м восторженное  словцо,  и  его
партнер воскликнул:
     - Черт побери, Моррис! Играйте  и  помалкивайте!  Если  вспомнить,  что
играли они по шесть  пенсов,  раздражение  его  сиятельства  также  казалось
необъяснимым.
     Мария, с нежностью медлившая возле Гарри, положив руку  на  спинку  его
стула, видела его карты - всю левую сторону занимал целый  выводок  козырей.
Значит, она не отняла у него удачу. Ей было приятно, что она сняла  карты  и
вот ему достались все эти чудесные козыри.
     Когда лорд Марч сдавал, он негромко спросил мистера Уорингтона:
     - Ставки прежние, мистер Уорингтон, или удвоим?
     - Как вам угодно, милорд, - так же негромко ответил мистер Уорингтон.
     - Ну, в таком случае играем на... шиллинги.
     - Хорошо, на шиллинги, - ответил мистер Уорингтон, и игра продолжалась.
     Чем она закончилась в этот день и в последующие дни,  можно  узнать  из
приводимого ниже письма, которое так и не попало к адресату, а отправилось в
Америку среди прочих бумаг мистера Генри Уорингтона.

                                                             "Танбридж-Уэлз,
                                                       10 августа 1756 года.

                              Дорогой Джордж!

     Мне известно, что две  бутылки  бургундского  у  Уайта  и  колода  карт
составляют единственную радость твоей жизни,  и  я  не  сомневаюсь,  что  ты
пребываешь сейчас в Лондоне,  предпочитая  табачный  дым  и  фараон  свежему
воздуху и свежему сену. Письмо это вручит тебе молодой джентльмен, с которым
я недавно познакомился и от которого ты будешь в восторге. Он будет играть с
тобой в любую игру и по любым ставкам до любого часа ночи или утра,  выпивая
при этом любое число бутылок, не  выходящее  за  пределы  разумного.  Мистер
Уорингтон -  тот  самый  Юный  Счастливец,  о  котором  столько  рассказывал
"Глашатай" и другие газеты. У него есть  в  Виргинии  поместье  величиной  с
Йоркшир, обремененное в настоящее время маменькой,  царствующей  монархиней,
но климат там нездоровый, лихорадки часты и свирепы, и  будем  уповать,  что
миссис Эсмонд не замедлит скончаться, оставив  этого  добродетельного  юношу
единственным хозяином всего имения. Она доводится теткой мошеннику Каслвуду,
который никогда не платит карточных долгов - разве что с тобой он  вел  себя
более достойно, чем со мной. Мистер Уорингтон -  джентльмен  de  bonne  race
{Хорошей крови (франц.).}. И мы должны принять его в наш круг, хотя  бы  для
того, чтобы я мог отыграть у него мои деньги.
     Ему тут чертовски везло, и он без конца выигрывал, в то время  как  его
старуха-тетка без конца проигрывала. Несколько  вечеров  тому  назад,  когда
злополучный случай познакомил нас, он побил меня в  прыжках  (постигнув  это
искусство среди дикарей и спасаясь бегством от медведей в родных лесах),  он
выиграл у Джека Морриса и у меня пари о моем весе, а вечером, когда мы  сели
играть у старухи Бернштейн, он обыграл нас всех. Если ты можешь рассчитаться
со мной за наше последнее  эпсомское  пари,  то  будь  добр,  отдай  мистеру
Уорингтону 350 фунтов, которые я остался  ему  должен  после  того,  как  он
совсем опустошил мой кошелек. Честерфилд тоже проиграл ему шестьсот  фунтов,
но милорд не желает, чтобы об этом  стало  известно,  так  как  он  поклялся
бросить карты и вести нравственную жизнь. Джек Моррис,  хотя  он  и  потерял
меньше, чем мы, а мог бы без большого ущерба  потерять  и  больше,  так  как
этому жирному олуху не приходится содержать замки  и  train  {Здесь;  челядь
(франц.).}, а все денежки его треклятого отца находятся в его  распоряжении,
ревет из-за своих проигрышей, как телец васанский.  На  следующий  вечер  мы
играли en petit comite {В тесной компании (франц.).} в отдельной  комнате  у
Барбо, накормившего нас вполне сносным обедом. Мистер Уорингтон молчит,  как
подобает джентльмену, и мы трое никому не рассказываем о нашем проигрыше, но
весь Танбридж только о нем и говорит. Вчера  Катарина  ходила  мрачнее  тучи
оттого, что я не захотел куний, ей бриллиантовое колье, и заявила,  будто  я
отказал ей потому, что проиграл виргинцу пять тысяч. Моя старушка, герцогиня
К., повторила мне то же слово в слово, а кроме  того,  знала  до  последнего
фартинга, сколько проиграли Честерфилд и Джек.
     Уорингтон дал в собрании званый завтрак с музыкой для всего общества, и
видел бы ты, как женщины рвали его на части! Эта чертовка  Катарина  строила
ему глазки из кабриолета под самым моим носом, когда мы ездили в  Пенсхерст,
и, конечно, уже успела послать ему billet-deux {Любовную записку (франц.).}.
Он состязался с Моррисом в стрельбе, и Моррис и  тут  проиграл:  надо  будет
испытать его на куропатках, когда начнется сезон.
     Он, несомненно, счастливец. Он молод (а в Виргиния молодость не  хиреет
из-за всяческих распутств, как у нас в Англии), красив, здоров и удачлив.
     Короче говоря, мистер Уорингтон выиграл наши  деньги,  как  благородный
человек, а так как он мне нравится и я хочу отыграться, то я и  передаю  его
под безгрешную опеку вашей милости.
     Adieu! Я уезжаю на Север и вернусь к Донкастерским скачкам.

              Всегда твой, дорогой Джордж,

                                                                     М. и Р.

     Джорджу Огастесу Селвину, эсквайру, кофейня Уайта, Сент-Джеймс-стрит".


        ^TГлава XXVIII^U
     Так повелось в свете

     Пробыв на Танбриджских водах два-три дня, наш юный виргинец  стал  чуть
ли не самой важной персоной в этом веселом  городке.  Ни  один  вельможа  не
вызывал там большего любопытства. Такого почтения не выказывали даже  самому
епископу Солсберийскому. На улицах люди смотрели  Гарри  вслед,  а  фермеры,
приезжая на рынок, искали случая поглазеть на него. В залах собрания матроны
любезно подзывали его к себе и  находили  способ  оставить  его  наедине  со
своими дочками, которые почти все обворожительно ему улыбались. Каждому были
известны размеры его поместья до последнего акра и его доходы до  последнего
шиллинга. За всеми чайными столами Танбриджа  обсуждались  и  подсчитывались
его карточные выигрыши. Поистине замечательно, сколько знают наши ближние  о
наших делах! Интерес и любопытство, вызываемые Гарри, были так  велики,  что
многие даже обхаживали его слугу и угощали  Гамбо  холодным  мясом  и  элем,
чтобы расспросить его про молодого виргинца. Мистер Гамбо растолстел от этих
знаков внимания, занял видное место в обществе местных  лакеев  и  врал  еще
более беспардонно, чем прежде. Ни один вечер не считался  удачным,  если  на
нем не было мистера Уорингтона.  Эти  успехи  немало  удивляли  и  забавляли
юношу, и он вел себя в своем новом положении с  большим  достоинством.  Дома
ему привили излишне  высокое  мнение  о  собственной  особе,  и  то  лестное
внимание, которым он был окружен теперь, разумеется,  дало  новую  пищу  его
самомнению. Однако голова у  него  не  закружилась.  Он  не  хвастал  своими
победами и не задирал носа. Садясь играть с джентльменами и заключая с  ними
пари, он следовал своему кодексу  чести.  Он  считал,  что  не  имеет  права
уклоняться и обязан принять любой вызов: приглашают ли  его  на  скачки,  на
пирушку или на карточную игру, он  ради  чести  Старой  Виргинии  не  должен
отказываться. Новые знакомые мистера Гарри охотно испытывали его сноровку во
всевозможных состязаниях. У него была крепкая голова, твердая рука, отличная
посадка и сверх всего этого - упрямое мужество. И в дружеском  соперничестве
с сынами отчей страны представитель Старой Виргинии не ударил лицом в грязь.
     Госпожа де Бернштейн, которая каждый вечер играла в карты досыта и, без
сомнения, с избытком  возместила  потери,  упомянутые  в  предыдущей  главе,
чрезвычайно  радовалась  победам  и  успехам  племянника.  Он  состязался  в
стрельбе с Джеком Моррисом и побил его, он  скакал  наперегонки  с  мистером
Скэмпером и пришел первым. Он играл в теннис  с  капитаном  Бэтсом,  и  хотя
познакомился с этой игрой впервые, через несколько дней мог уже потягаться с
кем угодно. Он понтировал  против  таких  прославленных  игроков,  как  лорд
Честерфилд и лорд Марч, и оба они хвалили  его  хладнокровие,  любезность  и
хорошие манеры. Разумеется, во всем, что касалось книжной премудрости, Гарри
не слишком блистал, но писал он ничуть не  хуже  многих  и  многих  светских
людей, а его наивное невежество очень забавляло старую даму.  В  свое  время
она много  читала  и  могла  поддержать  интересный  разговор  со  знатоками
литературы, ей нравился юмор, и она любила Мольера и мистера  Фильдинга,  но
свет манил ее больше библиотеки, и она готова была отложить любую книгу ради
партии в пикет. Она с нежностью и  удовольствием  заботилась  о  том,  чтобы
Гарри выглядел щеголем; отыскивала в своих сундуках  тончайшие  кружева  для
его манжет и рубашки и подарила ему бриллиантовую булавку  для  жабо.  Среди
всех ее племянников и прочих родственников он,  бесспорно,  был  главным  ее
фаворитом. Боюсь, леди Мария  была  только  довольна  успехами  юноши  и  не
сердилась на него за то, что он оказался удачливее ее братьев, но  сами  эти
джентльмены, несомненно, бледнели от страха и зависти, когда до них доходили
слухи о блистательных успехах мистера Уорингтона и о том, как  благоволит  к
нему их богатая тетка.
     Через две недели мистер Гарри стал в Танбридже весьма важной  персоной.
Он познакомился с лучшим тамошним обществом. Его ли  вина,  если  заодно  он
познакомился и с худшим? Так ли уж плохо  он  поступал,  если  принимал  мир
таким, каким нашел его, и пил из искристой сладкой  чаши  радостей,  которая
для него была наполнена до  самых  краев?  Старуха  тетка  наслаждалась  его
триумфами и только поощряла его погоню за развлечениями. Она отнюдь не  была
брюзгливой  старой  моралисткой,  но,  пожалуй,  и  не  слишком  годилась  в
наставницы юности. Если бы упомянутая выше Катарина  действительно  написала
ему billet-doux, боюсь, тетушка Бернштейн начала бы уговаривать его  принять
приглашение, однако юноша  привез  с  собой  из  своего  колониального  дома
порядочный запас скромности,  с  которой  пока  не  расставался,  как  и  со
скромным бельем из  домашнего  полотна.  Распутство  было  редкостью  в  тех
малонаселенных краях,  где  он  родился.  Грубоватые  городки  Американского
континента не знали пороков европейских столиц. Гарри Уорингтон краснел, как
девушка, от вольных историй своих новых знакомых, и даже  рассказы  и  шутки
тетушки Бернштейн так удивляли  юного  виргинца,  что  многоопытная  старуха
называла его Иосифом и простачком.
     Однако, каким бы невинным и простодушным он  ни  был,  свет  нимало  не
сомневался, что он столь же скверен, как и  все  остальные.  Откуда  он  мог
знать, что от кокетки Катарины следует держаться  подальше?  Он  видел,  как
лорд Марч катал ее  в  своем  фаэтоне.  И  Гарри  не  думал,  что  поступает
опрометчиво,  прогуливаясь  с  ней  в  публичных  местах.   Ей   понравилась
безделушка в окне лавки, и  Гарри,  чьи  карманы  были  набиты  деньгами,  с
удовольствием преподнес ей восхитивший ее медальон. На  следующий  день  она
возжелала кружев, и снова Гарри удовлетворил  ее  причуду.  На  третий  день
последовало новое желание, - фантазиям госпожи Катарины не было конца, -  но
на этот раз молодой джентльмен со смехом и шуткой отклонил  ее  просьбу.  Он
был отнюдь не глуп, и хотя щедр, во не мот и  не  расточитель.  И  вовсе  не
собирался  украшать  бриллиантовыми  сережками  хорошенькие  ушки  капризной
красавицы.
     Но кто верил в его добродетель? Старуха Бернштейн предпочитала  думать,
что ее племянник  -  настоящий  Дон-Жуан  и  стал  преемником  лорда  Марча.
Особенно упорствовала она в своем  заблуждении  в  присутствии  бедной  леди
Марии: ей нравилось поражать ударами нежное сердце  этой  девы,  а  жалобное
молчание и горесть племянницы ее только тешили.
     - Право,  моя  милая!  Мальчикам  положено  перебеситься,  -  объявляла
баронесса. - В нашей семье еще не бывало маменькиных сынков, и  я  не  хочу,
чтобы Гарри оказался первым.
     Хлеб тетушки, который ела Мария, порой застревал у нее  в  горле.  Увы,
каким черствым и неудобоваримым умеют сделать его некоторые женщины!
     Мистер Вулф постоянно наезжал из Уэстерема, чтобы вздыхать у ног  своей
возлюбленной, и, зная, что полковник  отдает  этому  занятию  все  свободное
время, мистер Уорингтон не рассчитывал часто с ним видеться, хотя  ему  были
очень приятны общество этого офицера и беседы с ним. Его разговор был совсем
непохож на болтовню светских бездельников,  окружавших  Гарри.  Мистер  Вулф
никогда не рассуждал о картах или о лошадиных родословных, не хвастал своими
охотничьими  подвигами,  не  кичился  успехом  у  женщин   и   не   смаковал
бесчисленные скандальные истории, которыми изобиловала та эпоха.  Эпоха  эта
не  была  добродетельной.  Нравы  ее  были  гораздо  более  распущенными  по
сравнению с нашими. Вспомним хотя бы старика-короля, чьи  любовницы  открыто
появлялись при дворе, где перед ними склонялись самые знатные ж великие люди
страны.  Вспомним  вельмож,  которые  в  погоне  за  удовольствиями  творили
всяческие безумства, вспомним вольность в словах и поступках, о чем мы,  как
добросовестные историки, должны упомянуть, не вдаваясь в  подробности,  дабы
без особой нужды не  возмущать  добропорядочного  читателя.  А  наш  молодой
джентльмен оказался в компании самых  буйных  из  этих  гуляк  и  попал  под
крылышко старухи-родственницы, которая обитала в самой гуще этого общества.
     По вышеупомянутой причине Гарри не заметил, что  полковник  Вулф  начал
избегать его, и сначала не обратил внимания,  что  при  их  редких  встречах
полковник держится теперь с ним холодно в сухо. Он не знал, какие  про  него
ходят сплетни. Да и кто это знает? Кто  распускает  их?  Кто  отцы  подобной
поразительной лжи? Бедняга Гарри  и  не  подозревал,  какую  он  приобретает
репутацию. Ему даже в голову не приходило,  что  пока  он  катается  верхом,
играет в карты и безобидно  развлекается,  многие  почтенные  люди  начинают
считать его отъявленным распутником.
     Увы, увы! Подумать только!  Юноша,  который  так  нам  нравился,  такой
кроткий и тихий, пока он жил у нас, такой простой и неприхотливый,  оказался
распутником, мотом, безбожным игроком,  покровителем  погибших  женщин!  Эти
истории достигли слуха честного полковника Ламберта  в  Окхерсте  -  сначала
одна, лотом другая, а потом целый поток их, преисполняя сердце добряка горем
и заботой, и в конце концов его домашние заметили, что его что-то  гнетет  и
тревожит. Сперва он не желал говорить об этом и оставлял без ответа ласковые
расспросы жены. Миссис Ламберт решила, что произошло страшное несчастье, что
ее муж - разорен, что его посылают на войну с опасным поручением, что кто-то
из их сыновей заболел, покрыл себя позором,  умер!  Кто  способен  сохранить
твердость духа перед  испуганной  женщиной  или  уклониться  от  допроса  на
супружеской подушке? Ламберту пришлось рассказать часть того, что ему  стало
известно про Гарри Уорингтона. Его жена была поражена и огорчена  не  меньше
мужа. Из спальни папеньки и маменьки горе, придушенное было  там  подушками,
потихоньку скользнуло вниз. Вслед за родителями недуг поразил Тео и Эстер, и
переносили они его очень тяжело. О, нежные раненые сердечка!  Сначала  Эстер
покраснела, вознегодовала, сжала  кулачки  и  поклялась,  что  не  верит  ни
единому слову из этих гадких сплетен, но в конце  концов  она  им  поверила.
Злословие почти всегда одерживает победу над людьми - особенно над  хорошими
и простодушными. Какую змею приютили они  у  своего  очага!  О,  несчастный,
несчастный мальчик! Только подумать: показывается на людях  с  этой  ужасной
накрашенной француженкой, дарит ей бриллиантовые ожерелья и  щеголяет  своим
позором перед всем Танбриджем! Жена и дочки полковника Ламберта рыдали из-за
этой истории, а отец семейства в чрезвычайном расстройстве поведал обо  всем
священнику. Но напрасно тот в  ближайшее  воскресенье  прочей  свою  любимую
проповедь о злословии и обличал нашу  склонность  всегда  верить  дурному  о
наших ближних. Мы каемся, мы обещаем исправиться  -  и  верим  следующей  же
сплетне. Так и добрые несчастные окхерстцы верили  всему,  что  слышали  про
беднягу Гарри.
     Сам  же  Гарри   Уорингтон   тем   временем   был   по-прежнему   полон
самодовольства и даже не догадывался, как дурно думают о нем его  друзья,  -
он вел весьма приятную, хотя и бесполезную жизнь  светского  вертопраха,  не
имея ни малейшего представления о том, какой скандал вызывает его  поведение
и как строго порицают его многие достойные  люди.  Однажды  после  партии  в
теннис с мистером Бэтсом Гарри, очень довольный и собой и всем миром, нагнал
полковника Вулфа, который возвращался от дамы своего сердца. Гарри  протянул
ему руку, и полковник пожал ее, но так холодно, что молодой человек  не  мог
этого не заметить, тем более что в ответ на изысканный поклон мистера  Бэтса
мистер  Вулф  едва  приложил  указательный  палец  к  полям   своей   шляпы.
Капитан-теннисист  удалился  с  несколько  обескураженным  видом,  а   Гарри
задержался, намереваясь поболтать со своим уэстеремским приятелем. Некоторое
время мистер Вулф шел  рядом  с  ним,  держась  чрезвычайно  прямо  и  храня
холодное молчание.
     - Я давненько вас не видел, - сказал Гарри.
     - У вас есть много новых друзей, - сухо ответил мистер Вулф.
     - Но мне куда приятнее быть с вами, чем с ними! - воскликнул юноша.
     - Да, пожалуй, мое общество было бы для вас лучше общества некоторых из
них, - сказал его собеседник.
     - Вы имеете в виду капитана Бэтса? - спросил Гарри.
     - Признаюсь, я не питаю к нему особой приязни:  в  армии  у  него  была
прескверная репутация, и не думаю, чтобы  с  тех  пор,  как  его  уволили  в
отставку, он хоть немного исправился. Да, конечно, вы могли найти себе более
достойного друга, чем капитан Бэте.  Простите  мне  мою  прямоту,  -  сурово
сказал мистер Вулф.
     - Друга? Он мне вовсе не друг - он только учит меня теннису, к тому  же
он большой приятель милорда и всех светских людей, которые играют в теннис.
     - Я не светский человек, - ответил мистер Вулф.
     - Дорогой полковник!  В  чем  дело?  Я  вас  чем-нибудь  рассердил?  Вы
говорите так, словно сердитесь на меня, а я, право, не  сделал  ничего,  что
могло бы лишить меня вашей дружбы, - сказал мистер Уорингтон.
     - Я буду откровенен с вами, мистер Уорингтон, - очень серьезно произнес
полковник. - И скажу вам без обиняков, что  мне  не  нравятся  некоторые  из
ваших друзей.
     - Но ведь эти люди  принадлежат  к  самым  знатным  фамилиям  Англии  и
вращаются в самом высшем свете! - воскликнул Гарри, решив  не  обижаться  на
прямоту своего собеседника.
     - Вот именно: для бедного солдата  вроде  меня  они  слишком  знатны  и
принадлежат к слишком высокому свету, и если вы будете  и  дальше  водить  с
ними компанию, вы убедитесь, что многие из  нас,  простых  людей,  не  могут
позволить себе того же. Мистер Уорингтон, я имею честь быть  помолвленным  с
благородной девицей. Вчера я встретил вас, когда вы открыто прогуливались  с
французской балетной танцовщицей, и  вы  мне  поклонились.  Я  должен  прямо
сказать вам, что прошу вас не кланяться мне, когда вы находитесь в  подобном
обществе.
     - Сэр! - сказал мистер Уорингтон, багровея. - Означают ли  ваши  слова,
что я вообще должен отказаться от чести быть знакомым с полковником Вулфом?
     - Во всяком случае, когда вы находитесь в обществе  подобной  особы,  -
гневно ответил полковник Вулф, употребив, правда, слово, которое  теперь  мы
не смеем написать, хотя Шекспир и вкладывает его в уста Отелло.
     - Боже великий! Какой позор говорить так о женщине, кем бы она ни была!
- вскричал мистер  Уорингтон.  -  Неужели  кто-нибудь  смеет  сомневаться  в
честности этой б