Гарольдом, квакером, ханжой,
                        Иль маской щегольнет иной? {*}.

                        {* Ср. в черновиках "Путешествия Онегина":

                        Наскуча слыть или Мельмотом,
                        Проснулся раз он патриотом
                        Иль маской щеголять иной,
                        В Hotel de Londres, что на Морской.
                              (Акад., т. VI, с. 475-476).}

     В одесские годы жизни  поэта  подобные  маски  литературных  персонажей
носили на своих лицах  многие  его  современники  и  друзья,  среди  них,  в
частности, упомянутый выше А. Н. Раевский.  С.  Г.  Волконский  в  письме  к
Пушкину (от 18 октября 1824 г.) прямо называл Раевского именем героя  романа
Метьюрина: "Посылаю я вам письмо от Мельмота...  Неправильно  вы  сказали  о
Мельмоте, что он в природе ничего не  благословлял;  прежде  я  был  с  вами
согласен, но по опыту знаю, что  он  имеет  чувства  дружбы,  благородной  и
неизменной обстоятельствами". Именно на  этой  цитате  из  письма  зиждилось
утверждение  читателей  и  исследователей  Пушкина,  что  его  стихотворение
"Демон" (1823; под заглавием "Мой демон" напечатано в  III  части  альманаха
"Мнемозина", 1824) представляет собою тонкий психологический портрет  А.  Н.
Раевского, "мельмотический" характер которого был разгадан  и  воспроизведен
поэтом в стихах, привлекших к себе всеобщее внимание. В "злобном  гении",  о
котором рассказывает это стихотворение, действительно есть черты, сближающие
его с демоническим героем Метьюрина: ...какой-то злобный гений Он провиденье
искушал;

                        Стал тайно навещать меня.
                        Печальны были наши встречи;
                        Его улыбка, чудный взгляд,
                        Его язвительные речи
                        Вливали в душу хладный яд.
                        Неистощимой клеветою
                        Он звал прекрасное мечтою,
                        Он вдохновенье презирал;
                        Не верил он любви, свободе;
                        На жизнь насмешливо глядел -
                        И ничего во всей природе
                        Благословить он не хотел... {*}

     {* Вопрос о том, как рождалась тема "Демона" у  Пушкина,  выделяясь  из
неясных черновиков, освещен в статье: Медведева И. Пушкинская элегия  1820-х
годов и "Демон". - В кн.:  Пушкин.  Временник  Пушкинской  комиссии,  т.  6.
М.-Л., 1941, с. 51-73.}

     Очевидно, возражая против ходивших  в  публике  слухов  о  возможностях
личного применения этих стихов, Пушкин в особой  заметке  (писанной  в  1825
г.), говоря о себе в третьем лице, писал, что "иные даже указывали на  лицо,
которое" Пушкин будто бы хотел изобразить в  своем  странном  стихотворении.
Кажется, они неправы, по крайней мере вижу я в  "Демоне"  цель  иную,  более
нравственную".  Опыт  охлаждает  сердце,  открытое  в  его  юные  годы   для
прекрасного. "Мало-помалу вечные противоречия существенности рождают  в  нем
сомнения,  чувство  [мучительное,  но]  непродолжительное.   Оно   исчезает,
уничтожив навсегда лучшие надежды и поэтические предрассудки  души.  Недаром
великий Гете называет вечного врага человечества духом отрицающим. И  Пушкин
не хотел ли в своем демоне олицетворить сей дух отрицания или сомнения? и  в
приятной картине  начертал  [отличительные  признаки  и]  печальное  влияние
[одного] на нравствен нашего века" {Акад., т. XI, с. 30.}.
     Все это отзвуки бесед  и  споров,  возникавших  вокруг  Пушкина  и  его
творчества в 1823-1824 гг., проблематика которых  частично  была  связана  с
Метьюрином и его "Мельмотом", а затем обновлена и усложнена в середине  20-х
годов воздействием "Фауста" Гете.
     Характерно, что знакомство Пушкина с "Мельмотом Скитальцем"  состоялось
в Одессе, где служебным начальником поэта был известный своим  англоманством
М. С. Воронцов. В Одессе при Воронцове всегда находилось  много  англичан  -
сменявшие друг друга врачи, негоцианты. Некоторые из  них  были  людьми,  не
чуждыми  литературе  и  искусству,  состоявшими  в   переписке   со   своими
английскими друзьями; библиотека Воронцова пополнялась новинками  английской
литературы,  доставлявшимися  в  Одессу  на   кораблях,   приходивших   сюда
непосредственно  из  Лондона.  Именно  это  и  обеспечило  здесь   "Мельмоту
Скитальцу" в его первых  английских  и  французских  изданиях  столь  быстро
возникшую и широкую популярность. Отметим  также,  что  Пушкин  хорошо  знал
одесских англичан той поры и с некоторыми из  них  был  даже  очень  близок:
одним из его собеседников,  по  словам  самого  поэта  (в  письме  1824  г.,
перлюстрированном московской полицией),  был  "англичанин,  глухой  философ,
единственный умный афей [атеист], которого я еще встретил". Мы знаем сейчас,
кто был этот англичанин, у которого Пушкин  брал  "уроки  чистого  афеизма":
речь шла о домашнем враче Воронцовых с 1821 г. Вильяме Гутчинсоне, ученом  и
литераторе {Гроссман Л. П. Кто был "умный афей". - В кн.: Пушкин.  Временник
Пушкинской комиссии, т.  6.  М.-Л.,  1941,  с.  414;  Struve  С.  Marginalia
Pushkiniana. Pushkin's "only intelligent atheist".  -  Modern  Lang.  Notes.
19-50, vol. LXV, N 5,  p.  300-306.  В  1820-1821  гг.  В.  Гутчинсон  двумя
изданиями выпустил в свет свое "Рассуждение 6  детоубийстве  в  отношении  к
физиологии и юриспруденции".}. По старой и совершенно произвольной  традиции
этого Гутчинсона называли  "страстным  поклонником",  а  впоследствии"  даже
другом П. Б. Шелли  {Имя  Шелли  в  связи  с  доктором-англичанином  впервые
произнес П. В. Анненков (А. С. Пушкин в Александровскую эпоху.  СПб.,  1874,
с. 260).}, но атеист Гутчинсон в своих "уроках" Пушкину с тем же, если не  с
большим правом мог пользоваться примерами из "Мельмота" Метьюрина.
     Отзвуки чтения этого романа в произведениях Пушкина отмечались в печати
неоднократно; так, не один раз улавливалось критиками сходство  ситуации,  о
которой повествуется  на  первых  страницах  "Мельмота  Скитальца",  с  той,
которая  описана  в  начале  "Евгения  Онегина":  племянник  и  единственный
наследник богатого дяди спешит доехать к нему в  карете,  получив  известие,
что дядя находится при смерти {См.: например:  Кулешов  В.  И.  Литературные
связи России и Западной Европы в XIX веке, с. 185-186 (в изложении "Мельмота
Скитальца" допущен ряд неточностей и первое издание этого романа отнесено  к
1818 г.); Альтман М. С. Литературные параллели. - В кн.:  "Страницы  истории
русской литературы. М., 1971, с. 42.}. Отмечалось сходство умирающего дяди -
старого скряги со скупцами у Пушкина {В комментарии к "Скупому рыцарю" Д. П.
Якубович напомнил старого Мельмота, этот "классический  для  своего  времени
образец комического скряги", с которым Пушкин встретился в романе Метьюрина,
см.: Пушкин. Акад., т. VII, с. 513.}. Исследователями делались  также  более
мелкие сопоставления отдельных фраз или даже словосочетаний в  произведениях
Пушкина и в "Мельмоте Скитальце" {Д. Д. Благой  в  своей  книге  "Творческий
путь Пушкина (1826-1830)" (М., 1967, с. 485-486, 696) высказал догадку,  что
словосочетание "мыслить и страдать" в элегии Пушкина "Безумных  лет  угасшее
веселье"  заимствовано  им  из  "Мельмота  Скитальца"   (в   частности,   по
французскому переводу м-м Бежен, о котором у нас см. выше, с.  632).  Г.  М.
Фридлендер справедливо возразил против этого допущения  (см.  его  статью  в
сб.: Поэтический строй русской лирики. Л., 1973, с.  93).  H.  H.  Петрунина
сделала предположение, что, назвав А. Ф. Закревскую "беззаконной кометой"  в
стихотворении "Портрет" (1828), Пушкин  будто  бы  повторил  словосочетание,
употребленное также в "Мельмоте Скитальце" Метьюрина (см.: Петрунина H.  H.,
Фридлендер Г. М. Над страницами Пушкина. Л., 1974, с. 42-49); однако  и  эта
догадка малоправдоподобна: этот образ  был  одним  из  поэтических  клише  в
английской и русской поэзии 20-х  годов.};  все  эти  сопоставления  кажутся
случайными и малоубедительными, что не  исключает,  однако,  несомненного  и
долголетнего воздействия Метьюрина на Пушкина.
     Наряду с Пушкиным с "Мельмотом Скитальцем" рано  познакомились  (скорей
всего по французским переводам, еще до выхода первого  русского  издания)  в
семьях М. Ф. Орлова и П. А. Вяземского. Едва ли можно сомневаться в том, что
В. Ф. Вяземская узнала "Мельмота" от Пушкина в Одессе, но что интерес  ее  к
этому произведению  продолжался  и  в  более  поздние  годы,  подтверждается
письмами к Вяземским М. Ф. Орлова. Отвечая, по-видимому, на просьбу,  М.  Ф.
Орлов писал П. А. Вяземскому 18 февраля 1828 г.: "Любезный друг, у меня  дом
переделывают и все книги в ящиках. Я буду  разбирать  библиотеку  не  прежде
двух недель и тогда не забуду прислать "Мельмота"" {Литературное наследство,
т. 60. М., 1956, с. 42.}. Ровно через месяц (18 марта 1828 г.) М.  Ф.  Орлов
писал В. Ф.  Вяземской  по  этому  же  поводу:  "...я,  наконец,  нашел  том
"Мельмота". Посылаю его Вам. Это  чудо,  что  мне  удалось  его  поймать,  и
возможно, что это объясняется его дьявольской природой. Как вы находите этот
шедевр по таланту и по дерзости? Ему недостает только оказаться Гете,  чтобы
заставить всю Германию поверить в привидения и всерьез. Это эпиграмма против
литературных мнений Вашего мужа. Вы можете передать ее ему под Вашим именем"
{Там же, с. 43-44.}. Очевидно, "Мельмот" в это время служил предметом споров
и несогласий ближайших друзей Пушкина.
     Сам П. А. Вяземский, как это видно из его  "Записных  книжек",  знал  и
другие произведения Метьюрина, в частности романы: "Молодой ирландец"  -  по
французскому переводу графини Моле, напечатанному Бальзаком в  1828  г.  {Об
этих французских изданиях двух романов Метьюрина, напечатанных в  типографии
Бальзака в Париже, см. выше, с. 605 и далее.}, и "Милезский вождь", изданный
той же переводчицей в том же году, под заглавием "Коннал"  -  по  имени  его
главного героя {Connal ou les Milesians, par Maturin, auteur de  Melmoth  le
voyageur etc. Paris. 1828, 4 vols,  in  12o.};  оба  произведения  нравились
Вяземскому, и он сделал в своей книжке  запись  о  полученных  впечатлениях:
хотя  первый  из  этих  ирландских  романов  Метьюрина  "далеко  отстоит  от
Мельмота", но автор кажется "удивительным  поэтом  в  подробностях",  "...не
знаешь,  что  после  чтения  его  остается  в  душе:  впечатления,  подобные
впечатлениям  вечерней  зари,  грозы  великолепной,   музыки   таинственной"
{Вяземский П. А. Записные книжки, с. 83; Вяземский П. А. Собр. соч., т.  IV,
с. 44. В одной из записей второй записной книжки П. А. Вяземского, в связи с
поездкой его в с. Красное и Нижний Новгород: "Книги с  собою:  "Melmoth  6""
(Записные книжки, с. 408) - имеется в виду 6 томиков  французского  перевода
Коэна 1821  г.}.  Вяземский  рекомендовал  роман  "Милезский  вождь"  А.  И.
Тургеневу, приводя цитату из  него  в  письме  от  4  сентября  1832  г.  из
Петербурга {См.: Переписка А. И. Тургенева с П. А. Вяземским. Пг., 1921,  с.
105.}. И тот и другой могли заметить, что в истории Коннала есть сходство  с
судьбой Владимира Дубровского, рассказанной Пушкиным в его повести.
     Старая, но давно  разоблаченная  легенда  утверждала,  что  "Мельмотом"
Пушкин будто бы называл поэта В. Г. Теплякова {Бартенев П.  Пушкин  в  южной
России.  -  Русский  архив,  1866,  стб.  1148-1149.  Это  мнение  взято  из
получившей печальную известность статьи А. Грена (Общезанимательный вестник,
1857, Э 6, с. 222), где говорится о встречах Пушкина с Тепляковым в Кишиневе
в 1821 г. и цитируется сфабрикованный лжемемуаристом дневник Теплякова.}.  О
стихотворениях  Теплякова  30-х  годов  Пушкин  отзывался  с  похвалой,   но
познакомиться с ним мог не ранее 1836 г.  в  Петербурге;  в  Одессе  же  они
видеться  не  могли,  так  как  Тепляков,  бывший  в   1824   г.   поручиком
Павлоградского полка, за уклонение от  присяги  Николаю  I  после  восстания
декабристов был заподозрен в политической  неблагонадежности  и  в  1826  г.
выслан из Петербурга в Херсон и лишь позже перевелся в Одессу  в  канцелярию
М. С. Воронцова. Тем не менее Тепляков читал  "Мельмота  Скитальца",  и  имя
Метьюрина встречается в его бумагах. Так, в "Письмах о Болгарии", написанных
под впечатлением поездки в город Варну, разоренный во время  русско-турецкой
войны (1828), Тепляков описывает толпы  болгар,  согбенных  нуждой,  томимых
голодом, блуждающих вокруг пепла своих разоренных лачуг, и вспоминает  героя
Метьюрина, восклицавшего при виде гибнущего корабля (гл. IV; в  русск.  изд.
гл. V, с. 136): ""Пусть гибнут!" - вскричал бы с адским смехом  какой-нибудь
невежа Мельмот; "аминь!" - шепнул бы с рабской улыбкой  какой-нибудь  важный
дипломат" {Тепляков В. Г. Письма о Болгарии. М., 1833, с.  207.}.  Очевидно,
Тепляков читал "Мельмота Скитальца"  в  первом  русском  переводе  1833  г.,
сделанном с французского  перевода  Ж.  Коэна.  Подтверждением  этого  может
служить письмо Теплякову одесского библиотекаря А. Ф.  Спады  (от  5  января
1833 г.), где он благодарит Теплякова  за  предоставленный  ему  для  чтения
роман Метьюрина  и  высказывает  о  нем  свое  суждение,  впрочем,  довольно
забавное:  "Весьма  благодарен  вам,  что  вы  доставили  мне   удовольствие
прочитать  "Мельмота";  отсылая  вам  его,  спешу  воспользоваться   случаем
выразить вам свою признательность... Надо признаться,  что  там  встречаются
мысли     чрезвычайно      верные,      сентиментально-чувствительные      и
высоконравственные;  но  автор  более   всего   стремится   действовать   на
воображение читателя,  потому,  по  моему  взгляду,  это  скорее  постоянное
колдовство, нежели сочинение, где главную роль должна была бы играть одна из
тех сильных страстей, которые потрясают всю жизнь человеческую" {Из бумаг В.
Г. Теплякова. - Русская старина, 1896, Э 3, с. 671.}.
     В начале 30-х годов герой Метьюрина довольно часто упоминался в русской
печати по разным поводам и становился все  более  популярным  среди  русских
читателей. Изображенный в повести  О.  М.  Сомова  "Роман  в  двух  письмах"
молодой русский денди,  приехавший  в  южную  деревню  после  четырехлетнего
пребывания  за  границей  и  в  Петербурге,  дает  кличку  "Мельмот"   своей
охотничьей собаке {Альциона. Альманах на 1832 год. СПб., 1832, с. 191-254.}.
Упоминается Мельмот также в пародийно карикатурной сказке H. M.  Языкова  на
лубочный сюжет  "Жар-Птица";  в  одном  из  ее  эпизодов  рассказывается,  в
частности, о новости, распространившейся среди посетителей трактира:

                  ... Что будут к нам, на этой же неделе,
                  И проживут у нас до белых мух
                  Два иностранца - два родные брата
                  И богачи, - и денег не жалеют,
                  А странствуют инкогнито: один
                  Под именем Мельмота, а другой
                  Под именем второго Казановы! {*}

     {* Языков Н. М. Собрание стихотворений. М.-Л., 1948, с. 330.}

     В одной из повестей Е. А. Ган, напечатанной в "Библиотеке  для  чтения"
(1839),  -  "Медальон",  где  изображается  небольшое   светское   общество,
съехавшееся в Пятигорск на минеральные воды, фигурирует также  эпизодическое
лицо из окружения петербургской баронессы - "чиновник по особым  поручениям,
страстный  охотник  производить  сильные  впечатления",  который   "старался
прослыть во мнении прелестной баронессы одним из  бальзаковских  тринадцати,
Мельмотом или хоть  Вечным  Жидом,  всем  чем  угодно,  только  не  невинным
чиновником  осьмого  класса.  В  его  глазах  и  голосе  пробивалась,  будто
невольно, скрытность человека, посвященного в глубокие таинства; он  говорил
баронессе о любви своей гробовым, удушливым голосом,  переплетая  изъяснения
рассказами об удовольствии мучить человечество, о  несравненном  наслаждении
упиться кровью друга, - хоть ему только раз  в  жизни  удалось  замучить  до
смерти ящерицу! - и в порывах бешенства грозил ей  мщением...  К  несчастью,
баронесса, не веруя в существование Мельмотов,  слушала  его  с  равнодушной
улыбкой, не менялась в лице, даже ни разу не  пожелала  узнать,  посредством
каких путей сообщения оный чиновник осьмого класса имеет влияние  на  судьбы
Европы, хоть он беспрестанно намекал о том" {Сочинения Зенеиды Р-вой (Ган Е.
А.), т. II. М., 1843, с. 40-41.}.
     Гоголь  был,  вероятно,  первым  русским  писателем,  в   произведениях
которого его младшие современники  подметили  черты  сходства  с  "Мельмотом
Скитальцем" Метьюрина. Так, И. П. Галахов впервые сопоставил тип Плюшкина из
"Мертвых душ" со старым Мельмотом, типичным скрягой, изображенным  в  первых
главах  "Мельмота  Скитальца"  {Галахов  И.  П.  О  подражательности   наших
первоклассных поэтов. - Русская старина, 1888, Э 1, с. 23-26.}. Те же  главы
романа Метьюрина позднее были подробно сопоставлены И. А. Шляпкиным в особой
статье {Шляпкин И. А. "Портрет" Гоголя  и  "Мельмот  Скиталец"  Матюрена.  -
Литературный вестник, 1902,  т.  III,  кн.  1,  с.  66-68.  Более  подробные
сопоставления обоих произведений  в  широкой  литературной  перспективе  см.
также Corlin M. N. V. Gogol und E. Th. A. Huffman. Leipzig, 1933, S.  41-45;
Simmons E. J. Gogol and English Literature, - The Modern Lang. Review, 1931,
vol. XXVI, October, p. 445; Чудаков  Г.  И.  Западные  параллели  к  повести
Гоголя "Портрет". - В кн.: Eranos. Сборник статей в честь Н.  П.  Дашкевича.
Киев, 1906, с. 271-272.}: по его наблюдениям, страницы Метьюрина  отозвались
не столько  в  "Мертвых  душах",  сколько  в  более  ранней  повести  Гоголя
"Портрет". "Особенно впечатлительны  должны  были  быть  образы  Матюрина  в
творчестве Гоголя, когда он пробивался  к  натурализму  по  разным  дорогам,
между прочим, и сквозь узкую полосу увлечения формами  романтически-ужасного
жанра в его нескольких разветвлениях, - заметил В. В. Виноградов и  уточнил:
- Это время от "Кровавого бандуриста" до "Портрета" включительно,  т.  е.  в
1832-1834 гг." {Виноградов В. В. Эволюция  русского  натурализма.  Гоголь  и
Достоевский. Л., 1929, с. 90.}.
     В двух  редакциях  повести  "Портрет"  действительно  существуют  черты
сходства с романом Метьюрина. Портрет Джона Мельмота  1646г.,  спрятанный  в
нежилую комнату, напоминает тот, о котором рассказывается в повести  Гоголя,
прежде всего темными глазами старика: они, по словам  Гоголя,  "глядели  так
живо и вместе мертвенно, что нельзя было не ощутить испуга; казалось, в  них
неизъяснимо  странною  силою  удержана  была  часть  жизни.  Это   были   не
нарисованные, это были  человеческие  глаза".  У  Метьюрина  умирающий  дядя
посылает племянника в комнату,  где  находится  портрет,  предупреждая,  что
оригинал его жив, и завещает сжечь картину. У Гоголя  сам  художник  бросает
портрет таинственного старика в огонь: "Как только был  затоплен  камин,  он
бросил его в разгоревшийся огонь и с тайным наслаждением видел, как лопалась
рама". Но и у Метьюрина, и у  Гоголя  оригинал  портрета  остается  живым  и
является  владельцам  изображения  сквозь   запертые   двери,   что   должно
свидетельствовать о его демоническом начале. Хотя сходство  между  эпизодами
из  "Мельмота  Скитальца"  и   некоторыми   подробностями   повести   Гоголя
несомненно, но оно ослабляется тем, что мотив неотразимого по своей  живости
или  прямо  оживающего  портрета,   выходящего   из   рамы,   был   излюблен
западноевропейскими  и  русскими  романтиками:  к  гоголевскому   "Портрету"
указано немало параллелей, в том числе  из  новелл  В.  Ирвинга,  Э.  Т.  А.
Гофмана и других, в свою очередь имеющих сходство с "Мельмотом Скитальцем".
     Воздействие "Мельмота Скитальца" отчетливо чувствовалось в ряде русских
повестей 30-х и 40-х годов:  Н.  А.  Мельгунова,  M.  H.  Загоскина,  В.  Ф.
Одоевского и др. Н. А. Мельгунов (которого мы предположительно можем счита