детель замка в горах Сен-Готарда, в свое  время
храбро защищавший свою страну от тирании австрийских  властей.  Он  живет  в
уединенном замке и чувствует себя несчастным, так  как  давнее  преступление
отягощает  его  совесть.  Некогда  в  его  отсутствие  замок   его   посетил
австрийский губернатор Валленберг, прожил здесь некоторое время и обесчестил
жену Фредольфо. Вскоре после возвращения  Фредольфо  Валленберг  был  найден
убитым неподалеку от замка. Нетрудно  догадаться,  что  это  преступление  -
месть  Фредольфо.  Однако  владелец  замка  совершил  его  в  сообществе   с
отвратительным  существом  -  карликом-горбуном  Бертольдом,   уродливым   и
жестоким, имеющим дьявольский облик и представленным автором как своего рода
исчадие ада. Он - главный  вдохновитель  преступления  Фредольфо  и,  -  как
отмечали  критики  Метьюрина   (уловившие   сходство   этого   персонажа   с
шекспировским Ричардом III), - мог бы считаться  главным  действующим  лицом
пьесы, конец  которой  весьма  запутан,  притом  без  особой  необходимости.
Оказывается, например, что случайным  свидетелем  убийства  Валленберга  был
юноша-крестьянин по имени Адельмар. Фредольфо преследует его - подобно тому,
как  это  делает  Фокленд  с  находящимся  в  аналогичной  ситуации  Калебом
Вильямсом, в романе В. Годвина ("Caleb Williams", 1798), но  Адельмар  любит
дочь Фредольфо, Урильду, которая отвечает на  чувство  юноши.  Злоба  против
всего человеческого бушует в сердце  Бертольда,  который  предает  Фредольфо
правосудию как убийцу; его заключают  в  тюрьму;  Урильда  умирает,  обнимая
убитого Адельмара, и т. д.
     Пьеса представлена была лишь 17 апреля 1819 г. От равнодушия публики ее
не спасло  участие  в  спектакле  видных  артистов  ковентгарденской  труппы
(Фредольфо играл Юнг, Адельмара - Кембл, Бертольда  -  Йетс,  Валленберга  -
Макреди, Урильду - мисс О'Нийл), хотя роли, по  мнению  современников,  были
распределены между ними не очень удачно. Больше  других  понравился  Йетс  в
роли карлика Бертольда; не случайным, быть может, оказалось и то, что  образ
страшного карлика отозвался в фигуре Рашли Осбалдистона в романе  В.  Скотта
"Роб Рой", писавшегося в то самое время (1818), когда  эта  пьеса  Метьюрина
готовилась к представлению на лондонской сцене {Ibid., p. 193.}.

     Отрезвление автора пришло быстро: надежды его на  успех  этих  пьес  не
оправдались; их полный провал навсегда излечил Метьюрина  от  желания  стать
профессиональным драматургом.
     Ближайшим следствием неудач этих  пьес  было  то,  что  Метьюрин  снова
обратился к  писанию  романов;  правда,  он  попробовал  стать  литературным
критиком, но также без всякого успеха.
     В конце первого десятилетия  XIX  в.  главным  советником  Метьюрина  в
литературных делах, а нередко  и  непосредственным  их  устроителем  был  В.
Скотт. В своих письмах Метьюрин посвящал его во все подробности своей жизни,
в особенности же во все, что касалось постоянных  денежных  затруднений,  то
усиливавшихся, то ослабевавших, но никогда не  прекращавшихся  вовсе,  и  В.
Скотт всегда был готов ему помочь.  Так,  в  письме  от  27  марта  1817  г.
Метьюрин спрашивал у В. Скотта, не заняться ли ему переводами  и  хорошо  ли
они  оплачиваются;  при  этом  Метьюрин  сообщал,  что   он   хорошо   знает
древнегреческий  и  латинский  и  что  недавно  он  освоился  с  французским
{Correspondence, p. 71.}. На этот  вопрос  В.  Скотт  отвечал  отрицательно,
сомневаясь в  целесообразности  такого  применения  его  творческих  сил,  и
пробовал направить его на другой путь, предлагая стать литературным критиком
и писать статьи по заказам журналов; по его мнению, такие  статьи  могли  бы
принести хотя и небольшой, но зато регулярно получаемый заработок {Письмо В.
Скотта к Метьюрину от 10 апреля 1817 г. (Correspondence, p. 75).}.
     Предложение понравилось Метьюрину, и  он  вскоре  же  приступил  к  его
осуществлению. Однако с задачей, стоявшей перед ним, он все же не справился:
первая же статья, написанная им по  поводу  очень  посредственной  пьесы  Р.
Шийла "Отступник" (1817)  {Idman,  p.  316,  note  2.},  не  понравилась  ни
редакции  "Quarterly  Review",  где  она  была  напечатана  в  1817  г.,  ни
читателям, чего, впрочем, и следовало ожидать: собственную неудачу  Метьюрин
испытал именно как драматург, и его критический разбор чужой пьесы не был ни
справедливым, ни беспристрастным. Вторая статья Метьюрина, столь же  длинная
и скучная, была отклонена редакцией того же журнала  и  напечатана,  не  без
содействия В. Скотта, в другом  периодическом  издании  ("British  Review").
Посвященная,  собственно,  двум   недавним   произведениям   Марии   Эджворт
("Гаррингтон" и "Ормонд"), эта статья содержала в себе большой вводный очерк
истории английского романа от его возникновения до времени  Метьюрина.  Этот
очерк представляет для нас известный интерес, поскольку в нем  идет  речь  о
предшественниках  самого   Метьюрина   в   области   художественной   прозы.
Характерно, что автор статьи с особой похвалой отзывается здесь о готических
романах XVIII - начала XIX в., лучшие образцы которых, как видно,  были  ему
хорошо известны, но довольно  холодно,  чтобы  не  сказать  резко,  судит  о
романах  своей  соотечественницы,  особенно  об  "Ормонде"  (1817),  что   и
неудивительно: этот хорошо известный реалистический роман из  ирландской  (и
частично  парижской)  жизни  XVIII  в.  являлся  полной   противоположностью
патриотическим   и   романтически    приподнятым    над    действительностью
произведениям леди Оуенсон-Морган и самого Метьюрина {Ibid., р. 180.}.
     Когда выяснилось, что и ремесло литературного  критика  не  оправдывает
возлагавшихся на него надежд, Метьюрину оставалось снова вступить на старый,
хорошо испытанный путь, казавшийся теперь более надежным и  прибыльным,  чем
все прочие, - на путь романиста. Так возникло новое произведение  Метьюрина,
увидевшее свет в трех небольших томах, изданных в 1818 г., -  "Женщины,  или
За и против" ("Women, or Pour et Contre").
     Среди поздних произведений писателя, появившихся в  конце  десятилетия,
роман этот  занял  обособленное  место:  в  нем  обнаружились  новые  черты,
непривычные для его прежней манеры. Уже современная ему  английская  критика
недоумевала, как Метьюрин мог создать этот роман, внезапно оставив для  него
ту стезю, по которой он шел столь долго, сочиняя романы один мрачнее другого
и такие же пьесы, перенасыщенные страшными сценами и ужасами  всякого  рода.
Как могло случиться, рассуждали критики, что вслед за  этими  произведениями
появился роман, по типу  своему  сходный  с  сентиментальными  повестями,  в
котором вместо прежних извергов, злодеев и убийц на первом  месте  находится
пленительный образ женщины  -  кроткой,  безропотной,  всепрощающей?  {Такой
вопрос задавал, в частности, критик журнала  "The  London  Magazine"  (1821,
vol. III, p. 517).}. На самом деле, как отмечают недавние  исследователи,  в
таком литературном персонаже не было ничего необычного для тех лет: с  одной
стороны,  как  раз  в  это  время  подобные  женские  образы  в   английской
повествовательной прозе появлялись все  более  часто  {М.  Леви  справедливо
подчеркивает, что образы подобных героинь и контрастирующих  с  ними  героев
пытались уже изображать такие сочинители готических романов, как Клара  Рив,
М. Г. Льюис, и перечисляет целый ряд произведений второстепенных писателей и
писательниц  той  поры  (например,  Элизы  Парсонс),  в  которых  появлялись
персонажи в этом роде (см.: Levy, p. 560-561).}, иногда  нарисованные  пером
женщинписательниц,  с  другой  -  сходные  образы,  хотя  еще   бледные,   в
неуверенных очертаниях, намечались уже и в прежних произведениях  Метьюрина,
к ним можно отнести, например, героиню "Бертрама"  Имогену  или  Урильду  из
"Фредольфо". Существовала еще  одна  причина,  по  которой  героиней  своего
романа  Метьюрин  сделал  привлекательную  и  незаурядную   женщину   и   ее
переживания в чужой ей  среде:  Метьюрин  не  скрывал,  что  он  писал  свое
произведение, находясь  под  сильным  впечатлением  известного  французского
романа  Жермены  де  Сталь  "Коринна"  (1807),  который,  по   свидетельству
Стендаля, "с восхищением читала вся Европа". В "Коринне" читателей  увлекала
раскрытая с  большим  мастерством  и  тонкой  психологической  изощренностью
душевная   драма   одаренной   женщины,   столкнувшейся   с    общественными
предрассудками. О близости данных романов -  английского  и  французского  -
писал уже В. Скотт.
     "Существенным недостатком этого романа, - говорил В. Скотт, -  является
сходство характера  и  судьбы  Заиры,  одной  из  героинь  повествования,  с
характером и судьбою Коринны . Своими талантами,  красотой,  несчастной
любовью к человеку, непостоянство которого повергает ее  в  отчаяние,  Заира
слишком часто напоминает свой знаменитый образец. Тем не менее это  Коринна,
живущая в Ирландии, противопоставленная иным персонажам, переживающая другие
приключения, испытывающая другие чувства и говорящая на  другом  языке,  чем
тот, который своей героине предоставляла г-жа де Сталь;  мы  охотно  простим
писателю отсутствие оригинальности в замысле за изображение той эпохи, когда
появляется  эта  новая  героиня,  которая   посреди   непрерывных   успехов,
окруженная ореолом своего  таланта,  жертвует  всем  ради  своей  несчастной
страсти" {Idman, p. 173-174.}.
     В. Скотт расточал похвалы также  другому  женскому  образу,  созданному
Метьюрином в романе, - образу Евы, дочери  Заиры;  он  написан  мастерски  и
полон очарования: "Ева - ангельское создание и подобна самой прародительнице
Еве до грехопадения". Существенно, что в предисловии к роману "Женщины,  или
За и против" сам Метьюрин отмечал, что это его  произведение  отличается  от
предшествующих, а прежние свои создания он теперь готов был и вовсе осудить.
Так, он сурово отзывается  о  "Семье  Монторио",  романе,  принадлежавшем  к
жанру, уже вышедшему из моды, и утверждает,  что  ему  не  хватило  таланта,
когда он его создавал, чтобы вернуть благосклонность публики к этому  жанру,
традициям коего он следовал. В особенности, сознается Метьюрин,  не  хватало
ему в то время жизненного опыта. "Когда я перечитываю свои книги  сейчас,  я
не удивляюсь их неуспеху, так как, помимо  того,  что  сюжеты  малоинтересны
(external  interest),  в  них,  на  мой  взгляд,  отсутствуют  реальность  и
правдоподобие; действующие лица, ситуации, в которых они находятся, их  язык
-  все  это  выдумано;  мое  недостаточное  знакомство  с  действительностью
ограничивало мои возможности как писателя". Это признание весьма  интересно;
оно  свидетельствует,  что  при  некоторой  доле   свойственного   Метьюрину
тщеславия он все же отдавал  себе  отчет  в  недостатках,  свойственных  его
ранним произведениям, и все время стремился усовершенствовать манеру  своего
письма.
     Роман "Женщины, или За и против" несомненно принадлежит к числу  лучших
прозаических произведений  Метьюрина,  хотя  он  и  не  пользовался  большей
известностью у современных ему читателей и был основательно забыт у себя  на
родине. Повседневная жизнь Ирландии начала прошлого века  изображена  в  нем
тонкой, но уверенной кистью;  он  сумел  захватить  довольно  широкие  сферы
общественных отношений и вывести на сцену многих людей, весьма мало  похожих
друг на друга; в изображении внутренних  побуждений  действующих  лиц  автор
проявил   наблюдательность,   дар   настоящего   психолога   и   незаурядное
стилистическое мастерство.
     Впрочем, задача, которую Метьюрин поставил себе на этот раз: изобразить
выбранных  им  героев  в  их  связях,  отношениях  и  житейских   ситуациях,
встречающихся в реальной действительности, - несколько нарушена и  выполнена
только отчасти, главным образом в отношении второстепенных лиц; в  отдельных
мотивах и целом сюжете романа многое кажется необычным, надуманным или  даже
неправдоподобным и напоминает те самые  готические  романы,  от  традиций  и
воздействий которых он тщетно пытался отмежеваться  в  предисловии  к  этому
своему произведению. Задача была им поставлена уверенно, но на  деле  власть
традиции оказалась сильнее.
     Роман  начинается  эпизодом,  очень  напоминающим  завязку   готической
истории: молодой человек по имени Де Курси, пылкий, влюбчивый, но  постоянно
колеблющийся и нерешительный, направляется в Дублин. По дороге мимо  него  с
большой скоростью несется коляска, откуда доносится женский крик.  Де  Курси
бросается к коляске, останавливает  лошадей  и  вырывает  красивую,  хрупкую
девушку Еву из рук похожей  на  ведьму  отвратительной  старухи.  Защищаясь,
старуха осыпает его проклятиями  и  угрозами,  смахивающими  на  пророческие
предсказания, которые в конце концов и оправдываются. Таким образом, уже  на
первых страницах романа, напоминающих начало  известного  произведения  Анны
Радклиф "Лесной  роман"  ("Romance  of  the  Forest",  1791),  над  главными
действующими лицами сразу сгущается атмосфера некоей тайны, которая окажется
для них роковой и откроется  для  читателей  медленно  и  постепенно,  после
многих запутанных приключений и сложных переживаний героев.  Нельзя  назвать
простым, естественным и обычным основной стержень событий,  вокруг  которого
развертывается множество побочных эпизодов. Де Курси  сначала  влюбляется  в
нежную и скромную Еву; затем  эту  любовь  вытесняет  гибельная  и  безумная
страсть  к  блистательной  и  обольстительной  Заире,  светской  женщине   и
талантливой певице; он приходит в полное отчаяние, узнав, что Заира  -  мать
Евы (обе женщины также не  знали  о  своем  близком  родстве),  и  ненадолго
переживает Еву, когда она умирает от  горя.  Все  это,  конечно,  отнюдь  не
обычные и не типические ситуации, взятые из гущи жизни: они больше сбиваются
на вымысел, подсказанный сюжетными штампами готических повестей.
     "Если к основной теме прибавить две  бури,  один  пожар,  ужасные  сны,
неожиданное явление привидения, - пишет новейший  исследователь  английского
готического романа, - можно понять искушение тех  критиков,  которые  готовы
были поместить роман "Женщины"  среди  фантастических  произведений  автора"
{См.: Levy, р. 562. М. Леви имеет в  виду  голландского  биографа  Метьюрина
Виллема Схолтена, посвятившего целую главу (четвертую) роману "Женщины,  или
За и против", в которой он тенденциозно преувеличил близость этого романа  к
готической литературе XVIII-XIX вв. (см.: Scholten  Willem.  Charles  Robert
Maturin, the Terror  Novelist.  Amsterdam,  1933).}.  На  самом  деле,  хотя
действительно было  бы  трудно  отрицать  некоторое  сходство  перечисленных
мотивов данного  романа  Метьюрина  с  традиционными  элементами  готической
повествовательной прозы, в данном случае все эти мотивы не  определяют  жанр
романа в целом; они более или менее  случайны  и,  кроме  того,  имеют  иную
мотивировку, выполняют другую функцию. Их значение заключается прежде  всего
в том, чтобы оживить повествование, в котором поставлены и пытаются получить
свое  разрешение  глубокие  религиозно-философские  и   этические   вопросы.
"Женщины" Метьюрина - это идейный роман, в котором автор сумел поставить ряд
сложных проблем, волновавших его современников. Душевный мир  Евы  ограничен
кальвинистской  сектантской  нетерпимостью,  которую  воспитал  в   ней   ее
духовник;  благодаря  религиозным  предрассудкам  ее  человеческие   чувства
искажены до экзальтации - все это делает ее образ почти бесплотным. Мать ее,
Заира, от которой Ева была отторгнута в детстве, напротив, воплощает в  себе
страсть к жизни и жажду полной свободы  артистического  духа,  но  встречает
препятствия к развитию  своей  личности  в  предрассудках  мещанской  среды,
крайне ограниченной в  интеллектуальном  смысле.  Нашлись  и  такие  критики
Метьюрина, которые смогли взглянуть на этот его роман не как на роман тайн и
приключений,  а  на  своего  рода   философский   трактат,   в   котором   в
повествовательной форме сопоставлены католицизм, кальвинизм и  свободомыслие
как философские и нравственные системы - к невыгодам каждой из них.  Недаром
среди  второстепенных  действующих  лиц  своего  романа,  на  мрачном   фоне
ригоризма ирландских сектантов, присущей  им  благоразумной  нравственности,
продиктованной  не  столько  идейной  убежденностью,  сколько  материальными
выгодами или лицемерием  и  фарисейством,  Метьюрин  сумел,  бесстрашно  для
своего века, страны и своего сана, изобразить с полным  сочувствием  атеиста
(Кардонно),  оказавшегося  в  состоянии  трезво  оценить   недостатки   всех
враждовавших между собою христианских религий в их практическом приложении к
обществу того времени.

        "4 "

     Осенью 1820 г. вышел в свет новый роман  Метьюрина  "Мельмот  Скиталец"
("Melmoth the Wanderer") {В предисловии к русскому  переводу  этого  романа,
выпущенному в свет в качестве приложения к журналу "Север" в 1894  г.,  было
указано, что этот роман был "переведен в двадцатых годах" (на самом деле  он
был издан в 1833 г.) "под заглавием "Мельмот Скиталец". На  память  об  этом
переводе мы оставляем  это  название,  хотя  правильнее  было  бы  перевести
"Мельмот Странник"" (т.  I,  с.  XVI).  Отметим  здесь,  что  такое  решение
представляется нам правильным, так как русский перевод "Мельмота  Скитальца"
1833 г. получил в  России  широкую  популярность  и  навсегда  утвердил  это
заглавие в сознании русских читателей, сделавшись даже доныне  употребляемым
крылатым выражением в обиходной русской речи.  На  этом  основании  мы  и  в
настоящем издании оставляем заглавие, укоренившееся в  русской  литературной
практике более ста сорока лет тому  назад.  Укажем,  кстати,  что  у  самого
Метьюрина были колебания в выборе заглавия этого романа: во II главе  первой
книги домоправительница, рассказывая историю Джона Мельмота, утверждает, что
он был прозван "Мельмотом  путешественником"  ("Melmoth  the  Traveller").},
несомненно лучший из им  написанных.  История  его  замысла  и  создания,  к
сожалению, известна мало и  плохо:  до  нас  дошло  об  этом  очень  немного
достоверных данных.
     Высказано  было  предположение,  что  начало  работы  автора  над  этим
произведением следует отнести еще  к  1813  г.  и  что,  следовательно,  она
продолжалась более пяти лет {См.: Levy, p. 563.}. Эта  гипотеза,  основанная
на косвенных и неточных свидетельствах  самого  Метьюрина,  не  кажется  нам
правдоподобной и едва ли  сможет  быть  когда-либо  подкреплена  бесспорными
доказательствами. В письме к В.  Скотту  от  15  февраля  1813  г.  Метьюрин
извещал его, что он только что начал новое произведение. "Я пишу в настоящее
время поэтический роман (a poetical Romance)", - говорилось в этом письме, а
самый роман был характеризован как "вещь необузданная (wild thing)",  однако
имеющая "все шансы понравиться публике".
     Далее Метьюрин писал, что как только этот роман будет кончен, он сочтет
своим долгом представить В. Скотту его рукопись и с глубокой  благодарностью
примет ходатайства перед издателями о скорейшем выпуске в свет этого  нового
своего произведения. Очевидно, замысел будущего романа Метьюрину нравился, и
поэтому он  пытался  заинтересовать  им  своего  литературного  покровителя.
"Рассказы о суевериях были всегда моими любимыми, - признавался Метьюрин,  -
и я на самом деле был всегда более сведущ  в  видениях  иного  мира,  чем  в
реальностях этого;  поэтому  я  решил,  что  смогу  в  своем  романе,  вводя
дьявольское вмешательство, "переиродить всех Иродов",  поклонников  немецкой
школы", - говорил Метьюрин в том же  письме,  перефразируя  известные  слова
шекспировского Гамлета в его  наставлении  актерам,  и,  продолжая  щеголять
своей эрудицией  в  мировой  литературе,  добавлял,  намекая  на  знаменитую
арабскую сказку из "Тысяча и одной ночи", что сво