с
ошибкой, но теперь я научился писать его правильно.
     - Каким же образом, сударь?
     - Мне кажется - глядя на вас, кузина. - И с этими словами мистер  Гарри
отвесил ее милости низкий поклон, и на его щеках вновь расцвели розы, словно
он с поклоном предложил ей букет.


        ^TГлава XIX,^U
     содержащая как Любовь, так и Удачу

     Когда члены семьи вновь собрались за обеденным столом, на лице  госпожи
Бернштейн не было заметно ни малейшего неудовольствия, и  она  держалась  со
всеми, в том числе и с Гарри, очень ласково и  сердечно.  На  этот  раз  она
похвалила повара и сказала, что фрикасе превосходно и что нигде  не  водится
таких угрей, как в каслвудских рвах; она не согласилась, будто  вино  отдает
пробкой, и не пожелала даже слушать о том, чтобы  откупорили  новую  бутылку
для такой никому не нужной старухи, рак  она;  а  когда  была  подана  новая
бутылка, предложила тост за здоровье  госпожи  Эсмонд-Уорингтон  и  выразила
надежду, что Гарри заручился разрешением  своей  матушки  привезти  с  собой
назад в Виргинию жену-англичанку. Он, конечно, не помнит свою бабушку -  ее,
баронессы  Бернштейн,  милую  маменьку?  И  баронесса  принялась  развлекать
общество рассказами про свою мать, про ее  красоту  и  благочестие,  про  ее
счастливую жизнь со вторым мужем, хоть она и была намного старше  полковника
Эсмонда. Она слышала, что  это  была  чудесная  пара.  Их  взаимной  любовью
восхищалась вся страна. Так как же после этого можно  говорить  о  том,  что
разница  в  возрасте  супругов  имеет  хоть  какое-нибудь  значение?  Миледи
Каслвуд, ее сын и дочь хранили молчание все время,  пока  госпожа  Бернштейн
продолжала болтать. Гарри был вне себя от  восторга,  а  Мария  недоумевала.
Лорд Каслвуд старался отгадать, какой  неожиданный  каприз  или  хитрый  ход
кроется за этим необычайным добродушием  его  тетушки,  однако  не  позволил
появиться на своем лице и тени озабоченности или  сомнения,  и  оно  хранило
выражение полнейшего удовольствия. Веселое настроение баронессы заразило все
общество: никто из сидевших за столом не был обойден и должен был  выслушать
от нее любезность. Когда после какого-то комплимента но адресу мистера Уилла
этот прямодушный юноша выразил удивление и радость по поводу такой  перемены
в тетушке, она откровенно призналась:
     - Мила, мой дорогой? О, разумеется! Я  хочу  помириться  с  вами  после
того, как была чрезвычайно груба б каждым из вас сегодня утром. Когда я была
маленькой девочкой и жила здесь с  родителями,  мне  помнится,  я  поступала
точно так же. Нашалив утром, вечером я всячески ластилась к  ним.  Я  помню,
как в этой самой комнате за этим самым столом - о, много сотен лет назад!  -
я вот так же ласкалась к отцу, матери и твоему деду, Гарри Уорингтон;  а  на
ужин были угри, как сегодня, - именно блюдо с угрями и привело мне на память
эту сцену, Я была такой же своевольной и капризной в  тот  день,  когда  мне
было семь лет, как и сегодня, когда мне семьдесят, а посему  я  признаюсь  в
своих грехах и прошу прощения, как подобает хорошей девочке.
     - Отпускаю их вам все,  ваша  милость,  -  воскликнул  капеллан,  также
сидевший за столом.
     - Но вашему преподобию неизвестно, какой раздражительной и злой я была.
Я выбранила мою сестрицу Каслвуд, я выбранила ее детей, накинулась на  Гаррв
Уорингтона - и все только потому, что он не  захотел  по  ехать  со  мной  в
Танбридж-Уэлз.
     - Но я хочу поехать, сударыня. Я буду  сопровождать  вас  с  величайшим
удовольствием, - сказал мистер Уортон.
     - Видите, господин капеллан, какие они все добрые,  почтительные  дети.
Это я была сердитой и придирчивой.  Я  обошлась  с  ними  попросту  жестоко.
Мария, прошу тебя прощения, моя милая.
     - Право, сударыня, вы меня ничем не обидели! - ответила Мария смиренной
просительнице.
     - Нет-нет, дитя, очень обидела. Сама себе наскучив, я сказала тебе, что
твое общество мне скоро наскучит. Ты предложила поехать со мной в  Танбридж,
а я ответила тебе грубым отказом.
     - Ах, сударыня, если вы нездоровы и мое присутствие вам тягостно...
     - Нисколько не тягостно! Ты сказала, что готова  поехать,  и  это  было
очень мило с твоей стороны. И я решительным образом молю, прошу,  настаиваю,
требую, приказываю, чтобы ты поехала.
     Милорд наполнил свою рюмку и отпил вино.  Вид  у  его  сиятельства  был
самый невинный. Так вот, значит, зачем разыгрывалась вся эта комедия!
     - То, что может доставить удовольствие  тетушке,  для  меня  величайшая
радость, - сказала Мария, стараясь придать своему лицу счастливое выражение.
     - Ты должна погостить у меня, дорогая, а я обещаю  быть  хорошей  и  не
приходить в дурное настроение. Милый граф, ты уступишь  мне  на  время  твою
сестру?
     - Леди Мария Эсмонд уже в том возрасте, когда подобные разрешения ей не
нужны, - ответил милорд с поклоном. - Если кто-нибудь из нас может быть  вам
полезен, сударыня, вам достаточно только сказать об этом.
     Истолковать же эту фразу следовало так: "Черт бы  побрал  старуху!  Она
увозит Марию, чтобы разлучить ее с виргинцем!"
     - Ах, как приятно будет пожить в Танбридже! - вздохнула леди Мария.
     - Мистер  Сэмпсон  будет  вместо  тебя  навещать  матушку  Дженкинс,  -
продолжал милорд.
     Гарри чертил пальцем по столу. Какие восторги еще совсем недавно сулило
ему будущее! Какие прогулки рисовало ему воображение, какие поездки  верхом,
какие  бесконечные  разговоры,  какие  восхитительные   живые   изгороди   и
пленительные уединенные беседки, какие часы  над  нотными  тетрадями,  какой
лунный свет, какое нежное воркование! Да, этот  день  был  уже  близок.  Все
должны были уехать: миледи Каслвуд - к друзьям, госпожа Вернштейн - на воды,
и он остался бы наедине со своей божественной чаровницей - наедине с ней и с
неизъяснимой радостью! Мысль о подобном счастье сводила его с ума.  Все  они
уедут. Он останется один в раю - будет сидеть у ног этого  ангела,  целовать
край этого белого платья. О, боги, такое  блаженство  было  слишком  велико,
чтобы сбыться. "Я знал, что этого не будет, - думал бедный Гарри, - Я  знал,
что-нибудь произойдет и ее у меня отнимут".
     - Но ты проводишь нас в Танбридж, племянник Уорингтон, чтобы на нас  не
напали разбойники, - сказала госпожа де Бернштейн.
     Гарри Уорингтон всеми силами души надеялся, что никто не  заметил,  как
он покраснел. Он попытался говорить твердым и  ровным  голосом.  Да,  он  их
проводит, и они могут не страшиться  никаких  опасностей.  Опасности!  Гарри
чувствовал, что был бы только рад им. Он сразил бы десять тысяч разбойников,
посмей они приблизиться к экипажу его возлюбленной! Но, как бы то  ни  было,
он будет ехать рядом с этим экипажем и иногда  видеть  в  окошке  ее  глаза.
Пусть он не сможет говорить с  ней,  но  он  будет  подле  нее.  Вечером  на
постоялом дворе он будет пожимать несравненную  ручку,  а  утром  она  будет
опираться на его локоть, когда он поведет ее  к  карете.  До  Танбриджа  они
будут ехать целых два дня, и, наверное, день или два он пробудет там.  Разве
приговоренный к смерти не бывает рад даже двум-трем дням отсрочки?

     Как видите, мы лишь  намекнули  на  душевное  состояние  мистера  Гарри
Уорингтона, но не стали ни подробно его описывать,  ни  измерять  ту  пучину
глупости, в которую погрузился  бедный  дурачок.  Некоторые  юнцы  переносят
недуг любви легко и спокойно. Другие, подхватив эту  болезнь,  находят  свою
гибель или, все-таки оправившись, хранят ее следы до могилы или до  глубокой
старости.  Я  считаю,  что  нечестно  записывать  слова  молодого  человека,
бредящего в жару этой лихорадки. Пусть он влюблен  в  женщину  вдвое  старше
его, но разве нам всем не приходилось читать о юноше,  покончившем  с  собою
из-за роковой страсти к мадемуазель Нинон де Ланкло, которая, как оказалось,
была его бабушкой? Пусть ты и стал  настоящим  ослом,  юный  виргинец  Гарри
Уорингтон! Но разве в Англии больше никто не кричит по-ослиному? Так лягайте
и поносите его те, кому ни разу не довелось испустить ослиный рев, но будьте
снисходительны  к  нему  вы,  честные  пожиратели   репейников.   Длинноухие
сотрапезники, примите дружески собрата-осла!
     - Ты побудешь с нами день-другой  в  Танбридже,  -  продолжала  госпожа
Бернштейн. - Поможешь нам  устроиться  на  квартире,  а  потом  вернешься  в
Каслвуд стрелять куропаток  и  заниматься  всеми  теми  прекрасными  вещами,
которые ты изучаешь вместе с милордом.
     Гарри поклонился в знак согласия. Целая  неделя  небесного  блаженства!
Значит, жизнь еще не совсем пуста и никчемна.
     - А так как на водах, несомненно, собралось большое общество,  я  смогу
представить тебя многим людям, - милостиво добавила баронесса.
     - Общество! А! Мне не нужно никакого  общества,  -  со  вздохом  сказал
Гарри. - То есть я хочу сказать, что  мне  будет  вполне  достаточно  вашего
общества и общества леди Марии, - добавил он пылко, и, без сомнения,  мистер
Уилл подивился вкусу своего кузена.
     Так как эта ночь оказалась последней, которую кузену Гарри предстояло в
этот приезд провести под каслвудским кровом, кузен Уилл  заметил,  что  ему,
его преподобию и Уорингтону не мешает встретиться  в  спальне  последнего  и
рассчитаться, против  чего  Гарри,  порядочно  выигравший  у  вышеупомянутых
джентльменов, отнюдь не возражал. И вот, когда дамы удалились  на  покой,  а
милорд, как было у него в обычае, ушел к себе, трое джентльменов собрались в
маленькой комнате Гарри  перед  чашей  пунша,  обычной  полуночной  подругой
Уилла.
     Однако у Уилла был свой способ расчета: он достал две новые колоды карт
и предложил Гарри сыграть на весь свой долг, чтобы либо  удвоить  его,  либо
полностью отыграться. У бедняги капеллана наличных было  не  больше,  чем  у
младшего брата лорда Каслвуда.  Гарри  же  вовсе  не  хотелось  забирать  их
деньги. Разве мог он причинить страдание брату своей обожаемой Марии и  дать
повод кому-либо из ее близких усомниться в его великодушии  и  щедрости?  Он
готов дать им реванш, как они желают. Он будет играть с ними до полуночи,  а
ставки они пусть назначают, какие им угодно. И  вот  они  взялись  за  дело:
загремели кости в стаканчике, были стасованы и сданы карты.
     Весьма вероятно, что Гарри вовсе не думал о картах. Весьма вероятно, он
думал: "Сейчас моя любимая сидит, распустив свои прекрасные золотые  волосы,
и над ними хлопочет горничная. Счастливая горничная! А теперь она опустилась
на колени, моя святая, и возносит молитвы к небесам, где  пребывают  ангелы,
подобные ей. А теперь она опочила за атласными занавесками. Да  благословит,
да благословит ее бог!"
     - Вы удваиваете? Я прикуплю две карты  к  моим  обеим.  Благодарю  вас,
довольно... десятка... и еще? Дама - два раза чистые двадцать одно, и раз вы
удвоили, так, значит, вы должны мне...
     Могу себе представить, как мистер Уильям разражался проклятиями, а  его
преподобие - горькими сетованиями по поводу везенья  молодого  виргинца.  Он
выигрывал,  потому  что  не  стремился  выиграть.  Фортуна,  эта  бесстыдная
кокетка, улыбалась ему, потому что он думал о другой богине, возможно, столь
же неверной. Вероятно, Уилл и  капеллан  старательно  увеличивали  ставки  в
надежде, что богатый виргинец хочет дать  им  полностью  отыграться.  Однако
Гарри Уорингтон ни о чем подобном не помышлял. У себя в Виргинии он играл  в
подобные игры сотни раз (откуда мы можем сделать вывод, что  он  скрывал  от
своей благородной матушки очень многие подробности своей жизни)  и  научился
не только играть, "но и платить. А всегда  честно  расплачиваясь  со  своими
друзьями, он ожидал того же и от них.
     - Да, удача как будто и впрямь на моей стороне, кузен, -  сказал  он  в
ответ на угрюмые проклятия Уилла, - и я вовсе не хочу ею злоупотреблять,  но
ведь не думаете же вы, что я буду полным дураком и вовсе от нее откажусь?  У
меня уже накопилось много ваших векселей. Если мы будем играть и дальше, то,
с вашего соизволения, только на наличные или же если не  на  деньги,  то  на
какие-нибудь ценности.
     - Вот вы, богачи, всегда так, - проворчал Уилл. - Никогда не  дадите  в
долг без обеспечения и всегда выигрываете, потому что вы богаты.
     -  Право,  кузен,  вы  что-то  слишком  часто  попрекаете   меня   моим
богатством. У меня хватает денег на мои нужды и на моих кредиторов.
     - Ах, если бы каждый из нас мог сказать  о  себе  то  же!  -  простонал
капеллан. - Как были бы счастливы и мы и заимодавцы! Так  что  же  мы  можем
поставить, чтобы и дальше играть с нашим  победителем?!  Ах  да,  мое  новое
облачение, мистер Уорингтон. Согласны вы поставить против него пять  фунтов?
Если я проиграю, то смогу проповедовать и в старом. Постойте-ка! У меня ведь
есть еще "Проповеди" Иоанна Златоуста, "Мученики" Фокса и "Хроники" Бейкера,
а также корова с теленком. Что вы поставите против них?
     -  Вексель  кузена  Уилла  на  двадцать  фунтов,  -  воскликнул  мистер
Уорингтон, доставая один из этих документов.
     - Ну, так я поставлю мою вороную кобылу, но только не  против  векселей
вашей чести, а против наличных.
     - И я поставлю своего коня. Против шестидесяти фунтов! - крикнул Уилл.
     Гарри принял ставки обоих джентльменов. Через десять минут  и  1сонь  и
вороная кобыла переменяли владельца. Кузен Уилл принялся  сыпать  еще  более
яростными проклятиями. Священник швырнул на пол парик, соперничая  со  своим
учеником в громогласности сквернословия.  Мистер  Гарри  сохранял  полнейшее
спокойствие и не чувствовал ни малейшей радости по  поводу  своего  триумфа.
Они хотели, чтобы он играл с ними, и он согласился. Он знал, что  непременно
выиграет. "О возлюбленный дремлющий ангел! - думал  он.  -  Как  могу  я  не
верить в победу, если ты ласкова со мной!"
     Он устремил взгляд на окно по ту сторону двора - на  окно  ее  спальни,
как ему было известно. Его жертвы еще не успели перейти через двор, а он уже
забыл про их стенания  и  проигрыш.  Ведь  вон  под  той  сияющей  трепетной
звездой, за окном, в котором  мерцает  ночник,  покоится  его  радость,  его
сердце, его сокровище!


        ^TГлава XX^U
     Facilis descensus {Легок спуск (лат.).}

     В своем недавно упомянутом романе добрый епископ Камбрейский  описывает
неутешное горе Калипсо из-за отъезда Одиссея, но я не помню,  обмолвился  ли
он хоть словом  о  страданиях  камеристки  Калипсо,  когда  та  прощалась  с
камердинером Одиссея. Слуги, наверное, вместе проливали слезы где-нибудь  на
кухне, пока господин и госпожа обменивались последним отчаянным  поцелуем  в
гостиной; они,  наверное,  обнимались  в  кубрике,  пока  сердца  их  хозяев
разрывались  от  тоски  в  капитанской  каюте.  Когда  колокол  прозвонил  в
последний раз и помощник  Одиссея  рявкнул:  "Провожающих  просят  сойти  на
берег!", Калипсо и ее служанка, наверное, обе прошли по  одним  сходням;  их
сердца одинаково сжимались, а из глаз  струились  слезы,  и  обе,  наверное,
махали  с  набережной  носовыми  платками  (весьма  различавшимися  ценой  и
материей) своим друзьям на уплывающем судне, а толпа на берегу и команда  на
борту  корабля  кричали  "гип-гип  ура!"  (то  есть  какое-нибудь  греческое
напутствие такого же рода) в честь отправляющихся в плаванье. Но важно одно;
если  Калипсо  ne  pouvait  se  consoler  {Не  могла  утешиться  (франц.).},
горничная Калипсо ne pouvait se consoler non plus {Тоже не  могла  утешиться
(франц.).}. Им пришлось пройти по одним и тем же  сходням  горя  и  испытать
одну и ту же боль разлуки. Пусть, вернувшись домой, они прижимали  к  глазам
носовые платки разной цены и из разной материи,  но,  без  сомнения,  слезы,
которые одна проливала в своих мраморных апартаментах, а другая в  такой  же
людской, были равно солоны и обильны.
     Не только Гарри Уорингтон покидал  Каслвуд,  сраженный  любовью,  но  и
Гамбо расставался с указанным кровом, став добычей той  же  дивной  страсти.
Его остроумие, светские  дарования,  неизменная  веселость,  его  таланты  в
области танцев, стряпни и музыки завоевали  сердца  всей  женской  прислуги.
Кое-кто из мужчин, возможно, питал к нему ревнивую зависть, но дамы все были
покорены. В те дни Англия еще  не  знала  того  неприязненного  отношения  к
бедным чернокожим, которое появилось с тех пор у людей с  белой  кожей.  Их,
пожалуй, не считали  равными  белым,  но  все  относились  к  ним  с  полной
терпимостью и снисходительным сочувствием, а женщины, без сомнения,  с  куда
более великодушной добротой.  Когда  Ледьярду  и  Парку  в  Краю  Чернокожих
грозила гибель от рук мужчин, разве не встречали они у черных женщин жалость
и сочувствие? Женщины всегда добры к нашему полу. К каким только  (духовным)
неграм они не питают  нежности?  Каких  только  (нравственных)  горбунов  не
обожают? Каких только прокаженных, каких идиотов, каких  тупиц  и  уродливых
чудовищ (я выражаюсь  фигурально)  не  ласкают  они  и  не  лелеют?  Женщины
расточали Гамбо ту же доброту, что и многим другим  людям  ничуть  не  лучше
его, - отъезду виргинского слуги радовалась только мужская половина людской.
Жаль, что я не был свидетелем этого отъезда!  Жаль,  что  я  не  видел,  как
Молли, младшая горничная, еще до зари тайком пробирается в  цветник  нарвать
грустный маленький букетик! Жаль, что я  не  видел,  как  Бетти,  судомойка,
отрезает один из своих пышных каштановых локонов в надежде обменять  его  на
курчавый залог верности с макушки младого Гамбо. Разумеется, он сообщил, что
он - regum progenies, потомок царей ашанти. В Кафрарии,  Ирландии  и  других
местах, где сейчас обитают наследственные голодранцы, в древности, вероятно,
было необыкновенно много этих могучих владык, судя  по  количеству  их  ныне
здравствующих потомков.
     В то утро, на которое госпожа де Бернштейн назначила свой  отъезд,  вся
многочисленная каслвудская прислуга толпилась у  окон  и  в  коридорах:  кто
стремился в последний раз увидеть лакеев ее милости  и  неотразимого  Гамбо,
кто желал проститься с камеристкой ее милости, и  все  надеялись  подстеречь
баронессу и ее племянника с тем, чтобы получить от них чаевые,  на  которые,
по обычаю тех дней, гости не скупились. И госпожа Бернштейн  с  Гарри  щедро
вознаградили ливрейное общество, джентльменов в черных кафтанах  и  жабо,  а
также рой бесчисленных служанок. Каслвуд был приютом юности баронессы, а  ее
простодушный Гарри не только жил в доме без всяких расходов,  но  и  выиграл
лошадей и деньги (вернее, векселя) у своего кузена и злополучного капеллана,
так что, будучи щедрым по натуре, он  счел  возможным  дать  в  час  отъезда
полную волю своим природным склонностям. "Я знаю,  -  думал  он,  -  матушке
будет приятно, что я достойно вознаградил всех служителей  семьи  Эсмондов".
Поэтому он раздавал золотые монеты направо и налево, словно  и  вправду  был
так богат, как утверждал Гамбо. Никто не отошел от него с пустыми руками. От
мажордома до чистильщика сапог - для всех у мистера Гарри нашелся прощальный
дар. Он вручил кое-что на память о себе и суровой экономке в ее бельевой,  и
дряхлому  привратнику  в  сторожке.  Когда  человек  влюблен,  можно  только
удивляться,  какой  нежностью  он  проникается  ко  всем,  кто  имеет   хоть
какое-нибудь отношение к предмету его страсти. Он заискивает у горничных; он
любезен с дворецким; он  внимателен  к  лакею;  он  выполняет  поручения  ее
сестер; он снабжает советами  и  деньгами  ее  младшего  брата-студента;  он
гладит собачек, которым при других обстоятельствах дал бы хорошего пинка; он
улыбается древним анекдотам, которые вызвали бы у  него  только  зевоту,  не
рассказывай их ее папенька; он пьет сладкий портвейн, за который  у  себя  в
клубе проклял бы и секретаря, и  всех  старейшин;  он  мил  даже  с  желчной
тетушкой, старой девой; он отбивает такт,  когда  прелестная  малютка  Фанни
барабанит на фортепьяно единственную известную ей