-
сказал бедняга Гарри.
     - Да, конечно, но  вы,  наверное,  тут  ничего  не  могли  поделать!  -
воскликнула юная девица, вскидывая кудрявую головку.
     Мистер Уорингтон застонал про себя - а может быть, и вслух - и  стиснул
зубы и кулаки. Хорошенький палач продолжал как ни в чем не бывало:
     - У вас, кажется, дурное настроение? Не пойти ли нам к маменьке?
     - Да, идемте к вашей матушке! - вскричал мистер Уорингтон  и,  сверкнув
глазами, прикрикнул на ни в чем не повинного лакея. - Черт тебя подери,  что
ты все время мешаешься под ногами?
     -  О!  Вот,  значит,  как  вы  разговариваете  в  вашей   Виргинии?   -
осведомилась мисс Ехидность.
     - Иногда мы бываем грубоваты, сударыня, и не всегда умеем скрыть дурное
настроение,  -  ответил  он  медленно,  сдерживая  дрожь  гнева,  а   взгляд
обращенных на нее глаз метал молнии. После этого Этти уже ничего  не  видела
ясно, пока не оказалась рядом с матерью. Никогда еще лицо Гарри не  казалось
ей таким красивым и благородным.
     - Ты что-то бледна, милочка!  -  восклицает  маменька,  тревожась,  как
тревожатся все pavidae matres {Заботливые матери (лат.).}.
     - Тут холодно... то есть жарко. Благодарю вас, мистер  Уорингтон.  -  И
она делает ему трепетный реверанс, а Гарри отвешивает ей глубочайший  поклон
и удаляется к другим своим гостям. Его  душит  такой  гнев,  что  сперва  он
ничего не замечает вокруг.
     Из рассеянности его выводит новая перепалка  -  между  его  тетушкой  и
герцогиней Куинсберри. Когда королевская фаворитка проходила мимо герцогини,
ее светлость устремила на ее сиятельство испепеляющий взор  надменных  глаз,
которые были теперь далеко не так ослепительны, как в дни ее  юности,  когда
они "все сердца зажгли огнем", с аффектированным смехом повернулась к соседу
и обрушила на добродушную ганноверскую даму непрерывный огонь  высокомерного
смеха и язвительных шуток. Графиня продолжала играть в карты, не замечая,  -
а может быть, не желая замечать, - как ее враг поносит ее. Между  герцогским
домом Куинсберри и королевской семьей существовала давняя неприязнь.
     - Как вы все поклоняетесь этому идолу! Я ничего и слушать не хочу! И вы
ничуть не лучше всех остальных, добрейшая моя госпожа Бернштейн!  -  заявила
герцогиня. - Ах, мы живем в поистине христианской стране!  Как  умилился  бы
ваш почтенный первый муж, епископ, при виде этого зрелища!
     - Прошу извинения, но я не вполне поняла вашу светлость.
     - Мы обе стареем, добрейшая моя Бернштейн, а может быть, мы не понимаем
тогда, когда не хотим понимать. Таковы уж мы, женщины, мой юный ирокез.
     - Я не поняла слов вашей светлости о том, что мы живем  в  христианской
стране, - сказала госпожа де Бернштейн.
     - Ну что тут понимать, добрейшая моя! Я  сказала,  что  мы  -  истинные
христиане, потому что мы так легко прощаем! Разве вы не читали  в  юности  -
или не слышали, как ваш супруг, епископ, повествовал с кафедры, - о том, что
иудейскую женщину, обличенную в неправедной жизни, фарисеи тут  же  побивали
камнями? О, мы теперь не только не побиваем подобную женщину камнями, но и -
взгляните! - холим ее и лелеем! Любой  человек  здесь  поползет  на  коленях
вокруг всей залы, прикажи ему эта женщина. Да-да, госпожа Вальмоден,  можете
сколько угодно поворачивать ко мне свою  накрашенную  физиономию  и  хмурить
свои крашеные брови! Вы знаете, что я говорю про вас,  и  я  буду  и  дальше
говорить про вас! Я сказала, что любой  мужчина  в  этой  комнате  проползет
вокруг вас на коленях, если вы ему это прикажете.
     - Я мог бы назвать вам, сударыня, двух-трех, кто этого не сделает, -  с
гневом возразил мистер Уорингтон.
     - Так не медлите же! Дайте мне  прижать  их  к  сердцу!  -  воскликнула
старая герцогиня. - Кто они? Представьте их мне, мой милый ирокез!  Составим
партию из четырех честных мужчин  и  женщин  -  то  есть  если  нам  удастся
подобрать еще двух партнеров, мистер Уорингтон.
     - Нас трое, - заметила баронесса Бернштейн с вымученным смешком.  -  Мы
можем играть с болваном.
     - Но, сударыня, кто же третий? -  спросила  герцогиня,  оглядываясь  по
сторонам.
     - Сударыня! -  вскричала  старая  баронесса.  -  Ваша  светлость  может
сколько ей угодно похваляться своей честностью, которая, без сомнения,  выше
всяких подозрений, но будьте любезны не подвергать сомнению мою честность  в
присутствии моих близких родственников!
     - Ах, как она вспылила из-за какого-то  слова!  Право  же,  милочка,  я
убеждена, что вы так же честны, как почти все собравшееся здесь общество.
     - Которое, быть может, недостаточно хорошо для ее  светлости  герцогини
Куинсберри, герцогини Дуврской (хотя в этом случае она, разумеется, могла бы
сюда и не приезжать!), но это лучшее общество, какое  только  мой  племянник
был в силах собрать здесь, сударыня, и он предложил лучшее, что у него было.
Гарри, мой милый, ты, кажется, удивлен - и не без основания. Он не привык  к
нашим обычаям, сударыня.
     - Сударыня, он обрел здесь тетушку,  которая  может  научить  его  всем
нашим обычаям и еще многому другому!  -  воскликнула  герцогиня,  постукивая
веером.
     - Она попробует научить его  быть  равно  обходительным  со  всеми  его
гостями - старыми и молодыми, богатыми и бедными. Таков  виргинский  обычай,
не правда ли, Гарри? Она скажет ему, что Катерина Хайд сердита на его старую
тетку, что в молодости они были подругами и  что  им  не  следует  ссориться
теперь, когда они обе состарились. И она  скажет  ему  правду,  не  так  ли,
герцогиня? - Тут баронесса сделала своей собеседнице несравненный  реверанс,
и битва, грозившая разразиться между ними, так и не началась.
     - Черт побери, точь-в-точь Бинг и Галиссоньер!  -  заметил  преподобный
Сэмпсон, когда  Гарри  на  следующее  утро  пересказывал  своему  наставнику
происшествия прошлого вечера. - А я-то думал, что нет на земле силы, которая
была бы способна помешать им вступить в бой!
     - Но ведь им обеим под семьдесят пять, не меньше! - со смехом  возразил
Гарри.
     - Однако баронесса уклонилась от сражения и с неподражаемым  искусством
вывела свой флот из-под вражеского огня.
     - Но чего ей было  бояться?  Вы  же  сами  говорили,  что  моя  тетушка
находчивостью и остроумием поспорит с  любой  женщиной,  и,  значит,  ей  не
страшно никакое злоязычие вдовствующих герцогинь!
     - Гм... Быть может, у нее были свои причины для миролюбия!
     Сэмпсон прекрасно  знал,  в  чем  заключались  эти  причины:  репутация
бедняжки баронессы была вся в изъянах и прорехах, так что любая насмешка  по
адресу госпожи Вальмоден могла быть равно отнесена и на ее счет.
     - Сударь! - в изумлении вскричал Гарри. - Вы, кажется,  намекаете,  что
репутация моей тетки баронессы де Бернштейн не безупречна!
     Капеллан поглядел на юного виргинца с безграничным удивлением, и  Гарри
понял, что в жизни  его  тетушки  была  какая-то  неблаговидная  история,  о
которой Сэмпсон предпочитает умалчивать.
     - Боже великий! - со стоном произнес Гарри. - Так, значит, их  в  нашем
роду две таких...
     - Каких две? - осведомился капеллан.
     Но Гарри прервал свою речь и густо покраснел. Он вспомнил, от кого (как
мы вскоре откроем) почерпнул сведения о втором пятне на семейной  чести,  и,
закусив губу, умолк.
     - В прошлом всегда можно отыскать много неприятного, мистер  Уорингтон,
- сказал капеллан. - Поэтому лучше его совсем не касаться. Человек, будь  то
мужчина или женщина, живущий в нашем греховном мире,  непременно  становится
жертвой сплетен, и, боюсь, достойнейшая баронесса не была в  этом  отношении
счастливее своих ближних. От злоречия нет спасенья, мой юный друг.  Вы  лишь
недавно поселились среди нас, но уже, к сожалению, могли в  этом  убедиться.
Однако была бы чиста совесть, а остальное  -  пустяки!  -  При  этих  словах
капеллан возвел очи горе, словно желая показать, что его собственная совесть
белее потолка над ним.
     - Так, значит, тетушке Бернштейн приписывают  что-то  очень  дурное?  -
спросил Гарри,  вспоминая,  что  его  мать  ни  разу  ни  единым  словом  не
обмолвилась о существовании баронессы.
     - О sancta simplicitas! {О, святая  простота!  (лат.).}  -  пробормотал
капеллан. - Все это сплетни, любезный сэр, восходящие к тем временам,  когда
ни вас, ни даже меня еще не  было  на  свете.  Истории  вроде  тех,  которые
рассказывают о ком угодно - de me, de te {Обо мне, о тебе  (лат.).}.  A  вам
известно, какая доля истины была в том, что рассказывали о вас самих.
     - Черт бы побрал этого  негодяя!  Пусть  только  какой-нибудь  мерзавец
посмеет чернить милую старушку! - воскликнул юный  джентльмен.  -  Ах,  ваше
преподобие, мир полон лжи и злословия!
     - А вы только теперь начинаете  в  этом  убеждаться,  любезный  сэр?  -
подхватил священник с самым елейным  видом.  -  Чью  репутацию  не  пытались
очернить? Милорда,  вашу,  мою  -  да  кого  угодно!  Мы  должны  безропотно
переносить это и прощать по мере сил.
     - Прощайте себе на здоровье! Этого требует ваш сан. Но я, черт  побери,
не собираюсь прощать! - провозгласил мистер Уорингтон, и вновь его кулак  со
стуком  опустился  на  стол.  -  Пусть  только  кто-нибудь  посмеет  в  моем
присутствии чернить милую старушку, и я оттаскаю его за нос, не будь мое имя
Генри Эсмонд... Здравствуйте, полковник Ламберт.  Вы  снова,  сэр,  застаете
нас, когда мы только-только встаем. Мы с его преподобием  и  кое  с  кем  из
молодежи  засиделись  вчера  допоздна  после  того,  как  дамы  разъехались.
Надеюсь, сэр, ваша супруга и дочери  в  добром  здравии?  -  Гарри  поспешно
поднялся, сердечно здороваясь со своим другом полковником Ламбертом, который
явился к нему с утренним визитом и вошел в комнату в  сопровождении  мистера
Гамбо (последний все предпочитал делать неторопливо) как раз  в  ту  минуту,
когда Гарри, переходя от слов к делу, показывал, как именно он будет таскать
Злоречие за нос.
     - Мои дамы чувствуют себя прекрасно. А кого  это  вы  таскали  за  нос,
когда я вошел, мистер Уорингтон? - со смехом спросил полковник.
     - Ведь это же гнусность, сэр! Его преподобие только что сказал мне, что
есть негодяи, которые чернят репутацию моей тетки баронессы Бернштейн!
     - Да не может быть! - воскликнул мистер Ламберт.
     - Я не устаю повторять мистеру Гарри, что клевета не  щадит  никого,  -
объявил капеллан тоном проповедника, но тут же  посмотрел  на  полковника  и
подмигнул ему, словно говоря: "Он ничего не знает - так не  рассеивайте  его
неведенья".
     Полковник понял его взгляд.
     - Да, - сказал он. - Злые языки не знают отдыха. Пример тому -  сплетни
о вас и о танцовщице, Гарри, которым мы все поверили.
     - Как, сэр, все поверили?
     - Нет, не все. Этти не поверила. Слышали бы вы, Гарри, как она защищала
вас на днях, когда наш... когда маленькая птичка рассказала нам про вас  еще
одну историю - о том, как вы играли в карты в воскресенье,  когда  и  вам  и
вашему партнеру следовало бы  найти  себе  более  пристойное  занятие.  -  И
полковник посмотрел на священника с мягкой, но укоризненной усмешкой.
     - Признаюсь, признаюсь, сэр,  -  сказал  капеллан.  -  Меа  culpa,  mea
maxima... {Мой грех, мой величайший... (лат.).} нет-нет,  mea  minima  culpa
{Мой ничтожнейший грех (лат.).} - Мы ведь просто разложили  карты,  разбирая
сыгранную накануне партию в пикет.
     - И мисс Эстер заступилась за меня? - спросил Гарри.
     - Да, мисс Эстер за вас заступилась. Но почему это вас так удивляет?
     - Она выбранила меня вчера, как... как  уж  не  знаю  кого,  -  ответил
прямодушный Гарри. - Я  еще  ни  разу  не  слышал,  чтобы  барышня  говорила
подобные вещи. Она над всеми смеялась - не щадила ни молодых, ни старых, и я
в конце концов не выдержал, сэр, и сказал ей, что у меня  на  родине,  -  во
всяком случае, в Виргинии, потому  что  янки,  говорят,  очень  развязны,  -
молодежь не смеет отзываться о старших так непочтительно. И знаете, сэр,  мы
почти поссорились, и я очень рад, что  вы  сказали  мне,  как  Она  за  меня
заступалась, - объяснил Гарри, пожимая руку полковника, а его глаза  и  щеки
горели юношеским волнением.
     - Ну, если все ваши враги будут такими, как  Эстер,  мистер  Уорингтон,
вам ничто не грозит, - серьезно сказал отец юной девицы, с  живым  интересом
наблюдая, как раскраснелось лицо и увлажнились глаза его юного друга.
     "Нравится ли она  ему?  -  думал  полковник.  -  И  если  нравится,  то
насколько? Несомненно, он ничего не подозревает, а мисс Этти не скупилась на
обычные свои штучки. Он - прекрасный,  честный  юноша,  да  благословит  его
бог".
     И полковник Ламберт поглядел на юного виргинца с той доброй  симпатией,
которую наш счастливчик Гарри часто внушал людям, так как был красив,  легко
краснел и загорался - вернее сказать, умягчался - от доброго слова. Его смех
был  заразителен,  в  глазах  светилось   прямодушие,   в   голосе   звучала
искренность.
     - А  юная  барышня,  танцевавшая  менуэт  с  таким  совершенством,  что
восхитила все общество? - осведомился учтивый священник. - Надеюсь,  мисс...
мисс...
     - Мисс Теодозия чувствует себя прекрасно и готова хоть сейчас пуститься
в пляс с вашим преподобием, - ответил ее  отец.  -  Впрочем,  капеллан,  вы,
наверное, танцуете только по воскресеньям? - И полковник вновь  обратился  к
Гарри. - А вы, господин Льстец, очень галантно ухаживали за  своей  именитой
гостьей. Леди Ярмут сегодня у источника пела вам громкие хвалы. Она говорит,
что в Ганновере у нее есть мальеньки мальшик, ошень похоший на вас, и что вы
- ошеровательны юнош.
     - С ее сиятельством  все  почтительны,  словно  с  самой  королевой,  -
заметил капеллан.
     -  Будем  называть  ее  вице-королевой,  ваше  преподобие,  -   ответил
полковник, и глаза его насмешливо заблестели.
     - Ее величество выиграла у меня в кадрили  сорок  гиней!  -  со  смехом
объявил мистер Уорингтон.
     - На этих условиях она сядет играть с вами в любой вечер. Графиня любит
карты и почти всегда выигрывает, - сухо сказал полковник. - Почему  бы  вам,
капеллан, не предложить ее сиятельству пари на пять тысяч фунтов, что вас не
сделают епископом? Я слышал о  некоем  священнослужителе,  который  заключил
такое пари, стал епископом и заплатил свой проигрыш.
     - Ах! Кто одолжит мне пять тысяч фунтов? Может быть, вы, сэр? - спросил
капеллан.
     - Нет, сударь. Я не дал бы ей пяти тысяч фунтов, даже если бы  меня  за
это сделали главнокомандующим или римским папой, - сурово ответил полковник.
- Я не кину камнем в эту женщину,  но  и  не  стану  ползать  перед  ней  на
коленях, как ползают всякие мерзавцы. Не обижайтесь - я говорю не о  вас.  И
не о Гарри  Уорингтоне,  который  был  учтив  с  ней,  как  подобало,  и  не
огорчается из-за своего проигрыша. Гарри, мой милый, я пришел  проститься  с
вами.  Мы  хорошо  повеселились...  мои  деньги  на  исходе,  и   нам   пора
возвращаться в Окхерст. Может быть, вы когда-нибудь побываете у нас?
     - Теперь же, сэр, теперь же! - вскричал Гарри. - Я поеду вместе с вами.
     - Но... нет... не теперь, - в замешательстве ответил полковник. - У нас
нет свободной комнаты... то есть мы... мы ждем друзей (господи,  прости  мне
эту ложь, - пробормотал он про себя). Но... но вы  навестите  нас,  когда...
когда Том приедет домой... да-да, когда приедет Том. Это будет  прекрасно...
и я хочу сказать вам, друг мой, что моя жена и я  искренне  любим  вас...  и
девочки тоже, как бы они вас ни бранили. А если когда-нибудь вы  попадете  в
беду, - такие вещи случаются, господин капеллан! - то рассчитывайте на меня.
Не забудьте об этом, друг мой.
     И полковник уже собрался распроститься  с  Гарри,  но  молодой  человек
проводил его по лестнице и заявил, что непременно хочет проститься  с  милой
миссис Ламберт и с барышнями.
     Однако вместо того, чтобы сразу отправиться к  жилищу  полковника,  они
свернули на луг, и мистер Сэмпсон, следивший за ними из окна комнаты  Гарри,
увидел, что они ведут какой-то серьезный  разговор.  Сперва  мистер  Ламберт
улыбался с несколько лукавым видом. Затем он вдруг всплеснул руками и сделал
еще несколько жестов, выражавших удивление и озабоченность.
     - Мальчик ему во всем признался, - сказал себе капеллан.
     Когда час  спустя  мистер  Уорингтон  вернулся  домой,  его  преподобие
усердно занимался сочинением проповеди. Лицо Гарри было мрачным и  грустным;
он швырнул шляпу в сторону, кинулся в кресло, и с его губ  сорвалось  что-то
весьма напоминавшее проклятие.
     - Значит, барышни отбывают и  сердце  наше  печалуется?  -  осведомился
капеллан, отрываясь от своей рукописи.
     - Сердце! - насмешливо повторил Гарри.
     - Какой же из барышень принадлежит победа, сэр? Мне казалось, что  взор
младшей следовал за вами на вашем балу повсюду.
     - Маленькая чертовка! - вспылил Гарри. - С какой стати  она  без  конца
говорит мне дерзости? Ведет себя со мной, словно я дурак!
     -  Мужчина  не  бывает  дураком  в  глазах  женщины,  -  ответил  автор
проповеди.
     - Разве, ваше преподобие? - И Гарри пробормотал еще несколько нехороших
слов, указывавших на душевное смятение.
     - Кстати, есть ли какие-нибудь новости  о  вашей  потере?  -  несколько
минут спустя спросил капеллан, вновь отрываясь от рукописи.
     Гарри ответил: "Нет!" - сопроводив отрицание словом, которое  я  ни  за
что на свете не решился бы напечатать.
     - Я начинаю думать, сэр, что в этом бумажнике было больше денег, чем вы
готовы признать. Ах, если бы их нашел я!
     - В нем были банкноты, - угрюмо  отозвался  Гарри,  -  и...  и  бумаги,
которые мне очень не хотелось бы потерять. Куда он мог деваться? Он  был  со
мной, когда мы обедали вместе.
     - Я видел, как вы положили его в карман! -  воскликнул  капеллан.  -  Я
видел, как вы вынули его, расплачиваясь  в  лавке  за  золотой  наперсток  и
рабочую шкатулку для одной из ваших барышень. Конечно, сэр,  вы  справлялись
там?
     -  Конечно,  справлялся,  -  ответил  мистер  Уорингтон,  погружаясь  в
меланхолию.
     - В постель вас уложил Гамбо, - во всяком случае, если мне не  изменяет
память. Я сам был в таком состоянии, что почти  ничего  не  помню.  А  можно
доверять чернокожим, сэр?
     - Я доверю ему хоть  мою  голову.  Мою  голову?  -  с  горьким  вздохом
произнес мистер Уорингтон. - Себе я ее доверить не могу.
     - Подумать только, что человек сам впускает в свой рот  врага,  который
крадет его разум!
     - Враг - это вы верно сказали, капеллан. Черт побери, я готов дать обет
не пить больше ни капли. Когда человек  пьян,  он  способен  наговорить  что
угодно!
     Капеллан засмеялся.
     - Ну, вы, сэр, умеете молчать! - сказал он.
     И действительно, в последние дни, когда бесхитростный Сэмпсон  случайно
заговаривал о потерянном бумажнике своего патрона, никакое  количество  вина
не могло развязать язык мистера Уорингтона.
     - Итак, эти деревенские нимфы отбыли,  сэр?  Или  отбывают?  -  спросил
капеллан. - Очень миленькие  простушки,  но,  право  же,  маменька  -  самая
красивая из них трех. По моему мнению, женщина в тридцать пять лет или около
того - это женщина в самом расцвете. А вы что скажете, сэр?
     Мистер Уорингтон смерил священника сердитым взглядом.
     - Черт бы побрал всех женщин! Вот  что  я  скажу,  -  пробормотал  юный
женоненавистник. Такое непохвальное желание должно, разумеется, уронить  его
в глазах каждого здравомыслящего человека.


        ^TГлава XXXV^U
     Силки и ловушки

     Без сомнения, наш добрый полковник  посоветовался  со  своей  добрейшей
супругой, и они решили как можно скорее увезти свою малютку Этти подальше от
пленившего ее молодого человека. От недуга,  подобного  тому,  который,  как
считалось, томил бедняжку, мужчины частенько вылечиваются с помощью  разлуки
и дальних расстояний; но женщин, мне  кажется,  разлука  исцеляет  не  столь