зать себя храбрецами или  совсем  наоборот,
он  волей-неволей  принимается  описывать  интересные   события,   необычные
характеры и обстоятельства, смертельные  опасности,  беззаветную  храбрость,
героические подвиги и тому подобное, и тут уж ему позволительно  рискнуть  и
взяться за изображение подлинных фактов жизни, которым при  других  условиях
едва ли может найтись место в повествовании. Ведь в  чем  протекает  большая
часть жизни Торгулиса, например? В торговле  сахаром,  сыром  и  пряностями;
Стряпчиса - в размышлениях над старинными юридическими трудами; Кроилиса - в
сидении, скрестив ноги по-турецки, на  столе,  после  того  как  он  снял  с
джентльменов мерку для раскроя сюртуков и панталон. Что может  сообщить  нам
рассказчик о профессиональной жизни  этих  людей?  Кому  придется  по  вкусу
описание дратвы, гвоздей и восемнадцати пенсов в день за работу? Поэты  того
времени, о коем мы повествуем, любили живописать пастушков в розовых  штанах
и ситцевых жилетках, танцующих перед своими  овечками,  подыгрывая  себе  на
флажолете,  обвитом  голубой  шелковой  лентой.  И  в  ответ  на   замечания
влиятельных и снисходительных критиков я утверждаю, что невозможно ждать  от
романиста, чтобы он занимался  подлинными  фактами  жизни,  -  единственное,
пожалуй, исключение составляют уже упоминавшиеся выше военные действия.  Что
же касается юриспруденции, биржевых сделок, богословских споров, портняжного
искусства, фармацевтики и тому подобных вещей,  то  можно  ли  требовать  от
писателя, чтобы он подробно останавливался на них в своих  произведениях?  И
автору не остается ничего другого, как  в  меру  своих  сил  и  возможностей
описывать людей вне их профессиональных занятий - описывать  обуревающие  их
страсти, их любовь, их ненависть, их развлечения и забавы и тому подобное, -
а деловую сторону их жизни считать как бы чем-то само собой разумеющимся.
     И посему, принимаясь рассуждать о жизни нынешней и жизни  минувшей,  я,
признаться, только и делаю,  что  шатаюсь  по  театральным  фойе,  кофейням,
танцевальным  вечерам,  ипподромам,  ярмарочным  балаганам,   увеселительным
заведениям и прочим веселым, развлекательным местам, и в то время,  как  все
серьезное человечество теперь,  как  и  встарь,  корпит  в  своих  конторах,
трудится за своими унылыми станками и гнет спину на каждодневной работе,  мы
видим наших героев только в те минуты, когда они не  заняты  делом.  А  ведь
Коридон не только миловался с Филлидой он должен был еще и вывозить навоз, и
молотить ячмень. Ансиллула должна была убирать и мыть  в  детской,  подавать
завтрак, прислуживать хозяйке, водить детей на прогулку и прочее  и  прочее,
прежде чем ей удавалось урвать минутку,  чтобы  перемолвиться  через  ограду
ласковым словечком с полицейским Буписом, а этот бедняга  должен  был  целый
божий  день  оттаптывать  пятки  о  каменную  мостовую,   прежде   чем   ему
посчастливится урвать торопливый поцелуй или съесть сунутый  украдкой  кусок
пирога. Нам же приходится встречаться с нашими героями лишь время от времени
и при совсем иных обстоятельствах, хотя у большинства из  них  имеются  свои
основные занятия и профессии; и только в те минуты, когда  они  свободны  от
дел, можем мы свести их с читателем, если он тоже не занят.
     Все светские щеголи и прочие благородные  господа,  завсегдатаи  кофеен
Уайта  и  Артура,  продолжали  держаться  очень  холодно  с   бедным   Гарри
Уорингтоном, и он все реже и реже искал их  общества,  а  на  Променаде,  на
ипподроме или за игорным  столом  его  и  подавно  не  было  видно.  Тетушка
Бернштейн требовала, чтобы племянник презрел  охлаждение  к  нему  света,  и
клялась, что он победит, если встретит свою  беду  мужественно,  с  открытым
забралом; но наш герой был слишком честен и прям, чтобы улыбаться, когда  на
душе у него кошки скребли, чтобы не подавать виду, когда был  разгневан  или
унижен, чтобы  ловкой  лестью  или  замаскированной  наглостью  отвечать  на
оскорбления, как должны проделывать это, и  с  успехом  проделывают,  многие
дамы и господа, желающие преуспеть в светском обществе.
     - Ты принимаешь обиженный вид, Гарри, и  жалуешься,  что  свет  к  тебе
несправедлив, - говорила старая дама. - Вздор, сэр! Всем приходится мириться
с наглостью. И если сейчас, когда ты беден и дух  твой  угнетен,  тебе  дают
оплеуху, - смолчи, улыбнись и сторицей отомсти  за  это  впоследствии,  если
сможешь. Ты думаешь, мне, moi que vous parle  {Той,  что  говорит  тебе  это
(франц.).}, сэр, не приходилось испытывать  унижений?  Для  каждого  из  нас
наступает свой час, когда нужно проглотить обиду, и если теперь ты больше не
Юный Счастливец, будь Юным Умником и отвоюй себе обратно то  место,  которое
потерял из-за неблагосклонности судьбы. Появляйся в обществе еще  чаще,  чем
прежде. Посещай все вечера и рауты, на  которые  ты  зван,  и  даже  те,  на
которые не зван. Будь любезен со всеми - особенно с дамами. Но,  разумеется,
держи в узде свой пылкий нрав,  ибо  он  у  тебя  слишком  пылок.  Благодаря
поразительной, я бы сказала, щедрости твоего брата  ты,  соблюдая  экономию,
еще можешь занять вполне пристойное место в обществе.  С  такой  внешностью,
как у вас,  сэр,  ничего  не  стоит  подцепить  богатую  наследницу.  Tenez!
{Послушай! (франц.).} Тебе надо потолкаться среди наших коммерсантов в  Сити
и поглядеть там. Они не могут знать, что  ты  вышел  из  моды  в  придворном
кругу. Нет  никаких  причин,  чтобы  вы,  сэр,  при  некотором  старании  не
обеспечили себе достаточно прочного положения. А ну-ка, скажи,  когда  ты  в
последний раз нанес визит леди Ярмут?  Почему  ты  не  поддерживаешь  с  ней
добрых отношений? Ты пришелся ей очень по сердцу.  Я  хочу,  чтобы  ты  стал
постоянным гостем на ее вечерах и не упускал случая поухаживать за ней.
     Так эта старая дама, столь горячо полюбившая Гарри, едва он  приехал  в
Англию, всегда находившая удовольствие в его обществе  и  восхищавшаяся  его
безыскусной речью, приняла теперь сторону  света  и  отвернулась  от  своего
племянника. Вместо улыбок и поцелуев, которые эта  ветреная  старуха  дарила
ему  когда-то,  он  встречал  холодность;  теперь  она   держалась   с   ним
покровительственно и порой проявляла сварливость; она  поддразнивала  его  и
подсмеивалась над ним в присутствии своих гостей, и его честное лицо  пылало
от унижения, а мужественное и нежное сердце преисполнялось обидой  и  жгучей
болью. Слуги госпожи де  Бернштейн,  столь  почтительные  прежде,  почти  не
замечали его теперь. Миледи часто то  была  слишком  занята,  то  просто  не
расположена его  принять,  а  слуги  не  находили  нужным  осведомиться,  не
останется ли он отобедать, и не предлагали ему  обождать,  как  это  бывало,
когда он именовался Юным Счастливцем и водил компанию с богачами  и  знатью.
Гарри поведал о своих огорчениях  миссис  Ламберт.  Жестоко  уязвленный,  он
рассказал ей о бессердечном отношении  к  нему  тетки.  Он  был  растерян  и
подавлен коварством и бездушием света. Пока добрая хозяйка дома и  ее  дочки
расхаживали по комнате, занимаясь домашними делами, бедный малый,  в  унынии
присев на подоконник, предавался печали.
     - Вы самые лучшие люди на свете, самые добрые, - снова и снова повторял
он, - а уж скучнее меня, верно, нет никого на всей земле... Ну да,  конечно,
вам со мною скучно, я понимаю.
     - Вы и вправду не очень-то веселый собеседник, Гарри, -  говорила  мисс
Этти, которая уже понемногу начинала им командовать  и,  возможно,  задавала
себе вопрос: "Как же это так? Неужто это тот самый молодой человек,  который
казался мне таким героем? "
     - Почему он должен быть весел, если ему грустно? - с  мягкой  укоризной
говорила Тео. - У него  доброе  сердце,  и  оно  ранено  непостоянством  его
друзей. Что ты видишь в этом дурного?
     - Все равно, у меня хватило бы духу и виду не подать, что я  задета,  -
восклицала Этти, и ее  маленькие  ручки  сжимались  в  кулачки.  -  И  я  бы
продолжала улыбаться, даже  если  бы  эта  чудовищная  раскрашенная  старуха
залепила мне пощечину. Она ужасна, мама. Да ты и сама так думаешь, Тео!  Ну,
признайся, что ты так думаешь! Еще вчера вечером  ты  сама  это  говорила  и
изображала, как она входит, опираясь на свою клюку,  и  лицемерно  улыбается
всем.
     - Я могу не любить ее, - говорит Тео, густо покраснев, - но это еще  не
причина, чтобы я позволила себе непочтительно отзываться  о  тетушке  нашего
милого Гарри в его присутствии.
     - Ах ты, предательница, ты  всегда  оказываешься  права!  -  восклицает
Этти. - Вот это-то меня и злит. Ну конечно, Гарри, это было  очень  дурно  с
моей стороны, что я позволила себе  непочтительно  отзываться  об  одной  из
ваших родственниц.
     - Признаться вам, Этти, отношение ко мне остальных  родственников  меня
мало трогает, но то, что тетушка Бернштейн отвернулась от меня,  -  это  мне
тяжело. Я успел  привязаться  к  ней,  а  когда  люди,  которых  я  полюбил,
охладевают ко мне и  показывают  свое  нерасположение,  это  меня  почему-то
просто сводит с ума.
     - А если так поступит Джордж? - спрашивает Этти.  Заметим  кстати,  что
теперь они уже были друг для друга Джордж, Этти, Тео и Гарри.
     - С вашим живым и веселым умом, Этти, вы можете выдумывать что  угодно,
только уж, пожалуйста, не это! - восклицает  Гарри,  вскакивая  со  стула  с
очень решительным и даже сердитым видом. - Вы не знаете моего брата так, как
знаю его я, а то вы никогда  бы,  никогда  не  позволили  себе  предположить
такое... предположить, что мой брат Джордж может поступить как-то недостойно
или бессердечно! - Мистер Гарри очень разгорячился, произнося эту тираду.
     Этти страшно побледнела. Она поглядела на  Гарри  и  не  произнесла  ни
слова.
     А Гарри, прощаясь, сказал, как всегда просто:
     - Простите меня, Этти, я очень огорчен, если выразился как-то резко или
грубо. Но меля всегда задевает за живое, если про Джорджа нехорошо говорят.
     Бледные губы  Этти  были  плотно  сжаты.  Не  проронив  ни  звука,  она
протянула Гарри руку и чопорно присела.
     Когда же они с Тео остались вдвоем у себя  в  спальне  и,  как  всегда,
начался задушевный разговор, пока закру-4si вались на ночь папильотки,  Этти
сказала:
     - Ах, я думала, что мне будет так приятно видеть его каждый день,  и  я
была так рада, когда папа сказал, что мы останемся в Лондоне! А  теперь,  ты
видишь, я начинаю обижать его всякий раз, как он к нам приходит. Я просто не
могу не обижать его. Я ведь знаю, Тео, что он  не  слишком  умен.  Но...  о,
господи, он же такой хороший, и добрый, и храбрый, не правда ли?  И  как  он
был красив, когда рассердился на меня, верно?
     - А ты, глупышка, всеми силами добиваешься, чтобы oн выглядел как можно
красивее, - отвечала Тео.
     Ну, словом, так у них и повелось теперь: они стали друг для друга  Тео,
и Этти, и Гарри, и Джордж, и я позволю  себе  предположить,  что  междометие
"кыш", адресованное генералом Ламбертом его достойной супруге и  матери  его
дочерей, содержало в себе  некий  упрек  в  чрезмерной  сентиментальности  и
неискоренимой склонности к сватовству, присущей, впрочем, решительно  каждой
женщине, чье сердце хоть чего-нибудь да стоит. Ну, а помимо  упрека,  в  нем
заключался еще и  намек,  что  мадам  Ламберт  -  просто  гусыня,  если  она
воображает, что эти два  виргинца  готовы  немедленно  влюбиться  в  молодых
представительниц женской половины дома Ламбертов. У малютки Этти  еще  могут
быть  какие-то  фантазии  -  с  девчонками  это  бывает,   но   они   быстро
излечиваются. "Ты помнишь, Молли, что до встречи со мной ты ведь  тоже  была
влюблена в кого-то другого", - сказал генерал, и добрая, простодушная миссис
Ламберт не  стала  этого  отрицать.  Однако  Гарри  совершенно  очевидно  не
собирался влюбляться в Этти, а теперь, когда старший  брат  совсем  оттеснил
его на задний план, когда даже надетый на нем кафтан едва ли  мог  считаться
его личной собственностью, мистер Гарри стал и вовсе незавидной партией.
     - Ну, понятно, теперь, когда он беден, нам, по-видимому,  надо  указать
ему на дверь, как сделали это все прочие, - сказала миссис Ламберт.
     - Вот, вот, ведь именно так я всегда и поступаю, не правда ли, Молли? -
сказал генерал. - Всегда поворачиваюсь спиной к друзьям, когда они  попадают
в беду?
     - Нет, конечно, мой дорогой! Признаюсь, Мартин, я в самом  деле  просто
глупая гусыня! - воскликнула  миссис  Ламберт  и  прибегла,  как  обычно,  к
спасительному носовому платку.
     - Так пусть же бедный мальчик  запросто  приходит  к  нам  и  встречает
радушный прием. Наш дом - почти единственный в этом городе  себялюбцев,  где
он - желанный гость. Он  несчастлив,  а  когда  он  с  нами,  у  него  легче
становится на душе. Так пусть, черт  побери,  он  почаще  будет  с  нами!  -
воскликнул добросердечный генерал. И в соответствии с этим, когда бы бедный,
упавший духом Гарри ни пожелал пообедать или  как-то  провести  вечерок,  за
столом мистера Ламберта всегда находилось для него место. Не  менее  радушно
принимали здесь и Джорджа. Но, бывая у Ламбертов, Джордж на первых порах еще
не испытывал к ним такого сердечного расположения, как Гарри, и не возбуждал
к себе таких чувств, как его  брат,  ибо  манеры  Джорджа  были  холоднее  и
сдержаннее, он был менее простодушен и не столь легко доверял людям и своему
суждению о них. Однако такая атмосфера доброты и дружелюбия  царила  в  этой
семье, что постоянное общение с ней могло растопить любое сердце,  и  Джордж
вскоре научился любить и ценить Ламбертов не только за их неизменную доброту
и заботу о его брате. Он не мог не замечать, как печален Гарри, и очень  его
жалел. Не раз с присущей ему склонностью к  иронии  принимался  он  упрекать
себя за то, что был возвращен к жизни.
     - Дорогой Гарри, - говорил он, - хоть ты и  перестал  быть  Счастливцем
Гарри, я так и остался Джорджем  Неудачником,  и  Флорак  поступил  бы  куда
разумнее, если бы не протыкал шпагой этого индейца и не мешал  ему  украсить
моим скальпом свой пояс. Я не шучу,  сэр!  И  тебе  был  бы  тогда  почет  и
уважение в кофейне Уайта. Матушка оплакала бы меня как безвременно  усопшего
ангела, вместо того чтобы гневаться на меня за то, что я опять  оттеснил  ее
любимчика на задний план, - ты же ее любимчик, сам  знаешь,  и  заслуживаешь
быть любимчиком, и не только ее, но и всеобщим. Однако имей в виду: если  бы
я не воскрес, твоя возлюбленная Мария непременно женила бы тебя на  себе,  и
это была бы тебе кара богов за твою удачливость.
     - Я никогда не могу разобрать, смеешься ты  надо  мной  или  над  самим
собой, Джордж, - сказал брат. - Не понимаю я, когда  ты  говоришь  в  шутку,
когда всерьез.
     - А я и сам этого не понимаю, Гарри, друг мой! - сказал Джордж.
     - Я только одно знаю твердо: нет и не было на свете лучшего брата,  чем
ты, и лучших людей, чем Ламберты.
     - Вот это истинная правда! - восклицает Джордж и пожимает брату руку.
     - И если я несчастлив, ты в этом неповинен... и они неповинны. Да  я  и
сам неповинен, Джордж, - сказал младший брат. - Таков  уж  мой  удел,  и  я,
понимаешь, не знаю, что мне с собой делать. Я  должен  работать,  Джордж,  а
как? Вот вопрос.
     - Надо послушать, что скажет матушка. Подождем, пока не придет  от  нее
письмо, - говорит Джордж.
     - Знаешь, Джордж, мне как-то не очень хочется возвращаться в  Виргинию,
- взволнованно говорит Гарри, понизив голос.
     - Вот как? Уже влюбился в одну из сестричек?
     - Я люблю их обеих,  как  сестер,  -  всем  сердцем  люблю,  это  самые
прекрасные девушки на свете! Но я уже пробовал это однажды и  спасся  только
благодаря тебе, так что теперь вовсе не хочу начинать все сначала. Нет! Нет!
Совсем пе по этой причине хочется мне остаться в Европе  и  не  возвращаться
домой. Но ты понимаешь, Джордж, я не хочу только и  делать,  что  охотиться,
стрелять уток, сажать табак,  играть  в  вист,  ходить  в  церковь,  слушать
проповедников, и все это снова, снова и снова, и так всю жизнь.  А  чем  еще
можно там у нас заниматься? Чем вообще, черт побери, могу я там  заниматься,
спрашивается? Вот почему я чувствую себя несчастным. Если бы ты был  младшим
сыном,  это  бы  тебе  ничуть  не  помешало:  ты  так  умен,  ты  при   всех
обстоятельствах нашел бы свою дорогу в жизни.  А  что  ждет  такого  бедного
малого, как я? Пока я не начну что-то  делать,  Джордж,  я  все  время  буду
несчастен, это уж как пить дать!
     - А разве я не говорил того же самого? Вот и ты теперь пришел к тому же
выводу.
     - К какому выводу, Джордж? Ты же знаешь, я очень часто думаю совершенно
так же, как ты, - говорит почтительный младший брат.
     - К такому выводу, друг мой, что для всех было бы лучше, если бы Флорак
не помешал этому индейцу снять с меня скальп!
     В ответ на это Гарри разразился  сердитыми  восклицаниями,  после  чего
братья в дружеском согласии продолжали попыхивать трубками.
     Жили они вместе, но образ жизни  у  каждого  был  свой,  и,  не  считая
взаимной привязанности, почвы для общения между ними  было  мало.  Гарри  не
решался даже притрагиваться к книгам  Джорджа,  и  когда  старший  брат  был
погружен в занятия, младший вел себя тихо,  как  мышь.  Они  перебрались  на
другую квартиру, покинув аристократический квартал  и  заставив  госпожу  де
Бернштейн чрезвычайно по этому поводу негодовать и фыркать. Но Джордж  очень
пристрастился к посещению новой читальни и музея сэра Ганса Слоуна,  недавно
открытых в Монтегью-Хаус, и поэтому  снял  веселую  и  уютную  квартирку  на
Саутгемптон-роу,  в  Блумсбери,  выходившую   окнами   на   чудесные   луга,
простиравшиеся  до  Хемстеда,   и   расположенную   позади   парка   герцога
Бедфордского.  Семейство  лорда  Ротема  возвратилось  в  Мэйфэр,  и  мистер
Ламберт, которого дела призывали в Лондон,  также  вынужден  был  переменить
местожительство и снял меблированную квартиру в Сохо, неподалеку от дома,  в
котором поселились братья. Именно там, в семействе Ламберт,  Гарри,  как  мы
уже сообщали, и пропадал теперь все вечера.
     Джордж тоже частенько бывал в этом доме, и чем ближе  знакомился  он  с
этим семейством,  тем  усерднее  начинал  его  посещать,  ибо  общество  это
пришлось ему более по душе, нежели общество светских  щеголей,  собиравшихся
за карточным столом тетушки Бернштейн, или баранина и портвейн  сэра  Майлза
Уорингтона, или шум и болтовня кофеен. А поскольку для него, так  же  как  и
для  дам  семейства  Ламберт,  Лондон  был  в  новинку,  они  знакомились  с
развлечениями  этого  города  совместно  и,  без  сомнения,  побывали  и   в
Воксхолле, и в Раниле, и в Мэрибон-Гарденс,  и  в  театре,  и  в  Тауэре,  -
словом, всюду, где в ту пору можно было пристойно развлечься. Мистер Ламберт
был от души рад, что может доставить своим дочкам эти невинные удовольствия,
а мистер Джордж,  щедрый  и  великодушный  по  натуре,  также  был  счастлив
порадовать чем-то своих друзей - особенно тех, кто был так добр к его брату.
     Особенно сильно полюбился мистеру Уорингтону театр. В Виргинии  он  был
совершенно лишен этого удовольствия и только  однажды  побывал  в  театре  в
Квебеке, когда ездил по делам в Канаду, а здесь, в Лондоне,  к  его  услугам
были два театра, находившиеся в  то  время  в  зените  своей  славы,  и  ему
казалось, что он никогда не насытится столь упоительным развлечением. А свой
восторг ему, естественно, хотелось разделить с друзьями. Не мудрено поэтому,
что он горел желанием водить своих друзей в театр, и можно  не  сомневаться,
что юные провинциалки всегда готовы  были  ему  сопутствовать.  Куда  же  мы
отправимся, сударыни, - в "Друри-Лейн" или в "Ковент-Гарден"? В "Друри-Лейн"
ставят Шекспира с участием  Гаррика.  Однако,  поверите  ли,  дамы  пожелали
посмотреть пьесу прославленного  нового  драматурга,  которую  показывали  в
"Ковент-Гарден".
     В те