атхлой  тюрьмы.  Все,  кажется,  благоприятствует  ему,  хотя
побеждаемые им затруднения неисчислимы. И вот последняя дверь, на которой не
было заметно ни замка, ни затвора; щеколда уступила  нажиму  пальцев,  дверь
бесшумно отворилась: "Дверь была в сад, а над ним было звездное небо.  Дверь
вела к весне, к свободе, к жизни  И тут ему показалось, будто тени  его
собственных рук обернулись на него; ему  почудилось,  будто  эти  призрачные
руки обнимают, обвивают его; будто кто-то  ласково  прижимает  его  к  своей
груди. Рядом с ним и правда стоял высокий  человек...  О,  ужас!  Он  был  в
объятиях самого Великого инквизитора, преподобного Педро Арбуэса д'Эспины...
И пока рабби Азер  Абарбанель  с  закатившимися  глазами,  хрипя  от  мук  в
аскетических руках дона Арбуэса, смутно соображал,  что  все  события  этого
рокового вечера были всего-навсего  заранее  подготовленной  пыткой,  пыткой
посредством надежды, Великий инквизитор с горьким упреком  и  с  печалью  во
взоре прошептал  ему  на  ухо,  обжигая  своим  неровным  от  долгих  постов
дыханием: - Вот как, сын мой! Ты хотел покинуть нас,  быть  может,  в  самый
канун спасения!".
     Отзвуки "Мельмота Скитальца"  во  французской  литературе  обнаружились
также в творчестве  Лотреамона  (псевдоним  И.  Л.  Дюкасса,  1847-1870),  в
частности в его "Песнях Мальдорора"; эта  поэма  в  прозе,  создававшаяся  в
конце 60-х годов, была издана в 1890 г. после смерти автора, но долгое время
не обращала на себя  внимания,  пока  не  была  во  Франции  открыта  заново
сюрреалистами, увидевшими в Лотреамоне  одного  из  своих  предшественников.
"Мальдорор" -  романтическое  по  своим  истокам  произведение,  осложненное
противоречивыми  воздействиями.  Мальдорор  -  воплощение  духа   отрицания,
опечаленного "беззаконием Великого Единства" создателей человеческого  рода,
полного злобы и ненависти, вознесенных в нем над добром;  поэтому  Мальдорор
без колебаний нисходит к "головокружительным безднам зла". Этот образ сродни
Мельмоту, имя которого действительно встречается в произведениях  Лотреамона
{В "Предисловии к будущей книге" Лотреамон называл Мельмота "Соотцом  Мрака"
(Compere de  Tenebres),  и,  конечно,  хорошо  знал  книгу  Метьюрина,  см.:
Lautreamont. Oeuvres completes. Paris, 1953, p. 292.}.
     История восприятия "Мельмота Скитальца" во французской  литературе  XIX
в., кратко  изложенная  выше,  свидетельствует,  что  этот  роман  Метьюрина
читался во Франции долго и получил здесь  оценку,  окончательно  утвердившую
его  значение  в  мировой  литературе.  Высокий  международный   критический
авторитет таких французских ценителей и толкователей Метьюрина, какими  были
Гюго, Бальзак и Бодлер, содействовал этому в не малой степени;  они  открыли
на него глаза не только в своей стране, но и в других странах и литературах,
в частности в русской. Новейшие переиздания романов Метьюрина, в оригинале и
в переводах, в Европе и в  США  окончательно  сделали  "Мельмота  Скитальца"
одним из  видных  памятников  английской  национальной  литературы  прошлого
столетия.

        "7 "

     Имя Чарлза Роберта Метьюрина стало встречаться в русской печати еще при
жизни писателя начиная с 1816 г. Русская транскрипция его  фамильного  имени
(французского  происхождения)  долгое   время   оставалась   у   нас   очень
неустойчивой: его писали и произносили на разные лады  {Следуя  французскому
произношению, чаще всего его называли у нас Матюреном, иногда же, следуя  за
Пушкиным (см. его прим. 19 к XII  строфе  "Евгения  Онегина"),  -  Матюрином
(даже Матуриным). В журнале "Библиотека для чтения" (1834, т. VII, отд.  VI,
с. 24) предлагали писать "Метьюрин, или Мечерин". В.  В.  Гиппиус  (см.  его
кн.: Гоголь, Л., 1924, с. 226)  отмечал:  "Принятое  до  сих  пор  написание
Матюрен не согласуется с общей  традицией  русской  транскрипции  английских
имен" и рекомендовал  написание  "Мечьюрин".  В.  В.  Виноградов  ("Эволюция
русского натурализма".  Л.,  1929,  с.  89)  со  своей  стороны  упоминал  о
"Матюрине (или Меччурине по транскрипции того времени)". В "Старой  записной
книжке" П. А. Вяземского находим такую отметку: "Метюрин или, как  англичане
его зовут, кажется, M_е_ф_р_и_н (Вяземский П. А. Записные книжки. М.,  1963,
с. 83). Последняя, странная на первый взгляд, транскрипция объясняется  тем,
что при французских переводах романов Метьюрина имя автора нередко  писалось
ошибочно через th (Mathurin),  что  и  служило  поводом  для  орфоэпического
искажения.  Белинский  обычно  писал  "Матюрен",  но  в   статье   1841   г.
("Разделение  поэзии  на  роды  и  виды")  он  неожиданно  пользуется  новой
транскрипцией - "Мичьюрен" (см.: Белинский В. Г. Полн.  собр.  соч.,  т.  V.
М.-Л., 1954, с. 40; т. X, с. 107). А. В. Дружинин,  по  собственным  словам,
предпочитавший "не гнаться вполне за английским произношением и щадить языки
своих читателей, тем более  что  совершенно  приблизиться  к  точному  звуку
английского произношения не всегда бывает возможно" (Дружинин  А.  В.  Собр.
соч., т. IV- СПб., 1865, с.  654-655),  в  собственных  транскрипциях  бывал
очень непоследователен: в одной и той же статье он писал то  "Матьюрен",  то
"Матьюрин" (т. V, с. 142, и 153), в другой возвращался к  частому  в  России
написанию "Матюрин" (с. 181). Господствовавшая у нас в  2030-е  годы  нашего
столетия тенденция к так  называемой  фонетической  транскрипции,  т.  е.  к
максимальному приближению графики к орфоэпической норме  английских  слов  и
собственных имен, приводила порой  к  рекомендации  таких  карикатурных  для
русского  читателя  транскрипций,  как   "Мэсьюрен"   (Вестник   иностранной
литературы, 1929, Э 5, с. 233), "Мэйчурэн" (Литературная энциклопедия, т. 7.
М., 1934, с. 543), "Мейчурен" (Большая советская энциклопедия,  т.  38.  М.,
1938, стб. 686; в последующих изданиях, - например, т. 28.  М.,  1954,  стб.
637 - "Мэтьюрин").}.
     В России Метьюрин прежде всего стал известен как драматург. В одном  из
очерков цикла статей, помещавшегося в газете "Русский инвалид" (1816 г.), по
английским  источникам  опубликовано  было  довольно  подробное  известие  о
"Матуриновой трагедии "Бертрам"", а также о еще живущем  в  Дублине  авторе,
"который равно уважается за нравственные свои качества, как  и  за  отличный
талант" {Русский инвалид, 1816, Э 186 от 11 августа, с. 732  (без  подписи).
Об авторстве В. И. Козлова см.:  Русский  инвалид  за  сто  лет.  (Юбилейный
очерк), ч. I. СПб., 1913, с. 131.  Другая  заметка  о  "Бертраме"  Метьюрина
появилась в "Вестнике Европы" (1816, ч. LXXVIII, Э 15, с. 237).  Томас  Мур,
чествование которого состоялось в Дублине 8 июня  1818  г.,  в  своей  речи,
перечисляя   "знаменитейших   писателей   Великобритании",   первым   назвал
"Матюрина,  которого  драматический  талант  освящен  одобрением  Скотта   и
Байрона" (Благонамеренный, 1822, ч. XIX, Э XXVIII, с.  59).}.  Автором  этой
первой русской статьи о Метьюрине был второстепенный поэт и  журналист  этой
эпохи В. И. Козлов.
     В последующие годы в различных русских  периодических  изданиях  начали
появляться упоминания о Метьюрине, известия и  заметки  о  его  прозаических
произведениях, правда, не в том порядке, в каком они появлялись в оригинале,
а  в  соответствии  с   той   популярностью,   какую   они   приобретали   в
континентальной Европе во французских переводах. Этим  объясняется  то,  что
"Мельмот Скиталец", сыгравший столь  заметную  роль  в  русской  литературе,
привлек к себе внимание русских литераторов  только  в  начале  30-х  годов,
после того, как этот роман получил высокую оценку  и  вызвал  подражания  во
Франции.  Правда,  "Мельмот  Скиталец"  был  упомянут  в  кратком  некрологе
Метьюрина   в   журнале   "Московский   телеграф",   где   после   небольшой
биографической  справки  о  Метьюрине,   полной   фактических   неточностей,
перечислены и коротко характеризуются его основные произведения.  "Сочинения
Матюрина, - писали здесь, - носят на  себе  признаки  великого  таланта,  но
отличительная черта их - ужас и неистовое бешенство  страстей,  какие  редко
можно встретить у других писателей, и в этом Матюрин равняется с величайшими
писателями.   Кажется,   адский   пламенник   освещает   ему   мрак   сердца
человеческого.   "Мельмот",   лучший   из   романов   Матюрина,   производит
удивительное действие на воображение читателя.  Некоторые  места  невозможно
читать без содрогания. Такова и драма его "Бертрам"  Замечательно, что,
живописец бедствий и ужасов, Матюрин был нежный, чувствительный  семьянин  и
человек чрезвычайно веселого нрава. Смерть  рано  разрушила  надежды,  какие
подавал талант Матюрина"  {Московский  телеграф,  1826,  ч.  XI,  Э  19,  с.
241-242. В этой же части  журнала  (Э  20)  помещено  извлечение  из  романа
Метьюрина "Альбигойцы" под заглавием "Рыцарь Кровавой звезды" в  переводе  с
французского; по словам  редакции  журнала,  "желая  сделать  его  отдельным
сочинением, мы принуждены были многое переменить и выпустить" (с. 241).  Это
был первый перевод из романа Метьюрина на русский  язык;  он  перепечатан  в
изд.: Повести и литературные отрывки, изданные Н. Полевым, ч. III. М"  1830,
с. 122-209. В полном  виде  (но  также  в  переводе  с  французского)  роман
"Альбигойцы" напечатан в т. 8-13 "Библиотеки романов и исторических записок,
издаваемой книгопродавцем Ф. Ротганом" (СПб., 1835), и вызвал  благоприятный
отзыв В. Белинского в  "Молве"  (1835,  ч.  10),  где  есть  также  отзыв  о
"Мельмоте Скитальце": "Тому  неизвестен  "Мельмот  Скиталец",  это  мрачное,
фантастическое  и  могущественное  произведение,  в  котором  так  прекрасно
выражена мысль об эгоизме, этом чудовище, жадно пожирающем наслаждения и,  в
свою очередь, пожираемом наслаждениями?" (Белинский В. Г. Полн. собр.  соч.,
т. I, с. 317-318).}.
     Первые отрывки из "Мельмота Скитальца" в русских переводах появились  в
1831 г. В этом году  в  литературной  газете  под  заглавием  "Колокольчик",
выпускавшейся под редакцией В. Н.  Олина  (совместно  с  В.  Я.  Никоновым),
напечатан был отрывок из I главы "Мельмота"  в  анонимном  русском  переводе
{Колокольчик,  1831,  Э  25,  с.  97-99.}.  Продолжения  его,   однако,   не
последовало, так как это периодическое издание прекратилось из-за недостатка
подписчиков. В том же 1831 г. в журнале "Сын отечества"  появился  еще  один
отрывок  из  "Мельмота  Скитальца",  -  на  этот  раз  из  XVII  главы   (по
французскому сокращенному переводу Ж. Коэна 1821 г. соответствующей XI главе
второй книги  оригинала),  под  заглавием:  "Отрывок  из  Матюринова  романа
"Мельмот, или Скитающийся человек"" {Сын отечества и Северный  архив,  1831,
ч. XXIII, Э XLIV, с. 330-345; ч. XXIV, Э XLV, с. 3-21.};  приведенный  здесь
эпизод повествует о допросе Алонсо Монсады в мадридском судилище  Инквизиции
и о бегстве его  из  тюрьмы  во  время  пожара.  Два  года  спустя  "Мельмот
Скиталец" появился в Петербурге "в переводе с французского Н. М." в 6 частях
в 12-ю  долю  листа  {Мельмот  Скиталец.  Соч.  Матюреня,  автора  Бертрама,
Албигойцов и проч. Перевод с франц. Н. М. СПб., 1833. Шесть частей:  1  (153
с.), 2 (180 с.), 3 (193 с.), 4 (159 с.), 5 (205 с.),  6  (233  с.),  В  этом
издании указанная выше глава составляет 6-ю главу третьей части, с. 133-139,
в том же самом переводе, что был напечатан в "Сыне отечества"  за  два  года
перед тем (возможно, что переводчиком был Н. Мельгунов); в отдельном издании
этот перевод подвергся  некоторым  дополнениям  и  стилистическим  поправкам
(цензурное разрешение 3 августа 1832 г. подписано  цензором  В.  Семеновым).
Добавим, что весь перевод Н. М. сделан по французскому переводу Коэна (см. о
нем выше, с. 633).}. Вскоре небольшая рецензия на это  издание  появилась  в
петербургской газете "Северная  пчела".  Здесь  говорилось:  "Автор  романа,
заглавие которого мы выписали, совершенно неизвестен русским  читателям,  не
знающим иностранных языков; если мы не ошибаемся, доселе еще ни одно из  его
творений не было у нас переведено; между тем оно пользуется в Европе большою
знаменитостью, по нашему мнению, - вполне заслуженною. Необычайная сила  его
мрачного воображения, верность очерчиваемых им характеров,  занимательность,
необыкновенность происшествий во всех его творениях, соделывают чтение  оных
весьма заманчивым. Многие упрекают его в некоторой болтливости, в  излишней,
если можно так  сказать,  полноте  слога  (redondance),  но  это  недостаток
неважный,  и  притом  общий  многим  английским  романистам.  Г.  переводчик
заслуживает благодарность, во-первых, за то, что знакомит русских  читателей
с хорошим автором, и, во-вторых,  за  то,  что  труд  свой  исполнил  весьма
старательно" {Северная пчела, 1833, Э 132. 15 июня,  с.  525.}.  В  июльском
номере "Московского телеграфа" появился большой  отзыв  о  русском  переводе
"Мельмота Скитальца". Автор этой статьи начинал ее также с утверждения,  что
имя  Метьюрина-новое  в  русской  печати:  "Метюрин  оставался  до  сих  пор
совершенно неизвестным в русской литературе. Но причиной этого был, конечно,
не сам он .  Метюрин  принадлежит  к  числу  оригинальных  писателей  в
области  романа.  Его  создания  не  подходят  ни  к  какому  разряду  и  не
измериваются никакою меркою известного наименования". По мнению  рецензента,
романы Метьюрина "нельзя  уравнивать  и  уподоблять"  никаким  произведениям
известных в то время в России зарубежных сочинителей, так как  его  создания
"составляют свой, особый род, потому что главное чувство сочинителя,  дающее
характер всем его сочинениям, странно и несогласно с  обыкновенною  природою
человека".  Достойно  внимания,  что  рецензент   противопоставляет   романы
Метьюрина даже английским готическим романам:  "Главное,  что  старается  он
развить и внушить своему читателю, есть  ужас.  Не  считая  своего  читателя
ребенком, как госпожа Радклиф, которая думала пугать воображение потемками и
фантасмагорией, не входя и в тот фантастический мир, где возможно  все,  что
захочет представить автор, но где  читатель  видит  мечтательные  образы  и,
следственно, знает, что он не дома,  а  в  гостях  у  фантазии,  словом,  не
приводя в движение  никаких  чудесных  сил,  Метюрин  представляет  нам  мир
действительный, тот, в котором живут все, но представляет  с  таких  ужасных
сторон, в такие страшные  мгновения,  что  невольная  дрожь  проникает  весь
состав его читателя . Надобно  сказать,  -  продолжает  критик,  -  что
Мельмот есть самое славное из произведений Метюрина, и  в  нем  автор  всего
более выразил свое дарование". Вслед за этим критик дает подробное изложение
"Мельмота Скитальца", поскольку "нельзя дать  лучшего  понятия  о  характере
сочинений Метюрина, представив  очерк  этого  славного  романа"  {Московский
телеграф, 1833, ч. 52, Э 14, июль, с. 253-262.}.
     Однако история воздействия "Мельмота Скитальца" началась не со  времени
выхода в свет его русского перевода. Многие знали роман и раньше, читая  его
в английском подлиннике или, чаще, во французском переводе.  К  числу  таких
читателей принадлежал  Пушкин,  по  достоинству  оценивший  роман  Метьюрина
задолго до того, как он стал известен в русском переводе 1833 г.
     Знакомство Пушкина с "Мельмотом Скитальцем" состоялось в Одессе. Первое
упоминание им  Мельмота  находится  в  XII  строфе  третьей  главы  "Евгения
Онегина". Пушкин называет его здесь "бродяга мрачный", т. е.  самостоятельно
переводя на русский язык французский заголовок перевода Ж. Коэна - "Melmoth,
ou l'homme errant" - или оригинала - "Melmoth the Wanderer" {Отметим, что  в
библиотеке Пушкина сохранилось первое издание "Мельмота Скитальца"  1820  г.
(Эдинбург-Лондон), а также парижское (на англ. яз.) издание "Бертрама"  1828
г., см.: Модзалевский Б. Л.  Библиотека  Пушкина.  СПб.,  1910,  с.  284  (Э
1145-1146).}. Русское заглавие - "Мельмот Скиталец"  -  появилось  не  ранее
1833 г. Хотя третья глава "Евгения Онегина" начата поэтом в Одессе в  первой
половине 1824 г. (тридцать строф этой главы были  им  написаны  здесь  между
февралем и концом мая), но многое в ее замысле и создании ведет нас к  более
раннему времени. Так, упомянутый в XII строфе этой главы "Мельмот  Скиталец"
впервые был прочтен Пушкиным в Одессе в 1823 г.  и  несомненно  произвел  на
него сильное впечатление; в то время этот роман был известен  в  России  еще
немногим; поэтому Пушкин должен был объяснить читателю в особом примечании к
"Евгению Онегину", что "Мельмот - гениальное произведение Матюрина" {Краткая
характеристика  "Мельмота  Скитальца",  данная  ему  Пушкиным   ("гениальное
произведение"), вызывала сомнения и оговорки у современных  ему  критиков  и
последующих исследователей. В. И. Кулешов (см. его кн.:  Литературные  связи
России и Западной Европы в XIX веке (первая половина).  М.,  1965,  с.  185)
заметил: "Это, конечно, преувеличение, но можно понять, как поэт  вчитывался
в  него,  создавая   образ   русского   неприкаянного   скитальца   Онегина,
презирающего общество и носящего в себе его зло". С. М.  Тромбах  (в  статье
"Примечания Пушкина к "Евгению Онегину"" - Изв. АН СССР, Серия литературы  и
языка, 1974, т. 33, Э 3, с. 228), задаваясь вопросом, почему  в  XII  строфе
"гениальный" роман Метьюрина противопоставлен "посредственному" роману  г-жи
Коттень ("Матильда"), отвечал на это, что, с точки  зрения  поэта,  "Мельмот
Скиталец" обобщил в центральном действующем лице  основные  черты  мыслящего
человека   начала   XIX   в.:   "Не   случайно   слова   "байронический"   и
"мельмотический" были для Пушкина почти синонимами. Это и делало для Пушкина
роман Метьюрина  "гениальным".  Но  в  пушкинскую  пору  слово  "гениальный"
означало в русском языке (в соответствии с французским) нечто  меньшее,  чем
сейчас, ближе стоящее к нашему "талантливый".}. Однако в черновом  письме  к
своему приятелю А. Н. Раевскому (написанному между 15-м и 22-м октября  1823
г.) поэт писал уже о "мельмотическом характере" своего героя {Пушкин.  Полн.
собр. соч., т.  XIII.  Изд.  АН  СССР,  М.-Л.,  1949,  с.  71,  378.  (Далее
сокращенно: Акад., т.).}, из чего явствует, что с  романом  Метьюрина  тогда
уже были знакомы разные лица среди ближайшего окружения поэта в  период  его
южной ссылки;  характерно  при  этом,  что  в  автографе  указанного  письма
определению "мельмотический" предшествовало, но затем было зачеркнуто другое
слово - "байронический", уже бывшее нарицательным в  обиходе  русской  речи:
очевидно, с точки зрения Пушкина, "байронический"  и  "мельмотический"  типы
современного  ему  человека  были  близкими,  имевшими  много   общего;   от
"байронического" героя "мельмотический" отличался лишь присущими ему чертами
демонизма,  придававшими  этому  характеру  более  ясную   мотивировку   его
разочарованности, озлобленности и скептицизма.
     В черновых рукописях "Евгения Онегина" на протяжении ряда лет (в главах
первой, третьей и восьмой) имя Мельмота встречалось  многократно  по  разным
поводам  среди  произведений  литературы,  "в  которых   отразился   век   и
современный человек изображен довольно верно". Из черновика  XXXVIII  строфы
первой главы, например, явствует, что "Мельмот" стоял  среди  тех  двух-трех
романов, которые Онегин должен был возить  с  собою;  хотя  в  окончательной
редакции этой строфы имя Мельмота из текста выпало, но  в  дальнейшем  роман
Метьюрина назван среди небылиц британской музы, которые  тревожат  сон  юных
русских читательниц, и вновь упомянут среди  одной  из  "масок"  Онегина,  в
которой он представлялся большому свету. Задумываясь  о  своем  герое,  поэт
воспроизводит пересуды о нем в светских гостиных (гл. 8, VIII):

                        Скажите, чем он возвратился?
                        Что нам представит он пока?
                        Чем ныне явится? Мельмотом,
                        Космополитом, патриотом,