обрых дел на своем веку, и вот - доброе дело, но кому
от него польза? Другим! Вот, говорят, раскаяние. Да клянусь всеми  огнями  и
фуриями, я раскаиваюсь только в том, что мог бы сделать и не сделал! Зачем я
пощадил Лукрецию? Она только возненавидела меня, а ее муж все равно  изведал
уготованную ему судьбу. Зачем я отпустил этого мальчика? Чтобы его  общипали
Марч и прочие, которым  это  и  не  нужно  вовсе!  И  это  у  меня  скверная
репутация! Это на меня кивают люди и называют распутным лордом! Это со  мной
умоляют матери своих сыновей не  водить  знакомства!  Pardieu  {Черт  побери
(франц.).}, я ничем не  хуже  моих  ближних,  только  везет  мне  меньше,  и
величайший мой враг - моя же  собственная  слабость!"  Автор  этой  хроники,
приводя тут в виде связной речи то, что  граф  лишь  думал,  бесспорно,  мог
истощить свой кредит у терпеливого читателя, и тому  дано  полное  право  не
платить доверчивостью по этому чеку.  Но  разве  Тит  Ливий  с  Фукидидом  и
десяток других историков не влагали в уста своих героев речи,  которые,  как
нам прекрасно известно, те и не думали  произносить?  Так  насколько  больше
оснований имеем мы, досконально зная характер милорда Каслвуда, рассказывать
о мыслях, мелькавших в его мозгу, и запечатлеть их  на  бумаге!  Как?  Целая
стая волков готова наброситься на ягненка и пообедать им, а голодный матерый
охотник будет стоять в стороне и не поживится хотя  бы  котлеткой?  Кого  не
привела  в  восторг  благородная  речь  лорда  Клайва,  которому  после  его
возвращения  из  Индии  поставили  в  вину  несколько  вольное  обращение  с
джегирами,  лакхами,  золотыми  мугурами,  алмазами,  жемчугами  и   прочим?
"Честное слово! - воскликнул герой Плесси. - Когда я вспоминаю, какие у меня
были возможности, я не могу понять, почему я взял так мало!"
     Чувствительным   натурам   всегда   бывает    неприятно    рассказывать
неблаговидные истории о джентльмене, и делаешь это лишь по принуждению.  Вот
почему, хотя еще до того, как была написана первая страница этой хроники,  я
знал, что представлял собой лорд Каслвуд и какого  мнения  придерживались  о
нем его современники, я умалчивал  о  весьма  многом  и  лишь  давал  понять
доверчивому читателю, что этот аристократ  не  заслуживает  наших  симпатий.
Бесспорно, лорд Марч и другие джентльмены, на которых он сетовал, с такой же
легкостью побились бы об заклад с  мистером  Уорингтонрм  на  его  последний
шиллинг и забрали бы этот шиллинг, с какой обглодали бы  косточку  цыпленка.
Да, они использовали бы каждое преимущество, которое давало бы более  тонкое
знание игры или конфиденциальные сведения о лошадях на скачках. Но ведь  так
поступают все джентльмены. Зато, играя, они не передергивали, а  проигрывая,
платили проигрыш.
     Госпоже Бернштейн очень не  хотелось  рассказывать  своему  виргинскому
племяннику подробности, которые не делали чести его родне. Ее  даже  тронуло
то, как граф щадил Гарри, пека юноша гостил  в  замке,  и  она  была  весьма
довольна его сиятельством, столь скрупулезно исполнившим ее желания  в  этом
отношении. Однако, когда она разговаривала со своим племянником Каслвудом  о
намерениях Марии касательно Гарри,  граф  высказал  свое  мнение  с  обычным
цинизмом, назвал себя дураком за то, что щадил мальчишку, которого, щади  не
щади,  все  равно  от  разорения  не  убережешь,  напомнил   о   неоспоримой
расточительности юного виргинца, о  его  приятелях-мотах,  о  его  ночах  за
карточным столом, о его поездках в Ньюмаркет и осведомился, почему  он  один
не должен ничем попользоваться. Тщетно госпожа Бернштейн говорила о бедности
Гарри. Вздор! Ведь он же  наследник  княжеского  имения,  которое  по  праву
должно было бы принадлежать ему, Каслвуду, и  могло  бы  поправить  дела  их
разоренной семьи. (По правде говоря, госпоже Бернштейн  виргинские  владения
мистера Уорингтона представлялись куда более  обширными,  чем  они  были  на
самом деле.) Да разве в городе нет ростовщиков, которые будут рады  одолжить
ему любые суммы  под  его  наследство?  Это  Каслвуд  знал  по  собственному
печальному опыту: он воспользовался их услугами при жизни отца, и  проклятая
шайка пожирала две трети его жалких доходов. Он говорил с такой  беспощадной
откровенностью и злобой, что госпожа Бернштейн испугалась за своего  любимца
и решила предупредить его при первом удобном случае.
     В тот же вечер она села писать письмо мистеру Уорингтону, но  всю  свою
жизнь она плохо владела пером и не любила брать  его  в  руки.  "Какой  толк
писать плохо, - говаривала она, -  когда  столько  умных  людей  делает  это
хорошо? Но даже в этом случае лучше не писать вовсе". А потому  она  послала
лакея на квартиру Гарри с приглашением выпить у нее чашку чая  на  следующий
день, предполагая тогда же предостеречь его.
     Однако наутро она прихворнула и, когда мистер Гарри явился,  не  смогла
его принять. Она провела в затворничестве два дня, а на третий  был  большой
прием. На четвертый же мистер Гарри, в свою очередь, оказался занят. В вихре
лондонской жизни какой человек успевает  повидать  соседа,  брат  -  сестру,
школьный товарищ - школьного товарища?  И  прошло  много  дней,  прежде  чем
тетушка мистера Уорингтона смогла потолковать с ним по душам, как  ей  этого
хотелось.
     Сперва она мягко попеняла ему за расточительность и  проказы  (хотя  на
самом деле они казались ей очаровательными), а он ответил, что молодым людям
положено перебеситься, и к тому же с большинством своих  нынешних  приятелей
он познакомился,  когда  сопровождал  тетушку,  как  подобает  почтительному
племяннику. Затем она после некоторого вступления  принялась  предостерегать
его против его кузена, лорда Каслвуда,  а  он  засмеялся  горьким  смехом  и
сказал, что благожелательный свет уже достаточно нарассказал ему  про  лорда
Каслвуда.
     - Советовать "не садись играть с ним", когда речь  идет  о  человеке  с
положением  его  сиятельства,  да  и  вообще  о  любом  джентльмене,   очень
неприятно, - продолжала баронесса, - и все же...
     - Договаривайте, договаривайте, тетушка! - воскликнул Гарри,  и  с  губ
его сорвалось не слишком вежливое словцо.
     - Так ты уже играл со своим кузеном? - осведомилась у молодого человека
его искушенная в делах света покровительница.
     - И проигрывал, и выигрывал, сударыня, - решительно ответил Гарри. - Не
мне об этом говорить. Когда мы в Виргинии  померимся  силами  с  соседом  за
бутылкой,  колодой  карт  или  на  зеленой  лужайке,  мы  не  спешим   домой
рассказывать об этом нашим маменькам. Простите,  тетушка,  я  не  это  хотел
сказать, - и, покраснев до ушей, юноша поспешил поцеловать  старую  даму.  В
новом расшитом золотом бархатном костюме, с пышным кружевным  жабо,  которое
очень шло к  его  свежему  лицу  и  белокурым  волосам,  он  выглядел  очень
мужественным и красивым. Покидая тетушкин дом, он, как всегда, не поскупился
на чаевые ее слугам, толпой высыпавшим в переднюю. День выдался  холодный  и
дождливый, и потому наш юный  джентльмен,  сберегая  белые  шелковые  чулки,
прибыл в портшезе.
     - К Уайту! - приказал он, а носильщики рысцой  поспешили  к  заведению,
где он проводил теперь почти все свое время.
     Наши виргинские друзья вряд ли одобрили бы усердие, с каким он  посещал
этот приют веселого безделья, но надо отдать должное мистеру Уорингтону: раз
начав игру, он сражался как герой. Удача не  приводила  его  в  лихорадочное
возбуждение, и он сохранял полное хладнокровие, когда ему не везло.  Фортуна
заведомо склонна изменять игрокам, но  сколько  людей  изменяют  Фортуне?  В
страхе бегут от ее улыбки и покидают ее, хотя она, возможно, и сохранила  бы
им верность, если бы не их собственное малодушие.
     -  Черт  возьми,  мистер  Уорингтон!   -   воскликнул   мистер   Селвин
одобрительно, что с ним бывало очень редко. - Вы заслуживаете  выигрыша!  Вы
смотрите на свою удачу, как истинный джентльмен, и пока она ворожит вам,  вы
отменно с ней учтивы. Si celares quatit pennas... {Если же быстрыми взмахнет
крылами...  (лат.).}  вы  ведь  знаете  остальное?  Ах,  нет?   Ну,   потеря
невелика... Вы потребуете карету ее милости и отвесите ей любезный поклон на
прощание. А посмотрите, как лорд Каслвуд отдает стаканчик. Кто еще  стал  бы
так сыпать проклятиями, проиграв пять-шесть золотых? Нет,  Фортуна  поистине
непотребная тварь, если собирается расточать свои  милости  такой  скаредной
каналье!
     - В нашей семье нет каналий, сэр, -  замечает  мистер  Уорингтон.  -  А
милорд Каслвуд принадлежит к ней.
     - Я забыл, совсем забыл. Прошу извинить мепя. И поздравляю вас со столь
лестным родством, как милорд и мистер Уилл Эсмонд,  его  братец,  -  говорит
сосед Гарри, беря стаканчик. - Кидаю пять! Одно  очко  и  два!  Мое  обычное
везенье. Virtute mea me involvo {Я облекусь моею добродетелью (лат.).}. -  И
он уныло откидывается на спинку кресла.
     В этот ли раз  мистер  Гарри  выиграл  пятнадцать  раз  подряд,  о  чем
упоминается в одном из тех писем мистера Уолпола, которые не попали  в  руки
его нынешнего ученого издателя, мне неизвестно,  но,  во  всяком  случае,  в
первые пять-шесть вечеров, которые Гарри  провел  у  Уайта,  ему  непрерывно
везло, и он более чем оправдал свою репутацию Счастливчика. Пятьсот  фунтов,
забранные из отцовского наследства, умножились в тысячи.  Он  пополнил  свой
гардероб, купил великолепных лошадей, давал  пышные  приемы,  делал  дорогие
подарки, - словом, жил на такую ногу, словно был богаче сэра Джеймса Лоутера
и его светлости герцога Бедфордского, и все же пять тысяч фунтов  как  будто
нисколько не убывали. Не удивительно, что он давал, когда  давать  было  так
легко, не удивительно, что он был щедр, чувствуя  в  своем  кармане  кошелек
Фортунатуса. Я говорю "не удивительно", потому что такова была  его  натура.
Другие Фортунаты затягивают завязки своего  неистощимого  кошеля  как  можно
туже, пьют жидкое пиво и отходят ко сну при свете сального огарка.
     Пока удача продолжала улыбаться  мистеру  Гарри,  он  не  нашел  ничего
лучше, как узнать у леди Марии, сколько она должна, и уплатил все  ее  долги
до последнего шиллинга. Ее мачехе и сводной сестре, которые  терпеть  ее  не
могли, он преподносил великолепные подарки.
     - Может быть, тебе стоит постараться и поскорее  угодить  в  тюрьму  за
долги, а, Уилл? - насмешливо спросил милорд у брата. - Хоть ты и надул его с
лошадкой, могок, без сомнения, поторопится тебя выкупить.
     И тут мистер Уилл ощутил глубокое раскаяние, - правда, не совсем такое,
какое заставило Блудного Сына пасть на колени.
     - Черт побери! - простонал  он.  -  Только  подумать,  что  я  дал  ему
вырваться за какие-то жалкие сорок фунтов!  Да  у  него  тысячу  можно  было
выдоить, не меньше!
     Что до Марии, то эта чистая душа с  благодарностью  приняла  все  дары,
которые послала ей добрая судьба, и была готова принять  их  сколько  угодно
еще. Расплатившись с многочисленными модистками, торговцами и  поставщиками,
она  тут  же  вновь  начала  брать  в  долг.  Миссис  Бетти,  камеристка  ее
сиятельства, сообщила владельцам модных лавок, что  ее  госпожа  вступает  в
брак со сказочно богатым молодым джентльменом, а потому  они  могут  открыть
миледи неограниченный кредит. Такую историю они слышали уже не в первый  раз
и, возможно, не слишком ей поверили, но ведь их счета были оплачены!  Миледи
не помнила зла и милостиво сделала  новые  заказы  даже  миссис  Пинкотт  из
Кенсингтона, а когда она объездила магазин  шелковых  тканей,  галантерейную
лавку и ювелира  и  в  карете  с  ней,  кроме  камеристки,  сидел  и  мистер
Уорингтон, указанные торговцы решили, что судьба и правда  ей  улыбнулась  и
она прибрала к рукам Счастливчика, хотя, возможно, их несколько удивил  вкус
жениха, избравшего столь пожилую красавицу. Мистер  Блеск  с  Тэвисток-стрит
близ Ковент-Гардена взял  на  себя  смелость  лично  доставить  на  квартиру
мистера Уорингтона на Бонд-стрит  жемчужное  ожерелье  и  золотой  игольник,
которые тот накануне купил в обществе леди Марии, и спросил, должен  ли  он,
Блеск, оставить их у его чести или послать ее сиятельству с поклоном от  его
чести. Гарри добавил к  ожерелью  и  игольнику  еще  кольцо  из  образчиков,
случайно захваченных ювелиром с собой, небрежно распорядился, чтобы счет был
прислан ему, и величественно отослал мистера  Блеска,  который  не  замедлил
удалиться, отвешивая почтительные поклоны не только его чести, но и Гамбо.
     Однако и это еще не было концом. Мистер Блеск так угодил юноше, что  не
прошло и двух-трех дней, как тот подкатил в своем фаэтоне к лавке почтенного
ювелира и купил две безделушки для двух молодых  барышень,  чьих  родителей,
которые были к нему очень добры, он искренне любил и почитал. "Ах, почему, -
думал он, - нет у меня ума и поэтического дара, как у моего бедного Джорджа!
Тогда бы к этим подаркам я приложил хорошенькие стишки в честь Тео  и  Этти.
Если бы желание и искренняя привязанность могли превратить меня в поэта,  то
я, конечно, начал бы рифмовать с большой легкостью".
     Но поскольку этого не произошло,  он  призвал  на  помощь  преподобного
Сэмпсона и состряпал препроводительную записку вместе с ним.


        ^TГлава XLIII,^U
     в которой Гарри возносится очень высоко

     Итак,  мистер  Гарри  Уорингтон  из  Виргинии  проживал  на  Бонд-стрит
(Лондон, Англия), ни в чем себе не отказывал и распивал лучшие тамошние вина
корзину за корзиной. Его титул "Счастливчик" был всеми признан. Свет раскрыл
объятия молодому человеку - богатому, красивому, удачливому. И, дорогие  мои
братья, не следует нам слишком уж громко сетовать на эгоизм  света,  который
ласков с молодыми, красивыми и удачливыми, но хмурится на вас и на меня, кто
(предположим это для доказательства нашей мысли) стар,  безобразен  и  самый
большой неудачник под солнцем. Если у меня есть право выбирать знакомых и  -
ну, например,  в  клубе  -  предпочитать  общество  остроумного,  красивого,
хорошо  одетого  молодого  человека  с  изящными  манерами,   который   меня
забавляет, обществу неряшливого,  неумытого,  мизантропического  брюзги  или
пустоголового болтливого хлыща, то неужели такого права нет у света, то есть
у многократно умноженных вас и меня? Гарри  пользовался  общими  симпатиями,
потому что он был симпатичен, потому что он был богат,  красив,  добродушен,
благовоспитан, храбр и происходил из хорошей семьи; потому  что  с  веселыми
кутилами он пел забористые песни и пил равно забористое вино; потому  что  с
заядлыми охотниками он готов был стрелять и травить любую дичь; потому что с
дамами он держался скромно и робко, вспыхивая застенчивым  румянцем,  а  это
всегда делает юношу интересным; потому что с людьми более низкого  положения
он неизменно бывал щедр и старался не доставлять им лишних  затруднений.  О,
разумеется, наш виргинец был очень горд, надменен и  величествен,  но  в  те
времена, когда различия сословий еще сохраняли полную  силу,  надменность  и
холодность с низшими не ставилась джентльмену в упрек. Вспомните, что  в  те
дни государственный секретарь всегда преклонял колени, входя утром к  королю
с депешами, а помощник государственного секретаря  не  осмеливался  сесть  в
присутствии своего начальника.  Будь  я  государственным  секретарем  (а  со
времен Аддисона среди литераторов это случалось), мне вовсе  не  понравилось
бы падать на колени всякий раз, когда я являлся бы с депешами на  аудиенцию.
А будь я помощником государственного секретаря, мне вряд ли было бы  приятно
стоять,  пока  достопочтенный  Бенджамин  или  достопочтенный   сэр   Эдвард
проглядывают бумаги. Но есть modus in rebus {Мера всему  (лат.).},  и  всему
есть границы: сам я не испытываю особого удовольствия, когда  Боб  Хроникер,
пописывающий лишь при содействии полицейских Икса и Игрека, или Том Помоинг,
главный поставщик сплетен для "Хлевских новостей", обходятся со мной  как  с
собратом-литератором,  хлопают  меня  по  спине  и  называют  по  имени  или
"стариной".
     Все удовольствия, какие только предоставляла  столица  в  зимний  сезон
1756/57 года, мистер Уорингтон мог вкушать невозбранно. В моде  были  оперы,
доставлявшие ему лишь умеренное наслаждение. (Эти итальянские оперы  служили
излюбленной мишенью сатирикам, их объявляли нелепыми, папистскими, бабскими,
бессмысленными, а публика тем не менее валила на  них  валом.)  Гостеприимно
распахивали свои двери театры - в одном играл Гаррик  и  миссис  Причард,  в
другом блистала миссис Клайв. В собрания на маскарады  и  ридотто  съезжался
весь высший свет, знатные дамы  и  господа  устраивали  ассамблеи  и  званые
вечера,  которые,  впрочем,  начинались  и  кончались  картами,  но   мистер
Уорингтон предпочитал им игру у Уайта, потому что игра за  клубными  столами
велась честнее, а ставки были выше,
     В один прекрасный день его родич лорд Каслвуд отвез Гарри во  дворец  и
представил  его  величеству,  прибывшему  в  столицу  из   Кенсингтона.   Но
всемилостивейший монарх то ли был недоволен тем, кто представил Гарри, то ли
пребывал в дурном настроении по другим причинам. Во  всяком  случае,  король
сказал только:
     - А! Слышал о вас от леди Ярмут. Лорд  Каслвуд  (тут  он  посмотрел  на
графа и заговорил по-немецки) должен  сказать  ему,  что  он  слишком  много
играет. - И с этими словами  Защитник  Веры  повернулся  к  ним  августейшей
спиной.
     Лорд Каслвуд попятился, напуганный холодностью своего государя.
     - Что он сказал? - осведомился Гарри.
     - Его  величество  считает,  что  ставки  у  Уайта  слишком  высоки,  и
недоволен, - шепнул граф.
     - Если мы ему не правимся, так не надо больше здесь бывать, -  спокойно
заметил Гарри. - Я как-то никогда не считал  этого  немца  истинным  королем
Англии.
     - Тшш! Ради всего святого придержите свой проклятый колониальный  язык!
- воскликнул милорд. - Здесь и у стен есть уши.
     - Ну и что? - спросил  Гарри.  -  Только  поглядите  на  этих  людишек!
Забавно, черт побери.  Минуту  назад  они  все  жали  мне  руку,  отвешивали
поклоны, сыпали комплиментами, а сейчас шарахаются от меня, как от чумы.
     -  Дай-ка  пожать  твою  руку,   племянник,   -   сказал   широколицый,
широкоплечий джентльмен  в  обшитом  красным  галуном  кафтане  и  в  пышном
старинном парике. - Я слышал, что ты говорил. У меня ведь,  как  и  у  стен,
есть уши. Ну, если другие люди не желают тебе кланяться, дай-ка пожать  твою
руку. - И незнакомый джентльмен схватил  руку  Гарри  загорелой  лапищей.  -
Глаза и нос у тебя совсем как у покойного брата. Только, как погляжу, вы  на
вашем острове растете худыми и поджарыми. Я  твой  дядя,  мой  мальчик.  Сэр
Майлз Уорингтон. Милорд меня знает.
     Лицо милорда выразило испуг и как-то все пожелтело.
     - Да, милый Гарри. Это ваш дядя по отцу сэр Майлз Уорингтон.
     - Мог бы навестить нас в Норфолке, чем болтаться в Танбридже  и  валять
дурака, э, мистер Уорингтон? Или ты  называешь  себя  мистером  Эсмондом?  -
говорил баронет. - Старушка ведь называет себя госпожой Эсмонд, верно?
     - Моя мать не стыдится имени своего отца, как и  я,  дядюшка,  -  гордо
ответствовал мистер Гарри.
     - Хорошо  сказано,  мой  мальчик.  Приходи-ка  съесть  кусочек  жареной
баранины у леди Уорингтои на Хилл-стрит в три часа... то  есть  если  можешь
обойтись разок без своих подвигов у Уайта. Милорд Каслвуд, не делайте  таких
испуганных глаз! Я не сплетник.
     - Я... я не сомневаюсь, что сэр Майлз Уорингтон  всегда  поступает  как
джентльмен! - ответил милорд в большом смущении.
     - Вот именно, - проворчал баронет, поворачиваясь  на  каблуках.  -  Ну,
молодой человек, ровно в три, и помни - хорошее  баранье  жаркое  никого  не
ждет. Ну, вылитый отец! Господи помилуй, как мы с ним тузили друг друга!  Он
был поменьше меня, ну и, конечно, помоложе, а верх надо мной брал не  раз  и
не два. Только как бу