ть мне компанию в моих занятиях.
     Милорд говорил  с  такой  подкупающей  искренностью,  что  его  мачеха,
сводный брат и сводная сестра сразу же спросили себя, какие  тайные  замыслы
он лелеет. Трое последних часто устраивали  небольшие  комплоты,  составляли
оппозицию или роптали  против  главы  дома.  Когда  он  пускал  в  ход  этот
искренний тон, догадаться о том, что под ним  скрывалось,  было  невозможно:
нередко проходили месяцы, прежде чем тайное  становилось  явным.  Милорд  не
утверждал  -  "это  истина",  но  только  -  "я  хочу,  чтобы  мои  домашние
согласились с этими словами и поверили Им". Следовательно, отныне считалось,
что  у  милорда  Каслвуда  появилось  похвальное  желание  лелеять  семейные
привязанности, а также просвещать,  развлекать  и  наставлять  своего  юного
родственника, и что он очень полюбил юношу и желает, чтобы  Гарри  некоторое
время оставался вблизи его особы.
     - Что затевает Каслвуд? - осведомился Уильям у матери и  сестры,  когда
они вышли в коридор. - Стойте! Ей-богу, знаю!
     - Ну, Уильям?
     - Он намерен втянуть его в игру и отыграть у него виргинское  поместье.
Вот что!
     - Но ведь у мальчика нет виргинского поместья, чтобы его проигрывать, -
возразила маменька.
     - Если мой братец не задумал чего-нибудь, так пусть меня...
     - Перестань! Конечно, он что-то задумал. Но что?
     - Не надеется же он, что Мария... Мария же Гарри в  матери  годится,  -
задумчиво произнес мистер Уильям.
     - Чепуха! С ее-то старушечьим лицом, белобрысыми волосами и веснушками!
Невозможно! - воскликнула леди Фанни и как будто вздохнула.
     - Разумеется, ваша милость  тоже  чувствует  склонность  к  ирокезу!  -
вскричала маменька.
     -  Право,  сударыня,  я  не  способна  настолько  забыть  свой  ранг  и
обязанности! Если он мне и нравится, это еще не значит, что я выйду за него.
Этому, ваше сиятельство, вы меня, во всяком случае, научили.
     - Леди Фанни!
     - Но ведь вы вышли за папа, не питая к нему ни малейшей склонности.  Вы
мне тысячу раз это повторяли!
     - А если вы не любили отца до  брака,  то  уж  потом  и  вовсе  его  не
обожали, - со смехом вмешался Уильям. - Мы с Фан  хорошо  помним,  как  наши
досточтимые родители изволили браниться. Верно, Фан?  А  наш  братец  Эсмонд
поддерживал мир в семье.
     - Ах, не напоминай мне об этих ужасных, вульгарных  сценах,  Уильям!  -
вскричала маменька. - Когда ваш отец пил слишком  много,  он  превращался  в
безумца, что должно бы послужить вам  предостережением,  сударь,  ибо  и  вы
приобретаете эту мерзкую привычку.
     - Вы, сударыня, не нашли счастья, выйдя замуж за человека, который  вам
не нравился, и титул вашего сиятельства вам ничего  с  собой  не  принес,  -
всхлипывая, сказала леди  Фанни.  -  Что  толку  от  графской  короны,  если
приданого у тебя не больше, чем у жены какого-нибудь лавочника? Да и  многие
из них гораздо богаче нас! Недавно на нашей площади в Кенсингтоне поселилась
вдова бакалейщика с Лондонского моста, и у ее дочек  втрое  больше  платьев,
чем у меня. И хотя им прислуживает только один  слуга  и  две  горничные,  я
знаю, что они едят и пьют в тысячу раз лучше нас, а не  довольствуются,  как
мы, остатками холодного жаркого, пусть его и подают на серебре и  в  доме  у
нас полно наглых, ленивых бездельников-лакеев!
     - Ха-ха! Я рад, что обедаю во дворце, а не дома! - сказал мистер  Уилл.
(Мистер Уилл благодаря протекции тетушки получил  через  графа  Пуффендорфа,
Хранителя Королевской (и Высочайшей Курфюрстовой) Пудреной комнаты, одну  из
мелких придворных должностей - помощника хранителя пудры.)
     - Почему я не могу быть счастливой, обходясь  только  моим  собственным
титулом? - продолжала леди Фанни. - Ведь таких людей очень много.  Наверное,
они счастливы даже в Америке.
     - Да-с! Со свекровью, которая, судя по тому, что мне  о  ней  известно,
сущая мегера, с завывающими индейцами, и с опасностью лишиться  скальпа  или
попасть на обед диким зверям всякий раз, когда ты идешь в церковь.
     - Ну, так я не пойду в церковь, - сказала леди Фанни.
     - Пойдешь, пойдешь - и с первым, кто тебя  об  этом  попросит,  Фан!  -
захохотал мистер Уилл. - И старушка Мария тоже, да и любая женщина - все  вы
на один лад! - И Уилл продолжал смеяться, очень довольный своим остроумием.
     - Чему это вы смеетесь, любезные мои? - осведомилась госпожа Бернштейн,
выглядывая из-за гобелена, которым была занавешена дверь на галерею, где они
беседовали.
     Уилл уведомил ее, что его матушка и сестрица грызутся  (что  отнюдь  не
было редкостью, как отлично  знала  госпожа  Бернштейн),  потому  что  Фанни
решила выйти за  кузена  -  за  дикого  индейца,  а  ее  сиятельство  ей  не
разрешает. Фанни возмутилась. С самого первого дня, когда маменька запретила
ей разговаривать с этим молодым человеком, она и  двумя  словами  с  ним  не
обменялась. Она помнит, что приличествует ее  положению.  И  она  не  хочет,
чтобы ее скальпировали индейцы или съели медведи.
     Лицо госпожи де Бернштейн выразило недоумение.
     - Если он остается не из-за тебя, то из-за кого же? - спросила  она.  -
Возя его по гостям, вы старались выбирать такие дома, где  все  женщины  или
уроды, или еще  не  вышли  из  младенчества,  а  мне  кажется,  что  мальчик
достаточно горд и в молочницу не влюбится, а, Уилл?
     - Гм! Это дело вкуса, сударыня, - ответил Уилл, пожимая плечами.
     - Вкуса мистера Уильяма Эсмонда - верно. Но не этого мальчика. Эсмонды,
воспитанные его дедом, не строят куры на кухне.
     - Что же, сударыня, могу только сказать, что  вкусы  бывают  разные.  И
людская моего брата - совсем не плохое место для таких  похождений.  А  если
это не Фан, то остаются только горничные и старушка Мария.
     - Мария! Невозможно! - Но госпожа Бернштейн не успела  еще  договорить,
как ей внезапно пришло в голову, что "та перезрелая Калипсо и вправду  могла
пленить ее юного Телемака. Она  припомнила  десятки  известных  ей  случаев,
когда молодые люди влюблялись в пожилых женщин. Она вспомнила, как  часто  в
последнее время Гарри Уорингтон исчезал  из  дома,  -  она  приписывала  эти
отлучки его  увлечению  скачками.  Она  вспомнила,  что  нередко,  когда  он
исчезая, Марии Эсмонд тоже нигде не было видно. Прогулки по тенистым аллеям,
воркование в садовых беседках или за подстриженными, живыми изгородями,  как
бы случайное пожатие  руки  в  полутемных  коридорах,  нежные  и  кокетливые
взгляды при встречах на лестнице - живое воображение, глубокое знание света,
а весьма вероятно, я значительный опыт, накопленный ею самой  в  былые  дни,
привели госпоже де Бернштейн на память эти уловки и ухищрения как раз  в  ту
минуту, когда она произносила слово "невозможно".
     - Невозможно, сударыня? Ну,  не  знаю,  -  возразил  Уилл.  -  Маменька
предупредила Фан, чтобы она держалась от него подальше.
     - А, так ваша маменька действительно предупреждала Фанни об этом?
     - Разумеется, дорогая баронесса?
     - Еще как предупреждала! Она исщипала Фанни  руку  до  синяков.  Ну,  и
грызлись они из-за этого!
     - Глупости, Уильям! Постыдись, Уильям! - хором произнесли те, о ком шла
речь.
     - А когда мы узнали, какой  он  богач,  то  виноград,  выходит,  зелен,
только и всего. Но теперь, когда молодую птичку от него отпугнули, он, может
быть, охотится за старой, вот  так!  Невозможно!  Почему?  Ведь  вы  знавали
старую леди Суффолк, сударыня?
     - Уильям! Как ты смеешь упоминать леди Суффолк в разговоре с тетушкой?
     По физиономии молодого джентльмена скользнула усмешка.
     - Потому что леди Суффолк была при дворе в особом фаворе? Ну так ее уже
сменили другие.
     - Сударь! - вскричала госпожа де Бернштейн, у которой,  возможно,  были
свои причины, чтобы оскорбиться.
     - Но ведь сменили? А то кто же такая миледи Ярмут? И разве леди Суффолк
не влюбилась в Джорджа  Беркли  и  не  вышла  за  него,  когда  была  совсем
старухой? Более того, сударыня, если я чего-нибудь не перекутал, - а  мы  за
нашим столом слышим все, о чем говорят в городе, - так Гарри Эстридж был без
ума от вашей милости, когда вам уже перевалило за двадцать,  и,  позволь  вы
ему, предложил бы вам сменить фамилию в третий раз.
     Это упоминание о романтическом эпизоде, случившемся уже  на  закате  ее
дней и к тому же хорошо известном  всему  свету,  не  только  не  рассердило
госпожу де Бернштейн, как предыдущий намек Уилла на то, что его тетушка была
в фаворе при дворе Георга II, но наоборот, привел ее в хорошее  расположение
духа.
     - Au  fait  {Действительно  (франц.).},  -  -  сказала  она,  задумчиво
постукивая хорошенькой ручкой по столу  и,  без  сомнения,  вспоминая  юного
безумца Гарри Эстриджа, - ты прав, Уильям: в том, что и  старики  и  молодые
способны натворить глупостей, нет ничего невозможного.
     - Но я все-таки не понимаю,  какой  молодой  человек  мог  бы  потерять
голову из-за Марли, - продолжал мистер Уильям, - сколько  бы  ни  влюблялись
они в вас, сударыня. Это ведь оутер шоуз {Другое  дело  (ломаный  франц.).},
как говорил наш гувернер-француз. Вы помните французского  графа,  сударыня?
Ха-ха! - и Мария его не забыла!
     - Уильям!
     - И думаю, что граф тоже не забыл, как  Каслвуд  отделал  его  тростью.
Проклятый учителишка танцев выдает себя за графа и смеет влюбиться в  девицу
из нашей семьи! Когда мне хочется сделать старушке  Марии  что-нибудь  очень
приятное, я просто говорю ей парочку  слов  на  парлей-ву  {Начало  вопроса;
"Говорите ли вы по-французски?" (ломаный франц.).}. И она сразу понимает,  к
чему я клоню.
     - И ты ругал ее своему кузену - Гарри Уорингтону? - спросила госпожа де
Бернштейн.
     - Ну... я ведь знаю, как она всегда меня ругает... и я говорил все, что
о ней думаю.
     - Болван! - вскричала старуха. - Ну кто,  кроме  прирожденного  идиота,
будет бранить женщину ее поклоннику? Он же все ей перескажет, и они оба тебя
возненавидят!
     - Именно так, сударыня! - воскликнул Уилл, разражаясь громовым хохотом.
- Видите ли, у меня были кое-какие подозрения на этот счет, и дня два назад,
когда мы с Гарри Уорингтоном ездили верхом, я  сказал  ему,  что  думаю  про
Марию. Почему бы и нет, позвольте спросить? Она ведь  всегда  меня  поносит,
верно, Фан? И ваш любимчик стал краснее моего  плюшевого  камзола,  спросил,
как может джентльмен порочить своих кровных родственников, и, весь дрожа  от
ярости, заявил, что я не Эсмонд.
     - Почему же вы не проучили его, сударь, как милорд - учителя танцев?  -
воскликнула леди Каслвуд.
     - Да видите ли, маменька, у палки два конца, - ответил мистер Уильям. -
И, по моему мнению, Гарри Уорингтон умеет  отлично  оберегать  свою  голову.
Возможно, я именно по этой причине не дал кузену  отведать  моей  трости.  А
теперь, после ваших слов, сударыня, я понимаю, что он все пересказал  Марии.
С тех пор она смотрит на меня так, словно готова убить меня на месте. И  все
это доказывает... - Он повернулся к тетушке.
     - Так что же это доказывает?
     - А то, что мы идем по правильному следу... и высмотрели Марию,  старую
лису! - И, приложив ладонь  ко  рту,  находчивый  молодой  человек  испустил
оглушительное "ату ее!".
     Как далеко зашла эта милая интрижка? Это был следующий  вопрос.  Мистер
Уилл высказал мнение, что Мария в ее возрасте будет стараться ускорить дело,
- ведь ей времени терять нельзя. Уилл и его сводная сестра не слишком любили
друг друга.
     - Но как все это распутать? Бранить его или ее нет смысла.  В  подобных
случаях угрозы еще более укрепляют людей в их намерениях. Мне, молодые люди,
только раз грозила подобная опасность, - сказала госпожа де Бернштейн, - и я
думаю, потому лишь, что моя бедная  мать  пыталась  мне.  воспрепятствовать.
Если мальчик похож на других членов своей семьи, то чем больше мы будем  ему
перечить, тем более entete {Упрям (франц.).} он  станет,  и  мы  никогда  не
вызволим его из этой беды.
     - А надо ли  его  вызволять,  сударыня?  -  проворчал  Уилл.  -  Мы  со
старушкой Марией не слишком-то любим друг друга,  это  правда.  Но  в  конце
концов разве дочь английского графа  -  не  завидная  партия  для  какого-то
американского табачника?
     Тут вмешались его мать и сестра. Они не потерпят этого  брака!  На  что
Уилл ответил:
     - Вы просто собаки на сене. Самой он тебе не нужен, Фанни...
     - Он мне?! Помилуйте! - воскликнула леди Фанни, вскидывая головку.
     - Так почему же тебе жалко отдать его Марии? По-моему,  Каслвуд  хочет,
чтобы она вышла за него.
     - Почему жалко отдать его Марии?  -  с  жаром  воскликнула  госпожа  де
Бернштейн. - Или вы не помните, кто такой этот бедный  мальчик  и  чем  ваша
семья обязана его семье? Его дед был лучшим другом вашего отца  и  отказался
от этого поместья, от этого титула, от этого самого  замка,  где  вы  сейчас
готовы устроить заговор против бедного одинокого мальчика, приехавшего к вам
из Виргинии, -  отказался,  чтобы  вы  все  могли  этим  пользоваться.  А  в
благодарность за подобную  доброту  вы  только-только  не  захлопнули  перед
бедняжкой вашу дверь, когда он в нее постучался, а теперь хотите женить  его
на перезрелой дуре, которая ему в матери годится! Нет, он на ней не женится!
     - Но ведь мы говорим и  думаем  точно  так  же,  дорогая  баронесса!  -
вмешалась леди Каслвуд. - Мы вовсе не хотим этого брака, каковы бы  ни  были
намерения Марии и Каслвуда.
     - Вы предпочли бы приберечь его для себя, теперь,  когда  вы  услышали,
что он богат, - и он может стать еще богаче, запомните  это,  -  воскликнула
госпожа Беатриса, глядя на своих родственников.
     - Пусть мистер Уорингтон  сказочно  богат,  сударыня,  но  это  еще  не
причина, чтобы вы, ваша милость, постоянно напоминали нам, что мы бедны, - с
некоторой запальчивостью перебила ее леди Каслвуд. - Во всяком случае, Фанни
и мистер Гарри почти ровесники, и вы,  я  думаю,  уж  во  всяком  случае  не
станете  утверждать,  будто  девушка,  носящая  нашу  фамилию,  может   быть
недостаточно хороша для любого джентльмена, родился ли  он  в  Виргинии  или
где-нибудь еще.
     -  Пусть  Фанни  изберет  себе  в  мужья  англичанина,  графиня,  а  не
американца. С такой фамилией и с такой заботливой матерью, с ее  красотой  и
дарованиями она, несомненно, сумеет найти человека, ее  достойного.  Но  то,
что мне известно о дочерях этого дома, и то, что, как мне кажется, я вижу  в
нашем молодом  родственнике,  убеждает  меня  в  одном:  их  союз  не  будет
счастливым.
     - Но что такого, тетушка, вам известно обо мне? - спросила леди  Фанни,
багрово покраснев.
     - Только твой нрав, моя дорогая. Неужели ты думаешь, что  я  верю  всем
сплетням и пустой болтовне,  которую  приходится  выслушивать  в  лондонских
гостиных? Но достаточно твоего нрава и полученного тобой  воспитания.  Стоит
только  представить,  что  кого-нибудь  из  вас  насильственно  разлучат   с
Сент-Джеймским дворцом и Пэл-Мэл и обрекут жить на плантации среди  дикарей!
Да вы умрете от  тоски  или  изведете  мужа  вечными  упреками.  Вы,  дочери
благородных семей, рождены украшать королевские дворы, а не  вигвамы.  Пусть
же этот мальчик вернется в свою дикую глушь с женой, которая ему подходит.
     Невестка и племянница, в один голос заверив ее, что ничего другого  они
и не желают, сказали еще несколько незначащих фраз и удалились, а госпожа де
Бернштейн через завешенную гобеленом  дверь  проследовала  в  свою  спальню.
Теперь ей все стало ясно, и, припоминая десятки  многозначительных  мелочей,
она восхищалась извечной женской хитростью. Она дивилась собственной слепоте
и  недоумевала,  каким  образом  она  умудрилась  не  заметить  эту  нелепую
интрижку, которая велась рядом с ней все последние  дни.  Как  далеко  зашло
дело? Вот что было теперь важнее  всего.  Можно  ли  считать  страсть  Гарри
серьезной и трагической, или это просто вспыхнувшая солома, от которой через
день-два останется лишь пепел? Какие обещания он дал? Ее  страшила  пылкость
Гарри  и  расчетливость  Марии.  Женщина  в  таком  возрасте,  -   возможно,
рассуждала госпожа Бернштейн, - уже настолько отчаялась, что ни перед чем не
остановится, лишь бы обзавестись мужем. Скандал? Ба! Она уедет и будет  жить
принцессой в Виргинии, а  в  Англии  пусть  себе  ужасаются  и  сплетничают,
сколько им угодно,
     Так, значит, всегда есть что-то, о чем женщины никогда не  рассказывают
друг другу и в чем согласились друг друга обманывать? Порожден ли этот обман
скрытностью  или  скромностью?  Мужчина,  едва  почувствовав  склонность   к
представительнице другого пола,  спешит  к  другу,  чтобы  излить  ему  свои
восторги. Женщина по мере сил старается скрыть свою тайну от других  женщин.
Значит, эта старушка Мария день за днем, неделю за неделей  обманывала  весь
дом? Мария, посмешище своих родных?
     Я не стану из пустого  любопытства  наводить  справки  о  прошлом  леди
Марии. И у меня есть свое мнение о прошлом госпожи Бернштейн. Сто лет  назад
люди большого света не были такими  чопорными,  как  сейчас,  когда  все  до
единого добродетельны, чисты, нравственны, скромны, когда ни в чьих  чуланах
не спрятаны никакие скелеты, когда исчезли интриги, когда  незачем  бояться,
что вдруг всплывут какие-то старые истории,  когда  нет  девушек,  продающих
себя за богатство, и матерей, им в этом  способствующих.  Предположим,  леди
Мария и правда ведет свою маленькую игру, но так ли уж ее милость  отступает
от общепринятых обычаев?
     Вот о чем, несомненно, размышляла в уединении своей  спальни  баронесса
де Бернштейн.


        ^TГлава XVIII^U
     Старая песня

     Едва миледи Каслвуд с сыном и дочерью удалилась через  одну  из  дверей
гостиной, как милорд Каслвуд покинул ее через другую, и  тогда  кроткие  очи
поднялись от пялец, оторвавшись от невинных фиалок и нарциссов, которые  они
с таким упорством и столь  долго  рассматривали.  Очи  обратились  на  Гарри
Уорингтона, стоявшего под фамильным портретом возле огромного камина. Он тем
временем успел собрать большую охапку тех алых роз, которые зовутся румянцем
и так редко расцветают, едва минуют весенние дни благородных джентльменов  и
дам, и щедро украсил ими свою простодушную физиономию -  щеки,  лоб  и  даже
юные уши.
     - Почему вы  отказались  поехать  с  тетушкой,  кузен?  -  осведомилась
барышня за пяльцами.
     - Потому что ваша милость приказали мне остаться, - ответил юноша.
     - Я приказала вам остаться? Ах, дитя мое! Вы считаете серьезным то, что
было сказано в шутку! Неужели у вас в Виргинии все джентльмены столь учтивы,
что каждое случайное слово, сорвавшееся с  женских  губ,  считают  приказом?
Если так, то Виргиния должна быть раем для нашего пола.
     - Вы сказали... когда... когда  мы  гуляли  по  террасе  в  позапрошлый
вечер... О, боже! - воскликнул Гарри голосом, дрожавшим от избытка чувств.
     - О, этот дивный вечер, кузен! - воскликнули пяльцы.
     - Ко... когда вы подарили мне эту розу с вашей груди! - возопил  Гарри,
внезапно извлекая из выреза камзола помятый и увядший цветок. - И я  никогда
с ней не расстанусь... не расстанусь, клянусь небом, пока будет  биться  мое
сердце. И вы сказали: "Гарри, если тетушка захочет, чтобы вы поехали с  ней,
вы поедете, а если поедете, то забудете меня". Ведь вы же сказали это?
     - Все мужчины забывчивы, - со вздохом произнесла дева.
     - Может быть, кузина, у вас, в этой холодной, эгоистичной стране, но не
у нас в Виргинии! - продолжал Гарри все в том же  экстазе.  -  Мне  было  бы
легче лишиться руки, чем  отказать  баронессе.  Право  же,  мне  было  очень
горько, когда пришлось ответить ей "нет", - ведь она была так добра ко мне и
ведь благодаря ей я узнал  ту...  ту...  О,  боже!  (Оказавшийся  на  дороге
спаньель получает пинок и  с  визгом  отскакивает  от  камина,  а  говорящий
стремительно бросается к пяльцам.)  Послушайте,  кузина!  Скаж