга!"
     Наши негры доставляли из дома в дом всевозможные  послания  и  условные
знаки. Те, кто не мог позволить себе действовать  в  открытую,  тайно  плели
бесконечные интриги и составляли заговоры. Когда сражение окончено, стоявшие
в стороне присоединяются к победителям и кричат о победе  не  менее  громко,
чем патриоты. А сбежавшие в расчет не принимаются.  Кто  станет  утверждать,
что люди, подписавшие и пылко превозносившие  Декларацию  независимости,  не
составляли меньшинства нации и что победило не  это  меньшинство?  Нам  было
известно, что часть разбитой  массачусетской  армии  готовилась  предпринять
важную  экспедицию  в  южном  направлении,  на  успех  которой   возлагались
величайшие надежды, и, горя желанием как можно скорее перейти к действиям, я
при первой же возможности связался с бывшим губернатором  Северной  Каролины
Мартином, к которому намеревался присоединиться в обществе трех или  четырех
виргинских джентльменов,  числившихся  офицерами  того  благородного  полка,
которому недоставало только рядовых. Мы не делали особого секрета из  нашего
отъезда из Каслвуда: дела Конгресса шли тогда  не  настолько  хорошо,  чтобы
новые власти могли позволить себе какие-то особые ограничения  или  произвол
по отношению к людям сомнительного образа мыслей. Двери дворянских  поместий
были по-прежнему открыты для гостей, и, по южным традициям, мы могли  целыми
месяцами (Проживать в домах у друзей. Взяв ребенка и необходимое число слуг,
мы с женой распрощались с госпожой Эсмонд и отправились с визитом на одну из
соседних плантаций. Оттуда мы перекочевали к другим  друзьям,  от  них  -  к
третьим, и так до тех пор, пока  не  добрались  до  Уилмингтона  в  Северной
Каролине,  где  должны  были  примкнуть  к  освободителям,   спешившим   нам
навстречу.
     Накануне  нашего  прибытия  Каролинские  роялисты  довольно   энергично
выступили в  открытую.  Однако  их  стычки  с  вигами  окончились  неудачей.
Незадачливым потомкам шотландских горцев столь же не  везло  в  их  нынешней
борьбе на стороне короля Георга, как в ту пору, когда  они  обнажили  оружие
против  него  у  себя  на  родине.  Только  в  конце  мая  мы  добрались  до
Уилмингтона, где к тому времени уже  стояла  эскадра  адмирала  Паркера,  на
борту  которой  находился  генерал  Клинтон  с  пятью  английскими  полками,
ставившими себе целью захват Чарльстона.
     Сразу же по прибытии я представился генералу, который, увидав, что весь
мой полк состоит из леди Уорингтон, грудного  младенца  да  трех  чернокожих
слуг, встретил  меня  поначалу  довольно  холодно.  Однако  капитан  Хорнер,
командир фрегата "Сфинкс", служивший ранее на Ямайке,  где,  подобно  многим
другим, он пользовался гостеприимством милейшего губернатора, пр