нову ("Повесть  о  семье  Гусмана")  и,  рассказывая  о
семье,   впавшей   в   нищету,   со   всеми   устрашающими   реалистическими
подробностями, предвосхищает  манеру  Ч.  Диккенса;  последняя  из  повестей
("Повесть о двух влюбленных")  представляет  собою  образцовую  историческую
новеллу, близкую по своему жанру и стилю к повествованиям Вальтера Скотта.
     Самой большой "вставной повестью" в "Мельмоте Скитальце", помещенной  в
начале романа, является "Рассказ испанца"; она всегда  особенно  захватывала
читателя, производила на  него  сильное  впечатление  и  неизменно  вызывала
яростные нападки  на  Метьюрина  реакционной  критики  и  церковных  кругов.
"Рассказ испанца" начинается с  середины  V  главы  первой  книги  "Мельмота
Скитальца" и с небольшими  перерывами  продолжается  до  XIV  главы  третьей
книги, когда его, несмотря на то что он  еще  не  кончен,  внезапно  сменяет
"Повесть об индийских островитянах".
     Действие  здесь  происходит  в  Испании  и  ведется  от  имени  Алонсо,
незаконного сына герцога Монсады,  семья  которого,  по  тогдашним  обычаям,
хочет посвятить мальчика богу и заточает  в  монастырь  в  Мадриде.  Как  ни
просят его непреклонные в своем решении герцог и герцогиня принять  постриг,
Алонсо ведет борьбу и с ними и с церковью не на жизнь, а на смерть. Описание
всех страшных перипетий борьбы, ведущейся с ним монастырским  начальством  и
вообще  католической  церковью  в  Испании  со  все  возрастающей   степенью
жестокости и силой принуждения, принадлежит, несомненно, к лучшим  страницам
романа. Протест автора, вложенный  в  уста  одинокого,  беззащитного  юноши,
напрягающего все  свои  физические  и  нравственные  силы,  чтобы  сохранить
свободу и добиться отмены заточения, достигает редкой силы и пафоса и звучит
как гневное обличение всех церковных установлений в Испании. Алонсо обвиняют
во всех смертных грехах, и в том числе самом наказуемом - в  кощунстве,  его
подвергают истязаниям  в  монастыре,  откуда  для  него  нет  выхода.  После
неудачной попытки бежать  оттуда  его  заточают  в  тюрьму  Инквизиции,  где
издевательства над ним становятся еще  изощреннее.  За  всеми  этапами  этой
страшной борьбы, которая приводит бедного юношу к ожиданию  сожжения  живьем
на костре только за то, что он хочет остаться в миру и не дает сгноить  себя
в обители в качестве бесправного и безгласного  монаха,  читатель  следит  с
тревогой  и  с  постепенно  возрастающим  сожалением;   чувство   горечи   и
негодования  при  чтении  этих  страниц  возникает  невольно  и  по   поводу
могущества католической церкви в Испании, и  относительно  жестоких  методов
подавления   личности,   здесь   узаконенных;   осуждению   подлежит   также
процветающий в монастырях садизм, беззаконные преступления судилищ святейшей
Инквизиции. "Мельмот Скиталец" в силу этих своих качеств, в  особенности  же
из-за "Рассказа испанца", никогда не  издавался  в  Испании  в  переводе  на
испанский язык, как еретическая книга,  оскорбляющая  достоинство  церкви  и
вошедшая в индекс запрещенных для католиков книг.
     Следует иметь в виду, что изобличение всех закулисных тайн католических
монастырей,  деятельности  монашеских  орденов  и   религиозных   общин   (в
особенности иезуитов) было постоянной и даже  излюбленной  темой  английских
готических романов {См.: кн.: Tan Mary M. Catholicism in Gothic  Fiction.  A
Study of the Nature and function of Catholic Materials in Gothic Fiction  in
England    1762-1820.    Washington,    1946.    проникнутая     религиозной
тенденциозностью и изданная  католическим  американским  университетом  (The
Catholic University Press of America),  эта  работа  полезна  собранным  ней
материалом,   отражающим   популярность   в   Англии   в   указанную   эпоху
антикатолической тематики.}. Недаром поэтому Метьюрину, как мы уже упоминали
выше, пришлось даже оправдываться в том, что он возрождает к  жизни  мрачные
монастырские сюжеты повествований школы А.  Радклиф,  еще  более  сгущая  их
краски.  Действительно,  эпизод  бегства  Алонсо  из  монастыря  по   глухим
коридорам подземелья, где его ведет монах-отцеубийца, оказывающийся в  конце
концов предателем, подкупленным монастырским начальством,  весьма  похож  на
сцену в романе Радклиф "Итальянец", в которой  изображено,  как  Вивальди  и
Эллен покидают монастырь, ведомые Иеронимо. В "Мельмоте  Скитальце"  ощутимо
также воздействие,  которое  оказал  на  этот  роман  "Монах"  Льюиса:  так,
посещение Мельмотом кельи Алонсо Монсады повторяет сцену посещения Люцифером
монастырской кельи Амброзио; ужасная смерть  монаха-предателя,  разорванного
пришедшей в ярость толпой, описанная в  "Мельмоте",  вероятно,  имеет  своим
источником страшные  сцены  самосуда  и  расправы  толпы  с  настоятельницей
монастыря Сент-Клер в "Монахе" Льюиса, и т. д.
     И все  же  одним  из  наиболее  важных  источников  Метьюрина  для  его
"Рассказа испанца" явилась  известная  повесть  французского  писателя  Дени
Дидро "Монахиня", которой автор "Мельмота Скитальца" безусловно  обязан  как
отдельными сюжетными  мотивами,  так  и  общей  просветительской  концепцией
своего "Рассказа испанца", отличающей его от романов готической традиции,  в
которых нагромождение ужасов не подкреплено философской содержательностью  и
пафосом просветительского протеста.
     Сходство между "Рассказом испанца" и "Монахиней"  Дидро  замечено  было
уже давно {Killen Alice M. Le roman terrifiant ou roman noir  de  Walpole  a
Radcliffe et son influence  sur  la  litteraiure  francaise  jusqu'au  1840.
Paris, 1924, p. 66.}, но  лишь  в  1930  г.  итальянский  англист  профессор
Римского университета Марио Прац опубликовал результаты  своего  тщательного
сопоставления обоих  произведений  {Praz  Mario.  An  English  imitation  of
Diderot's La Religieuse (C. R. Maturin's Taie of the Spaniard). - Review  of
English Studies, 1930, vol. 6,  N  24,  p.  1-8.}.  Итоги  его  исследования
оказались весьма убедительными.
     Повесть "Монахиня" написана была Дидро еще в 1760 г., но  увидела  свет
лишь после смерти автора, в 1796 г. {May Georges. Diderot et la  Religieuse.
Paris, 1954, p. 21. Ранее, в 1780 г., Дидро, передавая  рукопись  "Монахини"
швейцарскому журналисту Мейстеру, преемнику Гримма по изданию  "Литературной
корреспонденции" (где повесть была помещена в отрывках), писал об этой своей
повести: "Не думаю, чтобы когда-нибудь была написана  более  ужасная  сатира
против монастырей" (Ibid., p. 35).} Полная обличительной  силы,  проникнутая
пафосом  протеста  против  насилия,  чинимого  католической   церковью   над
монахами, обращенными  в  пожизненное  рабство  из  религиозных  побуждений,
повесть Дидро могла появиться в печати только  после  революции  во  Франции
1789 г.,  когда  она  сыграла  немалую  роль  в  развернувшейся  в  те  годы
антиклерикальной пропаганде во французской литературе, в искусстве и даже  в
театре {Esteve E. Etudes de litterature preromantique. Paris, 1923,  p.  90,
113-119. Один из очерков этого сборника посвящен характеристике  французских
пьес 90-х годов XVIII в., направленных против монастырей,  среди  них  пьесе
драматурга Монвеля "Жертвы, заточенные в монастыре"  ("Victimes  cloitrees",
1792). Именно к этой пьесе французская революционная пресса (журнал "Mercure
de France", 1799, pluviose) возводила как к источнику упомянутый выше эпизод
"Монаха" М.  Г.  Льюиса.}.  Газета  французских  просветителей  "Философская
декада"  1797  г.  так  отзывалась  о  "Монахине":   "Это   своеобразное   и
увлекательное  произведение  остается  памятником  того,  чем  были  некогда
монастыри, возникшие из невежества и безумного фанатизма, - этот бич, против
которого философы  так  долго  и  так  тщетно  протестовали  и  от  которого
французская революция освободила бы Европу, если бы Европа не упорствовала в
желании совершить попятные  шаги  к  варварству  и  животному  отупению".  В
революционные годы "Монахиня"  пользовалась  во  Франции  популярностью,  но
впоследствии,  во  время  Реставрации  и  позже,  неоднократно  подвергалась
запрету цензуры (в частности, в 1824 и 1826 гг.).
     В своей повести Дидро рассказывает печальную историю  молодой  девушки,
которую жестокие родители насильно заточили в монастырь как незаконную дочь.
В монастыре девушка становится жертвой развратной настоятельницы, монахинь -
мучительниц и садисток, потерявших всякую пристойность от однообразия  жизни
и практикуемого здесь систематического подавления всех человеческих  чувств;
наконец после длительной борьбы  она  бежит  из  обители  в  надежде  начать
спокойную и здоровую трудовую жизнь.  Сюжетной  основой  повести  для  Дидро
явился судебный процесс некоей  Марии-Сюзанны  Симонен,  возбудившей  иск  к
монастырскому начальству и требовавшей снятия с нее обетов,  данных  ею  под
угрозами при ее несильном пострижении. Это довольно  громкое  судебное  дело
сначала навело Дидро на мысль  написать  от  имени  Марии-Сюзанны  несколько
писем к воображаемому  адресату;  затем  он  превратил  их  в  ее  фиктивную
автобиографию   или    исповедь,    представляющую    собою    замечательный
психологический документ: в нем дается история душевных переживаний героини,
наивной,  покорной,  религиозной,   у   которой   зарождаются   сомнения   в
правомерности угнетения, которому она подвергается в  монастыре;  постепенно
она вовсе освобождается от всяческих иллюзий,  и  ее  ропот  превращается  в
настоящий бунт против обмана, лицемерия и фанатизма.
     Первая половина рассказа Алонсо Монсады (гл. V-VI), как указал М. Прац,
написана  под  сильным  влиянием  исповеди  Марии-Сюзанны  Симонен,  как  ее
вообразил себе Дидро в своей "Монахине". Метьюрин воспользовался  не  только
основными очертаниями сюжета повести, но порою весьма близко следовал своему
образцу, вплоть до того, что  отдельные  пассажи  повести  воспроизведены  в
романе почти дословно.  Героиня  Дидро  очень  подробно  описывает  гонения,
которым  она  подвергалась  в   монастыре   по   повелению   настоятельницы;
воображению монахинь послушница Сюзанна  представлялась  чудовищем:  "...они
верили всему, что о ней рассказывали, и даже не смели проходить  мимо  двери
ее кельи". "Они осеняли себя  крестным  знамением,  встречаясь  со  мной,  и
убегали, крича "Отойди от меня, сатана! Господи, приди ко мне на  помощь!"".
"Моя келья больше не запиралась, и  в  нее  входили  ночью  с  оглушительным
шумом, кричали, тащили мою постель, били  окна,  заставляя  меня  переживать
всевозможные ужасы. Шум доносился до  верхнего  этажа,  оглашал  нижний.  Не
участвовавшие в заговоре говорили, что  в  моей  комнате  происходит  что-то
странное, что они  слышат  зловещие  голоса,  крики,  лязг  цепей  и  что  я
разговариваю с привидениями и с нечистой силой, что я, должно быть,  продала
душу дьяволу и что из моего коридора надо бежать без  оглядки"  {Все  цитаты
приведены по изд.: Дидро Д. Монахиня. Предисл. и прим. В.  М.  Блюменфельда.
Л., 1938.}.
     В  главе  VI  Алонсо  упоминает,  что  сам  "епископ  решил   самолично
расследовать беспорядки в монастыре" и что "вовсе  не  настоятель  пригласил
епископа для этого расследования", а сам епископ "решил взять  дело  в  свои
руки". Очень вероятно, что весь этот эпизод внушен Метьюрину  очень  сходным
рассказом в "Монахине" Дидро, где говорится: "Старшим викарием был г-н Эбер,
пожилой человек с  большим  житейским  опытом,  резкий,  но  справедливый  и
просвещенный. Ему подробно описали монастырские  неурядицы;  верно  то,  что
неурядицы были велики, но если я и была им  причиной,  то  вполне  безвинной
 Обвинения были так сильны и многочисленны, что при всем своем  здравом
смысле г-н Эбер не мог не считаться с ними и не  верить,  что  в  них  много
правды. Дело показалось  ему  настолько  важным,  что  он  решил  произвести
расследование  сам;  он  известил  о  предстоящем  посещении   монастыря   и
действительно прибыл" и т. д.
     Даже внешний облик епископа, к  которому  приведен  был  Алонсо,  имеет
общие черты с викарием, описанным в повести Дидро. У Метьюрина читаем: "Лицо
его производило такое же неизгладимое впечатление, как и  все  его  существо
  Это  был  человек  высокого  роста,  убеленный  сединами  и   имевший
величественный вид  Это было мраморное изваяние епископата,  высеченное
рукою католицизма, - фигура великолепная и неподвижная"  и  т.  д.  Подобных
аналогий в указанных произведениях Дидро и Метьюрина довольно много;  мы  не
будем их перечислять; ограничимся лишь весьма правдоподобной  догадкой,  что
одной фразой, вычитанной в тексте "Монахини",  Метьюрин  воспользовался  для
того, чтобы сильно и живописно изобразить пожар тюрьмы Инквизиции, благодаря
которому спасается Алонсо, приговоренный к сожжению. "Я хочу  спросить  Вас,
сударь, - говорит героиня Дидро, - почему наряду со всеми зловещими мыслями,
которые бродят в голове доведенной  до  отчаянья  монахини,  ей  никогда  не
приходит мысль  поджечь  монастырь?    Совсем  не  слышно  о  сгор&вших
монастырях, а между тем при подобном событии двери  отворяются  и  спасайся,
кто может" (во франц. оригинале: "Dans ses evenements les portes  s'ouvrent,
et sauve qui peut"). Сравним в "Рассказе испанца" слова о  монахах,  которые
предаются мечтам, "что землетрясение превратит монастырские  стены  в  груду
обломков, что посреди сада обнаружится вулкан  и  начнет  извергаться  лава.
 С тайной надеждой думают они о том, что может вспыхнуть  пожар,
двери отворятся настежь и  "Sauve  gui  peut"  будет  для  них  спасительным
словом". Наличие в  тексте  "Мельмота"  этой  французской  фразы-восклицания
("Спасайся, кто может!") прямо указывает  на  источник,  бывший  в  руках  у
Метьюрина, хотя весь возникший из  фразы  эпизод  очень  усложнен  и  сильно
распространен.
     Конечно, близость "Рассказа испанца" к "Монахине" не  следует  понимать
буквально или преувеличивать: заимствовав  у  Дидро  общие  контуры  сюжета,
Метьюрин был  самостоятелен  в  его  разработке,  аналитическом  развитии  и
украшении существенными подробностями. Не забудем прежде всего, что у  Дидро
идет речь о молодой монахине, а у Метьюрина - о монахе, что у  Дидро  описан
французский монастырь, а у Метьюрина - испанский,  монастырь  "экс-иезуитов"
{Иезуиты были  изгнаны  из  Испании  в  1773  г.,  а  восстановление  ордена
состоялось здесь через пять лет (1778). Очевидно,  согласование  дающихся  в
тексте "Мельмота" хронологических дат  несколько  затрудняло  автора:  пожар
тюрьмы Инквизиции он неточно датировал 29 ноября  17...  года  (гл.  XI,  с.
253).}. Никогда не бывший  в  Испании,  Метьюрин  тем  не  менее  дал  очень
правдивую и яркую картину испанской монастырской действительности, - да и не
только монастырской, и он сделал это с помощью ряда книг, которые сам назвал
в тексте; такими источниками был для  него  нередко  цитируемый  "Дон-Кихот"
Сервантеса и книги английских путешественников  по  Испании  (например,  Дж.
Диллона, упоминаемого в гл. XXXIV). К  ним  следует  прибавить  и  несколько
других, хотя они и  не  названы.  Такова,  например,  как  мы  предполагаем,
большая и обстоятельно документированная на  основании  архивных  материалов
книга Хуана Антонио Льоренте  "Критическая  история  испанской  инквизиции",
впервые вышедшая в Париже на  французском  языке  в  1817  г.  и  тотчас  же
внесенная в Риме в индекс запрещенных книг. Отсюда Метьюрин  мог  взять  ряд
очень важных подробностей о ходе судебных процессов Инквизиции, о постоянных
формулах решений  и  приговоров  святейших  трибуналов,  описания  аутодафе,
одежды приговоренных и т. д.
     Однако и то, что в повествовании  Алонсо  подсказано  было  собственной
фантазией  Метьюрина,  представляется  не  только   правдоподобным,   но   и
органически  присущим  автору.  Таков,  например,   рассказ   о   "чуде"   в
монастырском саду с иссякшим фонтаном и засохшим деревом, чуде, которое было
сфабриковано монахом, немного знакомым с химией. Таков, наконец, потрясающий
эпизод голодной смерти бегущих из монастыря любовников, замурованных  живьем
в склепе монастырского  подземелья:  очень  возможно,  что  в  этом  эпизоде
отражен рассказ  об  Уголино  в  "Аде"  дантовской  "Божественной  Комедии".
Английские исследователи допускают также, что Метьюрин знал "Капричос"  Гойи
{Baker Ernest A. The History of English Novel,  vol.  V,  p.  223.},  и  это
вполне вероятно, если принять во внимание пристальный  интерес  Метьюрина  к
картинам  художников  испанской  школы,  упоминаемых  в   тексте   "Мельмота
Скитальца" (X. Риберы, Мурильо и др.).
     В начале XIV главы третьей книги "Мельмота Скитальца" "Рассказ испанца"
внезапно прерывается "Повестью об  индийских  островитянах":  рукопись  этой
повести Алонсо читает в тайном подземном жилище  мадридского  еврея  Адонии,
где он нашел надежное  убежище  от  преследования  Инквизиции.  Чтение  этой
рукописи заставляет Алонсо забыть  на  некоторое  время  превратности  своей
судьбы: "Взгляд мой невольно остановился на рукописи, которую мне предстояло
переписывать", - замечает Алонсо, - "начав читать ее, я уже  больше  не  мог
оторваться от удивительного рассказа, пока не дошел до конца". Вместе с  ним
и  читатель  "Мельмота  Скитальца"  попадает  в  иной  мир,  идиллический  и
умиротворенный: по манере изложения и по своему стилю  эта  новая  "вставная
повесть"  являла  резкий  контраст  с  предшествующими  главами  романа.  От
устрашающих событий в глухом монастыре и застенках Инквизиции мы переносимся
в тропическую природу безлюдного  острова  Индийского  океана,  где  одиноко
выросла девушка Иммали, попавшая на этот остров ребенком, после гибели у его
берегов европейского корабля со всеми  людьми,  ее  сопровождавшими.  Начало
повести  об  Иммали  походит  на  идиллическую  "робинзонаду",   проникнутую
воздействием поэзии Вордсворта и других английских поэтов  "озерной  школы".
Подобные  идиллические  "робинзонады",  в  стихах  и  в  прозе,  были  очень
популярны в предромантических и романтических литературах Европы {Мы имеем в
виду повесть французского писателя-руссоиста Бернарден де Сен-Пьера "Поль  и
Виржини" (1787), явившуюся прообразом многих других  произведении  о  детях,
которых кораблекрушение сделало пленниками островов  южных  морей;  напомним
здесь роман Дюкре Дюмениля "Лолотта и Фанфан, или  Приключения  двух  детей,
заброшенных на необитаемый остров" (1788), или раннюю поэму  Джона  Вильсона
(будущего автора драмы "Город Чумы", привлекшей внимание  Пушкина.)  "Остров
пальм" (1812), в которой описана жизнь  в  течение  семи  лет  на  пустынном
острове двух юных шотландцев, юноши и девушки, проведших свое детство  среди
озер Шотландии.}, в том числе французской и английской,  но  сравнительно  с
ними в сюжет своей "Повести об индийских островитянах" Метьюрин  внес  очень
существенное преобразование: действующими лицами  являются  здесь  не  дети,
живущие  на  необитаемом  острове  среди  экзотической  природы,  вдали   от
человеческого  общества  и  цивилизации,  а  одинокая  девушка,  не  имеющая
никакого представления о мире, кроме того острова - маленького куска суши  в
океане, где она росла сама и где ее нашел в конце концов искуситель Мельмот.
     Делая героиней этой повести  европейскую  девушку,  одиноко  возросшую,
подобно экзотическому цветку, на далеком острове Индийского океана, Метьюрин
продолжал галерею созданных им в  более  ранних  произведениях  пленительных
женских образов: Иммали представляет собою дальнейшее развитие этого  образа
от Эрминии в "Семье Монторио" и Имогены в "Бертраме" до Евы в "За и против".
Хотя Иммали в "Повести об индийских островитянах" и связана  генетически  со
своими предшественницами в творчестве Метьюрина, но ее образ  психологически
усложнен, так как автор придумал для  нее  необычную,  почти  парадоксальную
ситуацию и  поручил  ей  пассивную