ть
переводчиком "Мельмота" в первом русском издании 1833 г.)  является  автором
весьма  занимательной  повести  "Кто  он?",   включенной   в   сборник   его
повествовательных произведений - "Рассказы о былом и небывалом" (М.,  1834),
зависимость  которой  от  "Мельмота"  представляется  особенно  заметной   и
бесспорной. Таинственная фигура Вашнадана кажется бледной, но близкой копией
героя Метьюрина: Вашнадан походит на Мельмота и  нестерпимым  блеском  своих
глаз (которые он скрывает темными очками), и своим непонятным долголетием, и
необъяснимыми поступками, которые совершает он в доме Линдиных, приняв образ
покойного жениха Глафиры Линдиной и похитив ее из дома ее родителей; история
Вашнадана и Глафиры Линдиной  в  свою  очередь  имеет  сходство  с  историей
Иммали-Исидоры в "Мельмоте" {[Мельгунов Н. А.] Рассказы о былом и небывалом,
ч. I. М., 1834, с. 45-138.  Имя  автора  стоит  под  предисловием  к  первой
части.}. В романе M. H. Загоскина "Искуситель" (1838) фигура барона Брокена,
появляющегося в светских салонах Москвы, также кажется сколком  с  Мельмота;
действие происходит в России в конце XVIII и начале XIX в.
     В заключительных главах, в которых описано разоблачение барона,  с  ним
происходит такая же  метаморфоза,  что  и  с  Мельмотом  перед  его  гибелью
{Загоскин M. Искуситель. M., 1838, ч. III,  с.  219-220.  Одна  глава  этого
романа, озаглавленная "Граф Калиостро", была напечатана в пушкинском журнале
"Современник" (1837, т. VII, с. 17-45); см. по этому поводу письмо Загоскина
к  П.  А.  Вяземскому  (Остафьевский  архив,  т.  V,  вып.  1,  с.  9-10).}.
Разумеется,  подражание  Метьюрину  имеет  в  этом   посредственном   романе
Загоскина чисто внешний характер и не затрагивает  тех  философско-этических
проблем, которые были поставлены автором в "Мельмоте Скитальце".
     Отзвуки знакомства  с  "Мельмотом"  можно  усмотреть  также  в  типично
романтической повести А. В.  Тимофеева  "Конрад  фон  Тейфельсберг"  (1834).
Действие ее начинается в Петербурге,  а  заканчивается  в  Венеции.  Главное
действующее  лицо  Тейфельсберг,  которого  автор  характеризует   следующим
образом: "Богатый, молодой, независимый,  он  имел  все  достоинства,  чтобы
занять собою большой свет. Но сверх  того  о  Тейфельсберге  носились  самые
странные слухи. Судя по образу жизни,  надобно  было  предполагать,  что  он
владеет несметным богатством. Одни утверждали, что  он  обладал  философским
камнем, другие, -  что  он  какой-то  наследный  принц,  живущий  инкогнито,
третьи, и самые догадливые, - что он колдун".  Этот  персонаж  становится  в
центре   разнообразных   и   более   или   менее   фантастических   событий,
развертывающихся то в Петербурге, то в Северной Италии, и сюжетно близких  к
готическим романам, но, к  сожалению,  все  вертится  здесь  преимущественно
вокруг  тайны  не  скудеющего  богатства,  которой   владеет   Тейфельсберг,
оказывающийся  в  конце  концов  итальянцем  Морелли,  замешанным   в   деле
Калиостро" {Опыты Т. м. ф. в. а (А. В. Тимофеева], ч.  II.  СПб.,  1837,  с.
1-117 (особой пагинации).}.
     А. В. Тимофееву принадлежит также прозаическая вариация  под  заглавием
"Мой Демон" (1833) на романтическую тему о двойнике автора {*}.
     {* Там же, ч. III, с. 53. А. В. Тимофеев  написал  также  песню-балладу
"Свадьба", впервые увидевшую свет в журнале "Сын отечества и Северный архив"
(1834, Э 16). Эта песня стала чрезвычайно популярной,  в  особенности  после
того, как на ее текст написал музыку А. С. Даргомыжский (1835):

                        Нас венчали не в церкви
                        Не в венцах, не с свечами,
                        Нам не пели ни гимнов.
                        Ни обрядов венчальных!
                        Венчала нас полночь
                        Средь мрачного бора;
                        Свидетелем были
                        Туманное небо
                        Да тусклые звезды;
                        Венчальные песни
                        Пропел буйный ветер
                        Да ворон зловещий;
                        На страже стояли
                        Утесы да бездны,
                        Постель постилали
                        Любовь да свобода
                                             и т. д.

     Эта песня Тимофеева была чрезвычайно популярна в демократических кругах
русского общества в течение всего XIX в. (ср.: Мамин-Сибиряк Д. Н.  Падающие
звезды, гл. 31). Считается, что  "Свадьба"  и  более  ранняя  и  тематически
близкая к ней "Русская разбойничья песня" (1827) С. П. Шевырева  восходят  к
подлинной русской народной песне, хотя обе эти обработки "выполнены в разном
стилистическом ключе" (см. сб.: Поэты 1820-1830-х годов, т. II, Л., 1972, с.
752-753). Тем не  менее  дополнительным  источником,  из  которого  Тимофеев
почерпнул краски для своей "Свадьбы", мог быть  эпизод  обручения  Иммали  с
Мельмотом на пустынном острове Индийского океана А. В. Тимофееву этот эпизод
был известен по русскому переводу 1833 г. (ч. IV, гл.  VI,  с.  137-158).  В
песне Тимофеева дается тот же пейзаж, что и у Метьюрина:

                             Всю ночь бушевали
                             Гроза и ненастье,
                             Всю ночь пировали
                             Земля с небесами,
                             Гостей угощали
                             Багровые тучи.
                             Леса и дубравы
                             С похмелья свалились,
                             Гроза веселилась
                             До позднего утра.

     Ср. в русском переводе "Мельмота Скитальца" 1833 г.: "Тучи  становились
час от часу темнее и подобно грозному ополчению, соединяющему в  одну  массу
свои силы, казалось, готовились к борьбе с  лучами  света,  блиставшими  еще
местами  на  небе.  Только  одна  широкая  темно-красная   полоса   обагряла
небосклон. Рев волн приметно усиливался, магниферовое дерево дрожало в самом
корне своем, и длинные ветви оного, вросшие в  землю,  ломались  с  треском.
Одним словом, природа борением  всех  стихий  своих  возвещала  сынам  своим
несомненную,  великую  опасность"  (с.  137).  В  бурю  и  ненастье  Мельмот
восклицает, обращаясь к Иммали: "Быть так! Прb раскатах грома, обручаюсь я с
тобою, невеста злополучия! Ты будешь моею вечно! Приближься, повтори  клятвы
наши  на  алтаре  колеблющейся  природы.  Небесные   молнии   будут   нашими
праздничными светочами и проклятие вселенной нашим брачным благословением...
Приди, и пусть мрачная ночь будет  свидетельницею  нашего  достопамятного  и
вечного союза!" (с. 156) и т. д.}
     Можно было бы назвать еще целый  ряд  других  повестей,  появившихся  в
русской печати 30-40-х годов,  в  которых  то  явственнее,  то  приглушеннее
звучат мотивы, связывающие их с "Мельмотом Скитальцем". В  позднем  дневнике
декабриста В.  К.  Кюхельбекера  (от  29  ноября  1833  г.)  есть  запись  о
впечатлении, которое он получил от чтения  старой  повести,  напечатанной  в
"Сыне отечества" - "Вильгельмина, или Побежденный предрассудок":  "...в  ней
много недостатков, особенно в начертании характеров, но главная мысль  очень
хороша: Мельмот, Вампир, Чайльд-Гарольд - в Пошехонье"  {Кюхельбекер  В.  К.
Дневник.  Л.,  1929,  с.  152.  Анонимная  повесть,  о  которой  идет  речь,
переведена с немецкого В. Владиславлевым и  напечатана  в  "Сыне  отечества"
(1825, ч. 100, ЭЭ V, VII, VIII). Действие  ее  происходит  в  провинциальном
немецком городке в 1813-1814 гг.}. Сошлемся также на повесть М.  С.  Жуковой
"Черный  демон"  (1839),  о  которой  доброжелательно  отозвался  Белинский,
говоря, что в ней изображена "внутренняя борьба души, в которой безотчетные,
пылкие впечатления юного чувства удерживаются  и  охлаждаются  сомневающейся
мыслью" {Утренняя заря. Альманах на 1840 год, изд. В. Владиславлевым.  СПб.,
1840, с. 124-177; Белинский В. Г. Полн. собр. соч., т.  XIII,  с.  43.},  на
роман Ф. В. Булгарина "Памятные записки Чухина", в  котором,  между  прочим,
рассказана (в гл. XII, озаглавленной "Великий муж  будущего  века")  история
петербургского доктора Виталиса. После многих приключений в разных странах и
долговременных изысканий и опытов  этот  доктор  находит  наконец  "средство
продлить жизнь на несколько столетий и делать золото и драгоценные камни как
пряники", но  Виталис  -  алхимик-филантроп,  делающий  свои  открытия  ради
будущего благоденствия человечества {Булгарин Ф. В.  Полн.  собр.  соч.,  т.
III. СПб., 1843, с.  78-122.}.  В  небольшом  рассказе  Петра  Медведовского
"Повесть без названия" снова идет речь о петербургском музыканте и  любителе
искусства, который заключает договор с дьяволом, но вскоре расторгает его  и
лишается  рассудка  {Медведовский  П.  Повесть  без  названия.  -   В   кн.:
Новогодник.  Собрание  сочинений  в  прозе  и  стихах  современных   русских
писателей, изд. Н. Кукольником. СПб. 1839, с.  385-413.  П.  Медведовский  -
псевдоним П. И. Юркевича, сотрудника "Севервой пчелы", близкого к  Булгарину
и Гречу.}.
     Напомним, наконец, что героиня повести А. В.  Дружинина  "Лола  Монтес"
(1847) в одном из эпизодов читает "Мельмота Скитальца" в бессонную ночь. "То
был второй том Матьюринова романа "Melmoth  the  Wanderer",  -  рассказывает
сама героиня.  -  Книжка  эта  начиналась  какими-то  нелепыми  ужасами,  но
мало-помалу я зачиталась ею. Там  шел  рассказ  молодого  испанца,  которого
родители засадили против воли в монастырь, чтоб передать все имение младшему
его брату. Ребенок не хотел  покориться  правилам  келейной  жизни,  страшно
боролся с усилиями старых монахов, ненавидел их... Он был  благочестив,  как
все испанцы: благочестие его пропало, вся вера исчезла  из  его  души,  дика
казалась ему блестящая, залитая золотом  церковь,  стройные  молитвы  святых
отцов казались ему и чужды, и враждебны". Мы привели эту  цитату  для  того,
чтобы засвидетельствовать, что еще в конце 40-х годов Дружинин хорошо помнил
содержание "Мельмота Скитальца" и попытался представить  себе,  что  в  этом
романе могла понять испанская авантюристка. Правда, от имени  своей  героини
Дружинин свидетельствует, что она  не  дочитала  роман  Метьюрина:  "История
Монсады становилась все пошлее и пошлее, на сцену явился злой дух, а так как
я не верю злым духам, то и бросила книгу" {Дружинин А. В. Собр. соч., т.  I,
с. 76-77, 80-81.}.
     После Пушкина тема  демона  в  русской  лирической  поэзии  повторялась
множество раз в течение нескольких десятилетий; она быстро стала  банальной,
потому что в ее разработке принимали  участие  не  только  виднейшие,  но  и
заурядные русские писатели этого времени. На рубеже 20-х и 30-х годов  демон
обычно  представлялся  поэтам  чаще  всего  враждебной  силой,   язвительным
скептиком, искусителем, т.  е.  наделен  был  типическими  "мельмотическими"
чертами. Таким изображен он, например, в двух стихотворениях В. Г. Теплякова
- "Два ангела" и "Аюбовь и ненависть";  в  последнем  мы  находим  строки  о
человеке, надевающем на себя дьявольскую  личину,  которой  он  пугает  свою
возлюбленную:

                ... Твой ум, твою красу, как злобный демон,
                Тогда оледеню своей усмешки ядом,
                В толпе поклонников замрет душа твоя,
                Насквозь пронзенная моим палящим взглядом,
                Тебя в минуты сна мой хохот ужаснет... {*}
                {* Тепляков В. Стихотворения. СПб., 1836, с. 137.}

     В стихотворении К. А. Петерсона "К демону"  лирический  герой  ведет  с
воображаемым духом зла откровенный диалог:

                       Злобный демон, что ты бродишь
                       И бормочешь про себя?
                       Ты собою страх наводишь,
                       Окаянный, на меня!
                       Иль ты думаешь, что, грешный,
                       Упаду я пред  тобой, -
                       И за счастье, мня, поспешный,
                       Поплачусь тебе душой? {*}

     {* Сын отечества, 1834, т. XLVI, Э  48;  с.  289-290.  Ср.  ироническое
отношение к демону в  безвкусном  стихотворении  А.  Ф.  Тимофеева  "Хандра"
(Опыты, ч. I. СПб., 1837, с. 279-281), начинающемся стихами:

                           Искуси меня, мой демон
                           Соблазни-ко как-нибудь...}

     В большом  стихотворении,  озаглавленном  "Демон  разрушитель"  (1829),
Колачевский хочет уверить читателей в реальности  существования  демона  как
могущественной силы зла на земле:

                      Есть в мире Демон: пусть мечтой
                      Его считают; но ничто
                      Не избежит когтей нависших
                      Над обреченной жертвой им.
                      Он и властителей и нищих,
                      Кровавой лютостью томим
                      Равно разит, - едва захочет, -
                      Разит и падшим вслед хохочет... {*}
                      {* Галатея, 1829, ч. VII, Э 36, с. 257-258.}

     Стихотворение   Э.   Мещерского   посвящено   демоническому   человеку,
спасаемому ангельской кротостью и  смиренной  чистотой  любимой  им  молодой
женщины ("К молодой  девушке",  1832).  Герой  патетически  восклицает,  дав
подробную характеристику всех демонических черт своего характера:

                         Скажи, ужель мои объятья
                         Не облили тебя огнем.
                         Ужель мое клеймо проклятья
                         Не блещет на челе твоем?
                         О боже, чудо совершилось, -
                         Ты мне открыла рая дверь,
                         Дитя! Ты ангелом осталась,
                         И я - не демон уж теперь {*}.

     {* Новогодник. Собрание сочинений в прозе и стихах, современных русских
писателей, изд. Н. Кукольником. СПб.,  1839,  с.  93-95.  Ср.:  Литературное
наследство, т. 31-32. М., 1937, с. 403-404.}

     В стихотворениях Д. Ю.  Струйского  (Трилунного)  "Демон"  (1837)  {Сын
Отечества, 1837, Э 17, с. 6.}, А.  А.  Шишкова  "Демон"  {Поэты  1820-1830-х
годов,  т.  I.  Л.,  1972,  с.  427,  753.}   и   ряде   других   приводятся
философско-этические размышления, волнующие человека, пытающегося выработать
свое  отношение  к  окружающему  его  миру  и  обществу   людей.   Все   эти
романтические образы повторяются в разных  вариантах  и  репликах,  традиция
которых постепенно вживается в новую поэтическую систему  -  реалистическую,
давая новые поэтические образы, с чертами, отличающимися от прежних штампов.
Напомним здесь хотя бы демонов у Полежаева, Баратынского, Я.  П.  Полонского
("К Демону", 1844) и Н. Огарева, Аполлона Григорьева, Н. Ф. Щербины,  Н.  А.
Некрасова {См.  статьи:  Нольман  М.  А.  От  "Демона"  Пушкина  к  "Демону"
Некрасова. - В кн.: К истории русского романтизма.  М.,  1973,  с.  386-418;
Зимина А. Н. Стихотворение Н. А.  Некрасова  "Демону".  -  В  кн.:  Проблемы
реализма в русской литературе. Свердловск, 1963, с.  40-53;  Loghinovski  E.
Din problemele tipologiei romantismului (Demonal in  poezia  rusa  a  anilor
1820-1830). - Analele Universilatii Bucuresti, N 1, 1971, p. 87-100.} и др.
     Среди многочисленных произведений о демонах  в  русской  поэзии  первой
половины XIX в. одинокой и недоступной вершиной возвышается поэма Лермонтова
"Демон",  в  которой  образ  ее  главного   героя   получил   проникновенное
поэтическое воплощение и  глубокий  философский  смысл.  Сопоставление  этой
поэмы  с  "Мельмотом  Скитальцем"  производилось  неоднократно,  но   всегда
попутно, вскользь и без  надлежащей  тщательности  и  осторожности.  Отметим
прежде всего, что знакомство Лермонтова с тем  или  иным  текстом  "Мельмота
Скитальца" едва  ли  может  подлежать  сомнению:  поэт  сам  упомянул  роман
Метьюрина в черновом предисловии к "Герою нашего времени" (из окончательного
текста нижеследующая фраза была исключена): "Если  вы  верили  существованию
Мельмота, Вампира и  других,  -  отчего  вы  не  верите  в  действительность
Печорина?". Впрочем, это свидетельство не дает нам возможности судить  ни  о
времени первого знакомства Лермонтова с романом Метьюрина, ни о том, в каком
издании (и переводе) он прочел его. Естественно предположить, что  Лермонтов
обратил внимание на русское издание "Мельмота" 1833 г., но это не  исключает
того, что он и до этого времени мог  знать  один  из  французских  переводов
романа, а с помощью своего английского учителя, Винсона, - и его  английский
оригинал.  Во  всяком  случае,  следы  воздействия  романа  Метьюрина  можно
встретить еще в ранних произведениях Лермонтова, написанных в начале  1830-х
годов.
     Поэма Лермонтова "Исповедь" (1830), представляющая собою ранний вариант
"Мцыри", хотя и обнаруживает давно отмеченное сходство с  "Гяуром"  Байрона,
но многими  своими  особенностями,  быть  может,  восходит  и  к  Метьюрину.
Действие  поэмы  происходит   в   Испании,   она   отличается   подчеркнутым
антиклерикальным характером. Страстная исповедь монаха в  мадридской  тюрьме
"бесчувственному старику"-настоятелю, упорство монаха в открытии тайны и  т.
д. - все эти подробности могли быть внушены молодому  Лермонтову  "Рассказом
испанца" из "Мельмота Скитальца".
     Отметим также, что грузинка Тамара лишь в четвертой  редакции  "Демона"
заменила  прежнюю  героиню  -   монахиню-испанку,   появлявшуюся   во   всех
предшествующих редакциях поэмы. Один из рисунков Лермонтова  изображает  эту
героиню - католическую монахиню в окне испанского монастыря,  расположенного
на берегу моря. "Тогда, - пишет по этому поводу  биограф  Лермонтова  П.  А.
Висковатов, - фантазия поэта была занята Испанией; он рисовал ее  с  бурными
страстями, убийствами, казнями и ужасами таинственной  инквизиции"  {Русская
старина, 1887, Э 10, с. 119. Этот "сугубый интерес к Испании поддерживался в
нем и семейным преданием о происхождении Лермонтовых от  испанского  герцога
Лермы, который во время борьбы с маврами должен  был  бежать  из  Испании  в
Шотландию" (там же, с.  119).  Ср.:  Елеонский  С.  Ф.  Изучение  творческой
истории художественных произведений. М., 1962, с. 95-96, 143.}.  В  связи  с
этим можно вспомнить здесь драму  Лермонтова  "Испанцы"  (1830),  в  которой
отдельные сцены в свою очередь имеют известные аналогии с тем же  "Рассказом
испанца" в "Мельмоте".
     Некоторые  мотивы,  встречающиеся  у  Метьюрина,   могли   попадать   в
произведения Лермонтова через посредствующие литературные звенья, а не прямо
из "Мельмота". Таков, например, мотив  "оживающего  портрета",  возникший  у
Лермонтова, может быть,  через  посредство  гоголевской  повести  {Дюшен  Э.
Поэзия Лермонтова в ее отношении к русской и западноевропейской литературам.
Казань,  1914,  с.  25-26.  Этот  портрет  перенесен   Лермонтовым   в   его
незаконченную повесть "Штосе. (У графа В.)". Ср.: Семенов Л. П. Лермонтов  и
Л. Толстой. М., 1914,  с.  384-388;  Нейман  Б.  В.  Фантастическая  повесть
Лермонтова. - Научные доклады высшей школы. Филологические науки, 1967, Э 2,
с.  19-24.}  и  в  то  же  время  широко  распространенный  в  романтической
западноевропейской   беллетристике   вообще.   Столь   же   распространенной
подробностью портрета были  у  романтиков  обладавшие  адским,  нестерпимым,
неестественным  блеском  глаза:  поэтому  трудно  было  бы   считать,   что,
рассказывая  о  глазах  портрета,  висевшего  в  комнате  Печорина  ("глаза,
устремленные вперед, блистали тем страшным блеском,  которым  иногда  блещут
глаза сквозь  прорези  маски"),  Лермонтов  вспоминает  "нестерпимый"  блеск
взоров Мельмота {Семенов Л. П. Лермонтов и Л. Толстой, с. 394.}.
     Слова Печорина в "Герое нашего времени" о женщине  и  цветке  напомнили
исследователям творчества Лермонтова сходные слова, обращенные  Мельмотом  к
Иммали в  главе  XX:  "Мне  поручено  попирать  ногами  и  мять  все  цветы,
расцветающие ка