- Ну, конечно же, я бы очень  опечалилась,  сэр!  -  восклицает  миссис
Ламберт. - И мои дочери, ручаюсь, опечалились бы тоже.
     - Может быть, мы бы даже надели траур, мистер Уорингтон, - говорит Тео.
     - Вот как! - восклицает Джордж, и оба они, и  он  и  Тео,  одновременно
краснеют - потому, думается мне, что видят устремленный на них ясный  взгляд
юной Этти.
     - Старые писатели плохо разбирались в том, что  трогает  чувствительное
сердце, - замечает мистер Спенсер, один из первейших умников Темпла.
     - А что вы скажете о Софокле и Антигоне? - задает  вопрос  мистер  Джон
Ламберт.
     - Поверьте, у нас и не вспоминают о нем, пока  какой-нибудь  джентльмен
из Оксфорда не напомнит! Я  не  намерен  был  забираться  в  такую  даль,  -
достаточно взять хотя бы Шекспира, которому,  как  вы  все  согласитесь,  по
части изящного и чувствительного далеко до современных авторов. Да разве его
героини могут потягаться с Белвидерой, или Монимией, или с Джейн  Шор?  А  в
каком из женских характеров  его  комедий  можете  вы  обнаружить  изящество
Конгрива? - И он широким жестом протянул свою табакерку  сначала  вправо,  а
потом влево.
     -  Сдается  мне,  что  мистер  Спенсер  сам  пробовал  свои   силы   на
литературном поприще, - заметил кто-то.
     - Многие джентльмены занимаются этим от нечего делать.  Признаюсь,  моя
пьеса была даже у мистера Гаррика, но он возвратил мне ее.
     - Не скрою, что и у меня в одном из  ящиков  стола  лежат  четыре  акта
незаконченной пьесы, - сказал Джордж.
     - И могу поручиться, что они ничем не хуже сочинений других авторов,  -
шепнул Гарри на ухо своему соседу.
     - И что же это у вас, трагедия или комедия? - спросила миссис Ламберт.
     - Разумеется, трагедия, притом с  несколькими  ужасными  убийствами!  -
отвечал Джордж.
     - Давайте разыграем ее, а зрители пусть приготовят носовые  платки!  Я,
впрочем, больше всего люблю, когда на сцене  показывают  тиранов,  -  сказал
генерал.
     - Трагедия, подумать только! Ступай и сейчас же принеси ее сюда, Гамбо!
- приказала миссис Ламберт негру.
     Гамбо отвесил низкий поклон и сказал:
     - Трагедию? Слушаюсь, сударыня.
     - Она в большом бауле из свиной кожи, Гамбо, - без тени улыбки  пояснил
Джордж.
     Гамбо снова отвесил поклон и отвечал столь же серьезно:
     - Слушаюсь, хозяин.
     - Впрочем, знаете, Этти,  моя  трагедия  погребена  под  целым  ворохом
белья, книг, сапог и всевозможных свертков.
     - Какие пустяки! Вы давайте нам трагедию, а  белье  можно  выбросить  в
окошко! - воскликнула мисс Этти.
     - Между прочим, большой баул из свиной кожи остался у наших  агентов  в
Бристоле, так что Гамбо придется нанять почтовых лошадей, а нам подождать  с
нашей постановкой до его возвращения, то есть до послезавтра.
     Дамы заахали  в  комическом  отчаянии,  а  генерал,  напустив  на  себя
серьезный вид, заметил:
     - Скажите спасибо, что так легко отделались. И не думаете  ли  вы,  что
нам пора по домам? Наши молодые хозяева  оказали  нам  прекрасный  прием,  и
теперь на прощанье мы поднимем бокалы за здоровье  госпожи  Эсмонд-Уорингтон
из Каслвуда в Виргинии. А что как, возвратясь домой, вы,  мальчики,  найдете
там красивого, рослого мужчину, который окажется  вашим  отчимом?  Мы  знаем
немало примеров, когда дамы такого возраста выходили замуж.
     - За  здоровье  госпожи  Эсмонд-Уорингтон,  моей  школьной  подруги!  -
воскликнула миссис Ламберт. - Я напишу ей письмо и расскажу, каким  чудесным
ужином угостили нас ее сыновья. Но о том, как плохо вели вы  себя  во  время
представления, мистер Джордж, я умолчу!  -  И  после  этого  заключительного
тоста гости распрощались с хозяевами. Карета генерала и слуга с факелом  уже
давно ждали у подъезда.

                                   * * *

     Что может  быть  натуральнее,  если  после  этого  приема,  устроенного
мистером Уорингтоном, он на другой день отправился проведать своих гостей  и
осведомился,  благополучно  ли  они  прибыли  домой  и  хорошо  ли  изволили
почивать? Ведь что ни говори, а  когда  их  карета  проезжала  пустырями  за
усадьбой Монтегью, направляясь в сторону Оксфорд-роуд, на нее могли  напасть
разбойники.  Или  же  дамы  могли  простудиться  или  же  лишиться  сна  под
впечатлением  спектакля.  Словом,  Джорджу  не  было  никакой  нужды  искать
оправданий ни перед самим собой, ни перед своими добрыми друзьями  за  такой
визит, и в тот день он пораньше, захлопнул свою книгу в читальне  Слоуна  и,
вполне возможно, обнаружил,  что  не  помнит  почти  ничего  из  только  что
прочитанного.
     Так  в  чем   же,   скажите   мне,   причина   этого   волнения,   этой
нерешительности, этих  колебаний  и  сомнений,  этого  трепета,  которые  он
испытывает, стоя перед дверью дома мистера Ламберта на Дин-стрит и оторопело
глядя на лакея, явившегося на его стук? Прочтут ли эти строки чьи-то молодые
глаза? Или старики, читая их,  вспомнят  свое  прошлое?  И  чье-то  усталое,
разуверившееся сердце воскресит в памяти те дни, когда оно билось  сильно  и
сладко замирало? Нам кажется, что с той поры, когда мы были  молоды,  прошли
столетия, и мы уже забыли нашу юность.  Но  не  все  забыли,  не  все.  Нет,
сударыня, мы помним, и эти воспоминания  приносят  нам  ту  отраду,  которую
король Генрих у Шекспира обещал своим  солдатам,  если  они  останутся  живы
после Азенкура в день  святого  Криспина.  Старые  боевые  кони,  мы  теперь
пасемся на воле, но если за изгородью заиграет военный рожок, разве не можем
мы размять немного наши старые кости и проскакать  по  лужку,  пока  нас  не
загонят в стойло? Клоуны в разноцветных  панталонах  уже  не  волнуют  моего
воображения, фея кажется мне безобразной, а ее стихи - невыносимой  чепухой,
но мне нравится наблюдать за детьми, когда они смотрят пантомиму.  Я  больше
не танцую и не ужинаю, но с удовольствием  гляжу  на  Эугенио  и  Флиртиллу,
когда они мило кружатся в вальсе или на Люсинду и Арденио,  когда  они  рвут
пополам хлопушку. Обжигайте свои пальчики, дети! Высекайте  веселые,  нежные
искорки в глазах друг у друга! А потом,  теснее  сдвинув  головки,  прочтите
завет - древний, как мир, сентиментальный завет,  такой  банальный  и  такой
вечно живой! И пусть ее губы произнесут этот завет, а  его  губы  дадут  ему
истолкование, и вы, юные, поделите между собою пряник и сообща  вкусите  его
сладость. А я уже потерял зубы. Сахар и горький миндаль, увы, не  для  моего
желудка... Но пососать леденец я все же и теперь не прочь.
     Поднимемся же по лестнице в квартиру генерала и вступим в нее следом за
Джорджем Уорингтоном, который отвешивает самый изысканный поклон. В  комнате
нет никого, кроме одной дамы; она сидит у окна, -  ведь  солнце  не  слишком
часто заглядывает на Дин-стрит. Сидящую у окна юную особу мы бы  не  назвали
безупречной  красавицей,  но  сейчас  весна,  и  она  по-весеннему  свежа  и
прелестна. Розы алеют на ее невинных щечках. Глаза ее, вероятно,  правильнее
всего сравнить с фиалками. Живи я сто лет  назад  и  сотрудничай  в  "Лондон
мэгэзин" или в "Джентльмене", тогда, описывая ее мистеру Сильванусу  Урбану,
я бы сказал, что у нее милейшая шейка и сложение нимфы; я написал  бы  в  ее
честь акростих и восславил бы нашу Ламбертеллу в изящном мадригале,  который
и сейчас можно было бы почитать,  когда  надоест  рассматривать  новый  план
города Праги, или изображение лагеря короля  Прусского,  или  карты  графств
Мэриленд и Делавер.
     Итак мы видим мисс Тео, разрумянившуюся как роза.  Как  могла  маменька
еще час назад уверять, что мисс Тео ужас как бледна и утомлена и ей  сегодня
лучше не выезжать вместе со  всей  семьей,  а  остаться  дома?  Все  поехали
поблагодарить семейство лорда Ротема за предоставленное им на время жилье, а
папенька направился к себе в штаб конногвардейского полка. Он в  отличнейшем
расположении духа. Мне кажется, он ждет какого-то  назначения,  но  маменька
страшно волнуется, боится, что его снова пошлют в чужие края.
     - Ваш брат отправился вместе с  моим  в  школу  Чартер-Хаус,  навестить
нашего младшего братишку. Похоже, оба  мои  братца  станут  священниками,  -
продолжает мисс Тео. Не  прерывая  беседы,  она  усердно  работает  иголкой,
подрубая край какой-то мужской одежды. В прошлом столетии  молодые  дамы  не
стыдились ни шить мужские рубашки, ни публично о них упоминать. Прошу понять
меня правильно, я не хочу сказать, что от этого простого занятия и  простого
разговора они становились лучше или хуже, и вовсе не стремлюсь к тому, чтобы
вы, моя дорогая, стряпали пудинги, а я чистил сапоги.
     - Так, значит, Гарри уже был здесь?
     - Он часто бывает у нас, почти каждый день, - с  улыбкой  говорит  Тео,
глядя Джорджу в глаза. - Бедняжка! Ему  с  нами  приятнее,  чем  в  светских
салонах, где его теперь, когда он сам перестал быть светским  львом,  больше
знать не хотят. А вы почему не жалуете великосветское общество и не  бываете
на скачках и в кофейнях, мистер Уорингтон?
     -  Разве  мой  брат  извлек  такую  пользу  от  посещения   всех   этих
увеселительных мест и от дружбы с разными  важными  лицами,  чтобы  мне  ему
подражать?
     - Посетили бы хоть сэра Майлза Уорингтона. Я  знаю,  он  примет  вас  с
распростертыми объятиями. Миледи наведалась сегодня  утром  к  нам  в  своем
портшезе, и послушали бы вы, какие она вам расточала похвалы:  она  заявила,
что вы так или иначе должны занять высокое положение. Его высочество  герцог
очень хорошо отзывался о вас, говорила  она.  Вы  не  забудете  нас,  мистер
Уорингтон, после того, как станете высоким лицом?
     - Если я стану "высоким лицом", то, разумеется, забуду, мисс Ламберт.
     - Вот как! Ну, мистер Джордж, в таком случае...
     - Мистер Джордж?
     - - В присутствии папеньки и  маменьки  мы,  конечно,  можем  отбросить
"мистера", - в некоторой растерянности говорит Тео, отворачиваясь к окну.  -
И чем же вы занимались, сэр? Читали книги или работали над вашей  трагедией?
А какая это будет трагедия? Такая, какие  любим  мы,  которая  заставит  нас
плакать, или такая, какие любите вы и которая будет нагонять на нас страх?
     - В ней много убивают, но, боюсь,  не  очень  много  плачут.  Мне  мало
приходилось иметь дело с женщинами, и я их плохо знаю. Признаться, все,  что
я описываю, взято из книг, а иной раз я,  как  все  молодые  люди,  подражаю
стихам других авторов, которые когда-то читал.  Женщины  обычно  не  склонны
вести со мной беседу. Говорят, что у меня саркастический склад ума, а им это
не по вкусу.
     - Может быть, вы просто не слишком старались им понравиться? - краснея,
спросила мисс Тео.
     - Я прогневил вас вчера вечером, - конечно, прогневил, я знаю.
     - Да, я рассердилась, но не очень, а потом я поняла, что была неправа.
     - Вы хоть немножко думали обо мне, после того как мы расстались, Тео?
     - Да, Джордж...  я  хотела  сказать,  мистер...  Ну.  впрочем,  хорошо,
Джордж!.. Я подумала, что вы и папенька правильно судите об этой  пьесе,  и,
как вы сказали, то, что  нас  растрогало  -  это  не  настоящие  чувства,  а
какое-то притворство. Но я, право, не знаю, хорошо это или плохо - так  ясно
и отчетливо все понимать?  Мы  с  Этти  решили,  что  впредь  будем  гораздо
осторожнее восхищаться  трагедиями.  Так  что,  когда  настанет  ваш  черед,
берегитесь! А как, кстати, она называется, ваша трагедия?
     - Она еще не получила крещения. Не согласитесь ли вы быть  ее  крестной
матерью? Героиню пьесы зовут...
     Но в эту минуту появляются миссис Ламберт и мисс Этти, возвратившиеся с
прогулки, и маменька с порога начинает восклицать: какая неожиданность,  она
никак не предполагала, что мистер Уорингтон посетит их  сегодня!..  То  есть
она думала, как было бы хорошо, если бы он пришел... Словом, это очень  мило
с его стороны - наведаться к ним, и вчерашнее представление  и  ужин  -  все
было восхитительно, только у Тео немножко разболелась сегодня утром голова.
     - Теперь ей, наверно, уже лучше, маменька, - говорит мисс Этти.
     - Право, моя дорогая, это вообще были совершеннейшие пустяки, как  я  и
объяснила маменьке, - восклицает мисс Тео, тряхнув волосами.
     После этого  разговор  перекинулся  на  Гарри.  Он  очень  мрачен.  Ему
необходимо чем-то заняться. Он все время ходит в Военную кофейню и без конца
изучает войны короля Прусского. Ему не следовало оставаться в Лондоне  после
того,  что  случилось.  Он  ничего  не  говорит,  но  по  всему  видно,  как
сокрушается он по поводу своей попусту растраченной жизни и  как  болезненно
ощущает свою теперешнюю зависимость. Это видно хотя бы из того, что он  стал
избегать прежних знакомых и перестал бывать в тех местах, которые так  часто
посещал. А проходя с Джоном  Ламбертом  мимо  гвардейцев  у  Сент-Джеймского
дворца, он сказал Джеку: "Почему бы мне тоже не стать солдатом?  Я  не  ниже
ростом, чем этот малый, и не хуже всякого  другого  могу  палить  из  ружья.
Однако я не в состоянии заработать и шести пенсов в день.  Пустил  по  ветру
свое состояние, а теперь объедаю брата. Он лучший из всех братьев на  земле,
но тем постыдней жить на его счет. Только ты не говори  этого  моему  брату,
Джек Ламберт!"
     - И мой мальчик пообещал молчать, - заявила миссис Ламберт.
     Само собой разумеется, дочек не  было  в  комнате,  когда  их  маменька
держала эту речь перед  Джорджем  Уорингтоном.  Он  же,  со  своей  стороны,
сказал,  что  послал  матушке  письмо  и  сообщил  следующее:  половина  его
наследства, - а если потребуется, то и другая половина, - к услугам Гарри, и
он может купить себе на эти деньги офицерский чин  или  использовать  их  на
какое-либо полезное дело, которое даст  ему  в  руки  занятие  или  позволит
добиться более высокого положения в обществе.
     - Да, у Гарри добрый брат, ничего не скажешь. Так будем надеяться,  что
и ему улыбнется счастье, - со вздохом произнесла миссис Ламберт.
     - Датчане всегда тут как тут, pour qui sait attendre, - сказал  Джордж,
понизив голос.
     - Как! Вы слышали? Ах, Джордж! Наша Тео...  просто...  Впрочем,  бог  с
ней, оставим это, Джордж Уорингтон, - воскликнула  чувствительная  маменька,
смахнув слезу. - Фу! Сейчас вы опять поднимете меня на смех, как  тогда,  во
время представления.
     А мистер  Джордж  тем  временем  обдумывал  про  себя  маленький  план,
который, по его мнению, должен был  помочь  Гарри.  После  того  как  Джордж
представлялся его королевскому высочеству в  Кенсингтонском  дворце,  многие
лица, в том числе и его друг генерал  Ламберт,  не  раз  говорили  ему,  что
герцог осведомлялся о нем  и  спрашивал,  почему  этот  молодой  человек  не
присутствовал при его  утреннем  выходе.  Возможно  ли  не  откликнуться  на
подобное приглашение, когда оно  исходит  от  августейшего  лица!  И  мистер
Ламберт, сговорившись со своим юным другом, назначил день, когда они  должны
были отправиться на Пэл-Мэл во дворец его королевского высочества.
     Когда наступил черед Джорджа склониться в поклоне, принц проявил особую
благосклонности: он поговорил с мистером Уорингтоном  о  войне  и  о  походе
Брэддока  и,  по-видимому,  остался  очень  доволен  умом   и   скромностью,
проявленными молодым человеком в этой беседе. Неудачу похода Джордж приписал
отчасти внезапности нападения и растерянности, но более  всего  -  различным
помехам, чинимым алчным, своекорыстным и неблагодарным населением колоний по
отношению к королевским войскам, прибывшим, чтобы встать на его защиту.
     - Если бы мы могли быть там на месяц раньше, сэр, наша маленькая  армия
не потерпела бы поражения, и форт, без сомнения, был бы наш, - сказал мистер
Уорингтон, и его королевское высочество полностью с этим согласился.
     - Мне говорили, сэр, что вам удалось спастись главным образом благодаря
знанию французского языка, - благосклонно заметил герцог.
     Мистер Уорингтон со свойственной ему скромностью пояснил, что в  юности
он бывал во французских колониях и имел возможность изучить язык.
     Его высочество, умевший быть чрезвычайно любезным, когда бывал в  духе,
и обладавший большим чувством юмора,  соблаговолил  даже  спросить,  у  кого
изволил  мистер  Уорингтон  обучаться  языку,  и  заметил,  что   по   части
произношения самыми лучшими педагогами, несомненно, являются француженки.
     Молодой виргинец с  поклоном  отвечал  на  это,  что  ему  не  подобает
перечить его высочеству, после чего герцог соизволил  в  шутку  назвать  его
продувным малым.
     Мистер Уорингтон почтительнейше промолчал, а его  высочество  продолжал
все так же благосклонно:
     - Я намерен безотлагательно выступить в поход  против  французов,  кои,
как вам известно, угрожают неприкосновенности колоний его величества. Если у
вас есть охота участвовать в моем походе,  ваше  знание  французского  языка
может  оказаться  весьма  полезным,  и  я  надеюсь,  что  нам  больше  будет
сопутствовать удача, чем бедняге Брэддоку.
     Тут взоры всех присутствующих обратились на молодого человека, которому
была оказана столь высокая милость со стороны столь высокого лица.
     И тогда мистер Джордж  решил,  что  теперь  ему  представляется  случай
произнести самую умную и достойную из своих речей.
     -  Сэр,  -  сказал  он,  -  ваше  королевское  высочество  оказало  мне
величайшую честь, сделав столь лестное для меня предложение, но...
     - Но? Как это понимать, сэр? - сказал принц, оторопело глядя на него.
     - Но дело в том, что я уже занялся  изучением  права  в  Темпле,  чтобы
приобрести знания, которые помогут мне быть полезным у себя на родине.  Если
раны, полученные мной на службе отечества, позволяют мне надеяться  на  вашу
доброту, я осмелюсь покорнейше просить вас разрешить  моему  брату,  который
знает французский язык не хуже меня и куда более искусен в  военном  деле  и
более отважен и силен, послужить вашему высочеству, вместо того, который...
     - Довольно, довольно, сэр, - воскликнул по праву разгневанный  монарший
сын. - Что это значит? Я оказал вам милость, а вы хотите уступить ее  брату?
Придется вам подождать, сэр, пока я не предложу ее вам снова! -  И  с  этими
словами принц повернулся спиной к мистеру Уорингтону  так  же  стремительно,
как  несколько  месяцев  спустя  суждено  ему  было  повернуться  спиной   к
французскому войску.
     - Ах, Джордж, Джордж! Хорошенькую ты заварил кашу! -  вздохнул  генерал
Ламберт, возвращаясь со своим молодым другом пешком домой.


        ^TГлава LXI,^U
     в которой его высочество забирается на холм и тут же спускается обратно

     Мы вполне разделаем  благоговейное  негодование,  которое,  несомненно,
испытают все верноподданные британцы, когда прочтут о том, что позволил себе
мистер Джордж Уорингтон по отношению к  любезному  и  великодушному  принцу,
возлюбленному сыну  лучшего  из  монархов  и  главнокомандующему  британской
армии.  Какой  несказанной  милостью  позволил  себе  этот  молодой  человек
пренебречь! Какую возможность продвижения по службе отверг! Уилл Эсмонд, чей
язык никогда не был скуп на богохульства, употребил самые крепкие  словечки,
обсуждая поступок кузена, и  выразил  удовлетворение  по  поводу  того,  что
проклятый виргинец сам вырыл себе яму. Каждый дикарь имеет  право  сам  себя
скальпировать, если  ему  припала  охота,  заявил  кузен  Каслвуд.  Впрочем,
снисходительно добавил он, очень может быть, что  кузен  Уорингтон  был  так
оглушен боевыми кличами во время похода Брэддока, что потерял всякий вкус  к
сражениям. Мистер Уилл ликовал: сначала младший брат себя сгубил, а теперь и
старший последовал его примеру. При первой же с ним встрече, говорил  мистер
Уилл, он выскажет этому Джорджу все, что о нем думает.
     - Ну, если  тебе  вздумается  оскорбить  Джорджа,  то  советую  сначала
убедиться в том, что поблизости нет его братца  Гарри!  -  воскликнула  леди
Мария, вызвав этим новую лавину проклятий