его брат, бледный как мертвец, возник на пороге.
     Гарри подошел к брату и взял его за руку.
     - Теперь я могу пожать твою руку, Джордж, - сказал он. - Быть может, ты
поступил правильно, хотя я все равно никогда  не  поверю,  что  ты  способен
покинуть брата в беде. Слушай, что я тебе скажу: я  сидел,  обедал  и  вдруг
подумал: "Пойду-ка я снова к Марии и поговорю с ней.  Я  скажу  ей:  "Мария,
пусть я беден, но вы вели себя по отношению ко мне  столь  благородно,  что,
бог свидетель, я - ваш и в вашей власти принять меня или отвергнуть. Если вы
принимаете меня - вот я перед вами. Я завербуюсь в  армию,  буду  трудиться,
постараюсь так ли, сяк "и заработать на пропитание,  и  мой  брат...  и  мои
родственники, верно, смягчатся тогда и дадут нам средства к  существованию".
Вот что я решил сказать ей, и я это выполнил, Джордж. Я бежал всю дорогу  до
Кенсингтона под дождем, - видишь, я промок до нитки, - и застал их  всех  за
обедом, всех, впрочем, кроме Уилла. Они сидели за столом, попивая вино, и  я
тут же выложил им все. "Мария, - сказал я, - один бедняк хочет сдержать свое
слово, данное им, когда он воображал себя богачом. Согласны  ли  вы  принять
его теперь?" Тут я почувствовал, что мне не нужно лезть за словом в  карман,
я совсем не запинался, как сейчас, и говорил довольно долго, а  кончил  тем,
что пообещал всеми силами постараться выполнить свой  долг  по  отношению  к
ней.
     Когда я умолк, она, вся исполненная доброты, подошла ко мне, взяла  мою
руку и при всех поцеловала ее. "Мой бесценный Гарри, вы лучший из  людей,  -
сказала она (это были ее подлинные слова, иначе я бы  нипочем  не  стал  так
расхваливать себя). - У вас  благородное  сердце,  и  я  от  всей  души  вас
благодарю. Но я уже давно поняла, дорогой мой, что  вами  руководит  чувство
долга и только оно заставляет вас выполнить  необдуманное  обещание,  данное
молодым человеком пожилой женщине. Позволить вам сдержать его -  значило  бы
сделать вас несчастным. Я до глубины души благодарна вам за вашу верность  и
преданность, мой дорогой кузен, но освобождаю вас от вашего слова и даю  вам
свое благословение, а моя любовь пребудет с вами вечно". И, приблизившись ко
мне, она поцеловала меня у всех на глазах и горделиво, не проронив ни единой
слезы, покинула комнату. Все плакали, особенно обливался слезами милорд - он
прямо рыдал навзрыд. Никогда бы не подумал, что он такой  чувствительный.  А
она-то, Джордж? Ну скажи, не благородное ли это создание?
     - Так выпьем же за ее здоровье! - воскликнул Джордж, наполняя бокал.
     - Гип, гип, ура! - подхватил Гарри. Он был вне  себя  от  радости,  что
обрел свободу.


        ^TГлава LVII,^U
     в которой положение мистера Гарри по-прежнему остается плачевным

     Госпоже де Бернштейн результат последнего свидания Гарри с леди  Марией
доставил не меньше удовольствия, чей ее виргинским племянникам. Джордж в тот
же вечер известил ее  о  случившемся  запиской,  а  вскоре  и  ее  племянник
Каслвуд, не слишком часто обременявший тетушку своими визитами, пожаловал  к
ней, дабы засвидетельствовать свое почтение, и без обиняков доложил  о  том,
что произошло, ибо милорд  Каслвуд  умел,  как  никто,  быть,  когда  нужно,
откровенным, а после того как помолвка Гарри и леди Марии была  расторгнута,
скрытничать и лицемерить не имело уже никакого смысла. Ставка была  сделана,
карта бита, и теперь милорд мог без стеснения говорить о своих  стратагемах,
маневрах, уловках.
     - Она как-никак мне сестра, - с чувством произнес милорд, - а много  ли
еще будет у нее возможностей, - во  всяком  случае,  таких  возможностей,  -
выйти замуж и устроить свою судьбу? По многим причинам я  не  мог,  конечно,
полностью одобрить этот брак и даже испытывал известное сочувствие  к  этому
виргинскому юнцу - любимчику вашей милости, но тем не менее  упустить  такой
случай было бы неразумно, и я должен был соблюдать интересы родной сестры.
     - Ваша откровенность делает вам  честь,  ваше  сиятельство,  -  сказала
госпожа де Бернштейн, - а ваша  любовь  к  сестре  поистине  должна  служить
примером!
     - Куда там, мы же проиграли, - и я говорю это sans rancune {Без  всякой
злобы (франц.).}. А  вам,  сударыня,  поскольку  вы  оказались  в  выигрыше,
злопамятность не к лицу, - с поклоном произнес милорд.
     Госпожа де Бернштейн заверила его, что он ошибается, - она никогда  еще
не была в столь превосходном расположении духа.
     - Признайся же теперь, Юджин: это ведь все  ты  придумал  -  по  твоему
наущению Мария отправилась к Гарри, когда он сидел под арестом, и  разыграла
эту трогательную сцену с возвращением подарков?
     - Разве сострадание к молодому человеку  и  сознание  своего  долга  по
отношению к жениху, попавшему в беду, не могли побудить Марию поступить так?
- скромно потупившись, произнес лорд Каслвуд.
     - И все же она действовала по твоей указке, мой дорогой племянничек?
     Пожав плечами, лорд Каслвуд признался, что он действительно посоветовал
своей сестрице повидаться с мистером Гарри Уорингтоном.
     - Но мы бы все равно выиграли, невзирая на все старания вашей  милости,
- добавил он,  -  не  появись  тут  на  сцене  его  старший  брат.  Тогда  я
постарался, по мере сил, утешить мою бедную Марию, доказав  ей,  как  нам  в
конечном счете крупно повезло, что мы не сорвали этот банк.
     - А что, если бы она вышла замуж за Гарри, а после этого  объявился  бы
кузен Джордж?
     - Effectivement! {Вот именно! (франц.).} - воскликнул Юджин и  сунул  в
нос понюшку табака. - Раз уж могиле угодно было вернуть мертвеца  на  землю,
возблагодарим могилу за то, что она сделала это вовремя! Должен  признаться,
что мистер Джордж Уорингтон показался мне человеком вполне здравомыслящим  и
не более эгоистичным, чем другие старшие братья и светские люди. Моя  бедная
Молли вообразила было, что он окажется таким же... ну, как бы это сказать...
желторотым, что ли, как  его  братец.  Она  трогательно  надеялась,  что  он
возымеет желание поделить все поровну со своим младшим братом-близнецом, и в
этом случае она готова была взять этого юнца себе в мужья, до такой  степени
он пленил ее сердце. "Гарри Уорингтон и половина каравая - это еще  куда  ни
шло, - сказал я ей, - но Гарри Уорингтон и никакого  каравая...  опомнитесь,
моя милая!"
     - Как так - почему же без каравая? - спросила баронесса.
     - А так. Если, конечно, не считать тех крох, что могут перепасть ему со
стола его старшего брата. Тот сам это сказал.
     - Вот жестокосердый негодяй! - вскричала госпожа де Бернштейн.
     - А, полноте! Я с вами в открытую играю, тетушка -  cartes  sur  table!
{Карты на стол! (франц.).} Мистер Джордж поступил  так,  как  на  его  месте
поступил бы каждый, и мы не вправе возмущаться.  Молли  сама  согласилась  с
этим, когда первый  взрыв  горя  миновал,  и  я  заставил  ее  внять  голосу
рассудка. Вот старая дуреха! В ее-то возрасте и так  потерять  голову  из-за
мальчишки!
     - Я почти готова поверить, что это была подлинная  страсть,  -  сказала
госпожа де Бернштейн.
     - А вы бы послушали, как она с ним  прощалась!  C'etait  touchant,  nia
parole d'honneur! {Это было трогательно, честное слово! (франц.).} Я плакал.
Как перед богом, я не мог удержаться от слез.  Мы  сидим  себе,  обедаем,  и
вдруг этот малый, взъерошенный, в заляпанных грязью  чулках,  вламывается  к
нам и клянется Марии в верности, и, надо сказать, довольно хорошим слогом, а
наша Молли  ему  отвечает.  Клянусь  честью,  мне  даже  вспомнилась  миссис
Уоффингтон в новой шотландской пьесе, той, что написал мистер  Дуглас,  один
из фаворитов лорда Бьюта... как  бишь  она  называется-то?  Так  вот,  Молли
повисает  на  шее  у  этого  малого  и  прямо-таки  душераздирающим  голосом
произносит  слова  прощания.  А  затем  в   горделивом   отчаянии   покидает
столовую!.. Нет,  благодарю  вас,  я  не  хочу  больше  шоколада.  Если  она
совершила mauvais pas {Ложный шаг (франц.).}, то никто не сумел бы с большим
достоинством выйти из положения. Это было  великолепное,  по  всем  правилам
отступление после поражения на поле боя. Нас взяли измором и заставили сдать
позиции, но свою честь мы не уронили.
     - Ну, Молли от этого разочарования  не  умрет!  -  заметила  баронесса,
поднося чашку к губам.
     Милорд ухмыльнулся, обнажив желтые зубы.
     - Хе, хе, - произнес он. - Ей уже случалось переболеть этой болезнью, и
в весьма тяжелой форме, однако всякий раз она отлично восстанавливала  силы.
В возрасте Молли эта болезнь не смертельна, как, без  сомнения,  известно  и
вашей милости.
     Каким образом это может быть известно  ее  милости?  Она  была  уже  не
девочкой, когда вышла замуж за доктора Тэшера.  А  баронессой  де  Бернштейн
сделалась еще много позже. Однако, как говорит поэт, старую Дидону  горе  не
миновало, и поэтому она умела проявлять сочувствие к страдальцам.
     В низших слоях общества люди, как я слышал,  побранившись,  подравшись,
облив друг друга грязью, пребывают затем долго в непримиримой вражде.  Но  в
высшем свете в наш век ведут себя куда мудрее. Когда между людьми  возникают
размолвки,  они  перестают  встречаться  друг  с  Другом.  Потом   наступает
примирение, встречи возобновляются и о прошлом никто не поминает. Сбившемуся
с пути сыну, как заблудшей овце, милостиво даруется отпущение  грехов,  хотя
всем известно, что он проводил свои дни в  дурной  компании.  На  протяжении
полугода две ветви эсмондовского рода - Каслвуды и госпожа  де  Бернштейн  -
были отчуждены друг от друга, находясь в состоянии войны за обладание бедным
Гарри Уорингтоном. После того как вопрос этот решился сам  собою,  ничто  не
препятствовало больше их встречам, и они могли  делать  вид,  будто  никаких
размолвок никогда и не возникало,  и  госпожа  де  Бернштейн  отправилась  в
парадной карете на званый вечер к леди Каслвуд, а дамы Эсмонд прибыли,  сияя
улыбками, на призывный звук барабана под знамена  госпожи  де  Бернштейн,  и
все, как прежде, были исполнены взаимной любви друг к другу.
     - Слышала я, сударь, что вы проявили себя  жестокосердым  чудовищем  по
отношению к вашему бедному  брату  Гарри!  -  с  удовлетворением  произносит
баронесса и шутливо грозит Джорджу тростью.
     - Я действовал в согласии с  полученным  от  вашей  милости  намеком  и
стремился установить, сам ли по себе Гарри  или  только  его  предполагаемое
богатство расположило к нему его родственников, - густо покраснев,  отвечает
Джордж.
     - Ну, разумеется, Мария не может выйти замуж за этого  бедняка,  раз  у
него самого нет ничего за душой, а старший брат заявил, что не даст  ему  ни
полпенни!
     - Я сделал это из самых лучших побуждений, сударыня, - возражает Джордж
и краснеет еще пуще.
     - Ну, а то как же! Ах ты, лицемер! - восклицает старая дама.
     - Лицемер! Почему же, сударыня? - вопрошает мистер Джордж Уорингтон и с
достоинством распрямляет плечи.
     - Мне все известно, дитя мое! - говорит баронесса по-французски. -  Ах,
ты вылитый дед! Подойди, я хочу тебя обнять! Гарри все мне  рассказал,  и  я
знаю, что ты поделил с ним поровну свое маленькое наследство!
     - Иначе и быть не могло, сударыня. Кошельки наши, как  и  наши  сердца,
принадлежат друг другу с колыбели. Я нарочно  притворялся  бездушным,  чтобы
испытать этих людей, - говорит Джордж, и слезы увлажняют его взор.
     - И виргинское поместье ты поделишь с ним тоже? - спрашивает баронесса.
     - Этого я не сказал. Это  было  бы  несправедливо,  -  отвечает  мистер
Уорингтон. - Землю должен наследовать
     старший в роде, и только таким путем она могла бы отойти к Гарри: может
ведь статься, что я умру или матушка переживет нас обоих, Но половина  того,
чем я владею, принадлежит Гарри. Нельзя забывать, что  он  был  расточителен
только потому, что заблуждался относительно своего истинного положения.
     - Да это же рыцарь добрых старых времен, это Баярд,  это  дед  Джорджа,
вставший  из  могилы!  -  воскликнула  баронесса,  укладываясь   с   помощью
камеристки  в  постель.  Вечером,  когда  братья  подошли   к   ней,   чтобы
попрощаться, бедному Гарри были протянуты два пальца, а Джорджу  подставлена
для поцелуя ярко нарумяненная щека, что заставило  его,  принимая  от  своей
почтенной родственницы этот знак расположения, залиться ответным румянцем.
     И хотя зависть была Гарри Уорингтону чужда и он отдавал  должное  брату
как своему руководителю и наставнику, во всех отношениях его превосходящему,
все же не приходится удивляться, если он испытал некоторое  разочарование  и
почувствовал себя слегка уязвленным, когда развеялся  окружавший  его  ореол
Юного  Счастливца  и  наследника   необъятных   виргинских   поместий.   Его
кенсингтонские друзья могли сколько угодно клясться, что любят его ничуть не
меньше, а даже больше после его свержения с престола, в ответ на  что  Гарри
отвешивал поклоны и благодарил, однако не мог же он при этом  не  приметить,
что на пышном приеме, которым милорд Каслвуд почтил  своего  новообретенного
родственника, все внимание сиятельного кузена было  сосредоточено  на  одном
только Джордже, что только о нем и было  разговору,  что  все  petits  soins
{Знаки внимания (франц.).} и комплименты расточались только ему, в то  время
как на него, на Гарри, никто уже не обращал внимания, кроме бедняжки  Марии,
не сводившей с него задумчивого взора, в котором читался  скорбный  укор  и,
как и следовало ожидать, осуждение за то, что она его покинула. "Ах,  Гарри!
- казалось, говорил ему этот взор. - Вы приняли из моих рук свободу, которую
я вам даровала, но могла ли я  ожидать,  что  вы  будете  так  счастливы  ее
обрести". Она отвергла его, но никак не могла ему простить, что он поймал ее
на слове. Она не хотела принадлежать ему, но она хотела им обладать.
     О, мои юные друзья!  Как  восхитительна  бывает  весна  любви  и  сколь
недостойный ждет ее порой конец! Нет сомнения,  что  именно  так  чувствовал
себя Гарри Уорингтон, когда, прибыв в  Кенсингтон,  он  встретил  печальный,
полный укора взгляд кузины. Что говорить, положение его довольно  глупо,  но
вместе с тем разве не пробуждается в вашем сердце грусть, когда, заглянув  в
дом, служивший вам прежде кровом,  вы  видите  лишь  темные  проемы  окон  и
запустение и вспоминаете, как приветно мерцал здесь  когда-то  огонь  очага?
Грусть? О да! Но, увы, еще горше, еще печальнее и  еще  смешнее  будет  ваше
положение, если в плену сентиментальных  воспоминаний  вы  вздумаете  пройти
мимо дома номер тринадцать и увидите в окне  ухмыляющуюся  физиономию  того,
кто, по-видимому, неплохо поладил с хозяйкой! Я,  по  крайней  мере,  всегда
испытываю обиду при виде чужих пожитков и сапог перед знакомой  мне  дверью,
даже если это всего лишь дверь гостиничного номера, в  котором  мне  не  раз
доводилось останавливаться. Неужели эти  сапоги  возлежали  на  кушетке,  на
которой когда-то покоился я сам? И я отшвыриваю ногой эти грязные вульгарные
предметы.
     И потому Гарри, понимая, что для него срок аренды истек, и  если  Мария
еще не впустила в свое сердце нового  постояльца,  то  готова  это  сделать,
чувствовал себя с ней не в своей тарелке, так же, как, вероятно, и она в его
обществе. Он обнаружил при этом, что ему нечего ей сказать, а  то,  что  она
сообщает ему, и скучно и банально, и красный мундштук его  белой  виргинской
трубки сейчас влечет его к себе куда сильнее,  чем  самые  нежные  модуляции
голоса и меланхоличные moues {Гримасы (франц.).} Марии.  Вот  почему,  когда
Джордж снова  собрался  в  Кенсингтон,  Гарри  не  проявил  особого  желания
сопровождать его и сослался на дела.
     Однако и в доме дядюшки на Хилл-стрит бедного Гарри не  ожидало  ничего
приятного - его почтенные родственники  попросту  не  пожелали  его  видеть.
Когда он прибыл туда, дамы без стеснения приказали слугам объявить ему,  что
их нет дома. Гарри не верил своим ушам: и это после такого радушного приема,
какой ему здесь оказывали, после того как он был так  обласкан,  после  всех
заверений в любви! Однако, когда он вслед за своим неудачным визитом к тетке
заглянул к Ламбертам, ему примерно через час пришлось быть свидетелем  того,
как перед домом ее милости появился пустой портшез и  эта  дама  собственной
персоной вышла из подъезда, села в портшез и даже не  покраснела,  когда  ее
племянник, стоя у окна в доме напротив, отвесил ей поклон. Вот как!  Значит,
родственники не хотят его принимать! Эта  дверь,  которая  так  гостеприимно
распахивалась перед ним,  теперь  захлопывается  перед  его  носом!  "Просто
никогда бы этому не поверил", -  твердил  себе  бедный  простодушный  Гарри.
Право, кажется, дверной молоток, хотя он и отлит  из  меди,  и  тот  был  бы
мягкосердечней, чем леди Уорингтон, - ведь лицо  этой  добродетельной  дамы,
когда она проплыла мимо стоявшего у окна  племянника,  оставалось  столь  же
каменно-неподвижным, как сей неодушевленный предмет!
     - И это жена родного брата моего отца! Чем мог я ее обидеть? О, тетушка
Ламберт, тетушка Ламберт, видели вы когда-нибудь подобное жестокосердие? - с
обычной для него горячностью вскричал Гарри.
     - Но разве наше отношение  к  вам  хоть  сколько-нибудь  изменилось?  -
спросила тетушка  Ламберт,  украдкой  бросив  взгляд  на  младшую  из  своих
дочерей. - Светское общество, может  быть,  и  охладело  к  вам,  но  мы  не
причисляем себя к нему, и вы можете без опаски наведываться в наш дом.
     - Да, здесь, у вас, все совсем по-другому, - ответил Гарри. -  Не  знаю
уж почему, но я чувствую себя как-то на редкость спокойно и приятно в  вашем
доме.

               Quis me uno vivit felicior? aut magis hae est
               Optandum vita dicere quis potuit? -
               {* Кто жил счастливее меня? И кто может сказать,
               Что есть что-то желаннее этой жизни? (лат.).}

     продекламировал генерал Ламберт и, обратись к своему сыну,  приехавшему
из колледжа домой на пасхальные каникулы, спросил:
     - А вам, господин студент, известно, чьи это стихи?
     - Вы читали стихи Катулла, сэр, - отвечал этот грамотей.
     - Ничего похожего, сэр. Это стихи моего любимого Демокрита  Младшего  -
старика Бэртона, у которого многие нерадивые студенты набирались учености.
     Произведения этого автора,  наряду  с  книгами  Монтеня,  были  любимым
чтением доброго генерала.


        ^TГлава LVIII,^U
     в которой мы  действуем  по  пословице:  "Даже  кошке  не  возбраняется
взглянуть на короля"

     Как мы уже сообщали, наши виргинцы, проявив здравый смысл, не столь  уж
редкий в юном возрасте, заявили себя решительными  сторонниками  якобитов  и
открыто  исповедовали  несокрушимую  преданность  пребывавшей   в   изгнании
королевской семье.  Поскольку  принц-изгнанник  закрепил  за  отцом  госпожи
Эсмонд титул маркиза, она не видела причин особенно сильно гневаться на  сей
незадачливый  королевский  род,  который  как-никак  с  готовностью  признал
заслуги ее семьи. Что же касается небольшого скандальчика, связанного  с  ее
сестрой госпожой де Бернштейн и Старым Шевалье, то она считала  ниже  своего
достоинства даже вспоминать об этом нелепом эпизоде, утверждая, и  притом  с
полным основанием,  что  в  вопросах  семейной  морали  оба  первых  монарха
Ганноверской династии были ничуть не добродетельнее Стюартов.
     Но король de facto {Фактически (лат.).} был такой же  король,  как  его
величество  de  jure  {Юридически  (лат.).}.   Де-факто   был   торжественно
коронован, получил церковное помазание на трон и,  мало  того,  -  полностью
посрамил Де-Юре, когда они сошлись  в  битве  за  корону.  Все  это  привело
госпожу Эсмонд к твердому убеждению; что долг перед монархом, так же  как  и
личные интересы, требует, чтобы ее сыновья представились ко двору.
     При этом она нисколько бы не удивилась, если бы  Его  Величество  почел
нужным пожаловать кого-либо из них голубой или красной