ления.  Она
негодовала на собственную слабость и гневно себя бранила. Она  клялась,  что
никогда не простит себе этого унижения. Так юная пантера, раненная  дротиком
охотника, мечется в бешенстве по лесу, злобно  грызет  впившееся  в  ее  бок
жалящее железо, рычит, кусает своих сестер и свою пятнистую мать.
     Малютка Этти рвала когтями, грызла и рычала так, что мне не хотелось бы
оказаться на месте ее брата и сестры или ее пятнистых родителей.
     - Как может девушка позволять себе подобные глупости? - восклицала она.
- Маменька, меня следовало бы высечь и отослать в кровать. Я прекрасно знаю,
что мистер Уорингтон ни чуточки обо мне  не  думает.  Наверное,  французские
актрисы и самые простые белошвейки нравятся ему больше, чем я. И  правильно!
Ведь они куда лучше меня! Какая я дурочка! Расплакаться без  всякой  причины
только потому,  что  мистер  Вулф  сказал,  что  Гарри  играет  в  карты  по
воскресеньям! Я знаю, что он не так умен, как1 папенька.  Я  думаю,  что  он
глуп, - я уверена, что он глуп, но я еще глупее. Я ведь  не  могу  выйти  за
него замуж. Как я вдруг уеду в Америку и расстанусь с вами и с Тео? Конечно,
ему нравится другая - в Америке, в Танбридже, на Луне или еще где-нибудь.  У
себя на родине он - принц, и ему даже в голову не придет взять в  жены  дочь
бедного офицера в отставке,  у  которой  нет  никакого  приданого.  Вы  ведь
рассказывали мне, что я, когда была совсем маленькой, плакала  и  требовала,
чтобы мне дали Луну. Я и теперь такой  же  младенец  -  глупый  и  капризный
младенец... не спорьте, миссис Ламберт, так оно и есть. Хорошо хоть, что  он
ничего не знает, а я скорее себе язык отрежу, чем признаюсь ему.
     Страшны были кары, которыми Этти грозила Тео в случае, если  сестра  ее
выдаст. Что до юного Чарли, то он был всецело поглощен  сырными  пирогами  и
остался равнодушен к чувствам Этти, даже не заметив ее вспышки, родители  же
и добросердечная сестра, разумеется, обещали свято хранить тайну девочки.
     - Я уж думаю, не лучше ли нам было  бы  остаться  дома!  -  со  вздохом
сказала мужу миссис Ламберт.
     - Нет, душа моя, - ответил  полковник.  -  Человеческая  природа  берет
свое, и разве маменька  Этти  сама  не  открыла  мне,  что  уже  чувствовала
склонность к одному молодому священнику, когда  вдруг  по  уши  влюбилась  в
некоего молодого офицера полка Кингсли? Ну, а мое сердце получило с  десяток
ран, прежде чем им всецело завладела  мисс  Молли  Бенсон,  Наши  сыновья  и
дочери должны, я полагаю, пройти тем же путем,  которым  некогда  прошли  их
родители. Да ведь не далее как вчера ты  бранила  меня  за  то,  что  я  был
недоволен  слишком  ранними  фантазиями;  мисс  Этти.  Надо  отдать  девочке
справедливость: она умеет скрывать  свои  чувства,  и  ручаюсь  чем  угодно,
мистер Уорингтон не догадается по  ее  поведению  о  том,  что  она  к  нему
неравнодушна.
     - Наша с тобой дочь,  Мартин,  -  вскричала  с  величавым  достоинством
любящая мать, - никогда не бросится на шею молодому человеку.
     - И не бросит в него чайной чашкой! - ответил полковник. - Малютка Этти
обращается с мистером Уорингтоном, как сущая ведьма. Стоит  им  встретиться,
как она обязательно найдет способ уколоть его. Право - она почти невежлива с
ним, но, зная, что творится в душе этой маленькой лицемерки, я не сержусь на
нее за такую грубость.
     - Но ей вовсе не следует быть грубой, Мартин. Наша  девочка  достаточно
хороша для любого английского или американского джентльмена.  Раз  по  годам
они подходят друг другу, то почему бы им и не пожениться?
     - Почему он не просит ее руки, если хочет на ней жениться, душа моя?  Я
жалею, что мы приехали сюда. Давай-ка прикажем заложить  карету  и  повернем
лошадей домой.
     Но маменька с уверенностью возразила:
     - Поверь, милый, что  все  решено  за  нас  высшей  мудростью.  Поверь,
Мартин, Гарри Уорингтон не случайно попал в наш  дом  таким  образом,  и  не
случайно он вот так встретился вновь с  нашими  детьми.  Суженого  конем  не
объедешь.
     - Хотел бы я знать, Молли, в каких летах женщины становятся свахами и в
каких летах оставляют это занятие?  Если  наша  девочка  влюбится,  а  потом
разлюбит, она будет не первой и не последней, миссис  Ламберт.  Я  от  всего
сердца хотел бы вернуться домой, и будь моя воля, мы уехали бы сегодня же.
     - Он обещал прийти сегодня к нам пить чай, Мартин. Неужели ты  захочешь
лишить девочку этой радости? - вкрадчиво спросила маменька.
     Отец на свой лад был не менее мягкосердечен.
     - Ты ведь знаешь, душа моя,  -  ответил  полковник,  -  что,  приди  им
фантазия отведать наших ушей, мы тотчас бы их отрезали и  состряпали  бы  из
них фрикасе.
     Мэри Ламберт рассмеялась при мысли о том, во что превратились бы  тогда
ее хорошенькие ушки. У ее супруга была привычка прятать нежность под  самыми
экстравагантными шутками. И когда он легонько дернул  хорошенькое  маленькое
ушко, за которое были зачесаны прекрасные волосы, кое-где тронутые серебром,
то, наверное, не причинил ей особенной боли. Полагаю, она вспоминала дорогое
сердцу незабвенное время ее собственной тихой юности и сладостную пору перед
свадьбой. Осиянные воспоминания священных минут! Зрелище юной любви приятно,
но насколько больше чарует привязанность,  которую  не  угасили  ни  ушедшие
годы, ни горести, ни, быть может, увядшая красота, ни все жизненные  заботы,
неурядицы и беды!
     Дав себе слово скрывать свои чувства от мистера Уорингтона,  мисс  Этти
сдержала его даже с лихвой. Гарри не только пил чай со своими друзьями, но и
пригласил их на бал, который он намеревался дать в  их  честь  на  следующий
день в курзале.
     - Бал! И в нашу честь! - восклицает Тео. - Ах, Гарри, как это  мило!  Я
так люблю танцевать!
     -  Для  дикого  виргинца,  Гарри  Уорингтон,   вы   весьма   и   весьма
цивилизованный молодой человек! - говорит полковник. - Душа  моя,  можно  ли
ангажировать тебя на менуэт?
     - Нам уже случалось его танцевать, Мартин Ламберт, -  отвечает  любящая
супруга.
     Полковник начинает напевать менуэт, хватает с  чайного  столика  пустую
тарелку и отвешивает церемонный поклон, взмахнув тарелкой, будто  шляпой,  а
полковница отвечает ему самым лучшим своим реверансом.
     Одна только Этти хранит мрачный и недовольный вид.
     - Душечка, неужели  у  тебя  не  найдется  для  мистера  Уорингтона  ни
словечка благодарности? - спрашивает Тео у сестры.
     -  Я  никогда  не  любила  танцевать,  -  объявляет  Этти.  -  Что   за
удовольствие встать против какого-нибудь дурака кавалера и прыгать с ним  по
зале?
     - Merci du compliment {}, - сказал мистер Уорингтон.
     - Я вовсе не говорю, что вы глупы... то есть... то есть я... я думала о
контрдансе, - отвечает Этти, встречая  лукавый  взгляд  сестры  и  закусывая
губку. Она вспомнила, как называла Гарри глупым, и хотя Тео не  обронила  ни
слова, мисс Этти рассердилась так, словно услышала жестокий упрек.
     - Терпеть не могу танцев - вот! - заявила она, вскинув головку.
     - Да нет же, милочка, ты всегда их любила, - вмешалась маменька.
     - Но ведь это, душа моя, когда было! Разве ты не видишь,  что  она  уже
дряхлая старуха? - заметил папенька. - А может быть, у мисс Этти разыгралась
подагра?
     - Вздор! - отрезала мисс Этти, постукивая ножкой.
     - Танцы? Ну, разумеется, - невозмутимо отозвался полковник.
     Лицо  Гарри  омрачилось.  "Я  изо  всех  сил  стараюсь   доставить   им
удовольствие, даю для них бал, а эта  девчонка  говорит  мне  в  глаза,  что
ненавидит танцы. У нас в Виргинии мы не так платим за доброту и  любезность.
Да... и с родителями так дерзко не разговариваем!"
     Боюсь, что вот тут обычаи в Соединенных  Штатах  за  истекшие  сто  лет
очень переменились и тамошняя молодежь тоже научилась дерзить старшим.
     Не удовлетворившись этим, мисс Этти  принялась  безжалостно  высмеивать
все  общество,  собравшееся  на  водах,  и  особенно  занятия  Гарри  и  его
приятелей, так  что  простодушный  юноша  совсем  расстроился  и,  оставшись
наедине с миссис Ламберт, спросил, чем он снова провинился, что Эстер так на
него сердита. После того как ее дочь обошлась с ним подобным образом, добрая
женщина  почувствовала  к  молодому  человеку  еще  большее  расположение  и
пожалела, что не может  открыть  ему  тайны,  которую  Эстер  столь  яростно
оберегала. Тео тоже попеняла сестре, когда они  остались  вдвоем,  но  Эстер
ничего не желала слушать и в уединении их спальни вела себя так  же,  как  в
материнской гостиной в присутствии всего общества.
     - Предположим,  он  возненавидел  меня,  -  сказала  она.  -  Так  оно,
наверное, и есть. Я сама ненавижу  себя  и  презираю  за  то,  что  я  такая
дурочка. Как же он мог не возненавидеть меня? Разве я не высмеивала его,  не
называла простачком и всякими другими обидными словами? И ведь я  знаю,  что
он вовсе не умен. Я знаю, что я куда умнее, чем он. И нравится он мне только
потому, что он высок, потому что глаза у него синие, а нос красивый. До чего
же глупа девушка, если мужчина ей нравится потому лишь, что у него синий нос
и глаза с горбинкой! Значит, я дура, и не смей мне возражать, Тео!
     Однако Тео не желала соглашаться, что ее сестра  дурочка,  а  напротив,
считала ее чудом из чудес и твердо верила, что если есть на  свете  девушка,
достойная руки любого принца в мире, то девушка эта - Этти.
     - Ты, правда, иногда бываешь глупенькой, Этти,  -  сказала  она.  -  Но
только когда сердишься на людей, которые хотят сделать тебе приятное, -  вот
как сегодня за чаем на мистера Уорингтона.  Когда  он  с  такой  любезностью
пригласил нас на свой бал, почему ты сказала, что не любишь  ни  музыку,  ни
танцы, ни чай? Ты ведь знаешь, что очень их любишь.
     - Я сказала так, Тео,  только  чтобы  досадить  себе,  позлить  себя  и
наказать, как я того заслуживаю, душенька.  А  кроме  того,  неужели  ты  не
понимаешь, что дурочка вроде меня способна делать только  глупости?  Знаешь,
мне было приятно, когда он обиделся. Я подумала: "А! Вот  я  и  сделала  ему
больно! Теперь он скажет, что Этти Ламберт - отвратительная  злая  ломака  и
ведьма. И это покажет ему, - и  уж,  во  всяком  случае,  тебе,  маменьке  и
папеньке, - что я вовсе не охочусь за мистером Гарри". Нет, наш  папенька  в
сто раз лучше него. Я останусь с папенькой, и, Тео, если бы он попросил меня
завтра поехать с ним в Виргинию, я отказалась бы. Моя  сестра  стоит  дороже
всех виргинцев, какие только жили на свете с начала времен.
     И тут, я полагаю, сестры  заключают  друг  друга  в  объятия,  а  мать,
услышав, что они разговаривают, стучит к ним в дверь и говорит:
     - Дети, пора спать!
     Глаза Тео быстро смыкаются, и  она  погружается  в  спокойный  сон.  Но
бедная, бедная малютка Этти! Подумайте, как медленно ползут  часы,  а  глаза
девочки все еще широко открыты, и она мечется на постели, и боль новой  раны
не дает ей уснуть.
     - Это бог, меня карает, - говорит она, - за то, что я  плохо  думала  и
говорила о нем. Но только за что меня карать? Я  ведь  только  шутила.  Я  с
самого начала знала, что он мне очень нравится, но я думала* что он нравится
и Тео, а ради моей милой Тео я пожертвую чем угодно! Если бы она его любила,
я и под пыткой не сказала бы  ни  слова,  я  бы  даже  раздобыла  веревочную
лестницу, чтобы помочь ей бежать с Гарри - непременно раздобыла бы, и  нашла
бы священника, который их обвенчал бы. А сама осталась бы совсем-совсем одна
и стала бы заботиться о папеньке и маменьке  и  о  деревенских  бедняках,  и
читала бы сборники проповедей, хотя я их терпеть не могу, и  умерла  бы,  не
сказав ни слова, ни единого словечка... И теперь я скоро умру. Я  знаю,  что
умру.
     Но когда занимается заря, девочка крепко спит, прильнув к сестре, и  на
ее нежной раскрасневшейся щечке видны следы слез.
     Все мы в ту или иную пору своей жизни играем с острыми инструментами, и
без царапин дело не обходится. Сначала порез жжет и болит, и мы роняем нож и
плачем, как маленькие обиженные дети - да мы и есть дети. Очень-очень  редко
какой-нибудь несчастливец,  занявшись  этой  игрой,  начисто  отрезает  себе
голову или смертельно себя ранит, после чего тут же гибнет, и делу конец. Но
- да смилуется над нами  небо!  -  многие  люди  неосторожно  касались  этих
ardentes sagittas {Пылающих стрел (лат.).}, которые Любовь острит  на  своем
точильном камне, и царапались о них,  наносили  себе  раны,  пронзали  себя,
покрывались с ног до головы настоящей татуировкой  из  рубцов  и  шрамов,  а
потом выздоравливали и чувствовали  себя  превосходно.  Wir  auch  {Мы  тоже
(нем.).} вкусили das irdische Gluck {Земное счастье (нем.).}, мы также haben
gelebt und... und so weiter {Пожили и... и так далее (нем.).}, чирикай  свою
предсмертную песню, нежная Текла! Зачахни  и  сгинь,  бедная  жертва  слабых
легких, раз тебе так этого хочется!  Если  бы  ты,  дорогая  моя,  протянула
немного подольше, то, разочаровавшись в любви, уже не приплетала бы к  этому
гробовщика. Будем надеяться, что мисс Этти в ближайшее время не  понадобится
могильщик. Но пока, стоит ей проснуться, и вновь ее сердце исполнится мукой,
которая дала ей несколько часов передышки, без  сомнения,  растрогавшись  ее
юностью и слезами.


        ^TГлава XXXIV,^U
     в которой мистер Уорингтон угощает общество чаем и танцами

     Наш молодой виргинец, радушный и любезный по  натуре,  щедро  тративший
легко полученные деньги, хотел доставить удовольствие  своим  провинциальным
друзьям и в своей новой роли светского человека устроил для  них  в  курзале
бал, на  который,  по  обычаю  тех  дней,  пригласил  и  все  общество,  еще
остававшееся на водах. В одной из комнат были  расставлены  карточные  столы
для тех, кто  не  мог  провести  вечер  без  этого  занятия,  которым  столь
самозабвенно увлекалась тогда вся Европа; в соседней комнате был  сервирован
ужин с обилием шампанского и прохладительных  напитков;  большая  зала  была
отведена для танцев, каковому времяпрепровождению гости Гарри  Уорингтона  и
предавались в строгом согласии с чинными обычаями наших предков.  Право,  не
думаю, что это развлечение было очень уж веселым. Бал начинался с  менуэтов,
и два-три менуэта протанцевало такое же число пар.  Открывали  бал  наиболее
знатные девицы в собрании, и так как леди Мария была дочерью графа  и  самой
знатной особой в зале  (не  считая  леди  Огасты  Костыльри,  но  та  сильно
прихрамывала), то мистер Уорингтон  протанцевал  первый  менуэт  с  кузиной,
снискав своим изяществом одобрение всех присутствующих и  намного  превзойдя
мистера Вулфа, который танцевал с мисс Лоутер. Проводив леди Марию на место,
мистер Уорингтон попросил мисс Тео  сделать  ему  честь  пройтись  с  ним  в
следующем менуэте,  который  она  с  ним  и  протанцевала,  краснея  и  сияя
радостью, к восхищению своих родителей и злой досаде  мисс  Сутулби,  дочери
сэра Джона Сутулби из Липхука,  питавшей  твердую  уверенность,  что  второй
после леди Марии должна быть она. За менуэтами наступила очередь контрдансов
под аккомпанемент арфы,  скрипки  и  флажолета,  которые,  пристроившись  на
маленьком балкончике, весь вечер оглашали залу довольно заунывными  звуками.
Возьмите любой альбом старинной музыки, сыграйте какую-нибудь из этих  пиес,
и вы удивитесь, как люди прежде не замечали всей их меланхоличности. Но нет!
Они  любили,  резвились,   смеялись   и   ухаживали   под   этот   тоскливый
аккомпанемент. Среди этих мотивов не сыщется ни одного, в котором не было бы
amari aliquid - привкуса  печали.  Быть  может,  разгадка  в  том,  что  они
одряхлели, ушли в небытие, и их жалобные звуки доносятся к  нам  из  царства
теней, в котором они заключены вот уже столетие. Быть может, они, пока  были
живы, дышали истинной веселостью, и наши потомки, услышав... - нет, не  надо
называть  имен...  -  услышав  произведения  неких  маэстро,   ныне   весьма
популярных, скажут только: "Боже мой! И эта музыка  казалась  нашим  предкам
веселой?"
     За чаем мистер Уорингтон имел  честь  принимать  герцогиню  -  воспетую
любимцем полковника Ламберта мистером Прайором герцогиню Куинсберри. Однако,
хотя герцогиня старательно  поворачивалась  спиной  к  присутствовавшей  там
некоей графине, громко смеялась, оглядывалась на нее через плечо и указывала
в ее сторону веером, тем не  менее  все  общество  дефилировало,  кланялось,
заискивало, улыбалось и почтительно пятилось перед этой графиней, совсем  не
замечая ее светлости герцогини Куинсберри, ее  шуточек,  веера  и  надменных
взглядов. Ведь графиня эта была графиня Ярмут-Вальмоден,  та  дама,  которую
изволил осыпать милостями его величество Георг  II,  король  Великобритании,
Франции и Ирландии, Защитник Веры. Утром в этот  день  она  встретила  Гарри
Уорингтона на Променаде и обласкала  молодого  виргинца.  Она  сказала,  что
вечером  они  непременно  сыграют  в  карты,   и   подслеповатый   полковник
Бельмонсон, вообразивший, будто приглашение относится к  нему,  склонился  в
почтительнейшем поклоне. "Фстор! Фстор! - объявила английская и ганноверская
графиня. -  Я  не  фам  сказаль,  а  молодому  фиргинцу".  И  присутствующие
принялись  поздравлять  юношу.  А  вечером  все  гости,  -   несомненно,   в
доказательство своих верноподданнических чувств,  -  толпились  вокруг  леди
Ярмут: и лорд Бамборо, мечтавший быть ее партнером в кадрили, и  леди  Бланш
Пендрагон,  это  воплощение  добродетели,  и  лорд  Ланселот  Квинтен,  этот
безупречнейший и доблестнейший рыцарь, и настоятель собора  в  Илинге,  этот
прославленный проповедник и святейшей жизни человек, а также  еще  множество
благородных джентльменов, вельмож, генералов, полковников, знатнейших дам  и
девиц угодливо ловили ее улыбку и готовы были  по  первому  знаку  броситься
вперед, чтобы занять место за ее карточным столом. Леди Мария  ухаживала  за
дамой из Ганновера с кроткой почтительностью, а госпожа де Бернштейн была  с
ней чрезвычайно учтива и любезна.
     Поклон  Гарри  был  не  более  глубок,  чем   того   требовали   законы
гостеприимства, но тем не менее мисс  Этти  сочла  за  благо  вознегодовать.
Когда настала ее очередь танцевать с Гарри, она не сказала  своему  партнеру
почти ни слова, не нарушив этого обета молчания в тогда, когда  он  проводил
ее в залу, где был сервирован ужин. По пути туда  им  пришлось  пройти  мимо
карточного стола  госпожи  Вальмоден,  в  она,  благодушно  окликнув  своего
хозяина, осведомилась, "люпит ли эта тушенька танцен".
     - Благодарю вас, ваше сиятельство, но я не  люблю  танцен  и  не  люблю
играть в карты, - ответила мисс Этти, вскинув  головку,  сделала  книксен  и
гордо удалилась от стола графини.
     Мистер Уорингтон был глубоко  оскорблен.  Насмешки  младших  по  адресу
старших возмущали его, неуважение к нему в его роли  хозяина  причиняло  ему
боль. Сам он был безыскусственно учтив со всеми, не и от всех ожидал  равной
учтивости. Этти прекрасно понимала, что обижает его,  и,  косясь  на  своего
кавалера уголком глаза, отлично замечала, как его лицо краснеет  от  досады;
но тем не менее она попыталась  изобразить  невинную  улыбку  и,  подойдя  к
буфету, на котором были расставлены закуски, сказала простодушно:
     - Что за ужасная вульгарная старуха. Не правда ли?
     - Какая старуха? - спросил молодой человек.
     - Эта немка... леди Ярмут,  перед  которой  склоняются  и  лебезят  все
мужчины.
     - Ее сиятельство была очень добра со мной, - угрюмо  ответил  Гарри.  -
Можно положить вам этого торта?
     - И вы ей тоже отвешивали поклоны! У вас такой вид, словно  этот  негус
очень невкусен, - невинно продолжала мисс Этти.
     - Он не слишком удачен, - сказал Гарри, сделав судорожный глоток.
     - И торт тоже! В  него  положено  несвежее  яйцо!  -  воскликнула  мисс
Ламберт.
     - Мне очень жаль, Эстер, что и угощение и общество вам не  нравятся!