Гарри был бы лучшим солдатом, чем я, но в  конце
концов это мой долг!
     - Твой долг - оставаться дома! - заявила Маунтин, топнув ногой.
     - Но почему об этом не сказала матушка, когда мы  только  что  все  это
обсуждали?
     - Ваша матушка!  -  произнесла  Маунтин  с  наигорчайшим  сардоническим
смешком. - Ваша матушка, мой бедный мальчик!
     - Что означает твой горестный вид, Маунтин?
     - А  может  быть,  ваша  матушка  хочет,  чтобы  ты  уехал,  Джордж!  -
продолжала миссис Маунтин, покачивая  головой.  -  Может  быть,  мой  бедный
обманутый мальчик, вернувшись, ты найдешь тут отчима.
     - О чем ты говоришь? - воскликнул Джордж,  и  кровь  прихлынула  к  его
щекам.
     - Или, по-твоему, я слепа и не вижу, что здесь  творится?  Голубчик,  я
ведь уже говорила тебе, что полковнику Вашингтону нужна богатая жена.  Когда
ты уедешь, он сделает предложение твоей матери, и, вернувшись,  ты  узнаешь,
что он стал здесь  хозяином.  Вот  почему  ты  не  должен  уезжать,  бедный,
несчастный, простодушный мальчик! Разве ты не видишь, как она его любит? Как
с ним носится? Как всегда его расхваливает и тебе, и Гарри, и всем, кто сюда
приезжает?
     - Но ведь он тоже идет в поход! - возразил Джордж.
     - В брачный поход, голубчик, - стояла на своем вдова прапорщика.
     - Да нет же! Сам генерал  Брэддок  сказал  мне,  что  мистер  Вашингтон
согласился стать его адъютантом.
     - Уловка! Уловка, чтобы отвести  тебе  глаза,  бедный  мой  мальчик,  -
вскричала Маунтин. - Его ранят, и он вернется - вот увидишь, так и будет.  У
меня есть доказательство, что я говорю правду... доказательство,  написанное
его собственной рукой, - вот посмотри! - С этими  словами  она  извлекла  из
кармана исписанный лист бумаги, и Джордж узнал хорошо ему  известный  почерк
мистера Вашингтона.
     - Откуда у тебя этот листок? - спросил Джордж, побелев.
     - Я... я нашла его в спальне майора, - смущенно ответила Маунтин.
     - Ты читаешь частные бумаги нашего гостя? Стыдись! - воскликнул Джордж.
- Я не стану этого читать. - И он швырнул листок в горящий камин.
     - Это была случайность, Джордж. Я нечаянно прочла. Даю тебе  слово.  Ты
ведь знаешь, что комната майора предназначена для  губернатора  Динуидди,  а
парадную спальню готовят для генерала Брэддока, и мы ждем уж не знаю сколько
гостей, и мне нужно было перенести вещи, которые майор вечно оставляет  тут,
- он уже ведет себя здесь словно у себя дома, - в его новую комнату, и  этот
листок выпал из его бювара, а я случайно увидела, что в нем, и решила тогда,
что мой долг - прочесть все до конца.
     - О да, ты ведь мученица долга, Маунтин!  -  мрачно  сказал  Джордж.  -
Наверное, жена Синей Бороды полагала, что, подглядывая в замочные  скважины,
она исполняет свой долг.
     - Я в жизни не подглядывала в замочные скважины,  Джордж!  Стыдно  тебе
говорить так! Ведь я растила тебя, лелеяла и нянчила, как мать,  просиживала
над тобой ночи, когда ты болел, вот на этих руках переносила тебя с  кровати
на софу. Нет, сударь, нечего сейчас их гладить! Твоя милая Маунтин,  как  бы
не так! И слушать ничего не хочу. Ты злишься, ругаешься и  обижаешь  меня  -
ту, кто любит тебя, точно твоя мать... Твоя мать? Ах, если бы она тебя  хоть
вполовину так любила! Все вы не знаете, что такое благодарность. Мой  мистер
Маунтин был негодяем, и вы все такие же.
     В камине  едва  тлели  два  полена,  и,  без  сомнения,  Маунтин  сразу
заметила, что упавшей в золу бумаге не грозит никакая опасность, не  то  она
выхватила  бы  злополучный  листок,  рискуя  обжечь  руки,  и  только  потом
разразилась бы вышеприведенной оправдательной речью. Быть может, Джордж  был
поглощен своими горькими мыслями, а может быть, ревность взяла  в  нем  верх
над всеми остальными чувствами, но как бы то  ни  было,  он  не  помешал  ей
теперь нагнуться и поднять листок.
     - Поблагодари свою  счастливую  звезду,  голубчик,  что  я  спасла  это
письмо,  -  воскликнула  Маунтин.  -  Смотри!  Вот  его  собственные  слова,
написанные четко, словно стряпчим. Не моя вина, что он их написал,  а  я  их
нашла. Прочти и убедись сам, Джордж Уорингтон, и  скажи  спасибо,  что  твоя
бедная милая старушка Маунтин блюдет твои интересы.
     Каждое слово, каждая буква на роковом листке были так  разборчивы,  что
Джордж против воли прочел этот документ.
     - Никому ни слова, Маунтин, - приказал он, грозно взглянув  на  нее.  -
Я... я верну этот листок мистеру Вашингтону.
     Маунтин совсем перепугалась, увидев выражение его лица и сообразив, что
она наделала и какие это может иметь последствия.
     За обедом мать встревоженно спросила Джорджа, почему он так бледен - уж
не заболел ли он?
     - Неужели, сударыня, вы полагаете, - ответил он, наливая  себе  большой
бокал вина, - что разлука со столь нежной матерью  может  не  причинить  мне
жестокого горя?
     Достойная дама не поняла, что означают его слова,  его  странный  дикий
взгляд и еще более странный смех. Он принялся поддразнивать всех, кто  сидел
за столом, окликал слуг, подшучивал над ними, а сам продолжал  пить.  Каждый
раз, когда открывалась дверь, он оборачивался - как и Маунтин, чья  нечистая
совесть уже рисовала ей фигуру мистера Вашингтона, переступающего порог.


        ^TГлава VIII,^U
     в которой Джордж страдает от весьма распространенного недуга

     В день, когда госпоже Эсмонд предстояло принять  генерала,  каслвудский
дом был убран со всей возможной пышностью, а  сама  госпожа  Эсмонд  оделась
куда великолепнее обычного. Она старалась почтить  своего  гостя,  насколько
это было в ее силах, и хотела, чтобы приглашенное общество провело время как
можно приятнее, хотя самой ей  было  не  до  веселья.  Первым  прибыл  новый
адъютант генерала. Вдова вышла ему навстречу  в  крытую  галерею,  служившую
крыльцом. Он спрыгнул с коня у самых ступеней, и его слуги увели  лошадей  в
хорошо знакомую им конюшню. Во  всей  Виргинии  ни  у  кого  не  было  таких
прекрасных скакунов, как у мистера Вашингтона, и никто не мог  сравниться  с
ним в искусстве верховой езды.
     Прежде чем отправиться снимать сапоги, он некоторое время оставался  со
своей хозяйкой на галерее. Ей нужно было многое  ему  сообщить,  узнать  все
подробности о том, как он  был  назначен  адъютантом  генерала  Брэддока,  и
обсудить близкий отъезд ее сына. Пока они беседовали, мимо  них  то  и  дело
пробегали слуги-негры с яствами для предстоящего пира, и они  спустились  на
лужайку перед домом, где стали прогуливаться в прохладной тени.
     Мистер Вашингтон сказал,  что  его  превосходительство  должен  вот-вот
прибыть  и  что  с  ним  в  карете  едет  мистер   Франклин,   представитель
Пенсильвании.
     Этот  мистер  Франклин,  как  слышала  миссис  Эсмонд,   был   когда-то
подмастерьем у печатника,  -  до  чего  же  мы  дошли,  если  такие  людишки
разъезжают в  карете  главнокомандующего!  Мистер  Вашингтон  заметил,  что,
разъезжает ли  он  в  карете  или  ходит  пешком,  он  чрезвычайно  умный  и
осведомленный джентльмен. Миссис Эсмонд высказала мнение, что майор  слишком
уж снисходителен к этому  господину,  однако  мистер  Вашингтон  невозмутимо
продолжал утверждать, что  печатник  -  чрезвычайно  одаренный,  полезный  и
достойный человек.
     - Во всяком случае, я рада, что товарищами моего сына в походе будут не
плебеи-ремесленники, а джентльмены, люди истинно благородные и  светские,  -
объявила госпожа Эсмонд самым величественным тоном.
     Мистер Вашингтон не раз видел этих истинно благородных и светских людей
после неумеренных возлияний и, возможно, подумал, что далеко не все их слова
и поступки окажутся столь уж поучительны и полезны  для  юноши,  еще  только
вступающего в жизнь; однако он благоразумно промолчал и сказал  только,  что
Гарри и Джордж, раз они выходят в широкий мир, должны быть готовы не  только
к хорошему, но и к дурному и к знакомству с людьми самых разных сословий.
     - Но в обществе заслуженного ветерана лучшей армии в мире, - растерянно
сказала вдова, - в обществе джентльменов, выросших  при  дворе,  в  обществе
друзей его королевского высочества герцога...
     Ее друг только наклонил голову. Обычное выражение достойной серьезности
не покинуло его лица.
     - И в вашем обществе, дорогой полковник Вашингтон, - в  обществе  того,
кого всегда так высоко ценил мой отец! Вы не знаете, как он вам доверял!  Вы
ведь будете оберегать моего мальчика, сэр, не правда ли? Вы старше его всего
на пять лет, и все же я доверяю вам больше,  чем  людям  пожилым.  Мой  отец
всегда говорил мальчикам и я им постоянно повторяю,  что  им  следует  брать
пример с мистера Вашингтона.
     - Вам известно, что я готов был сделать что угодно, лишь  бы  заслужить
расположение полковника Эсмонда. Так на что я только не осмелюсь,  сударыня,
чтобы стать достойным расположения его дочери!
     Кавалер поклонился не без изящества.  Дама  порозовела  и  сделала  ему
необыкновенно  низкий  реверанс  (неподражаемые  реверансы  госпожи   Эсмонд
славились по всей провинции).
     Мистер Вашингтон, сказала она, может  всегда  рассчитывать  на  приязнь
матери, пока он выказывает такую дружбу к ее сыновьям. С этими  словами  она
протянула ему ручку, которую он поцеловал  с  большой  галантностью.  Вскоре
миниатюрная дама проследовала  в  дом,  опираясь  на  руку  своего  высокого
спутника. Там их встретил Джордж, в богатом наряде  и  напудренный  по  всем
правилам,  и  приветствовал  свою   матушку   и   своего   друга   одинаково
почтительными поклонами. Нынешние молодые люди врываются в комнату матери  в
охотничьих сапогах и шляпе, а вместо поклона дымят ей в лицо сигарой.
     Впрочем, Джордж, хотя он и отвесил матери и  мистеру  Вашингтону  самые
низкие поклоны, был тем не менее полон  злобы.  Вежливая  улыбка  играла  на
нижнем этаже его лица, но два окна верхнего сверкали подозрением  и  гневом.
Что было сказано или сделано? Любое их слово и движение могло быть повторено
в самом взыскательном, чопорном и  благочестивом  обществе.  Так  почему  же
госпожа Эсмонд порозовела еще  больше,  а  бравый  полковник,  пожимая  руку
своего друга, неожиданно покраснел?
     Полковник спросил мистера Джорджа, хорошо ли он поохотился.
     - Нет, - резко ответил Джордж. - А вы?
     Тут он взглянул на портрет своего отца, висевший в гостиной.
     Полковник,   человек   обычно   немногословный,   немедленно   принялся
подробнейшим  образом  описывать,  как  он  утром  охотился  с  королевскими
офицерами, не забыв упомянуть, в каких  лесах  они  побывали,  сколько  птиц
подстрелили и какую дичь. Обычно не склонный к шутливости, полковник на этот
раз подробно описал корпулентную фигуру генерала  Брэддока  и  его  огромные
сапоги и рассказал, как главнокомандующий ехал по виргинскому лесу -  "травя
зверя", по его мнению - в сопровождении собачьей своры, собранной из  разных
имений, а также своры негров, которые лаяли еще громче собак, и иногда  даже
попадал в оленей, если они подвертывались под выстрел. "Черт побери, сэр!  -
восклицал генерал, пыхтя и отдуваясь. - Что бы сказал у себя в Норфолке  сэр
Роберт, если бы он увидел, как я тут  охочусь  с  дробовиком  в  руке  и  со
сворой, натасканной на индюков!"
     - Ах, полковник, вы сегодня, право же, в ударе! -  воскликнула  госпожа
Эсмонд со звонким смехом, хотя ее сын, слушая эту историю, только еще больше
нахмурился. - А что это за сэр Роберт? Он приехал  в  Норфолк  с  последними
подкреплениями?
     - Генерал имел в виду Норфолк на родине, а не  Норфолк  в  Виргинии,  -
ответил полковник Вашингтон. - Мистер Брэддок  рассказывал  о  том,  как  он
гостил у сэра Роберта Уолпола, у которого в этом  графстве  имение,  о  том,
какую великолепную охоту держит там старик-министр, о его  пышном  дворце  и
картинной галерее в Хотоне. Больше всего на  свете  хотел  бы  я  посмотреть
хорошую охоту на родине и лисью  травлю!  -  со  вздохом  заключил  любитель
охоты.
     - Тем не менее, как я уже говорил, и тут тоже есть  неплохая  охота,  -
насмешливо процедил молодой Эсмонд.
     - Какая же? - воскликнул мистер Вашингтон, пристально на него глядя.
     - Но ведь вы и сами это знаете, так к чему смотреть  на  меня  с  таким
бешенством и притопывать ногой, словно вы собираетесь  драться  со  мной  на
шпагах? Разве вы не лучший охотник в  наших  краях?  И  разве  не  все  рыбы
полевые, и звери древесные, и птицы морские... ах, нет... рыбы  древесные  и
звери морские и... а! Вы ведь понимаете,  что  я  хочу  сказать.  Форели,  и
лососи, и окуни, и лани, и кабаны, и бизоны, и буйволы, и слоны - откуда мне
знать? Я же не любитель охоты.
     - О да, - подтвердил мистер Вашингтон с плохо скрытым презрением.
     - Да-да, я  понимаю.  Я  неженка.  Я  рос  под  материнским  крылышком.
Взгляните на эти прелестные ленты, полковник! Кто не был бы рад таким путам?
И какой очаровательный цвет! Я помню, когда они были черными в  знак  траура
по моему деду.
     - Но как было не оплакивать такого человека?  -  спросил  полковник,  а
вдова с недоумением посмотрела на сына.
     - От всего сердца хотел бы я, чтобы мой дед был сейчас  здесь,  восстал
бы из могилы, как он обещает на своей надгробной плите, и привел бы с  собой
моего отца, прапорщика...
     - Ах, Гарри!  -  воскликнула  миссис  Эсмонд,  заплакав  и  бросаясь  к
младшему сыну, который в этот миг вошел в комнату в точно таком же кафтане с
золотым шитьем и вышитом камзоле, с таким же шелковым шарфом на  шее  и  при
такой же шпаге с серебряным эфесом, как и его старший  брат.  -  Ах,  Гарри,
Гарри!
     - Что случилось, матушка? - спросил Гарри, обняв ее. -  Что  случилось,
полковник?
     - Честное слово, я ничего не понимаю, - ответил полковник, кусая губы.
     - Пустой вопрос, Хел -  о  розовых  ленточках,  которые,  мне  кажется,
весьма к лицу нашей матушке. Не сомневаюсь, что и полковник думает точно так
же.
     - Сударь, будьте  любезны  говорить  только  за  себя,  -  в  бешенстве
вскричал полковник, но тотчас овладел собой.
     - Он и так говорит слишком много! - рыдая, сказала вдова.
     - Клянусь, источник этих слез мне так же неведом, как  истоки  Нила,  -
продолжал Джордж. - И если бы  вот  этот  портрет  моего  отца  вдруг  начал
плакать, отчие слезы удивили бы меня лишь  немногим  меньше.  Что  я  сказал
такого? Упомянул про ленты!  Неужели  в  них  крылась  отравленная  булавка,
поразившая сердце моей матери по вине какой-нибудь негодной лондонской швеи?
Я только выразил желание носить эти восхитительные путы до конца моих  дней.
- И он изящно повернулся на высоких красных каблуках.
     - Джордж Уорингтон, какой это дьявольский танец ты танцуешь? -  спросил
Гарри, который любил мать, любил мистера Вашингтона, но больше всех на свете
любил своего брата и преклонялся перед ним.
     - Мое дорогое дитя, ты ничего не понимаешь  в  танцах  -  ведь  изящные
искусства тебя не влекут, и из спинета ты способен извлечь ровно столько  же
гармонии, сколько из головы убитого кабана, если будешь дергать его за  ухо.
Природа предназначила тебя для бурь - я имею в виду военные бури,  полковник
Джордж, а не те, с  которыми  встретился  семидесятичетырехпушечный  фрегат,
доставивший в устье нашей реки мистера Брэддока.  Его  превосходительство  -
также человек, Доблестно подвизающийся и на полях войны, и на полях охоты. Я
же - неженка, как я уже имел честь вам объяснить.
     - Ничего подобного! Ты ведь побил этого силача  из  Мэриленда,  который
был вдвое тяжелее тебя, - перебил его Гарри.
     - Не по доброй воле, Гарри. Tupto, мой милый, или  же  tupto-mai  {Бью,
являюсь битым (древнегреч.).}, как было хорошо известно твоему  заду,  когда
мы учились. Но у меня робкий характер, и я никогда не  подниму  руку,  чтобы
нажать курок или дать пощечину - нет-нет, только чтобы сорвать розу.  -  Тут
он наклонился и стал теребить одну из ярко-розовых лент  на  платье  госпожи
Эсмонд. - Я ненавижу охоту, которую любите  вы  с  полковником,  и  не  хочу
убивать живое существо, ни индюка, ни полевой  мыши,  ни  вола,  ни  осла  и
никакую  другую  тварь  с  ушами.  Как  прелестно  напудрены  букли  мистера
Вашингтона!
     Полковник милиции,  которого  эти  речи  сначала  оскорбляли,  а  потом
привели в полное  недоумение,  выпил  немного  яблочного  пунша  из  большой
фарфоровой чаши, которая, по виргинскому обычаю,  всегда  ожидала  гостей  в
Каслвуде, и, чтобы  совсем  остыть,  начал  величественно  прохаживаться  по
балкону.
     Мать, вновь почти примиренная со своим первенцем и успокоившаяся, взяла
обоих сыновей за руки, а Джордж положил свободную руку на плечо Гарри.
     - Послушай, Джордж, я хочу сказать тебе одну  вещь,  -  воскликнул  тот
взволнованно.
     - Хоть двадцать, дон Энрико, - ответил его брат.
     - Если ты не любишь охоту... и все прочее, и не  хочешь  убивать  дичь,
потому что ты умнее меня, так почему бы тебе не остаться дома и не отпустить
меня с полковником Джорджем и мистером  Брэддоком?  Вот  что  я  хотел  тебе
сказать, - выпалил Гарри единым духом.
     Вдова в волнении переводила взгляд с темноволосого юноши на белокурого,
не зная, с кем из них ей было бы легче расстаться.
     - Честь требует, чтобы кто-нибудь из  нашей  семьи  отправился  в  этот
поход, и раз мое имя  стоит  в  ней  под  номером  первым,  номер  первый  и
отправится, - объявил Джордж.
     - Так я и думал! - пробормотал бедный Гарри.
     - Один из нас должен остаться дома, иначе кто же позаботится о матушке?
Мы не имеем права допустить,  чтобы  нас  обоих  скальпировали  индейцы  или
превратили во фрикасе французы.
     - Превратили во фрикасе французы?! - вскричал Гарри.  -  Превратили  во
фрикасе лучших солдат в мире? Англичан? Хотел бы я видеть, как это  французы
сделают из них фрикасе! Какую трепку вы  им  зададите!  -  И  храбрый  юноша
тяжело вздохнул при мысли, что ему не придется участвовать в этой забаве.
     Джордж сел за клавесин и, аккомпанируя себе, запел: "Malbrook  s'en  va
t'en guerre. Mironton, mironton, miron-taine" {"Мальбрук в  поход  собрался,
миронтон, миронтон, миронтэ-не" (франц.).},  -  и  при  этих  звуках  мистер
Вашингтон вернулся с балкона в комнату.
     - Я играю "Боже, храни короля", полковник, в честь будущего похода.
     - Я никогда не  знаю,  шутите  вы  или  говорите  серьезно,  -  ответил
простодушный джентльмен. - Но разве это тот мотив?
     Джордж принялся наигрывать на своем клавесине всяческие вариации, а  их
гость смотрел на него и, быть может, в душе удивлялся, что  молодой  человек
из такой семьи предается этому дамскому развлечению. Затем  полковник  вынул
часы, сказал, что карета его превосходительства прибудет с минуты на минуту,
и попросил разрешения удалиться к себе в  комнату,  чтобы  привести  себя  в
порядок и явиться перед гостями ее милости в подобающем виде.
     - Полковник Вашингтон прекрасно знает дорогу к себе в комнату, - бросил
через плечо Джордж от клавесина и даже не подумал встать.
     - В таком  случае  я  сама  провожу  полковника,  -  в  страшном  гневе
воскликнула вдова  и  выплыла  из  комнаты  в  сопровождении  взбешенного  и
растерявшегося полковника, а Джордж продолжал  барабанить  по  клавишам.  Ее
самолюбивый гость чувствовал себя оскорбленным, хотя  сам  не  понимал,  чем
именно, он не находил слов от возмущения, и его душила ярость.
     Гарри Уорингтон заметил состояние их друга.
     - Во имя всего святого, Джордж,  что  это  значит?  Почему  ему  нельзя
поцеловать ей  руку?  (Пока  госпожа  Эсмонд  беседовала  с  полковником  на
лужайке, Джордж позвал брата из библиотеки именно для  того,  чтобы  он  мог
увидеть эту безобидную любезность.) Ну, что тут такого? Простая вежливость.
     - Простая вежливость? - взвизгнул Джордж. - Посмотри вот на  это,  Хел.
Это тоже простая вежливость? - И  он  протянул  младшему  брату  злополучный
листок, над которым провел