и распрощался со значительной частью  тех  ста  фунтов,  которые
были даны мне на первые три месяца, - подумал  Гарри.  -  Но  не  мог  же  я
допустить, чтобы эти англичане вообразили, будто я их боюсь. Начал не я,  но
я поддержу честь Старой Виргинии и не пойду на попятный".
     Когда все пари были заключены, Уильям Эсмонд, насупясь,  отправился  на
конюшню, где любил выкурить трубку в обществе конюхов, а энергичный  пастырь
удалился, чтобы приветствовать дам и вкусить от воскресного  обеда,  который
должны были подать незамедлительно. Лорд Каслвуд и Гарри остались вдвоем. За
все время пребывания виргинца под его кровом милорд не сказал с ним  и  двух
слов. Держался он с ним дружески, но был всегда так  молчалив,  что  нередко
вставал после обеда со своего места во главе стола, ни  разу  ни  с  кем  не
заговорив.
     - Полагаю, ваше имение находится теперь в цветущем состоянии? - спросил
милорд у Гарри.
     - По размерам оно, пожалуй, не уступит иному  английскому  графству,  -
ответил Гарри. - А земля к тому же очень плодородная и годится для многого.
     Гарри не желал дать в обиду ни Старое Владение, ни свою долю в нем.
     - Неужели! - произнес милорд удивленно. - Когда это имение принадлежало
моему отцу, оно не приносило больших доходов.
     - Прошу прощения, милорд! Вам ведь известно,  почему  оно  принадлежало
вашему отцу, - воскликнул Гарри с жаром. -  Потому  лишь,  что  мой  дед  не
пожелал потребовать того, что принадлежало ему по праву.
     - Разумеется, разумеется, - поспешно вставил милорд.
     - Я хочу сказать, кузен, что мы, члены виргинской  ветви  нашего  дома,
ничем  вам  не  обязаны,  -  продолжал  Гарри  Уорингтон.  -  Ничем,   кроме
благодарности за гостеприимство, которое вы мне сейчас оказываете.
     -  Оно  полностью  к  вашим  услугам,  как   и   виргинское   поместье.
Предложенные вам пари были для вас как будто неприятны?
     - Да, пожалуй, я немного обиделся, - ответил юноша. - Видите  ли,  ваше
гостеприимство не похоже на наше, совсем не  похоже!  Дома  мы  бываем  рады
гостю, протягиваем ему руку и предлагаем все лучшее, что у нас  есть.  А  вы
тут принимаете нас, не скупитесь на говядину  и  кларет  -  что  правда,  то
правда, - но не радуетесь, когда мы приезжаем, и не  огорчаетесь,  когда  мы
уезжаем. Вот о чем я все время думал, находясь в доме вашего сиятельства,  и
не мог не высказать это сейчас, так мне  было  тяжело,  а  теперь,  когда  я
выговорился, у меня стало легче на душе. -  Тут  смущенный  и  взволнованный
юноша послал бильярдный шар через весь стол, засмеялся и посмотрел на своего
родственника.
     - A la bonne heure! {И очень хорошо! (франц.).}  Мы  холодны  с  чужими
людьми и у нас дома, и вне его. Мы не заключаем Гарри Уорингтона в объятия и
не проливаем слез при виде своего кузена. Мы не проливаем слез, и  когда  он
уезжает, - но ведь мы не притворяемся?
     - О да! Но вы стараетесь навязать ему нечестное пари, - с  негодованием
заявил Гарри.
     - А в Виргинии этого не случается  и  там  любители  пари  не  пытаются
обойти друг друга?  А  что  это  за  историю  вы  рассказывали  тетушке  про
английских офицеров и Тома Как Бишь Его из Спотсильвании?
     - Но это же было по-честному! - воскликнул Гарри. - То  есть,  так  все
делают, и чужому человеку следует быть начеку. Поэтому на  священника  я  не
обижаюсь: если он выигрывает, то пусть, на здоровье! Но  чтобы  родственник!
Подумать только: мой собственный кузен хочет на мне нажиться!
     - Завсегдатай Ньюмаркета и родного отца не пощадит. Мой брат отправился
на ипподром прямо из Кембриджа. Если вы сядете играть с ним в карты, - а  он
был бы этому очень рад, - то он постарается обчистить вас, если сумеет.
     - Что ж, я готов! - воскликнул Гарри. - Я буду играть  с  ним  в  любые
игры, какие только знаю, буду состязаться с ним в  прыжках,  ездить  верхом,
стрелять - вот!
     Главу рода эта тирада чрезвычайно позабавила, и он протянул юноше руку.
     - Все, что угодно, только не надо с ним драться, - сказал милорд.
     - И в этом случае я его побью, черт  побери!  -  воскликнул  Гарри,  но
выражение удивления и неудовольствия, появившееся на лице  графа,  заставило
его опомниться. - Тысяча извинений, милорд! - сказал он, багрово  краснея  и
хватая руку кузена.  -  Я  только  что  был  обижен  и  сердился  на  дурное
обхождение со мной, но куда более дурно с моей стороны давать волю  гневу  и
хвастать своей  ловкостью  перед  моим  хозяином  и  родственником.  У  нас,
американцев, хвастовство не в обычае, право же так, поверьте мне.
     - Вы первый американец, с которым мне довелось познакомиться, так что я
поверю вам на слово, - сказал с улыбкой милорд. - И я вас честно предупредил
о пари и картах, вот и все, мой милый.
     - Виргинца можно об этом не предупреждать! Мы потягаемся с кем  угодно!
- снова вспыхнул юноша.
     Лорд Каслвуд не засмеялся. Только брови его на мгновение изогнулись,  а
серые глаза опустились.
     - Так, значит, вам по средствам поставить пятьдесят гиней  и  проиграть
их? Тем лучше для вас, кузен. Эти  огромные  виргинские  поместья  приносят,
следовательно, большой доход?
     - Вполне достаточный для нас всех - и будь нас  вдесятеро  больше,  его
все равно было бы достаточно, - ответил Гарри и подумал: "Он, кажется, решил
выведать у меня всю подноготную".
     - И ваша матушка назначила своему сыну и наследнику щедрое содержание?
     - Такое, какого мне вполне достаточно, милорд, - горячо ответил Гарри.
     - Черт побери! Если бы у меня была такая мать! - воскликнул  милорд.  -
Но мне приходится довольствоваться мачехой и не брать у нее, а давать ей. А,
звонят к обеду. Не пройти ли нам в столовую? - И, взяв  своего  юного  друга
под руку, милорд направился с ним в указанную залу.
     Душой обеда был преподобный  Сэмпсон,  который  развлекал  дам  сотнями
забавных историй. Будучи капелланом его сиятельства, он, кроме того,  служил
и в  Лондоне,  в  новой  мэйфэрской  часовне,  которой  леди  Уитлси  (столь
известная в царствование Георга I)  завещала  значительную  сумму.  Он  знал
самые пикантные сплетни обо всех клубах и светских интригах, самые последние
новости о том, кто бежал и с кем, самую  последнюю  шутку  мистера  Селвина,
самое последнее  дерзкое  пари  Марча  и  Рокингема.  Он  знал,  из-за  чего
старик-король поссорился с госпожой Вальмоден, знал, что  герцог  как  будто
завел новую пассию, знал, кто в фаворе в Карлтон-Хаусе у принцессы Уэльской,
и кого повесили в понедельник, и как он держался  на  пути  к  месту  казни.
Капеллан милорда рассказывал обо всем этом снисходительно улыбающимся  дамам
и   восхищенному   провинциалу,   сдабривая   свое   повествование    такими
недвусмысленными выражениями и рискованными шутками, что Гарри только широко
раскрывал глаза, - совсем  недавно  прибыв  из  колоний,  он  еще  не  успел
свыкнуться с тонкостями столичной жизни. Дамы - и старые и молодые -  весело
смеялись этим рискованным шуткам. Ах, не пугайтесь, прекрасные читательницы!
Мы не намерены смущать вашу безыскусственную скромность и вызывать краску на
ваших девственных щеках. Но, как бы то ни было, каслвудские дамы,  нисколько
не возмущаясь, продолжали  слушать  пикантные  истории  священника,  пока  в
часовне, возвещая вечернюю службу, не зазвонил  колокол  и  не  отозвал  его
преподобие из их общества на полчаса. Проповеди не предполагалось. Он успеет
вернуться, чтобы выпить бургундского. Мистер Уилл потребовал новую  бутылку,
и капеллан выпил стаканчик, а потом уже выбежал вон.
     Полчаса еще не истекли, когда господин  капеллан  вернулся  и  крикнул,
чтобы подали еще одну бутылку. Воздав ей должное, джентльмены присоединились
к дамам, были разложены два карточных стола - как их раскладывали  на  много
часов каждый день, - и все общество расположилось  вокруг  них.  Госпожа  де
Бернштейн могла обыграть в пикет любого из своих родственников,  и  из  всех
присутствующих потягаться с ней мог только священник.
     Так приятно прошел воскресный день, а вечер был столь хорош, что кто-то
предложил отправиться в беседку  и  сыграть  партию  в  вист  за  освежающей
кружкой. Однако большинство постановило никуда не ходить: дамы объявили, что
три онера со сдачи и несколько старших карт кажутся им куда прекраснее самых
прелестных картин природы. И вот солнце зашло за вязы, а они все еще играли;
грачи вернулись в гнезда, каркая  свою  вечернюю  песню,  а  они  продолжали
сидеть, поднимаясь, только чтобы поменяться партнерами;  колокол  в  часовне
отбивал час за часом, но ему никто не внимал -  так  приятно  пролетали  эти
часы над зеленым сукном; поднялась луна, зажглись  звезды,  наконец  пробило
девять, и лакей доложил, что ужин подан.
     Пока они ужинали, раздались хриплые звуки рожка - это в деревню  въехал
почтальон. Вскоре из деревни принесли почту милорда: его письма, которые  он
отложил, и его газету,  которую  он  принялся  читать.  Дойдя  до  какого-то
столбца, он  улыбнулся,  посмотрел  на  своего  виргинского  родственника  и
протянул газету Уиллу, который пребывал в  превосходном  расположении  духа,
так  как  этот  вечер  был  ознаменован  для  него  удачей  и   неумеренными
возлияниями.
     - Прочти вот тут, Уилл, - сказал милорд.
     Мистер Уильям взял газету и, прочтя фразу, указанную  братом,  испустил
такое восклицание, что все дамы хором ахнули.
     - Боже милостивый, Уильям! Что случилось? - вскричала одна  из  любящих
сестер.
     - Ах, дитя мое, почему ты так  ужасно  бранишься?  -  спросила  любящая
маменька.
     - В чем дело? - осведомилась госпожа  де  Бернштейн,  задремавшая  было
после обычной толики пунша и пива.
     - Прочтите-ка, ваше преподобие! - сказал мистер Уильям и швырнул газету
капеллану с таким свирепым видом, что посрамил бы любого турка.
     - В пух и прах, черт побери! - возопил капеллан, бросая газету.
     - Вам повезло, кузен Гарри, - сказал милорд и, взяв ее, прочел вслух: -
"Скачки в Хантингдоне выиграл Ясон,  обойдя  Бриллианта,  Пифона  и  Рыжего.
Ставки были: пять к четырем на  Бриллианта  против  всех  остальных,  три  к
одному против Ясона, семь к двум против Пифона и двадцать  к  одному  против
Рыжего".
     - Я должен вам  половину  моего  скудного  годового  жалованья,  мистер
Уорингтон,  -  простонал  священник.  -  Я  заплачу  вам,  как  только   мой
благородный патрон расплатится со мной.
     - Проклятое невезенье! - проворчал мистер Уильям. -  Вот  что  выходит,
когда заключаешь пари в воскресенье. - И он попробовал найти утешение в  еще
одном бокале, полном до краев.
     - Нет-нет, кузен Уилл. Это же было в шутку! - воскликнул Гарри. - Я  не
могу взять деньги моего родственника.
     - Будь я проклят, сэр! Или вы думаете, что я не могу заплатить, если  я
проиграл?  -  спросил  мистер  Уильям.  -  И  что  я  соглашусь  принять  от
кого-нибудь одолжение? Ничего себе шуточка, а, ваше преподобие?
     - Мне доводилось слышать шутки и лучше, - отозвался священник,  на  что
Уильям ответил:
     - А, к черту! Нальем-ка еще!
     Будем надеяться, что дамы не стали ждать этой прощальной чаши: за вечер
они успели выпить вполне достаточно.


        ^TГлава XVI,^U
     в которой Гамбо искусно пользуется старинных английским оружием

     Наш молодой виргинец, выиграв такие большие деньги у своего кузена и  у
капеллана, должен был, как честный человек, дать им возможность  отыграться,
а посему боюсь, что его матушка и другие строгие блюстители нравов  едва  ли
одобрили бы его  образ  жизни.  Он  чересчур  много  играл  в  карты.  Кроме
ежедневного виста или кадрили с  дамами,  -  игра  начиналась  вскоре  после
обеда, подававшегося в три часа, и длилась до ужина, -  порой  затевались  и
другие игры, когда из рук в руки переходили  значительные  суммы,  и  в  них
принимали участие все джентльмены,  включая  милорда.  После  их  воскресной
беседы его сиятельство держался со своим родственником куда более дружески и
ласково, чем прежде, заключал с ним пари и садился играть с ним в триктрак и
пикет. Мистер Уильям и благочестивый капеллан тоже были  не  прочь  попытать
счастья, но предавались они этому удовольствию потихоньку,  втайне  от  дам,
которые несколько раз брали о кузена Уилла слово оставить юного  виргинца  в
покое, не втягивать его в игру и не играть  самому.  Уилл  обещал  матери  и
тетке все, чего они хотели, дал им слово чести  никогда  не  играть,  -  да,
никогда! - но едва семья удалялась на покой, как  кузен  Уилл  с  костями  и
бутылкой рома являлся в спальню кузена Гарри, где он, Хел и  его  преподобие
засиживались за игрой до самой зари.
     Гарри, в столь радужных красках  описывая  лорду  Каслвуду  материнское
поместье, вовсе не хотел вводить своего родственника в заблуждение, хвастать
или лгать, так как он был по натуре прямым и правдивым юношей, хотя  и  надо
признать, что, живя дома, он водил весьма странные знакомства -  с  жокеями,
трактирными завсегдатаями, игроками  и  всякими  другими  искателями  удачи,
которых в большом числе можно было встретить в его родной колонии. Земельная
знать, к чьим услугам было множество негров, чтобы обрабатывать  ее  поля  и
выращивать табак и кукурузу, не имела  почти  никаких  иных  занятий,  кроме
охоты и карт за чашей пунша.  Колониальное  радушие  было  безгранично:  дом
каждого человека был домом его соседа, и бездельничающие помещики непрерывно
ездили по гостям, всюду находя примерно одно и то же  -  радостный  прием  и
непритязательное изобилие.  Лакеи  виргинского  помещика  часто  разгуливали
босыми,  седло  у  него  было  чиненое-перечиненое,  но   кукурузы   лошадям
задавалось вдоволь, а  их  хозяина  за  обветшавшей  оградой  и  треснувшими
стеклами господского дома ждали  неисчерпаемые  запасы  оленины  и  домашних
напитков. Сколько раз Гарри спал на соломенных тюфяках и участвовал в долгих
веселых попойках, потягивая кларет  и  пунш  из  глиняных  кружек,  пока  не
занималась заря и не наступало время выезда на охоту! Его  бедный  брат,  со
стыдом признавал юноша, был куда более благонравным. Но так уж создает людей
природа: одни любят книги и чай, а другие - бургундское и быструю скачку  по
полям и лесам. Английские друзья нашего юноши скоро разгадали его вкусы. Они
вовсе не были поклонниками пуританского самоограничения, и Гарри не стал  им
нравиться меньше оттого, что оказался далеко не маменькиным  сынком.  Видите
ли, сто лет назад нравы были менее строгими, а речи - куда  более  вольными,
чем теперь: назывались своими именами и проделывались такие вещи, при  одном
намеке на которые мы сейчас испустили бы вопль негодования. Да, сударыня, мы
непохожи на своих предков. Разве не должны мы  благодарить  судьбу,  которая
так решительно исправила наши  нравы  и  сделала  нас  столь  безукоризненно
добродетельными?
     Вот так, зорко всматриваясь в окружавших его людей и придя к выводу - с
полным на то основанием, - что кузен не прочь его обобрать, Гарри  Уорингтон
решил во всем поступать по своему усмотрению,  ни  с  кем  не  советуясь,  и
оказалось, что во всех  азартных  играх  и  всяческих  пари  он  вполне  мог
потягаться с теми джентльменами, в чьем обществе очутился. Даже бильярд, эта
благородная  игра,  не   оказался   для   него   камнем   преткновения,   и,
поупражнявшись несколько дней со своими кузенами и их духовным пастырем,  он
постиг все его тонкости. Его дед любил бильярд и привез  для  него  стол  из
Европы, - в то  время  в  провинции  его  величества  Виргинии  бильярд  был
редкостью. И мистер Уилл, хотя вначале он был, несомненно, сильнее, не сумел
извлечь из этого обстоятельства большой выгоды. После их первого пари  Гарри
не слишком доверял мистеру Уиллу, и кузен Уильям с  уважением  признал,  что
американец во многом ему равен, а во многом и превосходит его. Но если Гарри
играл так хорошо, что постоянно выигрывал у капеллана и вскоре  мог  уже  на
равных состязаться с Уиллом,  который,  разумеется,  легко  обыгрывал  обеих
девиц, то почему же в партиях с этими последними, и особенно с одной из них,
мистер Уорингтон столь часто оказывался побежденным? Он был неизменно  учтив
с любым существом, носящим  юбку,  да  и  традиционная  галантность  еще  не
перевелась на его родине. Вся женская прислуга  Каслвуда  полюбила  молодого
джентльмена. Суровая экономка смягчалась в его присутствии, толстая  кухарка
встречала его широкой улыбкой, горничные, принадлежащие как  к  французской,
так и к английской  нации,  улыбались  ему  и  хихикали,  хорошенькая  дочка
привратника в сторожке всегда была готова ласково ответить на  его  ласковое
приветствие. Госпожа де Бернштейн все это замечала, и  хотя  она  ничего  не
говорила, но  очень  внимательно  наблюдала  за  склонностями  юноши  и  его
поведением.
     Кто может сказать, сколько лет было леди  Марии  Эсмонд?  Тогда  "Книги
пэров" были далеко  не  столь  распространены,  как  в  наши  благословенные
времена, и я  могу  ошибиться  на  три-четыре  года,  а  то  и  на  одно-два
пятилетия. Когда Уилл заявлял, что ей сорок  пять,  он  просто  старался  ее
уязвить,  а  кроме  того,   за   ним   всегда   наблюдалась   склонность   к
преувеличениям. Мария была сводной сестрой Уилла. Она и милорд  были  детьми
первой супруги покойного лорда Каслвуда, немецкой графини, на  которой,  как
известно,  тот  женился  в  эпоху  войн  королевы  Анды.  Барон   Бернштейн,
женившийся на тетушке леди Марии, Беатрисе, вдове епископа Тэшера, также был
немцем, ганноверским вельможей и родственником  первой  леди  Каслвуд.  Если
леди Мария родилась в царствование Георга I, а его величество  король  Георг
II пребывал на троне уже тридцать первый год, то как могло ей быть  двадцать
семь лет, о чем она сообщила Гарри Уорингтону?
     - Я старуха, дитя  мое,  -  повторяла  она.  (У  нее  было  обыкновение
называть Гарри "дитя мое", когда они оставались наедине.) - Мне сто лет. Мне
уже двадцать семь! Я почти гожусь вам в матери.
     А Гарри на это отвечал:
     - Ваша милость, вы, право же, годитесь в матери только  купидонам.  Вам
никак не дашь больше двадцати, честное слово!
     Леди Марии можно было приписать любой возраст,  по  вашему  усмотрению.
Она была белокурой красавицей  о  ослепительным  бело-розовым  цветом  лица,
пышными льняными локонами, ниспадавшими ей на плечи, и прекрасными округлыми
руками, которые выглядели особенно авантажно, когда она играла на бильярде с
кузеном Гарри. Когда же она наклонялась над столом,  примериваясь  к  удару,
взору этого молодого человека на миг открывалась стройная  лодыжка,  чулочек
со стрелкой и черная атласная туфелька с красным каблучком, отчего его  душа
преисполнялась упоения и он готов был  клясться,  что  мир  еще  не  видывал
подобной ножки, лодыжки, чулочка со стрелкой и атласной туфельки. А  ведь  -
о, глупый Гарри! - ножка твоей собственной матери была куда  стройнее  и  на
полдюйма меньше ноги леди Марии. Но почему-то юноши не глядят с упоением  на
туфельки и лодыжки своих маменек.
     Без сомнения,  леди  Мария  была  очень  ласкова  с  Гарри,  когда  они
оставались наедине. В беседах с сестрой, тетушкой и мачехой она посмеивалась
над ним, называла его простачком, шалопаем и  бог  знает  как  еще.  За  его
спиной, да и в глаза она  передразнивала  его  манеру  говорить,  в  которой
чувствовалась его родная провинция. Гарри краснел и поправлялся по  указанию
своей наставницы. Тетушка объявила, что они скоро его совсем отполируют,
     Лорд Каслвуд, как мы уже упоминали, день  ото  дня  сходился  со  своим
гостем и родственником все короче и держался с ним все  более  дружески.  До
уборки урожая об охоте не могло быть и  речи,  и  ее  любителям  приходилось
довольствоваться редкими петушиными боями в Винчестере и бычьей  травлей  на
ярмарке в Хекстоне. Гарри и Уилл посетили немало веселых ярмарок и скачек  в
окрестностях, и молодой виргинец был представлен