сказал
он. - Видите ли, хотя мы и очень  молоды,  но  мы  джентльмены  и  не  можем
спокойно снести оскорбление от человека нам постороннего.  Я  покорился  бы,
потому что так пожелала матушка, но я рад, что она передумала.
     - А какое же удовлетворение получу  я,  сударь?  -  осведомился  мистер
Уорд. - Кто загладит оскорбление, нанесенное мне?
     - Мы очень молоды, - повторил Джордж со старомодным поклоном,  -  Скоро
нам  исполнится  пятнадцать  лет.  Любое  удовлетворение,   принятое   между
джентльменами...
     - И это, сударь, вы говорите проповеднику слова божьего!  -  вздрогнув,
возопил мистер Уорд,  который  отлично  знал,  что  оба  мальчика  прекрасно
фехтуют, и десятки раз терпел поражение и от того, и от другого.
     - Но ведь вы еще не священник. И мы думали, что вы  хотите,  чтобы  вас
считали джентльменом. Мы не знали.
     - Джентльменом? Я христианин, сударь! - в ярости объявил  Уорд,  сжимая
свои огромные кулаки.
     - Ну, а если вы не хотите драться, почему вы отказываетесь простить?  -
вмешался Гарри. - Если же вы не хотите простить, то почему вы  отказываетесь
драться? Вот это, по-моему, и есть рогатый  силлогизм.  -  И  он  рассмеялся
своим веселым заразительным смехом.

     Впрочем, этот смех не шел ни  в  какое  сравнение  с  хохотом,  который
раздался несколько дней спустя, когда ссора  была  кое-как  улажена,  а  лоб
мистера Уорда почти зажил и злополучный наставник,  по  своему  обыкновению,
произносил вечернюю проповедь. Он надеялся силой красноречия  вновь  внушить
мальчикам почтение к себе и пробудить в своей маленькой пастве былой восторг
- он пытался преодолеть их несомненное равнодушие, он умолял небо  исполнить
прежним жаром их холодные сердца и ниспослать озарение тем,  кто  был  готов
отпасть. Но тщетно! Вдова более не обливалась слезами, слушая его обличения,
не восхищалась громогласными метафорами и  уподоблениями,  не  бледнела  при
самых палящих угрозах,  которыми  он  уснащал  свои  тирады.  Более  того  -
нередко, сославшись на головную боль, она сразу же уходила к себе, и в  этих
случаях остальные бывали холоднее льда. Так вот: однажды вечером  Уорд,  все
еще  отчаянно  старавшийся  вернуть  себе  попранную  власть,  избрал  темой
проповеди  прелесть   покорности,   распущенный   дух   нынешнего   века   и
необходимость во всем повиноваться нашим духовным и светским властителям.
     - Ибо для чего, дорогие друзья, - величаво вопросил  он  (у  него  была
привычка задавать чрезвычайно скучные вопросы и тут же давать  на  них  само
собой разумеющиеся ответы), - для чего назначаются  правители,  как  не  для
того, чтобы нами кто-то управлял? Для чего нанимают наставников, как не  для
того, чтобы учить  детей?  (Здесь  он  уставился  на  мальчиков.)  Для  чего
ферула... - Тут он запнулся, и на его лице, повернутом к юным  джентльменам,
появилась  растерянность.  Их  взгляд  напомнил  ему  о  житейском  значении
последнего злосчастного слова. Поперхнувшись, он стукнул кулаком по столу. -
Для чего, говорю я, ферула власти...
     - "Ферула" значит "линейка", - сказал Джордж, глядя на Гарри.
     - Линейка! - повторил Гарри и поднес руку ко лбу  над  глазом,  к  тому
самому месту, где чело бедного учителя еще хранило след недавней стычки.
     Линейка - ха-ха-ха! Удержаться было невозможно. Мальчики расхохотались.
Смешливая миссис Маунтин не замедлила к ним присоединиться, а малютка Фанни,
которая всегда вела себя на этой вечерней церемонии очень чинно и тихо,  тут
весело заворковала и захлопала в ладоши, радуясь общему  смеху,  хотя  и  не
понимая, чем он вызван.
     Это было уже слишком. Мистер Уорд захлопнул лежавшую перед ним книгу, в
нескольких сердитых, но выразительных и мужественных  словах  высказал  свое
намерение никогда больше не тратить слов  в  стенах  этого  дома  и  покинул
Каслвуд, не вызвав ни малейших сожалений у госпожи Эсмонд, которая всего три
месяца назад души в нем не чаяла.


        ^TГлава VI^U
     Виргинцы отправляются путешествовать

     После  отбытия  ее  злополучного  духовного  наставника   и   домашнего
священника госпожа Эсмонд и ее первенец как будто совсем помирились;  однако
на Джорджа ссора с матерью, хотя он никогда об этом не  говорил,  произвела,
по-видимому,  тягчайшее  впечатление,  -  во  всяком  случае,  вскоре  после
описанных домашних бурь он заболел лихорадкой и в горячечном бреду раза  два
пронзительно кричал: "Разбита! Разбита! Она никогда уже не станет целой!"  И
безмолвный ужас сжимал сердце матери, ни на минуту не отходившей  от  своего
бедного мальчика, который всю ночь беспокойно метался по постели. Перед этим
недугом ее искусство оказалось бессильным: Джорджу становилось все  хуже,  и
ему не помогали никакие снадобья из аптечки достойной  вдовы,  которыми  она
столь щедро пичкала своих подданных. Бедной женщине пришлось  выдержать  еще
одно унижение, - однажды мистер Демпстер увидел, что вдова на своей  лошадке
подъезжает к его дверям. Она прискакала в метель, чтобы умолять  его  прийти
на помощь ее бедному мальчику.
     - Я перешагну через свою  обиду,  сударыня,  -  сказал  он,  -  как  вы
перешагнули через свою гордость. Дай бог, чтобы я не  опоздал  помочь  моему
милому ученику!
     Он сложил в сумку ланцет  и  весь  небольшой  запас  имевшихся  у  него
лекарств, кликнул своего единственного слугу -  мальчика-негра,  запер  свою
хижину и возвратился в Каслвуд. В эту ночь, как и в последующие дни, не  раз
казалось, что бедняжка Гарри вот-вот  станет  наследником  Каслвуда,  однако
искусство мистера Демпстера победило лихорадку,  приступы  постепенно  стали
слабеть, и Джордж почти совсем  поправился.  Ему  была  предписана  перемена
воздуха, рекомендована даже поездка в Англию, но тут пришлось вспомнить, что
вдова рассорилась с английской родней  своих  сыновей  -  из-за  собственной
вспыльчивости, как она теперь с раскаянием признала.  Поэтому  было  решено,
что юные джентльмены совершат путешествие по востоку и северу страны, и  вот
в сопровождении мистера Демпстера, снова ставшего их гувернером, и двух слуг
они отбыли в Нью-Йорк, а оттуда по прекрасному Гудзону добрались до  Олбани,
где их принимали самые видные семьи колонии, а  затем  посетили  французские
провинции,  где   встретили   самый   радушный   прием   благодаря   лестным
рекомендательным письмам. Гарри ходил на охоту с индейцами, добывал  меха  и
стрелял медведей, а Джордж, никогда не любивший  подобных  развлечений  и  к
тому же еще не  совсем  оправившийся  после  своей  болезни,  стал  любимцем
французских дам, которые  редко  встречали  молодых  англичан,  столь  бегло
говоривших по-французски. И Джордж так  усовершенствовался  в  произношении,
что теперь легко мог бы сойти за француза. Все соглашались, что он настоящий
красавец.  Менуэт  он  танцевал  с  чрезвычайным  изяществом.  Он  сразу  же
запоминал модные песни и романсы,  только  что  привезенные  из  Франции,  и
превосходно играл их на скрипке - и не пел лишь потому, что как  раз  в  это
время у него ломался голос, переходя из дисканта в бас; в довершение  всего,
к величайшей зависти бедняги Гарри, как раз тогда отправившегося на медвежью
охоту, он дрался на дуэли с юным прапорщиком Овернского полка шевалье де  ла
Жаботьером, которому проколол плечо,  после  чего  они  поклялись  в  вечной
дружбе. Мадам де Муши, супруга суперинтенданта, сказала, что счастлива пять,
имеющая  такого  сына,  н  написала  госпоже  Эсмонд  весьма  малое  письмо,
восхваляя поведение мистера Джорджа. Боюсь, мистер Уитфилд был бы не слишком
доволен, знай он, в какой восторг привела вдову доблесть Джорджа,
     Когда по истечении десяти  восхитительных  месяцев  близнецы  вернулись
домой, их мать была поражена, увидев, насколько они выросли  и  повзрослели.
Особенно вытянулся Джордж - он был теперь  одного  роста  со  своим  младшим
братом. Когда они пудрили волосы, их невозможно было отличить друг от друга,
но  простота  деревенского  обихода  позволяла  пренебрегать  этой   сложной
процедурой, и наша юные джентльмены обычно не прибегали к  пудре,  а  только
подвязывали лентой свои волосы - Джордж иссиня-черные, а Гарри белокурые.
     Читатель,  по  доброте  своей  ознакомившийся  с   первыми   страницами
безыскусственной биографии мистера Джорджа Эсмонда, несомненно, заметил, что
этот молодой человек был по натуре ревнив и мятежен, великодушен,  кроток  и
не способен на ложь; однако, слишком благородный, чтобы мстить,  он  тем  не
менее не умел забывать причиненные ему  обиды.  Отправляясь  путешествовать,
Джордж не питал особо добрых чувств к некоему  достойному  джентльмену,  чье
имя впоследствии стало  одним  из  самых  знаменитых  в  мире;  и  когда  он
вернулся, его мнение о друге его матери я деда ни  на  йоту  не  изменилось.
Мистер Вашингтон, в то время едва достигший совершеннолетия, казался,  да  и
ощущал себя много старше своего возраста. Его поведение неизменно отличалось
необычайной простотой и серьезностью - он с самых юных лет  управлял  делами
своей матери и всей семьи и пользовался среди  соседей-помещиков  уважением,
какое нелегко было бы заслужить человеку и вдвое старше.
     Миссис Маунтин, подруга и компаньонка госпожи Эсмонд, нежно любившая  и
обоих мальчиков, и свою покровительницу,, несмотря  на  достоянные  ссоры  с
этой последней и ежедневные  угрозы  в  скором  времени  покинуть  ее  кров,
обладала незаурядным эпистолярным талантом и писала близнецам  во  время  их
странствий очень забавные и интересные письма. Туе  следует  упомянуть,  что
миссис Маунтин тоже была ревнивой натурой, а кроме того - великой свахой,  а
потому воображала, будто все питают намерение  сочетаться  браком  со  всеми
остальными. Стоило приехать в Каслвуд  неженатому  мужчине,  и  Маунтин  уже
приписывала ему матримониальные замыслы в отношении хозяйки дома. Она твердо
верила,  что  гнусный  мистер  Уорд  пытался  ухаживать  за  вдовой,  и   не
сомневалась, что он ей нравится. Она знала, что мистер Вашингтон  собирается
жениться,  была  убеждена,  что  столь  практичный  молодой  человек   будет
подыскивать себе богатую невесту. Ну, а разница в возрасте, так пусть  майор
(он был майором милиции) и моложе госпожи Эсмонд на пятнадцать лет - что  из
того? Ведь в их семье подобные браки - не редкость; на сколько  лет  миледи,
ее матушка, была старше полковника, когда выходила за него? Когда стала  его
женой и так ревновала бедного полковника, что ни  на  шаг  его  от  себя  не
отпускала! Бедный, бедный полковник! После смерти жены он  тут  же  очутился
под башмаком дочки. А она, по примеру матушки, конечно, снова выйдет  замуж,
можете не сомневаться. Госпожа Эсмонд была  сущей  пигалицей  -  менее  пяти
футов росту на самых высоких каблуках и с самой высокой прической, а  мистер
Вашингтон ростом был в добрых шесть футов два дюйма и широкоплеч. Высокие же
и широкоплечие мужчины всегда женятся на пигалицах;  откуда  следовало,  что
мистер Вашингтон обязательно должен иметь виды  на  вдову.  Что  могло  быть
логичнее такого вывода?
     Она сообщила эти мудрые заключения своему мальчику  (как  она  называла
Джорджа), а он просил ее во имя всего святого не давать воли языку. Это  она
сделать может, отвечала миссис Маунтин,  но  вот  держать  всегда  закрытыми
глаза ей никак не удастся; после чего она принялась описывать  сотни  всяких
случаев, которые произошли за время  его  отсутствия  и,  как  ей  казалось,
подтверждали ее правоту. Сообщила  ли  Маунтин  свои  милые  подозрения  его
брату, сурово спросил Джордж. Нет. Ведь ее  мальчик  -  Джордж,  а  Гарри  -
мальчик своей матери.
     - Она больше любит его, а я больше  люблю  тебя,  Джордж,  -  вскричала
Маунтин. - А кроме того, поговори я с ним, он сразу же  обо  всем  расскажет
матери. Бедняжка Гарри не умеет молчать - а  тогда  у  меня  с  ее  милостью
выйдет хорошенькая ссора!
     - Я прошу тебя, Маунтин, молчать об этом, - произнес  мистер  Джордж  с
величайшим достоинством. - Иначе мы с тобой тоже поссоримся. Ни мне и никому
другому на свете ты и заикаться не должна о столь нелепом подозрении.
     Нелепом? Почему же нелепом? Мистер Вашингтон постоянно бывает у  вдовы.
Его имя не сходит с ее уст. Она без конца хвалит его  сыновьям  и  ставит  в
пример. Она всегда советуется с ним о  хозяйстве  и  делах  имения.  Она  не
купила ни одной лошади и не продала  ни  одного  бочонка  табака,  не  узнав
предварительно его мнения. Одна из комнат в Каслвуде уже  получила  название
"комната мистера Вашингтона". Когда он уезжает, то оставляет  та"  одежду  и
саквояж!
     - О Джордж, Джордж! Настанет день, когда  он  не  уедет!  -  простонала
Маунтин, которая, разумеется, постоянно возвращалась к запретной теме.
     Мистер Джордж в обращении с фаворитом своей матери пускал теперь в  ход
всю  свою  ледяную  вежливость,   которая   весьма   раздражала   достойного
джентльмена, либо жгучие сарказмы, через которые  тот  прорывался  так,  как
прорывался через колючие заросли во время своих частых охотничьих прогулок с
Гарри  Уорингтоном,  пока  Джордж,  удалившись  в  свои   шатры,   занимался
математикой, французским языком или латынью,  томясь  в  учебной  комнате  и
чувствуя себя все более и более одиноким.
     Однажды Гарри отлучился из дому с какими-то своими  приятелями  (боюсь,
что в выборе друзей  он  далеко  не  всегда  бывал  осмотрителен,  и  мистер
Вашингтон составлял среди  них  скорее  исключение),  когда  этот  последний
приехал в Каслвуд. Он был так внимателен и нежен  с  хозяйкой  дома,  а  она
встретила  его  с  такой  сердечностью,  что  ревность  Джорджа   Уорингтона
чуть-чуть не вырвалась наружу. Но оказалось, что это был  прощальный  визит.
Майор Вашингтон отправлялся в длительное и опасное путешествие - к  западной
границе Виргинии и еще дальше. В течение  последнего  времени  французы  все
чаще вторгались на нашу территорию. Правительство метрополии, так же, как  и
виргинские и пенсильванские власти, было  встревожено  этой  воинственностью
хозяев Луизианы и Канады.  Французские  солдаты  уже  согнали  немало  наших
поселенцев с их земель, и губернаторы английских провинций  решили  положить
конец этим набегам или хотя бы выразить протест.
     Границы своих американских владений мы определяли согласно принципу, во
всяком случае, удобному для колонистов. Принцип этот заключался в следующем:
те, кому принадлежало побережье, имели  право  и  на  псе  внутренние  земли
вплоть до Тихого океана - другими словами, английские договоры устанавливали
только южный и северный рубежи американских колоний Британии, в западном  же
направлении они ничем не были ограничены. Французы, однако, владея колониями
на севере и на юге континента, стремились соединить их  по  Миссисипи,  реке
Святого Лаврентия и цепи Великих внутренних озер, расположенных к западу  от
английских владений. Когда в 1748 году между Францией и Англией был подписан
мир, вопрос о колониях остался неулаженным, и  ему  предстояло  вновь  стать
причиной раздора, едва одно из этих королевств собралось бы с силами,  чтобы
потребовать его разрешения в свою пользу. Положение обострилось к 1753 году,
когда  английские  и  французские  поселенцы  столкнулись  на  реке   Огайо.
Разумеется,  помимо  французов  и  англичан,  существовали  и  другие  люди,
считавшие себя законными хозяевами территории, за которую сражались дети  их
Белых Отцов, - речь шла об индейцах,  исконных  собственниках  этих  земель.
Однако мудрецы в Сент-Джеймском дворце и в  Версале  благополучно  предпочли
считать указанный спор делом одних только европейцев, а  не  краснокожих,  и
лишили этих последних права участия в нем,  хотя  обе  тяжущиеся  стороны  в
случае необходимости охотно прибегали к помощи их томагавков.
     Некая земельная компания, носившая название "Компания Огайо",  получила
от виргинского правительства земли по  берегам  этой  реки,  а  затем  в  ее
владения  вторглись  французские  отряды  и  бесцеремонно   выгнали   оттуда
английских поселенцев. Те попросили о защите виргинского губернатора мистера
Динуидди, который решил отправить к командующему  французскими  войсками  на
Огайо посланника  с  требованием  прекратить  вторжения  на  территорию  его
величества короля Георга.
     Мистер Вашингтон, понимая, какую возможность отличиться  дает  подобная
миссия молодому человеку вроде него,  поспешил  предложить  вице-губернатору
свои услуги  и,  оставив  свой  виргинский  дом,  поместье  и  все  занятия,
отправился с его поручением к  французскому  командующему.  В  сопровождении
проводника, переводчика и нескольких слуг бесстрашный молодой  посол  осенью
1753 года по индейским  тропам  пробрался  от  Уильямсберга  почти  к  самым
берегам озера Эри и встретился с  французом  в  форте  Ле-Беф.  Ответ  этого
высокопоставленного офицера был краток: ему приказано удерживать этот край и
изгнать из него всех англичан. Французы открыто объявили о  своем  намерении
завладеть  Огайо.  И  с  этим  грубым  ответом  посланцу  Виргинии  пришлось
пуститься в трудный и опасный обратный путь через дремучие леса и  замерзшие
реки, находя дорогу по компасу и ночуя в снегу у костра.
     Гарри Уорингтон клял свою злосчастную судьбу - уехав на петушиный  бой,
он упустил возможность принять участие в предприятии куда более  благородном
и интересном. А майор Вашингтон по возвращении из поездки, во время  которой
он выказал столько героизма  и  скромности,  продолжал  пользоваться  особым
расположением хозяйки Каслвуда. Она постоянно ставила его в пример сыновьям.
     - Ах, Гарри! - повторяла она. - Только подумать, что ты  тратишь  время
на петушиные бои и лошадиные скачки,  а  майор  в  диких  лесах  должен  был
беречься французов и сражаться с замерзающими реками! Ах, Джордж!  Ученость,
разумеется, прекрасная вещь, но мне  хотелось  бы,  чтобы  мой  старший  сын
послужил и своей родине!
     - Я буду очень рад вернуться в отчизну и поступить  там  на  службу,  -
отвечал Джордж. - Не хотите же вы,  чтобы  я  служил  под  командой  мистера
Вашингтона в его новом полку  или  попросил  бы  офицерский  чин  у  мистера
Динуидди?
     - Эсмонд может принять офицерский чин только  от  короля!  -  возразила
благородная дама. - И я скорее пойду с сумой, чем стану  просить  милости  у
вице-губернатора мистера Динуидди.
     В это время мистер Вашингтон набирал  полк  -  под  эгидой  виргинского
правительства, предоставившего ему для этой цели весьма скудные средства - и
намеревался с его помощью воспрепятствовать  французским  притязаниям  более
успешно, нежели это удалось ему, когда он  был  только  послом.  Власти  уже
отправили на запад небольшой отряд под  командованием  полковника  Трента  с
приказом утвердиться там и отражать все нападения врага. Французские войска,
численно  значительно  превосходившие  наши,   встретились   с   английскими
аванпостами, которые пытались  укрепиться  на  границе  Пенсильвании  в  том
месте, где теперь вырос огромный город Питтсбург. Виргинский офицер, имевший
в  своем  распоряжении  только  сорок  солдат,  не  мог   оказать   никакого
сопротивления двадцатикратно сильнейшему неприятелю, который появился  перед
его недостроенным фортом. Французы  позволили  ему  спокойно  уйти,  а  сами
завладели его крепостью, завершили ее постройку и назвали ее фортом Дюкен  в
честь канадского губернатора. Вплоть  до  этого  времени  не  произошло  еще
никаких  открытых  военных   действий.   Войска   двух   враждующих   держав
противостояли друг другу, пушки были  заряжены  -  но  никто  еще  не  отдал
команды: "Пли!" Как странно, что молодому виргинскому офицеру выпало на долю
произвести в первобытном пенсильванском лесу роковой выстрел -  и  разбудить
войну, которой суждено было длиться шестьдесят лет, захватить всю его родную
страну и перекинуться в Европу, стоить  Франции  ее  американских  владений,
отторгнуть от нас наши  американ